Латинская Америка. Путь к самопознанию

ЛЕОПОЛЬДО СЕА — мексиканский философ и писатель, профессор фи­лософии истории и истории американ­ской общественной мысли в Мекси­канском автономном национальном университете. Возглавляет также Центр латиноамериканских исследо­ваний при философско-филологиче­ском факультете университета. Автор книг «Латиноамериканский разум» (1963), «Латинская Америка и мир» (1969) и др.

---

Мы, латиноамериканцы, по опре­делению Симона Боливара — освободителя (1783—1830), нахо­димся в самом необычном и сложном положении: «Мы не европейцы, не индейцы, а нечто среднее между або­ригенами и испанцами».

Такова особенность и сложность Латинской Америки и ее культуры. Это культура, выросшая на основе сблизившихся, но не ассимилировавших одна другую отдельных куль­тур. Вместо того чтобы слиться, они противодействовали друг другу, и та, что считалась высшей, сосуществова­ла с той, которая считалась низшей. Взаимоотношения, которые сложились между европейцами и американцами, были отношениями господ и слуг, по­бедителей и побежденных, колониза­торов и колонизируемых.

Для метиса — человека смешанной крови — эти взаимоотношения куль­тур и рас усугублялись и выражались во внутреннем конфликте — конфлик­те личности, унаследовавшей свою кровь и культуру от потомков как за­воевателя, так и полукровки. Он счи­тался незаконнорожденным не только по крови, но и в культурном отноше­нии и даже просто потому, что ро­дился в Америке, а не в Европе.

Действительно, для испанца, рож­денного в Испании, не существовало различия между креолом, законно­рожденным сыном колонизатора, и метисом, сыном европейца и инди­анки. Рожденный в Латинской Аме­рике знал, что европейцы считают его низшим существом, в то время как индейцы видели в нем эксплуататора, приспешника колонизатора.

«Американцы по рождению и ев­ропейцы по праву, — говорил Боли­вар, — мы испытываем на себе это противоречие: мы боремся за наши права как исконные жители и отстаи­ваем свое положение перед пришельцами в стране, в которой родились       

Хотя мы все дети одной матери, у нас разные отцы, пришельцы — и по кро­ви, и по происхождению, и по цвету кожи. Это различие имеет очень серь­езные последствия, ибо мы вынуж­дены постоянно страдать от него».

Что есть культура Латинской Америки — слияние многообразных культурных традиций или простое их сосуществование! Этим вопросом задаются латиноамериканцы, когда пытаются определить, в чем именно выражается культурная самобытность их континента. Со времен испанского завоевания различные культуры — конкистадоров, побежденного и эксплуатируемого коренного населения, африканских невольников, доставленных в Новый Свет, — сталкивались и накладывались одна на другую, смешивались и сливались, взаимно проникая друг в друга. В результате этого постепенно сложились специфические формы творческого самовыражения — сложные, подчас противоречивые, но весьма оригинальные и яркие. Примеры тому — поистине бесчисленные произведения искусства различных видов и жанров, созданные на протяжении веков на просторах континента. Тем не менее коренные обитатели Центральной и Южной Америки — индейцы — даже в наши дни далеко не полностью «интегрировались» современной культурой, созданию которой они способствовали. Внизу: индианки у фасада собора Сан-Франсиско-де-Ла-Пас в Боливии. В настенном орнаменте собора слиты воедино мотивы индейского искусства и испанской архитектуры «колониального» стиля.

Фото - Сильвестер. Рафо, Париж

 

Таково было положение латиноаме­риканца: бесконечный внутренний конфликт, который вел к чувству не­ловкости, испытываемому им перед сородичами как отца, так и матери Отвергнутый одними, он стыдился принадлежать к другим. Он стал пере­нимать отношение колонизаторов к своей материнской американской культуре и смотрел на собственную смешанную расу как на нечто низшее, что мешало ему осознать себя закон­норожденным преемником отцовской культуры.

Это двойственное наследие вместо того, чтобы стать положительным фактором, превратилось в источник неопределенности и двусмысленности, которые пропитывают его культуру. Он колебался между тем, чем он был на самом деле, и тем, чем хотел бы быть.

