«Государственный» каудильизм

В революционные годы в Иберо-Америке произошла милитаризация власти. Последующий расцвет кауди­льизма сопровождался еще большим усилением роли военных в политике — в то время еще не армии как ин­ститута (что характерно уже для XX в.), а именно ее ко­мандиров, высших офицеров, хотя значение вооружен­ных сил также постепенно возрастало.

Согласно распространенной точке зрения, после ликвидации колониального режима военные руково­дители стали единственными гарантами самого суще­ствования новых государств и сохранения в них по­рядка. А могло ли быть по-другому в разоренных Войной за независимость молодых республиках, где отсутствовали влиятельные политические партии, традиции парламентаризма, демократические выборы и какой-либо общественный контроль за действиями должностных лиц? Однако прошло полвека и более, а внутренние политические конфликты по-прежнему разрешались не в рамках конституций и законов, а с оружием в руках или путем «пронунсиамьенто», то есть государственного переворота.

Военный каудильизм стал иерархической системой, пронизывавшей общество снизу доверху. Каудильо мог быть очень влиятельным человеком в пределах весьма обширной территории или же лидером совсем неболь­шого округа. Вирус каудильизма распространился по­всеместно, и порой даже мелкий провинциальный асендадо создавал собственные вооруженные отряды, насильственно рекрутируя в «армию» проживавших неподалеку индейцев и метисов или принимая в ее ря­ды добровольцев, пожелавших ему служить. Та соци­альная организация, те взаимосвязи и отношения, ко­торые сложились в асьендах еще в колониальный период (авторитарная власть хозяина, основанная на его непререкаемом авторитете и личной преданности «клиентуры», материальная зависимость от «патрона» и т.д.) переносились и на государственный уровень.

Милитаризация власти в разных странах имела свои особенности. Так, в Мексике и Перу военные каудильо предпочитали опираться на регулярные войска. Глав­нокомандующий вооруженными силами государства или другой представитель военной верхушки, заручив­шись поддержкой армии или ее части, мог стать «вер­ховным каудильо», президентом страны и при этом превращался в диктатора, сохраняя республиканскую форму правления и видимость разделения властей. Его «клиентурой» становились лояльные ему каудильо по­мельче, которые, в свою очередь, имели собственных «клиентов», и таким образом выстраивалась многосту­пенчатая социальная пирамида, на вершине которой находился каудильо-диктатор. В других республиках рвавшиеся к власти «вожди» не зависели от регуляр­ных военных формирований и старались использовать в своих интересах местную милицию и собственных пеонов или гаучо. Даже не имея достаточных средств на их содержание, провинциальный лидер мог добить­ся высшего государственного поста, если ему удава­лось привлечь много сторонников заманчивыми пер­спективами на будущее, когда он завоюет власть для себя и поддержавших его земляков, но небогатые кау­дильо побеждали редко — достаточно проследить со­циальное происхождение наиболее удачливых «силь­ных людей».

В Венесуэле большинство каудильо являлись круп­ными землевладельцами, представителями старой ко­лониальной элиты. В этом отношении Паэс составлял исключение, поскольку был выходцем из семьи небога­того скотовода-«ранчеро» и познал всю тяжесть напол­ненной постоянным трудом жизни. Став капитаном ар­мии Первой Венесуэльской республики, он более других офицеров преуспел в военных кампаниях и гра­бежах — обычный путь наверх «человека из народа».

Аргентинские каудильо в основном также были от­прысками влиятельных и богатых креольских се­мейств, получили хорошее образование и быстро сде­лали успешную военную карьеру. Из 18 каудильо, управлявших различными провинциями Ла-Платы между 1810 и 1870 гг., 13 унаследовали крупные состо­яния и огромные поместья, один был средним асендадо и один — владельцем небольшой корабельной верфи. Остальные «вожди» не имели значительной собствен­ности, однако в период своего могущества обогатились и превратились в состоятельных людей.

