Буржуазные преобразования на первом этапе войне за независимость

Тема 4.

Первый этап освободительных войн в Испанской Америке (1810-1815): особенности и причины поражения. Начальный этап войны в Венесуэле и Новой Гранаде. Майская революция 1810 г. на Ла-Плате.

Национально-освободительная революция 1822 г. в Бразилии.

 

Хотя колониальное ополчение являлось достаточно мощным и надежным орудием в руках креольских латифундистов, война на два фронта против войск из метрополий и против своего народа была и ему не под силу. Потому крайне важное значение для успеха революций имел благоприятный внешний фактор, сложившийся к 1808 г., когда поднятая Францией волна европейских революций и войн докатилась до обеих метрополий Ибероамерики. Наполеоновские войска оккупировали Португалию и почти всю Испанию. Но королевский двор Португалии успел бежать в Рио-де-Жанейро, и Бразилия на полтора десятилетия фактически превратилась в центр всей империи, что отсрочило независимость страны. Испанский же монарх Фердинанд VII был пленен и увезен во Францию, а Испания, вынужденная вести отчаянную борьбу за собственное выживание, по крайней мере до 1815 г. была не в состоянии посылать войска за море. Ее владения в Америке оказались таким образом предоставленными самим себе, и этим не могла не воспользоваться креольская верхушка.

Желая заручиться поддержкой или хотя бы нейтралитетом низших классов, эта верхушка в течение одного-двух десятилетий широко пропагандировала идею креольско-индейско-негритянского братства. В ход то и дело пускался прием, известный как присвоение истории Америки и имевший целью отвергнуть родство креолов, т.е. американских испанцев, с испанцами, выдав их за потомков индейцев. Так, в памфлете, изданном в 1809 г. лаплатским патриотом Монтеагудо в форме диалога между тенью последнего Инки Атауальпы и плененным испанским монархом Фердинандом, устами инкского императора испанцам инкриминируются злодеяния против индейцев. Любопытно, что в их перечень включены запреты на создание мануфактур, торговые монополии и другие ограничения, касавшиеся не индейцев, а креольских предпринимателей. Интересен и финал документа, в котором, склонив Фердинанда горячей речью к признанию права американцев на независимость, Атауальпа отправляется сообщить добрую весть Моктесуме и другим королям Америки. В Письме ибероамериканцам мексиканец Х.П. Вискардо-и-Гусман обосновывал право креолов на обладание Новым Светом именно тем, что он составлял богатейшее наследство наших предков индейцев. В Плане управления для свободной Америки венесуэлец Ф. Миранда отразил это братство чисто индейскими названиями государственных должностей инка, кураки и т.д.

Вряд ли эффект от этого присвоения был высок слишком уж очевидно в нем проглядывали логические неувязки. Скажем, если для индейцев в ход пускалась версия об их родстве с креолами, то для испанцев прямо противоположная. Мы, гласил Мемориал обид новогранадца Камило Торреса, дети, мы потомки тех, кто пролил свою кровь ради обретения этих земель для короны Испании; тех, кто расширил ее границы и придал ей в политическом раскладе Европы такой вес, которого сама по себе она иметь не могла. Завоеванные и ныне покоренные испанскому владычеству аборигены крайне малочисленны или почти отсутствуют вовсе в сравнении с сыновьями европейцев, населяющими сии владения... Так что не будем заблуждаться на сей счет: мы такие же испанцы, как и потомки дона Пелайо, и столь же достойны отличий, привилегий и прерогатив остальной части нации, как и те, что, спустившись с гор, изгоняли мавров и постепенно заселяли полуостров. Разгром конкистадоров в XVI в. арауканами всю войну служил революционерам Чили поводом называть свою страну колыбелью независимости Америки и гордиться этим так, словно не индейцы, а они одержали тогда победу. Сами же арауканы, которых военные донесения то и дело обнаруживали в рядах роялистов, оставались для них варварами и дикарями.

С целью укрепления братства применялась также весьма хитроумная тактика: в воззваниях повсеместно заявлялось, что низложение колониальных властей и учреждение революционных правительств совершались не ради независимости, а для защиты законных прав нашего любимого монарха Фердинанда VII. Многим историкам это внушило мысль, будто революционеры боялись почти уже поверженной Испании. На самом же деле эта тактика была призвана вводить в заблуждение не власти метрополии, а народные массы в колониях. Мексиканский революционер Игнасио Альенде в письме своему соратнику Мигелю Идальго прямо сообщал, что в заговоре решено действовать, тщательно маскируя наши цели, ибо, если движение будет откровенно революционным, его не поддержит основная масса народа, что, поскольку индейцы безразличны к понятию свобода, им надо внушить, будто восстание осуществляется исключительно ради пользы короля Фердинанда.

Таким образом, оккупация Испании французами дала креольской верхушке возможность легко взять власть в свои руки, не боясь прибытия войск из метрополии. Поскольку для спокойствия в массах тоже было сделано, как казалось, все необходимое, то революционеры могли позволить себе полную откровенность в реальных делах по переустройству общества. Поэтому начальный этап войны за независимость Испанской Америки (1810-1815) имеет исключительно важное познавательное значение. Он позволяет понять сущность истинно буржуазной революции как революции буржуазии и для буржуазии без всякой примеси результатов деяний параллельных народных движений. В свою очередь, это могло бы привести к обоснованным сомнениям в универсальности народнического восприятия буржуазной революции, навеянного опытом якобинской Франции.

Однако до сих пор в изучении первого этапа войны в Испанской Америке все делалось как раз наоборот: истинность офранцуженных критериев принималась на веру, мерки якобинской Франции как непогрешимый эталон попросту прикладывались к событиям 1810-1815 гг., на их основе перед руководителями войны за независимость формулировались эталонные задачи, а затем начиналось выяснение, почему же они их не выполнили. Заявлялось, например, будто социально-экономические задачи войны за независимость по своему содержанию... совпадали с задачами буржуазных революций и состояли в борьбе за подлинное социальное равенство, за полную и безусловную отмену рабства, за землю, а их выполнение было немыслимо без обращения к народным массам и превращения войны в социальную, гражданскую. При таком понимании буржуазной революции креольские латифундисты превращались в нечто вроде феодальных оков на руках и ногах революционного народа. Они и добивались-де только установления своей власти и сохранения прежних форм эксплуатации зависимого населения. Они даже в декларативной форме не ставили вопроса о земле и не стремились к радикальному решению социальных проблем, стоявших перед обществом. Они и именем Фердинанда VII прикрывались будто бы из боязни порвать с Испанией, тогда как народ рвался к независимости. Они не понимали необходимости ведения войны по-революционному и не встали во главе народных масс на борьбу за подлинное социальное равенство, за полную и безусловную отмену рабства, за землю.

И все это писалось как раз о той эпохе и о тех странах, в которых социально-экономические преобразования, и в особенности насильственный переворот в отношениях собственности на землю, креольские революционеры вершили не таясь, нагло и цинично, уверенные в полной безнаказанности. Что эти деяния остались вне поля зрения ученых, лишний раз показывает, насколько порочна методология исследования, которая даже в вопросе о земле великое многообразие решений сводит к одному лишь якобинскому варианту крестьянской реформе.

А между тем над приведенной интерпретаций событий 1810-1815 гг. вот уже третье десятилетие, будто Дамоклов меч, висит весьма неудобный вопрос французского историка Пьера Шоню, который, указав на оккупацию Испании войсками Наполеона, резонно вопрошал: кто же и с кем воевал в Испанской Америке? И сам же на него ответил, назвав эти события не войной за независимость, а войной гражданской между креольскими сепаратистами и верноподданническими народными массами.

Но если вспыхивает ожесточенная гражданская война и в ней массы горою встают на защиту статус-кво, то это явно говорит о том, что ее причиной стало не бездействие, а скорее наоборот, слишком буйная деятельность революционеров по изменению этого статус-кво. А если правительственные хунты в самом деле вершили крутые изменения в обществе, то в чем же тогда заключались и что означали осуществляемые реформы?

Чтобы ответить на эти вопросы, попробуем абстрагироваться от мерок якобинской Франции и вместо выяснения того, что креольскими правительствами было не сделано или сделано не так, разберемся в их конкретной преобразующей деятельности, которая отражена и сохранена для истории в бесчисленном множестве законодательных и иных документов.

Креольская революция на Ла-Плате

Рио-де-ла-Плата была выделена из Перу в самостоятельное вице-кролевство в 1776 г. в составе территорий современных Аргентины, Уругвая, Парагвая и Боливии. Административная реформа отразила складывание в регионе относительно единого хозяйственного комплекса. Один его экспортный полюс уже с XVI в. составляла добыча серебра в Верхнем Перу. Другой же сформировался в основном в XVIII в. и являл собой экспортное скотоводство прибрежных провинций Буэнос-Айрес, Восточный Берег, Корриентес, Санта-Фе и Энтре-Риос. Между двумя полюсами располагались внутренние провинции Кордова, Сальта, Жужуй, Сантьяго-дель-Эстеро, Сан-Луис, Мендоса, Тукуман и другие, которые специализировались на разведении мулов и прочего скота для горнодобывающих центров Верхнего Перу, а также на поставках в оба полюса изделий мануфактурных изделий, водки, вин, сахара и т.п. Эту экономику и предстояло либерализовать Майской революции.

Образованная 25 мая 1810 г. Верховная правительственная хунта, как и везде, прикрывалась именем короля Фердинанда, но сразу же занялась разрушением колониальной системы. Она сняла колониальные оковы с внешней торговли как единственного источника заселения и благосостояния страны^, допустив иностранных купцов во все порты и даже на внутренний рынок Ла-Платы, снизив, а то и вовсе отменив таможенные пошлины на вывоз национальных продуктов и ввоз иностранных. Этим хунта Буэнос-Айреса не просто ликвидировала посредничество Испании в торговле с остальным миром, а последовательно реализовала краеугольный принцип либерализма в той его части, которая касалась свободы торговли. Не удивительно поэтому, что, если в 1811 г. начали поступать лишь первые сведения о торговле англичан с повстанцами Рио-де-ла-Платы, то уже в 1813 г., невзирая на неблагоприятные условия военного времени, английский экспорт в Буэнос-Айрес составил 404.220, а к 1823 г. 1.161.725 фунтов стерлингов.

С не меньшей энергией революционеры Буэнос-Айреса воплощали главный принцип либерализма и по части свободы предпринимательства. Уже в 1812 г. они внедрили его в неприкосновенной прежде отрасли горнорудной промышленности, разрешив не только свободно вывозить, но и свободно добывать золото и серебро. Тем иностранцам, которые в частном порядке или на паях займутся разработкой месторождений золота, серебра и других металлов, бесплатно выделялись участки невозделанной земли вблизи выбранных рудников, позволялось беспошлинно ввозить необходимое для разработки рудников оборудование и вывозить продукты своего труда так же свободно, как и уроженцам страны. Через 6 месяцев иностранные горнопромышленники получали гражданство Рио-де-ла-Платы и гарантии правительства в том, что, несмотря на отсутствие в стране свободы вероисповеданий, ни один иностранец, занимающийся разработкой недр или владеющий предприятием подобного рода, ни его слуги или служащие не будут испытывать неудобств в вопросах религии... и смогут молиться богу по своим обычаям в частном порядке у себя дома.