Попытка навязать «недостойному» прошлому вызывающую восхищение, но чуждую модель породила филосо­фию истории, противоположную евро­пейской. Это философия, основываю­щаяся не на ассимиляции культур, а на их наложении друг на друга.

Но именно это наложение в конеч­ном счете заставило латиноамерикан­цев понять неизбежность слияния культур, которое легло в основу лати­ноамериканской культурной самобыт­ности. Другими словами, те, кто фор­мировал латиноамериканскую куль­туру, вынуждены были ассимилиро­вать различные культуры, создавая, по определению Боливара, культуру необычную и сложную.

Истоки этой необычной сложности культуры кроются в истории колони­ального господства. Хотим мы этого или нет, но это прошлое должно быть принято во внимание, если мы стре­мимся к осуществлению столь необхо­димых перемен.

Ибо главное, что нам нужно, это покончить с сознанием зависимости — коренной причиной всех наших проб­лем, тем наследием колониального гос­подства, которое в отличие от того, что происходило в Европе, сделало невозможной настоящую культурную интеграцию.

Европейская культура формирова­лась в процессе обмена, когда самые разные народы передвигались по тер­ритории, ставшей затем Европой. Од­ним из результатов этого процесса была греко-римская культура, асси­милировавшаяся затем христианством, которое в свою очередь достигло кульминации в европейской или за­падной культуре, а начиная с XVI. ве­ка распространилось в Америку и другие части света.

Европейские колонизаторы стре­мились предотвратить дальнейшую ассимиляцию культур (хотя их соб­ственная культура была результатом именно такого процесса), так как считали, что стоят выше других народов.

Но европейский, и вообще запад­ный, империализм очень сильно от­личался от греческого и римского, который ассимилировал культуры точно так же, как включал в пантеон своих богов божества других народов.

Когда в XVI веке прибыли испан­ские конкистадоры, они были готовы к тому, что управлять жителями но­вых земель смогут при условии, что те откажутся от своей культуры.

Проповедники были готовы асси­милировать эти существа или «homun­culi» (человечки), - как называл их Хуан Хинес де Сепульведа в полеми­ке с Бартоломе де Лас Касасом (см. «Курьер ЮНЕСКО», июль 1975), при условии, что они навсегда покончат с прошлым, в котором было больше от дьявола, чем от бога. Они должны были очиститься от грехов, отбросить неверную историю и культуру и прий­ти к культуре, которую создал сам господь бог.

Таким образом, культура конки­стадора и колонизатора произвольно накладывалась на «дьявольские» ис­конные культуры. На месте древних храмов возводились христианские церкви, а вместо старых идолов ста­вились кресты и статуи мадонны или какого-нибудь христианского свя­того.

То же самое происходило и в XVII веке, во время второй волны за­воевания и колонизации, на сей раз всей Западной Европой. Новые коло­низаторы также отрицали любые фор­мы ассимиляции, хотя их собственная культура была в значительной степе­ни результатом ассимиляции. Как и их предшественники, они стремились лишь господствовать: ассимилировать, но не ассимилироваться самим. Их миссия заключалась в принесении варварам цивилизации.

Но на этот раз варварами были не только аборигены и метисы, но и те самые европейские поселенцы, кото­рые допускали смешение рас, но куль­тура которых считалась устаревшей по сравнению с бурно развивавшейся культурой Запада.

Новые представители западной культуры не допускали смешения рас, так как смешаться означало унизиться, оскверниться. Вот почему так называемые «низшие культуры» Северной Америки были просто сне­сены с лица земли, а их представи­тели истреблены или согнаны со сво­их мест. А то, что нельзя было пода­вить из-за огромной численности населения, как это было в Южной Америке, Азии, Африке, то было низ­ведено до такой степени, которая ис­ключала «заражение» или ассимиля­цию.

И «аборигены» были включены в цивилизацию не как человеческие существа, а как (по выражению Ар­нолда Тойнби) часть флоры и фаун, страны. По-испански их; называли «naturales», так как они считались частью природы, которая должна по­кориться и использоваться для нужд цивилизации.

