Фиеста и кондоры

В первой половине июля все дороги в провинции Баутиста Сааведра ведут в Чарасани, го­родок, где находятся провинци­альные органы управления, «столицу» провинции. И ездят сюда не только из провинции, но также из Ла-Паса и других мест Боливии. Здесь в это вре­мя фиеста, а каждый боливиец обязан принять участие в фие­сте своего родного края. В те­чение года бывает не одна фие­ста, как, скажем, храмовый праздник у нас, а две-три, и каждая продолжается несколь­ко дней. Я предполагаю, что эти фиесты — наследие доко­лумбовых времен, а церковь лишь придала им форму празд­ников католических святых.

У древних инков с их высоко­развитой системой государ­ственного управления было приблизительно 150 празднич­ных дней в году, когда не рабо­тали, танцевали, ели и весели­лись. Эта система не претерпе­ла больших изменений, как вы с удивлением обнаружите, ко­гда начнете исследовать фие­сты. Они, между прочим, так распределены, что если бы кто-нибудь захотел, то мог про­сто переезжать из одного по­селка в другой и у него прак­тически все время был бы праздник.

Сам Чарасани представляет собой небольшое селение с обычной квадратной площадью, обрамленной домами город­ского типа, в общем современными. Посредине фасадной стороны — церковь. Селение ле­жит на отроге склона и в котловине рядом с этим отрогом. Тут есть электричество от 19.30 до 21 часа (если есть горю­чее), однако питьевой воды мало. Трудности имеются и с ги­гиеническими устройствами. Зато в Чарасани есть вещь, из-за которой ему завидует целый край. Внизу, в долине речки, бьет из скалы чудесный источник горячей минеральной воды — такой горячей, что в ней можно за пять минут сварить яйцо.

На этом месте отцы города соорудили бетонный бассейн размером примерно пятнадцать на пять метров и подвели к нему с одной стороны воду из горячего источника, а с дру­гой — из холодного, который бьет в каких-нибудь двадцати метрах из той же скалы. Благодаря этому в бассейне всегда полно относительно чистой приятной теплой воды. С утра до вечера в бассейне все время кто-нибудь полощется — и жи­тели городка, и индейцы из окрестных деревень.

Сама фиеста была великолепной. Готовились к ней много месяцев, можно сказать, весь предыдущий год. Фиеста в Бо­ливии— это дело общины: приходится считаться с тем, что ее посещают люди со всей округи. Поэтому выбирается один че­ловек или, точнее, одна семья, которая провозглашается глав­ным руководителем фиесты, так называемый «преете гранде». Эти выборы проводятся обычно уже во время последней фи­есты в расчете на будущую. Кроме «преете гранде» выбира­ются и другие деятели меньшего значения, каждый из кото­рых берет на попечение один из четырех дней фиесты, от полудня до полудня.

Быть «преете» считается большой честью для семьи, и каждый с гордостью принимает это звание, хотя оно и очень дорогостоящее. «Преете» обязан оказывать гостеприимство каждому, кто придет в его дом, то есть всем участникам фие­сты. Каждый может есть и пить сколько душе угодно, весь день и большую часть ночи. Главный «преете» должен оказы­вать подобное гостеприимство все четыре дня фиесты. Быть «преете гранде» в Чарасани стоит, по моей оценке, восемь тысяч песо (то есть более 600 долларов), что составляет боль­шую часть годового дохода зажиточной боливийской семьи.

На дворе с утра до поздней ночи играет оркестр — группа народных музыкантов из окрестных деревень. Все в живопис­ных пончо и шерстяных шапочках/каждый играет на дудочке из тростника с одним или двумя рядами отверстий. У боль­шинства также повешен через левое плечо большой барабан, в него бьют палочкой, которую держат в правой руке, левая же рука — у дудочки. Выносливость народных музыкантов до­стойна удивления, они играют, почти не переставая, целые дни и ночи, чуточку поспят и снова играют. Не вредит им и водка, которую они во время своих выступлений потребляют в боль­шом количестве.