В равной мере свобода предпринимательства утверждалась и в сельском хозяйстве. Помимо сокращения и отмены пошлин на вывоз продуктов земледелия и скотоводства, а также на ввоз сельскохозяйственного инвентаря и оборудования, к разряду таких мер можно отнести упразднение в 1812 г. королевской монополии на возделывание и переработку табака, снижение церковной десятины, учреждение Экономического общества друзей отечества в Росарио. Дополнить интеграцию отрасли в мировое хозяйство был призван декрет об иностранной иммиграции, устанавливавший, что иностранцам, которые станут возделывать поля, будет выделено достаточно земли... оказана материальная помощь в обзаведении хозяйством... а в торговле своей продукцией они будут пользоваться теми же правами, что и уроженцы страны. Завершающей же нотой в утверждении свободы предпринимательства стали декреты 1827 г. об отмене государственного контроля за ценами на товары массового спроса хлеб и мясо, ибо свободная конкуренция уже доказала свою эффективность в других отраслях и подтверждается опытом большинства цивилизованных народов.

Наряду с этим революционеры развернули перестройку по меркам свободы торговли и предпринимательства всей системы общественных отношений Ла-Платы, и в первую очередь ее святая святых поземельных отношений. В 1813 г. правительство декретировало упразднение майоратов и положило начало ликвидации церковного и монастырского землевладения. С 1821 г. эти земли и прочее имущество станут объектом конфискации в пользу государства и нередко затем распродаваться с молотка.

Второе направление аграрных преобразований состояло в разрушении индейского общинного землевладения, включая землевладение редукций. В первые же дни Майской революции правительственное воззвание к индейцам торжественно пообещало восстановить ваши права на свободу, собственность и безопасность, которых вас лишали в течение целых поколений... чиновники, мечтающие лишь о разорении этих верных и преданных любимому Фердинанду VII владений. На том основании, что в редукциях нет ни одного главы семьи, который мог бы сказать Это имущество я унаследовал от своих родственников, устанавливалось, что индейцы являются отныне свободными, вправе владеть своей собственностью и распоряжаться ею, как им заблагорассудится. Правительственные декреты освободили также общинников Ла-Платы от подушной подати и подтвердили запрет на всякого рода их личные услуги, т.е. утвердили наемный труд в качестве единственно законной формы эксплуатации индейской рабочей силы. Отдельный декрет об упразднении подати и о введении полного гражданского равенства с испанскими американцами был издан в 1811 г. для индейцев Верхнего Перу.

Торжественные клятвы революционеров освободить индейцев, сделать их собственниками, наделить равными с креолами правами кажутся очень привлекательными. Потому они вводили и продолжают вводить в заблуждение многих историков революций в Ибероамерике, которые склонны интерпретировать декларации о свободе в соответствии с вульгаризированным пониманием либерализма и не особо вникать в истинный смысл проводившихся реформ. Например, весьма известный в нашей стране аргентинский историк-марксист Леонардо Пасо, указывая на реализацию принципов 1) свободного поселения; 2) бесплатного распределения земли; 3) отмены феодальных податей; 4) введения свободы торговли в ходе освободительной экспедиции Х.Х. Кастельи в Верхнее Перу, восторженно восклицал: Ну разве это не народная программа?

Нет, не народная! Более того антинародная. И указывали на это не только многие зарубежные ученые, но также С.А. Гонионский и Н.Г. Ильина. Оба они на опыте Новой Гранады наглядно показали, как вместо наделения землей индейцев сразу же превращали в обезземеленных пауперов, отнимая исконные общинные наделы, едва только с разрушением общины они утрачивали древние навыки круговой поруки и взаимопомощи и оказывались перед необходимостью в одиночку противостоять уравнительному натиску креольских латифундистов.

Точно так же и на Ла-Плате наделение общинников землей означало передачу каждому общиннику в частную собственность его же общинного надела, т.е. разрушение общинного землевладения как такового. Уравнением в правах с креолами индейцы лишались опоры на общинную взаимопомощь и защищенности особым деспотическим законодательством времен колонии, что во многом облегчало их экспроприацию. С самого начала революции креолы наделялись правом свободно селиться и приобретать землю в селениях бывших индейских редукций. В 1812 г. такая судьба постигла индейскую общину Кильмеса в провинции Буэнос-Айрес. В 1819 г. декрет Верховного правителя Пуэйрредона о поощрении разработок месторождений серебра в Фаматине постановил, что, поскольку горнопромышленники в большинстве своем являются жителями других провинций, а также иностранцами и не имеют собственной земли для обустройства, то им жалуется... индейское селение Анкинам по причине почти полного его запустения. В 1825 г. упразднение с распродажей земли были декретированы для общин провинции Сальта, в 1825-1827 гг. для общин в Корриентесе. C этого времени исчезает само упоминание об индейцах-общинниках Ла-Платы (но не Верхнего Перу, откуда экспедиция освободителей индейцев вскоре была выбита).

Впрочем, на Ла-Плате оседлых общинников было гораздо меньше, чем племен кочевников. Поэтому главным по масштабам и глубине направлением аграрных преобразований здесь стала приватизация невозделанных государственных земель. В общенациональном масштабе законодательную основу под приватизацию пустырей заложила в 1813 г. Генеральная конституционная ассамблея, наделившая правительство правом распоряжаться государственными землями. На этой основе развернулись походы в пустыню, т.е. завоевательные экспедиции в те районы страны, которые составляли заповедную среду обитания воинственных племен кочевых индейцев. В полную силу этот процесс стал разворачиваться с 1816 г., когда были приняты решения о расширении территории провинции Буэнос-Айрес, а потом и других провинций и о воссоздании пограничного кавалерийского полка для войны с индейцами. В этом вопросе действенную помощь правительству оказывали латифундисты-скотоводы пампы. В апреле 1819 г. они на собственные средства сформировали для войны с кочевниками целый полк регулярных войск, а в сентябре выделили правительству большое количество скота, на доходы от которого содержались пограничные войска. В общей же сложности к 1827 г. с индейцами воевала уже целая дивизия регулярных войск, не считая ополчения, сельской полиции и т.п. Как только новые земли очищались от индейцев и реально становились государственными, они тут же отчуждались в частную собственность.

Документы показывают также, что в распределении миллионов гектаров завоеванной целины креольские революционеры руководствовались отнюдь не фермерскими стереотипами, а последовательно и настойчиво укрепляли крупное частное хозяйство. Так, декрет о завоеванной целине в провинции Сантьяго-дель-Эстеро установил размеры наделов в 2,5 кв. лиги, или 4.687 га, и определил, что преимущественным правом на получение надела должны пользоваться местные приграничные жители, особо отличившиеся в кампаниях против индейцев. Но статья 3 тут же устанавливала, что выделенный участок должен быть освоен всего за 1 год и что освоение означает как минимум возведение ранчо и загона для скота, а также обзаведение 50 коровами, сотней овец и 25 кобылицами. И только выполнившие эти условия становились собственниками земли. Понятно, что только достаточно состоятельные хозяева могли отвечать столь жестким критериям отбора.

Конечно, аргентинские вестерны продолжались еще многие десятилетия, пока к 1885 г. пустыня не была окончательно завоевана. Но и Майская революция внесла весомый вклад в разрушение первобытнообщинного строя кочевых индейцев (вместе с физическим истреблением самих его носителей) и замену его буржуазной частной собственностью на громадной территории. По оценке самих освободителей, в результате этой конкисты приобретенная огромная земельная собственность удвоила гарантии государственного долга, внутренняя торговля достигла быстрого прогресса и большие капиталы нашли приложение в сельскохозяйственных предприятиях. Подводя итоги походам в пустыню, следует сказать и о том, что они ощутимо сократили народную собственность на землю, перекрыв или ограничив свободный доступ к земле и разгуливавшим в пампе стадам десяткам, а может быть, и сотням тысяч нелегальных пользователей.

Последний, но едва ли не важнейший штрих в аграрной реформе на Ла-Плате состоял не только в провозглашении, но и в самых крутых мерах по реальному обеспечению неприкосновенности частной собственности. В октябре 1811 г. правительственным декретом устанавливалось, что во имя принципов неприкосновенности частной собственности и общественной безопасности всякий грабитель независимо от суммы похищенного подлежит смертной казни через повешение, равно как и простой вор, укравший на сумму 100 песо. Если же сумма похищенного не достигала 100 песо, вор приговаривался к 10 годам каторги. В апреле 1812 г. была создана специальная судебная комиссия, дабы рассматривать в кратчайшие сроки... всякое дело о краже... и судить, приговаривать и казнить без промедления. В 20-е годы были учреждены полицейские комиссариаты на селе, а в каждом уезде отряд из 25 вооруженных стражников. В 1826 г. в составе ополчения появился особый кавалерийский полк для охраны сельских частных владений.

Таким образом, Майская революция привела к крутому перевороту в поземельных отношениях Ла-Платы. Она многократно расширила и укрепила частную собственность на землю, и, сделав эту собственность полностью буржуазной, т.е. свободно отчуждаемой, продаваемой, закладываемой, арендуемой и т.д., в громадной степени способствовала формированию необходимого капитализму рынка средств производства.

Увеличением частной собственности за счет общинных и государственных земель решалась также и задача создания нормального рынка наемной рабочей силы. Для этого широко использовались и меры внеэкономического принуждения. Некоторые из них упоминались в связи с ужесточением наказаний за посягательство на освященную отныне частную собственность. Но они дополнялись многочисленными декретами, регламентами, циркулярами и прочими документами различных органов власти, которые свидетельствуют о развертывании в стране суровой и всеобъемлющей борьбы с бродяжничеством. В декабре 1812 г. Временный полицейский регламент среди всего прочего предписывал учреждение в провинции Буэнос-Айрес приюта, где бы с известной пользой для общества содержались в заключении бродяги и лица неопределенных занятий, а для охраны сельской собственности создавал еще один вооруженный отряд. Регламентом, принятым в январе 1813 г., отлов бродяг вменялся в обязанность квартальным алькальдам в качестве одной из главных забот об общественном порядке. Циркуляр губернатора-интенданта провинции Буэнос-Айрес от 30 августа 1815 г. о сельской полиции гласил, что всякий индивид, не обладающий законной собственностью для своего существования... будет причислен к классу слуг, а всякий слуга... обязан иметь паспорт от своего хозяина, завизированный окружным судьей и подлежащий продлению каждые три месяца. Всякий индивид из класса пеонов, не имеющий такого документа, будет рассматриваться как бродяга, равно как и всякий индивид, хоть и имеющий паспорт, но перемещающийся по сельской местности без разрешения территориального судьи. Отловленные таким образом бродяги... будут направляться на военную службу в регулярные войска сроком на 5 лет. Те же, кто не годен к строевой, будут обязаны признать какого-нибудь патрона, которому на первый раз прослужат за справедливую зарплату 2 года, а на второй 10 лет.

Разумеется, и такими мерами проблема наемной рабочей силы не могла быть снята окончательно, пока в народной собственности все еще оставались обширные неосвоенные земли Патагонии. Решающие изменения на рынке труда страны произойдут в период между 1850 и 1880 гг., когда походы в пустыню окончательно утвердят институт частной собственности на всей территории Аргентины. Однако нельзя не признать и того, что преобразования Майской революции являли собой крупный шаг на этом пути, затронули судьбы едва ли не большинства народа и представляли для него разительный контраст с колониальным прошлым.

Создание рынка средств производства и рынка наемной рабочей силы, несомненно, явилось важным итогом экономических преобразований революции. Но для полноты анализа недостает фактора капитала, приводящего в движение землю и труд, т.е. построения для нужд рыночной экономики рынка капиталов, кредитно-финансовой системы.