Боливар четко определил отноше­ние между Латинской Америкой и западноевропейской культурой, когда сказал: «Давайте отдадим себе отчет в том, что мы не европейцы и не североамериканцы, а, скорее, смесь Африки и Америки, и не продукт Евро­пы, так как даже сама Испания своей африканской кровью, своими институтами и своим национальным характером — это не Европа. Невоз­можно с точностью определить, к ка­кой человеческой семье мы принад­лежим».

Но несмотря ни на что, специфи­ческий характер Латинской Америки начал выражать себя вопреки пред­писываемым нормам культуры и раб­скому подражанию чуждым образ­цам. В христианских церквах, по­строенных на месте храмов абориге­нов, дьявол, который должен был быть уничтожен, внезапно возникал в произведениях, которые индейские художники создавали по указаниям конкистадоров и проповедников. Ин­дейцы танцевали перед крестами, изо­бражениями мадонны и христианских святых так же, как они танцевали перед своими богами.

В барочных церквах до сих пор можно увидеть портретные изображе­ния местных художников, поражаю­щих своим чувством цвета. И хотя боги майя, ацтеков, инков и других народов официально искоренены, дух их все же виден в различных прояв­лениях культуры колониального пе­риода.

1810 год знаменует начало борьбы за освобождение Латинской Америки и символизирует неспособность лати­ноамериканцев сохранить верность своему иберийскому культурному и историческому прошлому. Хотя они считали это прошлое своим, высокомерие и нетерпимость португальцев и испанцев (особенно последних) исключали любые притязания на уравнива­ние политических и культурных прав между американцами и европейцами,

Для испанцев метрополии всякий рожденный в Америке был в отноше­нии расы и культуры низшим существом. На американцев смотрели не как на детей испанского завоевания: а как на незаконнорожденных — и по­сему бесправных.

Три культуры

Воплощение истории континента — «Площадь трех культур» в столице Мексики. На переднем плане — дошедшие до наших дней остатки ацтекской пирамиды; в центре — испанская церковь XVII века; на заднем плане — современные жилые дома.

Фото – Ф. Ройтер. Венеция. Италия

 

Американцы могли уклониться от этого разделения, которое строго со­блюдалось, но изменить его они не могли. Именно это заставило их отор­ваться от Испании. У них не было другого выбора, кроме как отречься от культуры, которая делала из людей только рабов.

Это чувство неприятия, испыты­ваемое латиноамериканцами, опять же хорошо выразил Симон Боливар: «В рамках испанской системы амери­канцам отводилась роль слуг или в лучшем случае потребителей». Им была доступна лишь культура, пре­вращающая их в квалифицированных слуг.

Когда испанцы отвергли их требо­вания равенства, латиноамериканцы вынуждены были сами стать «законо­дателями, судьями, финансистами, дипломатами, военачальниками, са­мыми различными деятелями, начи­ная от высших и кончая низшими чи­нами, составляющими иерархию пра­вильно организованного государства».

Однако существовали два взаимо­исключающих пути этого импрови­зированного превращения, и этот-то конфликт и лежал в основе длитель­ной борьбы, которая опустошила всю испанскую Америку после ее осво­бождения от колониализма.

Один путь предполагал сохранение тех же самых порядков в области по­литики и культуры, которые позволя­ли Испании утверждать свою власть в течение трех веков, просто поставив у власти тех, кто считал себя наслед­никами этого порядка: креолов, круп­ных землевладельцев. Те, кто раньше правил от имени метрополии, должны были теперь править сами. Это озна­чало увековечение того, что чилиец Диего Порталес (1793—1827) назвал долгим «гнетом ночи», то есть долгой колониальной ночи с ее обычаями, ин­ститутами, культурой.

С точки зрения культуры надо было ассимилировать испанское прошлое так же, как колониальное прошлое. Испанская культура, как и испанская история, принадлежала и испанцам Америки. Такова была точ­ка зрения венесуэльского писателя и государственного деятеля Андреса Бельо (1781—1865), считавшего, что стремление к освобождению для части испаноамериканцев было в действи­тельности чисто испанской реакцией. Те же самые люди противостояли французским войскам в Сарагосе и войскам метрополии в Картахене (Ко­лумбия). В различных местах Латин­ской Америки испанские войска были разбиты восставшими армиями таких же испанцев.