Давно уже укоренилось мнение, что установление в Латинской Америке диктаторских режимов, как и ми­литаризация власти, были вызваны царившими после Войны за независимость анархией и разрухой. Любой латиноамериканский диктатор-каудильо, правивший в XIX в., был убежден, что его народ еще не готов к де­мократии (впрочем, в XX в. этот аргумент также полу­чил широкое распространение). Диктатура рассматри­валась как «необходимый деспотизм», закономерный этап политической эволюции той или иной страны ре­гиона, поскольку сначала следовало обеспечить «обще­ственный порядок и экономический прогресс», а потом уже говорить о свободе личности и демократических государственных институтах, и многие «сильные лю­ди» приходили к власти именно под этим лозунгом. Каждый из них формировал «свою» регулярную ар­мию, офицерский корпус которой был лично предан главе государства и обычно состоял из его земляков, а на высшие должности назначались родственники и близкие друзья очередного президента-генерала. Во­енные функции «верховного каудильо» переплетались с функциями руководителя гражданского общества, и даже сокращение военных расходов не уменьшало влияния привилегированной армейской верхушки.

Несколько иным оказалось положение в Бразилии, где каудильизм не расцвел столь пышным цветом, как в бывших испанских колониях. Напомним, что незави­симость этой страны от Португалии была завоевана мирным путем, и там не нашлось такого количества че­столюбивых военачальников, оспаривавших друг у друга значимость личных заслуг и власть. Кроме то­го, Бразилия длительное время оставалась монархией, а покушаться на власть монарха могли решиться не­многие. Наконец, политика королевского двора строи­лась таким образом, чтобы никто из «сильных людей», особенно военных, не приобрел слишком большой по­пулярности. Поэтому высшие чины бразильской ар­мии долго находились в тени и сравнительно поздно появились на политической сцене.

Другое дело — бывшая Испанская Америка. Здесь настоящей «каудильистской республикой» стала роди­на Боливара — Венесуэла. Почему же именно эта стра­на превратилась в «заповедник каудильизма»?

Мы уже знаем, что Венесуэла входила в состав Ве­ликой Колумбии (являясь одним из ее департаментов), однако была отделена от других территорий республи­ки горной цепью Анд, и это затрудняло контроль за ме­стной элитой со стороны центра. Между тем Богота пользовалась всеми преимуществами, связанными с главенствующим положением в колумбийском союзе. Сюда стекались налоговые сборы и капиталы, здесь быстро росла чиновничья бюрократия, увеличивалось население. Венесуэльцы начали усматривать во власти Боготы нечто вроде иностранного господства над их свободной страной. Наибольшее недовольство выска­зывали представители военных кругов. Им казалось, что пока они с оружием в руках боролись за независи­мость, власть в столице захватили коррумпированные политики, которые воспользовались плодами их побе­ды. Это усиливало антагонизм между армией и граж­данскими правительственными чиновниками, «узур­пировавшими» права военных. В Венесуэле военный каудильизм и национализм естественным образом до­полнили друг друга.

После распада Великой Колумбии Паэс был избран президентом Венесуэльской республики и сохранил за собой пост главнокомандующего армией. В историчес­кой литературе его правление не называют военной диктатурой (существует точка зрения, что настоящих военных диктатур в XIX в. не было), и некоторые ис­следователи отмечают, что он не прибегал к террору по отношению к населению страны и оппозиции, зато об­ладал чертами харизматического лидера и политичес­ким чутьем.

Начиная с Паэса, «первого верховного каудильо Ве­несуэлы», и до конца правления «последнего венесу­эльского каудильо» Хуана Висенте Гомеса, умершего в декабре 1935 г., в стране существовали режимы лич­ной диктатуры очередного «верховного вождя», как правило, генерала (с 1835 по 1888 г. в Венесуэле не бы­ло ни одного гражданского правителя). Генералы-пре­зиденты опирались на узкий круг преданных людей и армию, но не выступали от ее имени. Несмотря на по­явление в середине XIX в. политических партий, в по­литике сохранялся персонализм, а кровопролитные гражданские войны оставались главным средством разрешения конфликтов либо между самими каудильо, либо между провинциальными вождями и централь­ной властью. «Верховные каудильо» обладали всей полнотой власти, но не могли не считаться с интереса­ми латифундистов и торговцев-экспортеров, от кото­рых зависело финансовое положение страны, а следо­вательно, и существование правительств.