В этой сфере революцией также было сделано немало, что отчасти уже просматривается в упомянутом снятии ограничений на приложение частного капитала, в том числе иностранного, к рудникам и земле Ла-Платы. Кроме того, в 1819 г. иностранцам было позволено разрабатывать серебряные рудники Фаматины, а в 1823 г. создать акционерное общество в Англии в целях эксплуатации рудников Ла-Риохи. Главным же и наиболее современным для той эпохи решением явились реформы, направленные на формирование финансовой системы страны, тоже достаточно тесно интегрированной в мировую экономику. Важное значение в этом смысле имело введение в 1822 г. свободы ростовщичества, отменившее 6-процентный (и всякий другой) потолок для ставок по кредитам, который веками существовал во всей испанской империи. В том же году был образован Дисконтный банк, в котором значительная доля депозитов принадлежала английским вкладчикам. И уже в 1824 г. главный реформатор 20-х годов Бернардино Ривадавья в послании законодательному собранию провинции Буэнос-Айрес с гордостью докладывал, что процветание банка превосходит самые смелые ожидания, а его полезность ощущается всеми классами, что сельское предпринимательство возрастает непрерывно и приток капиталов к нашим полям увеличивается день ото дня. В январе 1826 г. Дисконтный банк был поглощен новым банком Банком Соединенных Провинций Рио-де-ла-Платы, известным более как Национальный банк. Его уставной капитал составил 10 млн. песо, а иностранцы фигурировали не только среди вкладчиков, но и в совете директоров. Развитию и совершенствованию сберегательных касс также была посвящена целая программа мероприятий, декретированная в марте 1827 г.

Таким образом, к рынку главного средства производства земли, а также к рынку наемной рабочей силы реформы прибавили важные элементы денежного рынка банки, сберегательные кассы и другие кредитно-финансовые учреждения. Иными словами, ими был заложен фундамент рыночной экономики в полном соответствии с принципом свободы торговли и предпринимательства.

По тем же либеральным меркам перекраивалось и само лаплатское общество. Майская революция упразднила все дворянские титулы, гербы и наследственные привилегии. Она покончила с сословием индейцев, ликвидировав их особый статус, особые подати и повинности, особую социальную организацию (общину и редукцию) и введя их формальное равенство во всех сферах деятельности и в пользовании важнейшими правами человека. Ликвидировалось и сословие кастас, так как отныне любой свободный житель страны с той или иной долей африканской крови объявлялся полноправным гражданином страны.

Революция положила начало и освобождению рабов. В 1813 г. была запрещена работорговля и издан декрет о свободном чреве, согласно которому дети рабов, родившиеся после 31 января 1813 г. (дата открытия Генеральной конституционной ассамблеи), объявлялись свободными. Вышедший вслед за этим декрет о воспитании освобожденных детей рабов уточнял, что они должны были оставаться в хозяйстве патрона до 20 лет, из них 15 работая на хозяина бесплатно, а остальные за ежемесячный оклад в размере 1 песо, который вносился в Филантропическую казну. По достижении 20-летнего возраста тем из освобожденных, кто собирался заняться земледелием, государство обещало выделить в собственность земельный участок. Кроме того, правительство весьма широко практиковало принудительные мобилизации рабов в действующую армию. Декретами от 1813, 1816 и 1819 гг. оно принуждало хозяев продавать рабов в армию по 6 песо за каждую душу, а за попытку сокрытия рабов от призыва налагало штраф в размере 100 песо за каждого негра. Последним в этом ряду был декрет 1826 г. президента Б. Ривадавьи, по которому в армию рекрутировались все оставшиеся в столице рабы. Если учесть, что главком Андской армии генерал Сан-Мартин имел обыкновение бросать черные батальоны (и созданный в 1812 г. полк вольноотпущенных мулатов и негров) в самое пекло боев и на Ла-Плате, и в Чили, и в Перу, то станет понятно, что в решение проблем ликвидации класса рабов и расовой чистоты лаплатского общества Майская революция внесла гораздо больший вклад, нежели принято думать.

Как бы то ни было, революция в значительной мере разрушила сословный строй и положила начало складыванию на Ла-Плате гражданского общества, опять-таки отвечавшего доктринальным установкам либерализма. Способствовала этому и судебная реформа, проведенная законом палаты представителей провинции Буэнос-Айрес в 1823 г., которая упразднила личные фуэро привилегию быть судимым равными себе, т.е. ликвидировала сословные суды. Поскольку же одновременно сохранялась неподсудность гражданским судам представителей духовенства, армии, флота и госаппарата, то, видимо, его главной целью являлось уравнение перед законом креолов, метисов, кастас и индейцев.

Майская революция еще не сделала аргентинское общество светским (этим займется во второй половине XIX в. следующий цикл либеральных революций и реформ), сохранив подчинение церкви государству, как это было и при испанцах, и провозгласив, что римская апостолическая католическая религия является Религией Государства. Вместе с тем, нацеленная на приобщение Ла-Платы к ценностям западной, в первую очередь англосаксонской, цивилизации, в том числе за счет массового привлечения европейских иммигрантов, революция не могла не делать лаплатское общество веротерпимым. Выше упоминались декларации веротерпимости в отношении въезжавших в страну иностранных горнопромышленников. С течением времени такие меры множились и углублялись. В 1821 г. на территории Буэнос-Айреса впервые была выделена земля под протестантское кладбище. Когда же в 1825 г. с Англией был подписан договор о свободной торговле и на Ла-Плату начали прибывать первые английские и иные европейские переселенцы, тогда и появился декрет палаты представителей провинции Буэнос-Айрес о свободе вероисповеданий. Он гласил, что на территории Провинции является неприкосновенным право каждого человека поклоняться Всемогущему Богу в соответствии со своей верой, хотя и в рамках существующих в стране морали, общественного порядка и законов.

Над трансформируемым базисом общества возводилась и новая политическая надстройка, которая бы, по тем же либеральным рецептам, не мешала, а охраняла свободную игру рыночных сил, играя роль ночного сторожа. Какую же форму должно было принять такое государство?

Как и в других странах Латинской Америки, аргентинские революционеры вовсе не обязательно являлись законченными республиканцами. Даже известные своим радикализмом М. Морено, М. Бельграно, Х.Х. Кастельи, И. Виэйтес, Б. Ривадавиа и другие деятели долгое время склонялись к идее конституционной монархии. В 1814 г. они вели переговоры в Лондоне с целью коронации на престол Рио-де-ла-Платы герцога Луккского. В 1819 г., когда Андская армия Сан-Мартина завершила освобождение Чили, конгресс Соединенных Провинций Рио-де-ла-Платы принял даже декрет о том, что Соединенные Провинции Южной Америки и Чили будут управляться конституционной монархией во главе с герцогом Луккским, который будет посажен на трон при содействии Франции и вступит в брак с принцессой Бразилии, а его Святейшество должно позаботиться о получении согласия на то со стороны всех пяти великих держав.

Однако в конечном счете на Ла-Плате, как и в большинстве латиноамериканских стран, возобладала форма президентской республики по примеру США (хотя в рассматриваемый период глава исполнительной власти на Ла-Плате именовался Верховным правителем и только с 1826 по 1827 г. президентом).

Важнейшие принципы, заложенные в фундамент аргентинской государственности, состояли в Свободе, Равенстве, Собственности и Безопасности всех жителей государства, народовластии и разделении властей. Иными словами, в центре всей системы государственных приоритетов оказалась личность и ее деятельность. Верховная хунта с первых же майских дней предоставила этой личности свободу предпринимательства и не останавливалась даже перед крайне непопулярными мерами, чтобы обеспечить ей неприкосновенность частной собственности. Таким же образом защищалась личность и в остальных своих естественных правах правах на жизнь, честь, свободу, равенство, собственность и безопасность, закрепленных конституциями 1819 и 1826 гг. Все это получало дальнейшее развитие в конституционных принципах верховенства закона, в свободе слова и печати, отмене пыток и конфискации имущества как меры наказания.

Федеративное государственное устройство Рио-де-ла-Платы также замышлялось в интересах личности, поскольку автономия провинций, наличие в них собственных законодательных и исполнительных органов власти, зависимых от воли местных избирателей, в известной мере закрепляли за федеральной властью роль ночного сторожа на службе у частных лиц. Более того, у революционеров в провинциях стремление к ограничению всевластия центрального правительства чаще всего облекалось в форму проектов строительства не союзного государства (федерации), а союза независимых государств (конфедерации). Тем не менее условия военного времени существенно скорректировали взгляды по крайней мере столичных революционеров, и конституции 1819 и 1826 гг. установили унитарный принцип государственного устройства. В обоих случаях это вызывало столь острые антагонизмы с провинциальными группами предпринимателей, что единое государство в Рио-де-ла-Плате на многие годы уступало место конгломерату обособленных и враждующих между собою провинций.

Все конституции и временные регламенты независимой Ла-Платы составлялись в соответствии с принципом народовластия, понимаемого как осуществление власти самим народом через выборные органы законодательной, исполнительной и судебной власти. Однако процедура выборов народных представителей была двухступенчатой: на первом этапе избирались выборщики, которые на втором этапе приступали к избранию депутатов конгресса (исключение составляла конституция 1826 г., которая ввела прямые выборы депутатов, сохранив непрямыми выборы сенаторов и президента).

Главное же отличие от современного понимания принципа народовластия состояло в том, что, как и во всем мире в XIX столетии, креольские революционеры Буэнос-Айреса проводили жесткую грань между понятиями население и народ, человек и гражданин. Уже в 1815 г., несмотря на декларацию прав на жизнь, честь, свободу, равенство, собственность и обеспеченность для всех жителей страны, будь они американцами или иностранцами, гражданами или нет, а также на объявление равноправными гражданами страны и креолов, и индейцев, и кастас, и вольноотпущенных негров, Временный устав, на основании которого избирались депутаты Тукуманского конгресса, содержал весьма важную оговорку: Гражданство приостанавливается для тех, кто является наемным слугой; кто не обладает собственностью либо доходной и полезной для страны профессией.... Конституция 1819 г. установила, что депутатом конгресса мог быть избран лишь тот, кто обладал собственностью на сумму не менее 4 тыс. песо, а сенатором 8 тыс. песо. Конституция 1826 г. сохранила имущественный ценз в 4 тыс. песо для депутатов, но повысила его до 10 тыс. песо для сенаторов и президента. И она же установила расширенное толкование той категории населения, которая подпадала под приостановку гражданства, включив в нее наряду с бродягами и работающими по найму слугами также наемных поденщиков и лиц, не умевших читать и писать.

Таким образом, народ, который по конституциям являлся источником власти, посылал своих представителей в конгресс и диктовал законы всем жителям страны, составлял ничтожно малую часть населения только имущую верхушку общества. А если учесть еще и содержание принимавшихся этим народом законов, особенно в области поземельных и трудовых отношений, то удивляться следует не тому, что майским революционерам повсюду пришлось бороться с мощным народным вооруженным сопротивлением в виде монтонеры, а скорее тому, что очаг креольской революции в Буэнос-Айресе смог пережить 1815 год, когда все другие очаги в Испанской Америке либо были задушены массами под роялистскими знаменами, либо утонули в половодье самостоятельного революционного творчества низов.

 

Креольские революции в Венесуэле и Новой Гранаде

Вице-королевство Новая Гранада, в состав которого входили территории современных Колумбии, Панамы, Эквадора и выделенной в обособленное генерал-капитанство Венесуэлы, отличалось большим разнообразием экономической структуры.

Рабовладельческое плантационное хозяйство, ориентированное на экспорт какао, кофе, хлопка, индиго и других продуктов тропического земледелия, составляло основу экономики Венесуэлы, с последней трети XVIII в. стало набирать силу на тихоокеанском побережье Эквадора (в то время аудьенсии Кито) и в меньшей мере на карибском побережье Новой Гранады.

Горнорудная промышленность являлась важнейшей экспортной отраслью Новой Гранады и в пореформенный период находилась в фазе своего расцвета, давая половину всего добывавшегося в Испанской Америке золота и значительную долю серебра.

Внутренний рынок, сложившийся вокруг экспортных центров, служил прочной опорой развитию мануфактурной промышленности и ремесла в новогранадских провинциях Сокорро, Кундинамарка, Бояка, Пасто и других, где особенно высокого уровня достигла суконная и хлопчатобумажная промышленность. То же можно сказать и о Сьерре горных районах аудьенсии Кито, где в рассматриваемый период проживало 85% населения провинции, занимавшееся возделыванием продовольственных культур и ткачеством, вывозя продукцию в Новую Гранаду и оба Перу.