Под эту музыку все время танцуют один танец походного характера, очень живой, с резкими движениями. Танцоров все­гда хватает. Несколько раз за день все вваливаются гурьбой в город и в сопровождении музыки длинная процессия обхо­дит в танце парами пласу, а затем протанцовывает главными улицами городка. Это уже настоящий, причем трудный спорт, непрерывно танцевать час — то на холмик, то с холмика, то по булыжнику мостовой, в пыли и по камням соседних улиц и переулков. Затем опять вкусная еда и питье, и снова танцы.

В городке музыкальные группы состоят не менее чем из трех-четырех человек, а на пласе чередуются в пестром калей­доскопе музыканты с дудочками и барабанами, называемыми «кантус», и одетые в традиционные народные костюмы группы танцоров «моренос» и «лламерос». Гремящие звуки бараба­нов слышатся в городке целый день и целую ночь, грохот та­кой, что дрожат стекла. Кто не слышал дружный, в одном так­те грохот десяти больших индейских барабанов бомбо, тот не знает, что такое настоящий шум, причем своей кульминации он достигает тогда, когда на площади собираются четыре по­добных процессии; индейцы такие моменты особенно любят.

На площади и без этого оживленно. Все четыре магазина открыты и торгуют алкогольными напитками, пивом, лимона­дом, апельсинами и всевозможными другими вещами. Кроме того, у противоположной стороны церкви сидят несколькими рядами индейские торговцы, перед каждым его товар: гон­чарные изделия из деревни Чакауайа недалеко от Амарете (этой деревне принадлежит «гончарная монополия», поскольку лишь там производятся керамические изделия для домашнего хозяйства), кучки оки или картофеля, две горсти риса, кучки пряности «айа» (главная ее часть — маленькие растертые стручки красного перца, после которого во рту горит, словно в пекле), слегка запыленный дешевый сахар, пестрые ленточки или мелкая галантерея. У домов рядами сидят женщины, про­дающие апельсины, бананы и лимоны из недалеких «юнгас», а на боковой стороне площади торговцы из Пуэрто-Акосты разложили пестрые цветные юбки и платки, которые в моде у городских метисов, чоло.

Среди одетых по-городскому жителей местечка робко проходят индейцы из горных деревень со своими женами и деть­ми. Мы встречаем знакомых из Амарете в черно-красных на­родных костюмах, женщин в великолепных тканых накидках, из Курвы или Ниньо-Корина, мужчин в полосатых пончо, раз­ных оттенков красного цвета, из Чари. Белые шляпы из овечь­ей шерсти чередуются с красными плетеными шапочками без ушей, какие носят здешние горные кечуа, и с пестрыми, неров­ными по краям, шапочками с ушами их аймарских соседей. Через плечо переброшены пестрые тканые сумочки с кокой, у женщин на спинах в красивых тканых накидках младенцы, которые в этом гаме спокойно спят.

Мы вдоволь насладились всем этим шумом фиесты, и я был действительно рад, когда мы снова отправились в путь. Тихая дорога спокойно поднималась вверх по склону, и Пепик удовлетворенно пофыркивал и покачивал головой. Направля­лись мы на этот раз в Курву, наиболее высоко расположенное местечко во всей провинции. Полное ее название в период испанской колонизации было Сан-Педро-де-Курва, что для меня звучало живописно и романтично. Я немножко охладел, когда с первого гребня увидел этот поселок — высоко на вер­шине невероятно крутого холма, а за ним, причем очень близ­ко, белые пики заснеженного массива, искрящиеся в лучах горного солнца.

Перевалив через хребет, мы спустились полями к речке. Там подкрепились, перед тем как двинуться дальше к Курве, которую мы лишь оттуда увидели во всей красе. От речки вела тропинка, зубчатая, как пила, вверх на холм, где нахо­дилась наша цель, Сан-Педро-де-Курва — почти в облаках, как гнездо кондоров.