Использовать испанскую культуру и сохранить ее значило сохранить само существование Латинской Аме­рики. Испания помимо собственной воли оставила следы своей культуры, которую латиноамериканцы могли бы сделать своей. Таким образом, импро­визировать не было необходимости: надо только ассимилировать систему, изучить ее и претворить на практике. Таковы были основные положения консервативной программы.

Против этого возражали те, кто вы­брал другой путь: они не хотели иметь ничего общего с тем прошлым и куль­турой, которые делали из них рабов как испанской метрополии, так и тех, кто считал себя в Америке ее закон­ными наследниками. Если уж идти по пути импровизации, то они предпочли бы выбрать что-нибудь другое. Если требовались знание и опыт, то они могли быть почерпнуты из опыта и культуры других стран. Сам Боливар выступал за полный разрыв с соци­альным, политическим и культурным строем, при котором американцы мог­ли играть только роль слуг.

Так как у латиноамериканцев не было ничего, что они могли бы на­звать своим наследием, то они могли обратиться к наиболее подходящему для них историческому опыту и моде­лям культуры и сделать их своими собственными. А что подходило для них больше, чем исторический опыт тех, кто создал нации, показывающие путь всему остальному миру? Это были те самые нации, которые отбро­сили назад иберийскую историю и культуру и оспаривали их завоевания. И поэтому долгое колониальное про­шлое считалось неправомерным и от него надо было избавиться.

Нужно было начать все сызнова, а отсутствие опыта заменить иностран­ными образцами. Сторонники этой точки зрения воспринимали прошлое индейцев, испанцев и метисов как проявление варварства, которое циви­лизация должна укротить.

И так же как иберийские конки­стадоры и колонизаторы пытались уничтожить древние индейские куль­туры и заменить их своей собствен­ной, латиноамериканские цивилиза­торы пытались уничтожить колони­альное прошлое испанцев и индейцев, а также и смешение рас, существо­вавшее в колониальный период.

Они решили подражать образцам культуры Западной Европы: полити­ческим институтам Великобритании и литературным и философским движе­ниям Франции. Демократические ин­ституты США, которые так поразили Токвиля, также должны были быть использованы в качестве образца.

Цель этой цивилизаторской про­граммы заключалась в том, чтобы стать похожими на Англию, Францию и США и искоренить все проявления латиноамериканского прошлого, так как оно считалось чуждым. За поли­тическим освобождением должна была последовать «эмансипация разу­ма», как ее называли цивилизаторы.

Перестать быть тем, что ты есть, и стать чем-то другим — такова была основная задача этого нового культур­ного движения в Латинской Америке. «Познаем дерево по его плодам,— провозглашал аргентинский писатель Доминго Ф. Сармьенто (1811—1888).— Южная Америка останется позади и утратит свою предопределенную мис­сию как ветвь современной цивилиза­ции. Не будем стоять на пути ради­кального прогресса Соединенных Штатов... Догоним США. Станем Аме­рикой, подобно тому как море — океа­ном. Будем Соединенными Штатами... Назовитесь Соединенными Штатами Южной Америки, и чувство человече­ского достоинства и благородный дух соревнования сделают вас достойными этого великого названия».

Как можно было достичь этого? Через образование и массовую имми­грацию. Через «промывку мозгов» и через обновление крови. Такова была цель образования, черпавшего вдох­новение во французском позитивизме, английском утилитаризме и северо­американском прагматизме. Хусто Сьерра (1848—1912) верил, что мекси­канцы станут янки Южной Америки.

Хуан Баутиста Альберди (1810— 1884) также говорил об испаноамери­канских янки. Цивилизаторы не хоте­ли иметь ничего общего с прошлым: с наглым испанцем, с раболепным нег­ром или с диким индейцем. О метисе у них было еще более низкое мнение. «В Америке все что не европейское — варварское», — писал Альберди.

«Ввести образование ради цивили­зации» и импортировать людей, кото­рые сделали бы для Латинской Аме­рики то, что они уже сделали для Европы и Соединенных Штатов, — озна­чало объединиться с теми, кто уже значительно продвинулся по пути прогресса и цивилизации.