Такая хозяйственная структура обусловила сравнительно разнообразный в социальном и расовом отношениях состав населения. В Венесуэле по разным цензовым и оценочным данным в 1800-1810 гг. проживало 172,7-200 тыс. креолов (1925% всего населения), 12-20 тыс. испанцев (12,1%), 400-464 тыс. представителей смешанных рас (44,751,6%), от 58 до 88 тыс. чернокожих рабов (5,99,7%) и от 120 до 282 тыс. индейцев (1528,9%). Новая Гранада, согласно переписи 1778 г., насчитывала 826,6 тыс. населения, из которых белые, т.е. испанцы и креолы, составляли 277,1 тыс. (32,8%), метисы, мулаты и самбо 368,1 тыс. (44,5%), индейцы 136,8 тыс. (16,5%), негры 44,6 тыс. (5,4%).

Экономически господствующий слой общества и в Венесуэле, и в Новой Гранаде, включая аудьенсию Кито, был примерно одинаков. Он состоял из крупных торговцев и судовладельцев, горнорудных магнатов (прежде всего в Новой Гранаде), плантаторов-рабовладельцев и скотоводов (особенно в Венесуэле и Кито), владельцев мануфактур.

Хотя первая серьезная попытка свержения колониальных властей в Венесуэле была предпринята Франсиско Мирандой еще в 1806 г., она не получила поддержки со стороны креольской верхушки. Зато с вторжением Наполеона в Испанию эта верхушка осуществила сначала две неудачные попытки образовать креольское правительство в 1808 и 1809 гг., а затем все же добилась своей цели 19 апреля 1810 г. Вот лишь некоторые из главных действующих лиц тех событий.

Братья Хуан Висенте и Симон Боливары приобщились к революционному движению еще до 1808 г. и приняли самое активное участие во всех трех мятежах. Основатель этой династии, тоже Симон Боливар, числится в списке главных конкистадоров Венесуэлы вслед за Себастьяном Диасом, заложившим г. Сан-Себастьян-де-лос-Рейес. К 1745 г., согласно переписи плантаций какао, Боливары занимали 7-е место среди шоколадных маркизов страны, а Хуан Висенте, кроме того, в переписи скотоводческих хозяйств 1791 г. фигурировал на 19-й позиции.

Маркиз дель Торо одна из самых выдающихся фигур в войне за независимость. Среди шоколадных маркизов его семейство в 1745 г. занимало 5-е место, а среди скотоводов в 1791 г. маркиз числился 25-м, одним из руководителей Генеральной хунты асендадо-скотоводов. С момента учреждения консуладо Каракаса в 1793 г. маркиз дель Торо входил в его руководство. Он активно участвовал и в заговоре 1808 г., в случае успеха которого прочился на высший государственный пост генерал-капитана Венесуэлы. Кроме того, его сын Диего Родригес дель Торо, профессиональный военный, являлся одним из наиболее видных участников революции.

Дальний родственник Боливара по отцовской линии маркиз де Михарес (Ф.Ф. де Михарес Солорсано-и-Понте) не участвовал в мятежах 1808-1809 гг., но в 1810 г. был послан Верховной хунты Каракаса в Баринас с заданием привлечь провинцию к восстанию. Среди шоколадных маркизов его семейство занимало 15-е место и, хотя не числилось среди крупнейших скотоводов, сын маркиза, Лоренсо де Михарес-и-Понте, фигурирует в регистре торговцев, составленном в 1810 г. консуладо Каракаса. В качестве профессионального военного участвовал в революции и еще один родственник маркиза Антонио Солорсано.

Всем семейством включились в революцию и Товары во главе с самим графом Товаром. В 1745 г. семейство было 3-м среди крупнейших плантаторов какао, в 1791 г. сам граф являлся 2-м скотоводом страны, а с 1793 г. одним из руководителей консуладо. Активно участвовали и в мятежах 1808-1809 гг., и в войне за независимость сыновья графа Хосе и Мартин Товар Понте (в частности, Мартин в 1810 г. входил в Верховную хунту, а год спустя стал депутатом Учредительного конгресса).

Революционер граф де ла Гранха в 1791 г. был 6-м скотоводом страны, членом руководства Генеральной хунты скотоводов, с 1793 г. и руководства консуладо. Среди плантаторов его семейство занимало 10-е место.

Заговорщик 1808 и революционер 1810 г., маркиз де Каса Леон являлся 10-м скотоводом страны. Популярные главари и герои войны братья Хосе Феликс, Хуан Непомусено, Антонио Валентин и революционер в рясе Хосе Франсиско де Ривас были сыновьями Луиса де Риваса, 13-го скотовода страны. Примерно то же можно сказать о родне Боливара по материнской линии семействе Паласиос-и-Сохо, о семействах Пас дель Кастильо, де Клементе, де Устарис и многих других действующих лицах войны в Венесуэле.

Латифундисты оказывали регулярную поддержку революционному правительству с первых дней, внося пожертвования деньгами, скотом, домами или экипируя за свой счет войсковые соединения. Кроме того, самое непосредственное отношение к революции имело консуладо Каракаса. Его юридический советник Мигель Хосе Санс возглавил в 1811 г. в Верховной правительственной хунте Общий секретариат государства, армии и флота, превратившись в одного из главных деятелей освобождения. Заместитель первого консула Луис Лопес Мендес вместе с Боливаром вошел в 1810 г. в состав миссии, направленной в Лондон в поисках британской поддержки мятежной Венесуэле. Арбитражный судья консуладо Фелисиано Паласиос стал одним из первых полномочных членов Верховной хунты. Точно так же на видных правительственных должностях оказались Мартин Товар Понте, Хуан Херман Россио и многие другие деятели консуладо.

Сердечные отношения с революционным правительством установило и консуладо в целом, уже 27 апреля 1810 г. поддержав правительство и предоставив в его распоряжение наличные фонды как самого консуладо, так и всех его членов. 25 мая 1810 г. было заявлено о полном совпадении позиций Верховной хунты, консуладо и аюнтамьенто Каракаса по вопросу о важном значении для революции скорейшего открытия венесуэльских портов и свободной торговли с дружественными и нейтральными странами, а также снижения таможенных пошлин. Само правительство также обращалось за помощью к консуладо в решении вопросов экономической политики, например, при реформировании финансовой сферы, когда именно консуладо во избежание ошибок в таком важном деле было поручено разработать общий план торговли и необходимых ей реформ.

Не оставляют сомнений относительно классовой природы могучего народного движения 19 апреля 1810 г. и конкретные экономические декреты революционного правительства. Действуя от имени плененного Фердинанда VII, оно сразу же открыло порты страны для торговли с дружественными и нейтральными странами. 3 сентября 1810 г. в знак признательности Англии за оказываемую американской Испании и Испании европейской поддержку, а также руководствуясь тем, что Земледелие и Торговля являются двумя полюсами нашего процветания и что только Англия владеет трезубцем Нептуна и только она может дать или не дать ход нашим товарам на европейские рынки, правительственная хунта снизила на 25% ввозные и вывозные пошлины для англичан. Несколькими днями позже были на столько же снижены таможенные пошлины для прочих друзей и нейтралов реорганизована таможенная оценка товаров и устранено множество привычных для наших портов препятствий, затруднявших нашу торговлю. На ряд национальных и иностранных товаров пошлины были отменены вовсе. Законодательно закрепила свободу торговли конституция 1811 г.

Установление свободы торговли в Венесуэле протекало рука об руку с утверждением свободы предпринимательства. Уже 20 апреля хунта в помощь предпринимателям открыла тюрьмы и отправила на полевые работы множество полезных рабочих рук, которые... понапрасну содержались в застенках как бродяги в ущерб процветанию нашего сельского хозяйства. С целью поощрения зернового хозяйства была отменена алькабала на пшеницу и продукты первой необходимости. Для содействия дальнейшему развитию предпринимательства в земледелии, промышленности и торговле в августе 1810 г. был принят декрет об учреждении в Венесуэле Экономического общества друзей страны. Свобода предпринимательства была закреплена в конституции 1811 г. В этом же направлении принимались декреты о привлечении в страну иностранных иммигрантов, в частности манифест Национального конгресса от 30 июля 1811 г. В развитие этого манифеста маркиз дель Торо предложил из своих владений по 2 фанегады земли каждому въезжающему в страну холостому иностранцу и выразил готовность обустроить на своих землях 5 тыс. колонистов. Приглашал иностранных иммигрантов в Венесуэлу и декрет С. Боливара, изданный в 1813 г., уже при второй республике. (К 1824 г. в рамках объединенной Колумбии для приема переселенцев будет выделано 6,3 млн. га государственных земель).

Освободительные революции в Новой Гранаде и по классовой принадлежности революционеров, и по технологии создания правительственных хунт хранительниц прав любимого монарха Фердинанда VII, и по предпринятому ими установлению свободы торговли и предпринимательства мало чем отличались от событий в Венесуэле. Своеобразный итог преобразований в этой сфере подвело коммюнике Конгресса Соединенных Провинций Новой Гранады от 9 апреля 1814 г. принцу-регенту Великобритании, в котором, в частности, говорилось: Американец открывает нынче свою дверь иностранцу и приглашает воспользоваться теми выгодами, которыми его одарила природа; он знает, что оба они принадлежат к одной большой семье, расселившейся по миру, и что, раз повсюду распределено и добро и зло, они должны помогать друг другу... удовлетворять свои потребности; что имеющееся в избытке у одного недостает другому и что торговля является той нитью... которой пожелала связать и сплотить их природа. Тогда почему же столь глупая и слабая нация (имеется в виду Испания. Н.М.), не способная осчастливить нас ни в каком смысле, желает отнять у нас эти блага? Почему она отрывает нас от рода человеческого?

Можно добавить, что новогранадские революционеры в сфере свободы торговли и предпринимательства первоначально действовали смелее своих венесуэльских коллег и сразу же отменили почти все колониальные налоги и монополии, включая табачную и водочную. Но с погружением страны в гражданские войны, когда встала проблема средств для ведения военных действий, как минимум табачная монополия начала реставрироваться ради укрепления провинциальных бюджетов повсюду. Той же цели, видимо, служило введение налога на наследство, декретированное объединенным новогранадским конгрессом в феврале 1815 г., а затем и чрезвычайный налог на владельцев собственности стоимостью от 50 песо и выше.

Чуть больше внимания, чем в Венесуэле, креольские революционеры Новой Гранады уделили проблеме европейской иммиграции. Уже Акт о Федерации Соединенных Провинций Новой Гранады (1811) содержал приглашение иностранцам переселяться в страну и обещание их натурализации, в особенности тех, кто ввезет и внедрит у нас какое-нибудь полезное для страны дело. В 1813-1814 гг. конгресс конфедерации дополнил Акт иностранцами, которые ввезут для продажи ружья, и обещанием их натурализации как основы пользования гражданскими правами. Кроме того, конституционно поощрение иностранной иммиграции закрепилось в Картахене (1812) и Антиокии (1815).

В целом же, принцип свободы торговли и предпринимательства осуществлялся по всей Новой Гранаде и был законодательно закреплен в конституциях Сокорро (1810), Тунхи (1811), Антиокии (1812), Картахены (1812), Кундинамарки (1812), Марикиты (1815) и др.

Так же энергично взялись венесуэльские и новогранадские революционеры и за преобразования отношений собственности, в первую очередь на главное средство производства землю. В Новой Гранаде на данном этапе (1810-1815) создание майоратов было запрещено по крайней мере конституциями провинций Сокорро (1810), Тунха (1811) и Антиокия (1815). Кроме того, в Картахене был упразднен трибунал инквизиции, что явилось первым шагом к наступлению на церковное и монастырское землевладение на втором этапе войны за независимость.