После обеда начали подниматься. Медленно: на два с по­ловиной километра подъема нам потребовалось почти пол­тора часа. Останавливались, вероятно, через каждые сто мет­ров, Пепик измученно фыркал, брюхо у него раздувалось, как мех, я тоже задыхался. Когда мы наконец достигли первых хижин, у меня стояли черные круги перед глазами и Пепик вы­глядел ненамного лучше. Высотомер показал, что от речки нас отделяло по высоте 850 метров, и это всего при двух с половиной километрах пути.

Коррехидор, наивысший представитель власти в местечке, предоставил в мое распоряжение комнату в своем домике. Две кружки горячего кофе помогли преодолеть усталость, и, когда я увидел, как удовлетворенно жует Пепик сочные кукурузные стебли, мне начало в Курве нравиться.

Это очень старое селение. Коррехидор сказал, что его за­ложили испанцы вскоре после своего появления в этом краю; это кажется правдоподобным, если принять во внимание ме­стоположение Курвы и старинную церковь с деревянными статуями аскетических святых в раннем колониальном стиле. В пыли дорог и уличек мы нашли обломки старой индейской керамики, причем в таком изобилии, которое позволяет с боль­шой вероятностью предположить, что испанцы основали свое поселение там, где раньше жили индейцы. Мне показалось весьма удивительным, почему индейцы и испанцы стремились сюда, на невозможную высоту, где нет даже воды и где почти все время дует сильный холодный ветер. За водой ходят по­чти за километр. А немного ниже есть очень приятное место, там у жителей Курвы поле, этот участок защищен от ветра, находится на солнечной стороне, и питьевая вода под рукой.

Как оказалось при исследовании окрестностей, древние индейцы были, однако, еще большими «чудаками», поскольку я нашел остатки сравнительно крупного укрепления в полуки­лометре выше Курвы, на холме Круспата, где еще ветренее и холоднее. Великолепный горный массив, до которого рукой подать, искрится здесь своими снегами и ледниками, роскош­ный, как настоящий трон солнца, восходящего за ним.

Ситуация напоминает острова озера Титикака. Старые доинковские селения мы находили везде на холмах, по возможно­сти, в неприступных местах, под защитой укреплений. Времена, когда сформировалось индейское общество и происходила классовая дифференциация, кажется, были богаты бурными событиями. Отдельные роды постоянно боролись между со­бой, войны и нападения были обычным делом, и поэтому не­удивительно, что люди уходили на неприступные вершины и запирались в укрепленных селениях.

Еще более крупные, лучше сохранившиеся, и особенно не­приступные селения мы нашли на крутом скалистом холме недалеко от деревни Теленоайа. Сам холм привлек наше вни­мание причудливой формой. В результате мы обнаружили се­ление с храмовой площадкой и многочисленными могилами у его подножия и остатки обширного укрепленного поселе­ния из ста двадцати домов наверху. Оно, собственно, представ­ляло собой более крупный вариант укрепленного селения с острова Сурики — это было самое интересное открытие. Здеш­нее поселение имело ту же систему укрепленных входов, та­кие же ряды домиков гарнизона в крепости, одинаковой была и возвышенная часть, где, вероятно, жил начальник крепости.

Из Курвы и с близлежащих вершин открывается великолеп­ный вид на окрестности. Внизу, под отвесной стеной, бежит пенистая речка, которую мы переходили, видны темные пятна эвкалиптов между маленькими домиками деревень Каата и Опиноайа на противоположных склонах. На другой стороне сверкают белые пики заснеженных высоких гор, остро кон­трастируя с темными скалами под ними, из соседней долины клубятся столбы серо-голубого дыма: индейцы выжигают ста­рую сухую траву на склоне, который служит пастбищем для их лам и коров. С уступа белой лентой спадает красивый, вспе­ненный водопад, его шум доносится даже сюда. За гребнем в прозрачном воздухе видны очень далекие последние домики Чайайи, а высоко над ними желтоватая горная седловина.

Там, где долина опускается ниже всего по течению речки, вырисовывается глубокое скалистое ущелье, ведущее к здеш­ним «юнгас», субтропикам. Внизу, в долине, намного зеленее, чем здесь. Высокие эвкалипты, которые в Курве не могут акклиматизироваться, деревья папайи (они не дают здесь почти никаких фруктов, но все-таки растут), шиповник и растения почти субтропического характера.