Сармьенто предупреждал, что, если Латинская Америка не пойдет по это­му пути, она может утратить всякую возможность стать аванпостом совре­менной цивилизации. Так как опыта у латиноамериканцев не было, они вы­нуждены были просить совета у тех, кто возглавлял это движение к про­грессу — у Западной Европы и Соеди­ненных Штатов. Если Латинская Аме­рика не может быть центром цивили­зации, пусть она будет по крайней мере аванпостом. Если она не может быть локомотивом, она может быть по крайней мере камбузом.

Но Европа в то время была охва­чена тисками империализма, а Соеди­ненные Штаты находились в экспан­сионистской фазе, которая началась в 1847 году войной против Мексики и продолжилась в 1898 году изживанием иберийского империализма в странах Карибского бассейна. Эти события за­ставили латиноамериканцев осознать возникшие у них конфликты в обла­сти культуры и необходимость разре­шить их. К этому примешался новый комплекс неполноценности, благодаря которому от зависимости навязанной она перешла к зависимости доброволь­ной.

Уругвайский эссеист Хосе Энрике Родо (1871—1917) первым осудил за­блуждения цивилизаторской полити­ки. Он осудил тенденцию к «делати­низации» и манию подражания всему «северному». В своей книге «Ариель» он писал: «Подражают народу, в кото­ром видят превосходство и престиж». Вот почему, добавлял он, Соединенные Штаты «подчиняют нас морально».

«Подражать — да, но и творить самим », — настойчиво провозглашал мексиканец Антонио Касо (1883 - 1946). Латинская Америка, «наша Аме­рика», как называл ее кубинский пи­сатель-патриот Хосе Марти (1853  - 1895), — не вакуум, который может до бесконечности заполняться. Латинская Америка — реальность: у нее есть своя культура и долгая история.

Америка — это индейцы и их завоеватели, освободители, стремя­щиеся положить конец конкисте, кон­серваторы, добивающиеся сохранения существующего порядка, и цивилиза­торы, пытающиеся перепрыгнуть через определенные фазы развития. Латиноамериканская культура прео­долела мнимое превосходство культур, которые ей пытались навязать разные народы. Каждая из этих культур была поглощена и смешалась с дру­гими в общем тигле.

Эта попытка создать ассимилиро­ванную культуру заставила латино­американцев осознать ошибки преды­дущих поколений. Эти ошибки были совершены как раз в тот момент, ког­да континент достиг своей политиче­ской независимости.

Ошибкой было считать, что лати­ноамериканцы не способны создать свою форму культуры и цивилиза­ции. «Но косностью, — писал Хосе Марти, страдает не молодая страна, которая требует соответствующих форм государственного устройства и подлинного величия, а те, кто хочет править народами Америки, не счи­таясь с их национальными особенно­стями, своеобразным этническим со­ставом и необузданной силой, управ­лять при помощи законов, унаследо­ванных от четырех веков свободного предпринимательства в Соединенных Штатах... Форма правления должна соответствовать структуре страны Правительство есть не более как рав­нодействующая природных элементов страны». Путь самоопределения дол­жен был связать то, что было разъ­единено. «Проблема независимости, — добавлял Марти, — состоит не только в смене форм правления, но и в из­менении его духа».

Вот чего стремились достичь лати­ноамериканцы за это столетие: изме­нения взгляда на свое прошлое и свою культуру. Один из ведущих теорети­ков этого движения, мексиканский по­литик и мыслитель Хосе Васконселос (1882 1959) говорил о космической расе. Под этим он подразумевал лати­ноамериканский «тигель», который даст и новые формы культуры, и спе­цифическую самобытность.

Это была болезненно завоеванная самобытность, но ею могли бы гор­диться потомки. «Кто может больше гордиться, — писал Марти, — своей ро­диной, чем мы, граждане многостра­дальных американских республик, поднявшихся среди безмолвных масс индейцев в шуме битвы между кни­гой и кадилом, на окровавленных плечах сотни апостолов? Никогда еще в истории в такой короткий срок, из столь неоднородных элементов не соз­давались такие передовые и сплочен­ные нации».

Сложная культурная самобытность и к тому же совершенно оригиналь­ная. Люди Латинской Америки под­верглись испытанию в необычных и сложных ситуациях; это объясняет их специфический вклад в историю и человеческую культуру — короче, в развитие человечества.