Некоторая активность наблюдалась и в приватизации государственных (королевских) земель. Так, Актом Федерации Соединенных Провинций Новой Гранады (1811) в ведение провинций передавалось распределение находящихся на их территориях пустующих земель... которые в будущем по мере натурализации иностранцев или роста населения могли бы дать значительные средства конгрессу.

Но особое рвение революционеры Новой Гранады проявили в разрушении индейского общинного землевладения. Хунта Боготы в сентябре 1810 г. издала декрет о разделе общинных земель ресгуардо на парцеллы для передачи индейцам в частную собственность и о распродаже с молотка образуемых в результате раздела излишков. В итоге на каждую индейскую семью выпадало 0,25-0,5 га, в то время как общинные пастбища эхидо полностью переходили в руки латифундистов. Раздел общинного землевладения был закреплен в конституциях и других провинций. Повсюду он сопровождался откровенным грабежом и надувательством индейцев, которые вместо частных собственников, фермеров, быстро становились неимущими пауперами. И это раскрестьянивание стало причиной непримиримой враждебности индейцев к революции и революционерам повсюду, в особенности же на юге и юго-западе страны. Нередко оно провоцировало отделение целых областей от существовавших провинций, образование новых, а затем и войны между старыми и новыми провинциями.

В Венесуэле на первом этапе майорат отменен не был (отмена его по всей Колумбии состоялась в 1824 г.), а из церковного и монастырского землевладения (массовая экспроприация которых развернется с 1821 г.) упразднение затронуло лишь собственность трибунала инквизиции (1812 г.). Не успели пока креольские революционеры сокрушить и индейское общинное землевладение (это будет сделано в 1820 г.), но конституции 1811-1812 гг. подготовили для этого законные основания, разрешив индейцам отчуждать общинные земли в частную собственность и учредив с этой целью кадастр индейских земель.

Зато венесуэльские революционеры так рьяно взялись довершать приватизацию государственных земель в льяносах, что их усилия вскоре обернулись катастрофой для самой революции.

Речь идет о знаменитых Ордонансах льяносов провинции Каракас. В них креольские революционеры развивали принципы политики укрепления частной собственности на землю и скот, которые наметились еще в конце XVIII в., но только теперь делали это по-буржуазному радикально, без оглядки на испанские колониальные власти. Ордонансы сначала очертили круг собственников, запретив тем, у кого скот приносил приплод менее 200 голов в год или у кого земельные владения не достигали 2 линейных лиг, клеймить неклейменый и бесхозный скот под угрозой наказания штрафом в 100 песо или 200 ударами кнута. А далее устанавливался детальный перечень наказаний за ущемление прав частных собственников. Вторжение в чужие владения без письменного разрешения хозяина каралось штрафом в 50 песо или 100 ударами кнутом. За разделку быка без письменного разрешения его хозяина полагалось 50 песо штрафа или 100 ударов кнутом. За оседлание чужого коня 25 песо или 2 месяца тюрьмы, при повторном же нарушении в двойном размере. Мелким торговцам, в которых скотоводы видели источник хищений скота слугами и пеонами, запрещалось вести торговлю в льяносах под страхом наказания штрафом в 50 песо или 100 ударов кнутом. Кража 5 голов скота каралась смертью, как и 3 кражи подряд, даже если общее число похищенного скота не достигало 5 голов.

Уже одними этими мерами, для строгой реализации которых специально создавались конные подразделения сельской полиции, фактически экспроприировалось подавляющее большинство населения льяносов, привыкшее жить за счет охоты на ничейный, общенародный одичавший скот. Но этого буржуазным революционерам было мало. Ордонансы вводили специальные паспорта для поденщиков, и ни один человек не смел передвигаться по льяносам не только без такого паспорта, но также и без точной визы в паспорте, в которой в обязательном порядке должны были указываться маршрут следования и пункт назначения или остановки путешественника. В противном случае до выяснения личности нарушитель помещался в камеру предварительного заключения, после чего, если это был не преступник, а просто рассеянный человек, следовал штраф в 10 песо или же публичное наказание 50 кнутами и в двойном размере при повторном нарушении. Без паспорта, кроме того, под угрозой наказания штрафом в 25 песо свободного пеона не мог принять на работу ни один землевладелец. В самом же паспорте, помимо имени и фамилии, места рождения, возраста, рода занятий и особых примет, асендадо, у которого трудился пеон, был обязан засвидетельствовать, хорошим ли работником тот являлся. Без предъявления паспорта с такой отметкой судье департамента ни один пеон не мог быть принят на работу к другому землевладельцу, иначе следовал штраф в 25 песо. Наконец, любому проживающему в льяносах вменялось в обязанность иметь честный род занятий и приют. Всякого задержанного в льяносах без определенного занятия Ордонансы предписывали считать бродягой и на первый раз отдавать в услужение какому-нибудь землевладельцу или майордому, а на второй приговаривать к году тюрьмы.

Иными словами, как и пампа на Ла-Плате, льяносы Венесуэлы переставали быть народной собственностью, превращаясь в частную собственность горстки креольских латифундистов. Масса же обитателей льяносов свободные охотники за скотом и мелкие нелегальные землепользователи из числа пардос, метисов или креолов, беглые негры и индейцы, насильственно отделялась от средств производства и принуждалась к их обмену на свою рабочую силу. А чтобы ограбленные не ошибались адресом и шли именно к поджидавшим их работодателям, освободители народа от колониального ига ввели законы против бродяжничества. Помимо статей Ордонансов льяносов, проблеме бродяг посвящалось и множество других документов: Декрет о полиции (1811), который нацеливал полицейских на местах на выявление и отлов бродяг и праздношатающихся, а также на воспрещение нищим просить милостыню без особого на то разрешения полицейского судьи; декрет от 1 января 1811 г., который объявлял бродяг едва ли не первоочередниками для рекрутских наборов в армию; декреты от 16 апреля 1812 г., один из которых вводил смертную казнь для дезертиров из рядов революционной армии, а другой грозил той же мерой наказания предателям, преступникам и недоброжелателям нашего правительства.

Как и на Ла-Плате, массовыми экспроприациями и нещадным преследованием бродяг венесуэльские революционеры решали не только задачу утверждения господства истинно буржуазной частной собственности (рынка средств производства), но также и задачу формирования отвечавшего потребностям развития капитализма рынка наемной рабочей силы. Но если аргентинскую пампу удалось окончательно проглотить лишь к 1885 г. и потому в экспроприации и подчинении капиталу основной массы народа присутствовала хоть какая-то постепенность, то в Венесуэле с меньшей территорией и большей плотностью населения ликвидация народной собственности на землю и скот в льяносах свершилась в сравнительно сжатые сроки и несла народным массам весьма ощутимые лишения. Отсюда понятна та искренняя ненависть к революционерам, какую они посеяли среди обитателей льяносов знаменитых льянеро. Если учесть, что льянеро чуть ли не рождались и умирали в седле, слыли искусными наездниками, закаленными природой равнин и всем своим образом жизни, то станет понятно, какого грозного врага в лице этой ковбойской конницы нажила себе республика желанием во что бы то ни стало добиться быстрейшего буржуазного прогресса.

Вторую мину под республику в Венесуэле заложило решение проблемы рабства негров. Разумеется, апрельские революционеры Каракаса были столь же буржуазны, как и их майские коллеги из Буэнос-Айреса, и так же стремились утвердить в стране отношения свободного найма рабочей силы. Но если даже на Ла-Плате, где почти не было плантационного хозяйства и рабство не имело серьезного значения для экономики страны, буржуазная революция не пошла далее свободного чрева, то условия Венесуэлы, где труд невольника строго учитывался именно как фактор затрат, скорее напоминали условия США и потому побуждали революционеров оттягивать решение вопроса. В итоге декрет о свободном чреве здесь увидел свет только на втором этапе войны (1816-1824), когда память о поражении вынудила Боливара заняться рабами. Но и тогда ему стоило немалого труда преодолеть сопротивление законодателей Ангостурского конгресса. На первом же этапе дни Испании, казалось, были уже сочтены, а обладание монополией на оружие в Венесуэле внушало креольским революционерам непоколебимую уверенность в своих силах. Поэтому они сочли возможным ограничиться запретом лишь работорговли, объявленным декретом от 14 августа 1810 г. и соответствующей статьей конституции 1811 г. Впрочем, и это не помешало им вывести из-под действия запрета ввоз рабов теми иностранцами, которые въезжают в страну на поселение и желают употребить их в земледелии или каком-либо другом полезном и выгодном для Государства занятии.

В то же время революционеры, рассудив, по-видимому, что негоже частной собственности разгуливать на свободе вдали от своих хозяев, развязали непримиримую борьбу с беглыми рабами. Так 26 апреля 1811 г. появился весьма любопытный документ. Поскольку земледелие, говорилось в нем, составляет главное богатство страны и потому верхом благоразумия и рассудительности является своевременное его обеспечение средствами, дабы столь важное занятие не приходило в упадок из-за преступного бегства занятых в нем рабочих рук, наносящего громадный ущерб именно той силе, на которой зиждется наша нарождающаяся свобода, декрет объявлял о создании национальной гвардии для отлова и возвращения на плантации беглых рабов. Напомним лишь, что такое решение проблемы рабства отвечало никак не феодальным устремлениям креольской верхушки, а именно протестантской этике, либерализму той эпохи (см. выше рассуждения Адама Смита об отношении к рабам в английских и французских колониях). А это вполне теперь объясняет, почему в тылу у обеих республик вспыхнули и не прекращались до самого их падения крупные негритянские восстания под лозунгом Да здравствует Фердинанд VII!.

В Новой Гранаде на данном этапе основной мишенью для экспроприаций стали индейцы-общинники (хотя категория бродяг, с которыми повели жестокую борьбу, несомненно, включала и мелких нелегальных землепользователей, а в 1829 г. будет принят аналогичный венесуэльским Ордонансам регламент для льяносов Касанаре и Сан-Мартина). Но суть процесса была такой же: с одной стороны, упразднение общинного землевладения устраняло одну из главных преград утверждению господства частной собственности, с другой же раскрестьянивание индейцев (и не только их одних) помогало строить столь нужный капитализму рынок наемной рабочей силы. А загонять ограбленных именно на этот рынок также была призвана непримиримая борьба с бродягами, которых, например, конституция Кундинамарки предписывала судьям преследовать как врагов общества.

В вопросе о рабстве негров революционеры Новой Гранады оказались даже более умеренными, чем их коллеги из Каракаса. Они не только отказали неграм в декрете о свободном чреве, но даже запрет работорговли осуществляли далеко не во всех провинциях и не сразу, да и то с непременными оговорками, что никакая власть не может освобождать рабов без согласия их хозяев или без справедливого возмещения их стоимости. И это делалось в тот момент, когда уже по всей стране полыхали восстания рабов, откликнувшихся таким образом на освобождение в 1811 г. роялистами Попаяна тех из них, кто желал принять участие в защите дела короля. Освободители же ввели такую меру только в Антиокии (20 апреля 1814 г.), где рабский труд в рудниках был уже на 80% заменен трудом вольнонаемным. Что такая позиция революционеров обусловливалась экономической целесообразностью, доказывает декрет объединенного конгресса от 3 февраля 1814 г. Оглашая озабоченность восстаниями негров и намерение решить проблему рабства, декрет призвал провинции предоставить следующую информацию: 1) Численность рабов; 2) их средняя цена по стране; 3) отношение хозяев к освобождению рабов; 4) сферы их применения; 5) выгоды и прибыли от их труда; 6) величина заработка вольнонаемных поденщиков по стране; 7) сумма, в которую обойдется освобождение рабов, и мнение на сей счет рабовладельцев; 8) средства, за счет которых можно осуществить компенсацию рабовладельцам; 9) меры, которыми предполагается не допустить распространения праздности и пороков среди освобождаемых; 10) наконец, будет ли нанесен этим ущерб земледелию и рудникам и как в таком случае его избежать.