Вдруг внизу, где-то вдали, в ущелье, появилось белое об­лачко. Оно выглядело очень красиво между темными скалами и голубым небом. Из облачка, однако, быстро вырастало об­лако, которое ползло по речной долине вверх. Через минуту оно закрыло Чайайу, затем исчез хребет, лежащее за ним Чарасани, затем деревня Ниньо-Корин на отдаленном склоне, и вот облако уже около нас. За полчаса, как будто по манове­нию волшебной палочки, погода изменилась. Ничего не оста­лось от яркого солнечного света, великолепного вида, пре­красная солнечная погода «утонула» в белой мгле. Ее клубы проплыли совсем близко, между домиками деревни, и обра­зовали белую стену в нескольких метрах за краем холма. По­веяло удушливой влажностью густого тумана, и Курва, одетая белым саваном, как будто замкнулась в себе. В покрывале мглы мелькает огромная черная тень кондора. Паря в небе застывшим силуэтом, кондоры с огромной высоты выискивают добычу. Если вы ложитесь на землю и остаетесь полчаса непо­движным, один из них спускается крутыми спиралями к земле, чтобы вас рассмотреть. Этот, однако, пролетел туманом, как нереальная тень — опоздавший, загоняемый мглой в гнездо.

Туман появляется почти каждый день, всегда приблизи­тельно в пятом часу, и сокращает таким образом время, 106 остающееся до наступления темноты. Сохраняется он обычно целую ночь и рассеивается лишь под первыми солнечными лу­чами. На всем оставляет после себя кристальные капли росы, они поблескивают на растениях подобно слезам, сверкают на паутине в ветвях убогого кустарника, ими темнеют и камни в стенах домов, и солома на крышах.

Обратный путь от Курвы был намного приятнее, чем вос­хождение. Спускались мы короткой крутой тропинкой, еще в тумане, который, впрочем, под лучами солнца вскоре исчез. Сначала шли среди камней и редкой травы, позднее уже среди кустов и зелени. Так мы спускались вплоть до речки, несущей свою кристальную чистую воду через глыбы, перешли ее, пры­гая по камням, а местами бредя в ледяной воде между густых зеленых кустов, с особенными, какими-то косматыми шипами. Наткнулись на развалины водяной мельницы чисто испанского типа. На площадке против деревни Ниньо-Корин прятались развалины маленькой иезуитской миссии, сооруженной из гли­ны на месте древнего индейского селения.

До деревни Ниньо-Корин мы снова поднимались. Для ноч­лега я выбрал на этот раз школу, которая показалась мне са­мым лучшим местом. Предвкушая отдых, разложил спальный мешок. Ночь, однако, была полна ужасов и крови. В щелях скрывались целые полчища огромных блох, которые накину­лись на меня с такой страстью и любовью, что я до утра не сомкнул глаз. Я решил утром сразу же выступить в Чарасани. Усталость после Курвы и дороги была так сильна, что я и не запомнил, как выглядит Ниньо-Корин. Мое воображение все неотступнее рисовало бассейн в Чарасани с теплой мине­ральной водой и простую постель в гостеприимном доме дона Гилермо. Картины были настолько реальными и манящими, что, хотя мы едва переставляли ноги, путь до Чарасани — 7,5 километра через хребет с одним спуском и двумя подъе­мами — прошли за рекордное время.

И теперь мне оставалось лишь попрощаться с друзьями и с Пепиком, подождать, пока появится рейсовый камион, уло­жить немногочисленные вещи и покинуть Чарасани. Отъехали мы под утро, еще морозной ночью, когда на небе сверкали холодные звезды и в свете фар, ощупывающих серпантин невероятно извивающейся дороги, блестел на жесткой, сухой траве обильный иней. Термометр показывал — 6° С, лужи были покрыты коркой льда. Примерно через час езды горизонт на востоке порозовел, и наконец из-за стены оледенелых пиков выглянуло солнышко. Но и его мы почувствовали лишь в де­сять часов, когда уже въезжали в Пуэрто-Акосте.