В Колумбии каудильизм не пустил столь глубокие корни, как в Венесуэле. Провинциальные каудильо со­храняли влияние лишь на «своих» территориях, а их претензии на общенациональное лидерство не находи­ли серьезной поддержки. Даже если во главе правитель­ства оказывались представители армейской верхушки, им не удавалось надолго установить диктатуру — ведь в каждой республике очень многое зависело от расста­новки политических сил. Когда Боливар отошел от дел, его противники во главе с генералом Сантандером по­спешили отмежеваться от «якобинского» режима и на­чали активно преследовать сторонников «Освободите­ля-диктатора», хотя сам Сантандер управлял страной авторитарными методами.

В Перу после изгнания испанцев реальная власть над отдельными районами также перешла в руки местных каудильо, честолюбивых и воинственных, которые со­здавали в республике обстановку постоянной смуты и всеобщей вражды. Однако среди них не нашлось на­стоящего лидера, достаточно сильного и авторитетного, чтобы не только возглавить общенациональное прави­тельство, но и подчинить Лиме перуанские провинции. Первые президенты Перу не имели реальной власти за пределами департамента Лима, каудильо — вне преде­лов «своих» территорий.

Яркий пример каудильизма можно найти в Арген­тине в лице диктатора Хуана Мануэля де Росаса (1835—52), которого историки часто характеризуют как «зловещую фигуру». Росас принадлежал к числу богатейших асендадо страны. Воспользовавшись не­разберихой смутного революционного времени, он за­владел обширными имениями, многочисленными ста­дами скота и организовал крупные предприятия по засолке мяса, которые назывались «соладеро». Распо­лагая огромными средствами, Росас создал хорошо во­оруженное и дисциплинированное войско из предан­ных ему гаучо и пеонов. Росасу был хорошо знаком их быт, и он владел всеми навыками полудикого кочев­ника, проводившего в седле большую часть жизни.

Поэтому гаучо доверяли своему хозяину и даже люби­ли его. В то же время это были скорее слуги, а не сорат­ники. Идеалом Росаса всегда оставался «натуральный человек», не испорченный излишней просвещеннос­тью, и ему нравилось отождествлять себя с гаучо, хотя он был очень богат, хорошо образован и, конечно же, не принадлежал к этому кругу людей и не представлял их в политическом отношении. В период борьбы за власть Росас использовал гаучо как военную силу, но, окончательно взяв бразды правления в свои руки, он перестал нуждаться в широкой народной поддержке, имея в своем распоряжении полицейский аппарат и ре­гулярную армию.

Провинциальные каудильо превратились в постоян­ную угрозу для верховных «вождей», которые вынуж­дены были считаться с местными лидерами и проводи­ли по отношению к ним политику «кнута и пряника». Обычно президентам-каудильо удавалось управлять различными территориями именно с помощью «силь­ных людей» провинциального масштаба. Так, в Венесу­эле Паэс оказывал «клиентам» покровительство и фи­нансовую помощь, но в случае их неповиновения без колебаний применял силу. Даже в 1870—1880-е гг. вене­суэльский «либеральный каудильо» Антонио Гусман Бланко не вмешивался в дела провинций, если их «вож­ди» обеспечивали порядок и мир в «своих» округах и не поднимали мятежей против центрального правительст­ва, однако твердой рукой подавлял любые антиправи­тельственные выступления. Готовый идти на мелкие ус­тупки, Гусман Бланко сохранил автономию штатов, часть таможенных сборов шла на финансирование во­енных расходов каудильо, и это примиряло их с влас­тью центра. Каудильистские режимы и в XX в. остались обычным для Латинской Америки явлением.