Несмотря на недолгую жизнь республик, по крайней мере в Венесуэле революционеры успели отчетливо проявить стремление присовокупить к создаваемым рынкам средств производства и рабочей силы также денежный рынок, кредитно-финансовую систему. Во всяком случае, декретом от 11 апреля 1812 г. в стране учреждался так называемый Банк Милосердия во главе с видным деятелем консуладо Х.В. Гальгерой.

Таким образом, и в Венесуэле, и в Новой Гранаде были заложены основы рыночной экономики по всем канонам либерализма.

По тем же либеральным меркам общества Венесуэлы и Новой Гранады перекраивались из сословных в гражданские. В Венесуэле уже на второй день революции была упразднена индейская подушная подать, а конституции 1811-1812 гг. дополнили это запретом всякой трудовой повинности для общинников, разрешением индейцам отчуждать общинные земли в частную собственность, дабы они распоряжались ими как настоящие хозяева, и учреждением для этого кадастра общинных земель, отменой всех покровительствовавших индейцам законов и их уравнением с остальными гражданами страны, упразднением их особых муниципалитетов и наделением индейцев правом посылать своих представителей в новые, смешанные органы власти, их приобщением к плодам просвещения и образования. Впрочем, это равенство не только не исключало, но даже и обещало ускорить ликвидацию индейцев как этноса. Ведь господствующим оставалось отношение к ним как к неполноценной расе, как к деревьям, которые лучше привить, нежели дожидаться от них полезных и обильных плодов. Поэтому разрушение прежних сословных перегородок, охранявших замкнутость и самобытность индейской общности, позволяло надеяться, что политикой поощрения смешанных браков удастся со временем улучшить породу населения.

В Новой Гранаде сословие индейцев искоренялось гораздо радикальнее, поскольку в первую очередь выкорчевывалась его материальная база общинное землевладение. А конституции, закрепив этот раздел, прибавили к нему отмену трудовой повинности и покровительствовавшего индейцам деспотического законодательства, а также ввели их равенство перед законом.

Упразднение сословия пардос и провозглашение равенства цветных с белыми в Венесуэле потребовало больше времени и проходило не без трудностей, вызванных в том числе опасениями креольской верхушки Каракаса, что поспешное введение равенства в центральной провинции было в состоянии спровоцировать серьезные волнения среди пардос в других провинциях. И все же конституции 1811-1812 гг. декларировали отмену всех старых законов, ущемлявших права цветных, и наделение их равными правами с белыми. Хотя в новогранадских конституциях сословие пардос или кастас не упоминается вовсе, оно, очевидно, было все же ликвидировано провозглашением равенства всех граждан перед законом и отсутствием оговорок, которые бы исключали цветных из числа граждан.

Как в Венесуэле, так и в Новой Гранаде формально ничего не оставили конституции и от сословных атрибутов белого населения, отменив наследственные титулы, привилегии, личные фуэро (т.е. сословные суды), декларировав равенство всех граждан перед законом.

Таким образом, законодательные основы для трансформации сословного общества в гражданское революционеры обеих стран заложить все же успели. Но сделать это общество веротерпимым к ожидаемым европейским иммигрантам, как на Ла-Плате, они даже и не пытались и без того семян для ненависти к реформаторам в народе было посеяно предостаточно. Единственным исключением, похоже, является конституция Картахены 1812 г., которая, объявив католицизм официальной религией, все-таки оговорила, что ни один иностранец не будет потревожен исключительно по поводу своей веры (веротерпимость в рамках всей Колумбии будет введена на втором этапе войны).

Как и почти повсюду в Латинской Америке, возводившаяся над изменяемым базисом общества политическая надстройка облекалась в Венесуэле и Новой Гранаде в форму президентских республик и федеративный (даже конфедеративный) принцип государственного устройства. Считалось, что в таком виде она превратится в того самого ночного сторожа, который не станет стеснять частную инициативу и наилучшим образом обеспечит интересы человека и гражданина, права и свободы которого занимали центральное место в системе революционных ценностей.

В самом развернутом виде права и свободы человека были сформулированы в конституциях, в которых заняли едва ли не четверть всех статей. И важнейшими из них стали неприкосновенность личности, жилища и частной собственности, свобода труда, культуры, предпринимательства или торговли и т.д.

В полном соответствии с либеральной доктриной находился и другой важнейший принцип государственного строительства в Венесуэле и Новой Гранаде принцип народовластия. Но здесь креольские революционеры, верно просчитав нереальность вмешательства Испании в течение ряда лет, но, видимо, переоценив силы собственные и явно недооценив возможности сопротивления низов, наполнили понятие народ столь ультрабуржуазным содержанием, что оставили далеко позади по этой части своих коллег из Буэнос-Айреса. Мало того, что выборы депутатов были непрямыми. Мало того, что от участия в них, помимо рабов, отстранялись бродяги, домашняя прислуга и иные лица наемного труда (именуемые в конституциях также теми, кто, работая на других, живет за чужой счет, или кто сдает свою личность в наем за определенную цену и т.п.). Мало и того, что в некоторых случаях, в нарушение статей о равенстве индейцев с остальными гражданами, конституции отстраняли их от участия в выборах именно как индейцев. Важнее было то, что даже и собственники в подавляющем большинстве оказались за пределами границ, которыми революционеры очертили портрет любезного им человека и гражданина.

В самом деле, в Венесуэле в отличие от сенатора, для избрания которого от претендента требовалось владение собственностью на сумму не менее 6 тыс. песо, народным представителем в нижней палате парламента формально мог стать любой гражданин, обладавший какой-либо собственностью. Однако избирался он выборщиками, а ими могли являться лишь те, кто подходил почти под такие же критерии имущественного ценза, какие были установлены и для сенатора (6 тыс. песо для провинции Каракас и 4 тыс. песо в остальных провинциях), либо же государственные чиновники, чей годовой оклад составлял не менее 1 тыс. песо. В свою очередь, коллегия выборщиков формировалась по итогам голосования собственно избирателей, но таковыми по конституциям 1811 и 1812 гг. являлись лишь обладатели собственности на сумму не менее 600 песо (для женатых 400) либо же государственные чиновники с годовым жалованием не ниже 300 песо.

Ради полноты портрета того человека и гражданина, горстка которых представляла народ как источник власти, укажем, что в 1811 г. в Каракасе цена на мясо с костью была равна 6 реалам (т.е. 0,75 песо) за арробу (т.е. за 11,5 кг). Стало быть, в пересчете на мясо с костью оказывается, что самым маленьким человеком и гражданином, имевшим право голоса лишь на первой ступени выборов, при избрании выборщиков, являлся тот, чья собственность была эквивалентна стоимости как минимум 39 тонн, выборщиком от 46 до 90 тонн и сенатором 90 тонн мяса. По всей видимости, народ или гражданское общество представляло менее 1% населения страны (и даже по отношению только к белому населению не более 45%).

То же или почти то же самое наблюдалось и в Новой Гранаде, где только Сокорро (1810), Картахена (1812), а также запоздалые, принятые в 1815 г. перед самым разгромом конституции Антиокии, Кундинамарки, Марикиты, Нейвы и Памплоны включили собственников в целом как в народ, так и в состав его представителей на всех уровнях, оставив, однако, за их рамками лиц наемного труда и других несобственников, а то и индейцев. В других же случаях на той или иной стадии выборов вступали в действие имущественные цензы, из которых, к примеру, для сенаторов самый низкий был установлен в 2 тыс. (Тунха в 1811 г.), а самый высокий 10 тыс. песо (Кундинамарка в 1811 г.).

Однако и это еще не все. Ибо отстранив свыше 99% населения от участия в выборах представителей народа, но наделив их монопольным правом решать от имени всего народа в том числе вопрос о том, владеть ли ему средствами производства и условиями жизни, либо же превратиться в скопище неимущих пауперов (например, посредством Ордонансов льяносов или законов о ликвидации общинного землевладения), конституции 1810-1815 гг. еще и облекли в силу закона подавление всякого народного протеста. Они запретили какому бы то ни было собранию жителей представлять себя народом и выдвигать коллективные прошения (допускались лишь индивидуальные обращения). Ослушники же сурово предупреждались: Всякое сборище вооруженных людей будет расцениваться как покушение на общественную безопасность и разгоняться силой... Всякое собрание невооруженных людей тоже будет разогнано: сначала с помощью устной команды, а будет того недостаточно то и силой (любопытно, что на втором этапе войны эта статья из конституций повсеместно исчезнет).

Подводя итог креольским революциям в Венесуэле и Новой Гранаде, можно заключить, что освободители народа от колониального ига не ограничились разрушением колониального режима, но предприняли и столь крутые преобразования всей совокупности общественных отношений, что это резко ухудшило положение широких масс народа (без кавычек). Если же учесть занятость Испании войной с Наполеоном, то можно сказать без преувеличений, что креольская верхушка, затевая буржуазную (и, наверно, прогрессивную), но открыто антинародную трансформацию общества, по сути дела, с самого начала замышляла и таки развязала в своих странах классовую, гражданскую войну и не оставила народу иного выбора, кроме как встать на защиту статус-кво. Следовательно, то, что П. Шоню представлялось верноподданничеством народных масс, в действительности являлось их социальным протестом, реакцией против грабительских буржуазных реформ.

Первые признаки возмущения реформаторами в Венесуэле появились уже к осени 1810 г. в самой столице. О них с тревогой говорилось в воззвании Верховной хунты от 27 октября 1810 г., в котором неким возмутившимся патриотам без указания причин недовольства назидательно внушалось, что лучший патриотизм это заботиться не о собственном, а об общественном благополучии. Кроме того, под лозунгом Да здравствует Фердинанд VII! по всей стране вспыхнули негритянские восстания, а также пардос в Валенсии. Когда же в дело вступили ограбленные революционерами льянеро, гражданская война здесь в сущности завершилась реставрацией испанского режима еще до того, как в марте 1815 г. из Испании смог прибыть 10-тысячный корпус под командованием П. Морильо. Как и в любой другой гражданской войне, в Венесуэле на данном этапе были пролиты реки крови. Подсчитано, что в 1810-1815 гг. потери страны составили от 80 до 100 тыс. убитыми и эмигрировавшими, т.е. около 10-13% населения.

Новогранадским революционерам досталось больше в силу того, что карательному корпусу Морильо практически не нашлось работы в Венесуэле, и он был полностью переброшен в Новую Гранаду. Но обычно в поле зрения исследователей попадают 125 расстрелянных видных креольских руководителей. По этой же причине практически невозможно подсчитать, сколько же жизней унесли собственно гражданские войны между новогранадцами. Но эти потери, должно быть, были очень велики, коль скоро войны велись не только между революционерами и роялистами, но и между революционерами разных провинций. Ясно и то, что ограбленные революционерами низы внесли существенный вклад в разгром своих освободителей. Любопытное тому свидетельство донесение кабильдо роялистской провинции Пасто испанскому монарху, в коем немало высочайших похвал адресовано именно мужеству и стойкости простых индейцев в сражениях против отрядов Антонио Нариньо и высказывается глубокое сожаление, что не нашлось в Пасто столь выразительного пера, как у Эрсильи... иначе боец из числа этих воинственных аборигенов был бы запечатлен для будущих поколений с такой же славой и признанием, с какой был запечатлен для нас арауканский воин.

Бразильская революция 1822 г.

Бразилия в течение XVIII в. испытала бурный рост производительных сил, увеличила население в 10 раз и сравнялась по этому показателю с метрополией, которая тем временем сама превращалась в английский протекторат. В основе экономических успехов Бразилии лежало процветание экспортных отраслей. Так, Минас-Жерайс с 1700 по 1820 г. дал 534.403 кг золота, т.е. в среднем по 4.450 кг в год. Наращивалось производство сахара, получившее дополнительный импульс в связи с коллапсом с 1792 г. сахарной индустрии французского Сан-Доминго. Промышленная революция в Англии, с одной стороны, и война за независимость в Северной Америке с другой, послужили стимулами развитию хлопководства в Бразилии. Благодаря хлопку, в частности, возродился пребывавший в застое Северо-Восток, особенно Пернамбуку. Его производство развивалось также в Мараньяне, Баие, Рио-де-Жанейро. Однако с падением цен на хлопок в начале XIX в. и возобновлением конкуренции со стороны США хлопковый бум в Бразилии кончился, и доля страны на мировом рынке хлопка упала до 23%. Набирало темпы производство других экспортных продуктов кофе, какао, индиго и др.

Складывание экономики на основе экспорта тропических культур обусловило гораздо большее значение плантационного рабства для Бразилии, чем где бы то ни было в континентальной части Ибероамерики. Ввоз рабов, например, в период с 1796 по 1804 г. поглощал четверть стоимости импорта Бразилии. Поэтому и удельный вес рабов в населении страны был существенно выше, чем в остальной Ибероамерике, исключая лишь Кубу. По данным на 1822 г., в стране насчитывалось 3.349.839 свободных жителей и 1.136.669 негров-рабов, соотношение между которыми почти во всех провинциях составляло 1:0,4, кроме Мараньяна и Гойаса, где этот показатель был выше 1:0,8.

Господствующий класс Бразилии был в первую очередь представлен крупными плантаторами-рабовладельцами фазендейро. Это были весьма состоятельные люди, владевшие огромными земельными угодьями, большим числом рабов, а также сахароваренными энженьу. Таких заводов в Рио-де-Жанейро насчитывалось 400 и еще 300 производили кашасу, сахарную водку. В Сан-Паулу их было соответственно 570 и 489, причем имелось немало и таких, которые обладали мощностью от 10 до 12 тыс. арроб (каждая арроба = 32 фунта) и давали своим хозяевам не менее 200 тыс. франков годового дохода в тогдашних ценах. В Баие, самом крупном сахарном производителе, насчитывалось 566 заводов. В новых отраслях экспортного земледелия, например, в производстве кофе, тоже преобладали хозяйства крупнейших плантаторов-рабовладельцев. Так, вблизи столицы имелось немало плантаций с 40, 60, 80 и даже 100 тыс. кофейных деревьев, причем на каждую тысячу таких деревьев требовался труд 1-1,5 рабов.

Процветание страны еще более ускорилось с 1808 г., когда в результате вторжения наполеоновских войск в Португалию королевский двор переехал в Рио-де-Жанейро, а вслед за этим торговая монополия, ограничения, регламентации и прочие элементы колониальной системы производственных отношений фактически рухнули. С 1815 г. Бразилия получила и новый политический статус, став теперь не колонией, а равноправной составной частью Португальского королевства. В этот период прямой товарооборот между Бразилией и Англией возрос в таких масштабах, что Англия стала главным торговым партнером страны. В 1822 г. в столице Бразилии наряду с торговцами численностью в 293 человека, официально обосновались и 53 иностранных купца, в подавляющем большинстве англичане. Эти торговцы и другие проживавшие в стране англичане имели не только протестантскую церковь в католической стране, что само по себе в те времена составляло исключение, но также и свое собственное кладбище.

Хотя первая серьезная попытка поднять креольскую революцию была предпринята в Пернамбуку в 1817 г., страна в целом созрела для нее лишь тогда, когда в Португалии произошла буржуазная революция 1820 г. Вернув в Европу короля Жоана VI и отзывая в метрополию его сына Педру, принца-регента Бразилии, португальская буржуазия продемонстрировала стремление реставрировать колониальные порядки, чем возмутила уже весь класс бразильских фазендейро. Они окружили дворец принца и убедили его остаться в стране, блокировали португальские гарнизоны силами своего мощного ополчения, создали бразильское правительство во главе с Жозе Бонифасиу ди Андрада и заставили Педру издать манифест о независимости Бразилии. Наконец, 7 сентября 1822 г. фазендейро добились от принца утверждения решения своего правительства о полном разрыве отношений с метрополией. Установив в стране конституционную монархию во главе с императором Педру I, креольские фазендейро возвели и новую политическую надстройку.

Достаточно подробное и полное описание этой стороны вопроса в отечественной историографии избавляет нас от необходимости развернутого освещения деталей и позволяет сконцентрироваться на более существенных, но и наименее изученных изменениях базисного характера.

Но прежде два предварительных замечания. Во-первых, отечественные (а также многие зарубежные) историки, озаглавливая описание событий в Бразилии как Освободительное движение или Борьба бразильского народа за независимость, всячески и, думается, напрасно избегают использовать термин война за независимость. Отчасти это вызвано преувеличением значения родственных связей между королем Португалии и императором Бразилии для обретения независимости страной, а также мирного характера борьбы, что в сумме внушает, будто свершившийся переворот был просто подарком отца сыну. Возражая против подобных взглядов на независимость своей страны, видный бразильский историк Жозе Онориу Родригеш проводит сопоставления с Испанской Америкой, где у Боливара освободительная армия состояла из 9 тыс., а у Сан-Мартина в 1817 г. из 8 тыс. бойцов. Между тем в Бразилии в одной только Баие, где в течение года шли ожесточенные баталии, освободительная армия насчитывала 11 тыс. бойцов, в провинции Мараньян 8 тыс. человек и т.д. Помимо этого, бразильцы располагали эскадрой под командованием лорда Кокрейна, насчитывавшей 9 кораблей, 2 тыс. матросов и офицеров. Как же можно после этого, заключает Родригеш, говорить о дарении Португалией независимости Бразилии? Вот и нам кажется, что сравнительно быстрый успех в войне явился, скорее всего, результатом не закулисной сделки отца-короля и сына-императора, а подавляющего перевеса сил на стороне бразильских креолов.

Во-вторых, настроенность историков на антифеодальные критерии при изучении буржуазной революции и на некую объективную несовместимость капитализма с плантационным рабством негров и феодальным латифундизмом оставляет за полем их зрения те социально-экономические преобразования, которые на самом деле осуществлялись в Бразилии и которые действительно отвечали потребностям не абстрактного, а конкретного капитализма той эпохи и в Бразилии.

Начнем поэтому, по аналогии с преобразованиями в Испанской Америке, с утверждения бразильскими революционерами принципа свободы торговли и предпринимательства. Среди многочисленных законодательных актов властей независимой Бразилии в этой сфере отметим как наиболее важные снижение ввозных пошлин до 15% на все иностранные товары, полную отмену межпровинциальных пошлин и снижение церковной десятины на экспортные культуры, упразднение государственной монополии на добычу алмазов, закон о натурализации в стране иностранных колонистов, декрет о привлечении иностранных и местных частных капиталов в речное судоходство Бразилии и о приватизации государственных предприятий по производству ряда продуктов. Кроме того, для развития предпринимательства в стране был учрежден Совет торговли, земледелия, фабрик и судоходства, доклады которого в конгрессе стали регулярно появляться по крайней мере с 1823 г. С той же целью в конгрессе рассматривались законопроекты об отмене церковной десятины на земледельческие продукты Баии (1823), учреждении в провинции Мараньян Агрономической акционерной компании из национальных и иностранных акционеров (1826), отмене налога на добычу золота (1827). Свобода торговли и предпринимательства нашла свое закрепление и в конституции 1824 г.

Как и в Испанской Америке, в Бразилии сообразно принципу свободы торговли и предпринимательства значительной перестройке подверглась вся система общественных отношений, и в первую очередь отношения собственности на главное средство производства, каковым здесь тоже являлась земля. В июле 1822 г., т.е. тоже еще до открытого разрыва с метрополией, одним из первых декретов бразильского правительства было отменено королевское пожалование сесмария. Правда, замена пожалования продажей государственных земель состоялась лишь в 1850 г. Но эта запоздалость означала не сохранение остатков феодального права, а отсутствие всяких правовых норм в данном вопросе, пока шла борьба между двумя разными, но одинаково буржуазными концепциями аграрной политики: продажей государственной земли в частную собственность и рикардианской формулой эмфитевса, при которой государство остается собственником земли и абсолютной ренты, но землю сдает частным предпринимателям в долгосрочную аренду. Затянулось решение данного вопроса еще и потому, что на нем оказалась завязанной проблема путей колонизации Бразилии европейскими переселенцами, и бразильские парламентарии долгие годы никак не могли сделать выбор между уэйкфилдовской формулой колонизации для Австралии и той, что получила развитие в США.

Далее, в документах Государственного совета при императоре Бразилии значится одобрение в декабре 1830 г. ранее принятого решения Генерального совета провинции Риу-Гранди-ду-Сул (по структуре экономике аналогичной скотоводческим провинциям Ла-Платы и венесуэльским льяносам) о мероприятиях по защите скота, пастбищ и гармонии между владельцами эстансий. После того, как уже подробно рассмотрен опыт Ла-Платы, Венесуэлы и Новой Гранады, нетрудно догадаться, что эта запись отражает отнюдь не заботу об экологии пастбищ, а не меньшую по драматизму, чем в Испанской Америке, ломку старой аграрной структуры, народной собственности, и замену ее новой частной собственностью, т.е. не что иное, как радикальную буржуазную аграрную реформу.

Дополнением такого рода реформы можно расценивать физическое истребление кочевых индейских племен ради расширения государственного и частного земельного фонда. Когда Жоан VI был еще принцем-регентом Португалии, он в 1798 г. отдал распоряжение прекратить начатые маркизом Помбалом попытки введения формального равенства белых и индейцев и установил ряд дискриминационных мер. Находясь уже на троне и в Бразилии, он объявил войну племенам индейцев ботокуду в Мату-Гросу и Сан-Паулу, а заодно и всем другим мятежным племенам. Эта война завершилась уже при бразильском императоре Педру I. В итоге обитавшие на территории современных штатов Сан-Паулу, Парана и Санта-Катарина племена ботокуду и кайганг навсегда исчезли с карты народов мира. И лишь в 1831 г., по завершении геноцида, конгресс принял декрет об отмене указов Жоана VI в части объявления войны племенам ботокуду и бугре.

Четвертое изменение в поземельных отношениях состояло в притоке европейских иммигрантов. Он начался еще до революции, когда вслед за королевским двором в страну въехало 24 тыс. иммигрантов из самой метрополии и 4 тыс. из Германии и Швейцарии, основавших переселенческие колонии Сан-Леопольдо (1819) и Новый Фрибург (1820). После революции бразильским дипломатическим миссиям в Европе вменялось в обязанность законтрактовывать как можно больше европейских переселенцев.

Пятым аспектом аграрных преобразований явилось наступление на церковное и монастырское землевладение. 21 октября 1830 г. Госсовет утвердил закон об отмене права собственности мертвых рук, а 6 декабря того же года декретом Генеральной Ассамблеи (конгресса) было положено начало экспроприации имущества монашеских орденов. Чуть позже, в 30-40-е годы XIX в., были упразднены майорат и церковные цензы.

И наконец, неприкосновенность частной собственности во всей ее полноте гарантировалось конституцией 1824 г., включая отмену конфискации собственности в качестве наказания за совершенные преступления.

Расширение и укрепление буржуазной частной собственности неизбежно вело и к формированию рынка наемной рабочей силы. Но судить с достоверностью о масштабах его строительства крайне трудно, поскольку имеющиеся законодательные акты Бразилии представлены у нас почти исключительно документами Госсовета, а из них утрачены и до сих пор не найдены акты за 1824-1827 гг., что оставляет за полем зрения целых 4 года, притом, быть может, самой активной законотворческой деятельности революционного государства. Тем не менее можно предположить, что обеспечить хозяйство страны необходимым количеством достаточно дешевой вольнонаемной рабочей силы на данном этапе не удалось. Иначе трудно объяснить более чем умеренность государства в вопросе о рабстве негров.

Освобождение рабов проводилось исключительно по военной необходимости. В сентябре 1822 г. Госсовет постановил учредить за счет отчислений из церковных доходов фонд компенсации хозяевам за рабов, рекрутированных на 16-летнюю службу в армию. В феврале 1823 г. Педру I объявил свободными подкидышей из числа мулатов, даже если их матерями были рабыни. Указом от 23 октября 1823 г. Педру распорядился возместить хозяевам стоимость рабов, призванных в батальон вольноотпущенных для войны в провинции Баия, но в то же время указом от 15 декабря 1823 г. отказал в свободе тем рабам, которые, став по старости и болезни ненужными хозяевам, были отпущены ими на свободу. Указ требовал после лечения вновь обратить таких вольноотпущенных в рабство и передать в распоряжение судебных властей для решения их дальнейшей судьбы.

Не проявило бразильское правительство особого рвения и в борьбе с работорговлей. Правда, по договору 1826 г. с Англией оно запретило ею заниматься бразильским подданным. Но работорговля продолжала процветать. А когда в 1832 г. английская эскадра захватила у берегов Африки бразильские невольничьи корабли и возник скандал, то Госсовет принял решение дополнить договор 1826 г. мерами по недопущению впредь подобных фактов, но при том условии, что англичане согласятся на обложение своих товаров более высокими пошлинами. Только с 1850 г. работорговля прекратилась, а цены на рабов полетели вверх так стремительно, что к 1879 г. достигли 190-200 ф. ст. за душу, т.е. стоимости 60 быков, 50 лошадей или 20 золотых часов. Вот тогда-то и обнаружила себя пресловутая несовместимость капитализма с рабством, вследствие чего в 1870 г. был издан декрет о свободном чреве, а в 1888 г. об окончательной отмене рабства.

Зато весьма существенные изменения постигли кредитно-финансовую систему. Среди них стоит выделить закон о свободе ростовщичества, упразднивший прежние ограничения процентной ставки (1832), разрешение Монетному двору чеканить золото любого происхождения, в том числе без сопроводительных документов (1832), выпуск государственных ценных бумаг, как-то облигаций, векселей и т.п. (1833), учреждение Депозитно-обращенческого банка (1833) и т.д. С учетом создания еще в 1808 г. Банка Бразилии, открывшего в 1816 г. свои филиалы во всех крупнейших торговых городах, можно заключить, что экономика страны в целом оказалась обеспеченной довольно солидными механизмами денежного рынка.

И таким образом, вряд ли теперь можно усомниться, что в Бразилии осуществлялся такой же широкий комплекс преобразований, как и в Аргентине, Венесуэле и Новой Гранаде. И имел он ту же самую нацеленность на рыночную экономику, которая выстраивалась и интегрировалась в новое мировое хозяйство на основе тех же краеугольных постулатов классически буржуазной политэкономии либерализма свободы торговли и предпринимательства.

Как и в Испанской Америке, бразильское общество перекраивалось из сословного в гражданское. Конституция 1824 г. сразу же декларировала это общество веротерпимым, установив, что, хотя католическая религия останется религией Империи, исповедание всех прочих религий будет разрешено в семейном кругу или частном порядке в предназначенных для этого домах, но без каких-либо внешних признаков храма, а также провозгласив, что гражданами страны являются в том числе натурализованные иностранцы, независимо от вероисповедания.

Уже конституция 1824 г. отменила все сословия, упразднив наследственные привилегии, сословные суды в гражданских и уголовных делах, профессиональные корпорации (в т.ч. цехи ремесленников) и провозгласив равенство всех граждан перед законом, а гражданами всех жителей страны без различий в цвете кожи (разумеется, исключая рабов). Состоявшаяся в канун принятия новой конституции судебная реформа, а именно: создание верховного суда (1828), принятие уголовного (1830) и уголовно-процессуального кодекса (1832), закрепила упразднение сословных судов. Как видим, и в этом направлении борьба бразильского народа за независимость дает все основания оценить ее как буржуазно-либеральную революцию.

Правда, в отличие от Ла-Платы, Венесуэлы и Новой Гранады, в Бразилии возводившаяся над реформированным базисом общественных отношений политическая надстройка приняла форму не республики, а конституционной монархии. Но если именно это и побуждает ученых к осторожным оценкам, то не лишне тогда вспомнить об аналогичных проектах Бельграно, Кастельи, Ривадавьи и многих других видных деятелей войны за независимость, не только вынашивавших идею, но и делавших практические шаги по установлению монархий в Испанской Америке. Стоит также вспомнить протекторат Сан-Мартина в Перу, империю Итурбиде в Мексике, эволюцию Боливара к идее республики с пожизненным президентом, назначающим себе преемника, равно как и то, что Сукре отговаривал Боливара от установления монархии в Колумбии лишь потому, что у того не было законных наследников, а свора претендентов на престол после смерти такого монарха враз растащила бы наследство по кускам. Ну а если перенестись в Европу к ее великим революциям, то ведь из них тоже новая политическая надстройка рождалась в оболочке отнюдь не республик, а протекторатов, империй и других разновидностей монархий.

При этом монархическая форма надстройки в Бразилии отнюдь не мешала занять центральное место в системе государственных приоритетов хорошо нам знакомому человеку и гражданину. И в основании его важнейших прав лежала все та же неприкосновенность личности и собственности, которая была не только декларирована конституцией 1824 г., но и конкретизирована законом о праве собственности (1826 г.).

Да, действительно по конституции сдерживающей властью и ключом всей политической организации являлся император, который был одновременно высшим главой нации, ее первым представителем и главой исполнительной власти. При нем был создан Госсовет, состоявший из пожизненных членов, которых назначал сам монарх, но не из числа министров. Однако разработкой и принятием законов, хотя и санкционируемых императором и Госсоветом, занимался парламент Генеральная ассамблея, состоявшая из регулярно обновляемой палаты депутатов и палаты пожизненных сенаторов, каковыми являлись представители провинций, а также принцы по крови, достигшие 25-летнего возраста. Кроме того, власть императора была ограничена и федеративным государственным устройством с широкой автономией провинций, в которых, помимо назначаемых императором президентов, имелись провинциальные генеральные советы, обладавшие правом местной законодательной инициативы и призванные вместе с окружными палатами гарантировать право участия каждого гражданина в делах своей провинции.

Как и в Испанской Америке, государственность в Бразилии возводилась на фундаменте народовластия, непрямых выборов и имущественных цензов. Уже на первом этапе выборов, при голосовании за выборщиков, от участия в них отстранялись должностные слуги, за исключением счетоводов и первых казначеев торговых домов, а также слуги двора императора, кроме слуг белого галуна и управляющих фазендами и фабриками, монахи и все те, кто не обладает чистым годовым доходом от недвижимой собственности, предприятия, торговли или занятости, равным 100 милрейсам. Для избрания выборщиком требовалось уже 200 милрейсов (но при исключении вольноотпущенных негров), депутатом 400, а сенатором 800 милрейсов. В результате даже и в 1881 г. из примерно 15 млн. населения правом голоса обладали лишь 142 тыс. человек, т.е. 0,95% жителей.

Все это вполне определенно указывает на того человека и гражданина, которым и для которого совершалась бразильская революция. Когда же император Педру I посмел возомнить, будто Бразилия была дарована ему отцом, а не этим человеком и гражданином, и попытался осуществить в 1831 г. государственный переворот ради укрепления личной власти, то, прежде чем он успел пожалеть о содеянном, ему был преподан показательный урок на тему о том, что историческая реальность и мифы о ней суть не одно и то же. Подлинные хозяева Бразилии уже через день принудили императора отречься от престола в пользу своего 5-летнего сына и уехать в Португалию. Для управления Бразилией был создан Регентский совет из тех же фазендейро. Когда сыну бывшего императора исполнилось 14 лет, Генеральная ассамблея посадила его на престол под именем императора Педру II. Он оказался куда понятливее и покладистее своего отца и благодаря этому просидел на троне вплоть до 1889 г., пока истинные хозяева страны не перестали нуждаться вовсе в услугах монархов и не установили республику.

Таким образом, в Бразилии осуществлялась такая же буржуазная революция, как и в остальных странах Латинской Америки. Ее отличие, например, от Венесуэлы заключалось лишь в том, что здесь восстать и вмешаться в ход событий негры-рабы не успели, рабство сохранилось в неприкосновенности и еще полстолетия превосходно доказывало свою совместимость с капитализмом либерального образца.

***

Итак, для анализа в данном параграфе были выбраны те страны и на таком отрезке времени, где и когда параллельные потоки народной борьбы либо не успели еще, либо не смогли вовсе замутить освободительную борьбу креольской верхушки Ибероамерики. Что же представляла собой эта борьба? Каков ее характер?

Абсолютно правы историки, доказывая, что креольские революционеры не встали во главе народных масс на борьбу за подлинное социальное равенство, за полную и безусловную отмену рабства, за землю. Можно придумать еще тысячи других задач, за которые они даже и не собирались бороться. Но в чем проделанный анализ не позволяет согласиться, так это в том, будто креольские революционеры стремились только к установлению своей власти и сохранению прежних форм эксплуатации зависимого населения и даже в декларативной форме не ставили вопроса о земле и не стремились к радикальному решению социальных проблем, стоявших перед обществом.

Все дело в том, как подходить к стоящим перед обществом проблемам. Взять хотя бы тот же вопрос о земле. Понятно, что якобинская схема отучала нас воспринимать его решение буржуазной революцией иначе, как изъятие земли у сотен или тысяч для передачи миллионам. Но ведь стоит задуматься и над тем, что происходит, если плюс поменять на минус. Если земля отнимается у миллионов для передачи сотням и тысячам, то это что же, уже не решение вопроса или решение не того вопроса, не о земле?

Мы имели возможность убедиться, что во всех рассмотренных случаях креольская верхушка не только проявила понимание стоящих перед обществом задач и решимость в их выполнении в кратчайшие сроки, но еще и осуществила широкий комплекс экономических, социальных и политических преобразований. И, что особенно любопытно, везде она вершила преобразования по рецептам классически буржуазной доктрины либерализма. Этим она очертила контуры чисто буржуазной революции, которые в самом общем виде представляли собой следующее:

1. Снятие меркантилистских оков с торговли и производства и утверждение свободы торговли и предпринимательства.

2. Разрушение посредством отмен, приватизаций, экспроприаций, борьбы с бродяжничеством и т.д. старых форм поземельных, трудовых и товарно-денежных отношений и их замена новыми буржуазной частной собственностью (рынком средств производства), рынком наемной рабочей силы и денежным рынком (кредитно-финансовой системой). Иными словами, это была закладка основополагающих конструкций в фундамент рыночной экономики.

3. Разрушение старого сословного общества и начало строительства гражданского общества.

4. Низвержение старой деспотической власти и построение правового государства.

Думается, вряд ли могут возникнуть сомнения в буржуазной природе осуществленных преобразований. Детальнейший анализ окончательных итогов войны за независимость по всем абсолютно странам Латинской Америки (за исключением остававшихся колониями до 1898 г. Кубы и Пуэрто-Рико, а также Гаити и Парагвая, которые подробно рассматриваются в следующей главе) не выявил ни одного принципиального изменения ни в одном из четырех перечисленных комплексов преобразований. По этой причине войну за независимость Латинской Америки в целом можно смело отнести к буржуазно-либеральным революциям в специфических условиях Нового Света.