Родовая и частная собственность

Родовая и частная собственность. В частном владении были рабы, меха, шкуры зверей, орудия и оружие. Наиболее полное перечисление объектов частной собствен­ности дает Sproat в отношении племени нутка: „Частную собственность составляют, главным образом, рабы, одеяла, лодки, ружья, пики, кинжалы, орудия, цыновки, деревянные сосуды, рыболовные остроги, сети, шкуры выдр, украшения, жир и меха". [1] Сюда же относятся и рыболовные запруды.

Ловушки на зверей.

Эти данные будут справедливы и в отношении других племен побережья. В одной из легенд квакиютль перечис­ляются объекты богатства вождя; вождь был убит,—гово­рится в легенде, — и был лишен всего своего состояния, т. е. своих рабов, своих лодок, лососевых запруд, ящиков, покры­шек для ящиков и женских украшений. [2] Запруды и коптиль­ные дома уже были в частном владении семей; все эти предметы были собственностью глав семей и обладание этим имуществом давало громадные экономические, а вместе с по­следними и политические преимущества отдельным семьям рода. Усиление отдельных семей разрушало устои рода. Вожди, избиравшиеся из наиболее храбрых и опытных роди­чей, теперь избирались преимущественно в пределах одной семьи, и решающую роль играл имущественный момент. „Кто имеет более родовичей, кто богаче и имеет более невольни­ков,—сообщает Литке,—тот более и уважается".[3] Точно та­кое же свидетельство находим у Krause, посетившего побе­режье в 80-х годах XVIII в. „Право быть вождем,—сообщает он,—связано с обладанием многочисленными рабами".[4] Если из­бранный вождь случайно обеднел, то фактически управлял более сильный человек. Сила заключалась в богатстве. Со­стояние накапливалось не только в рабах, но и в шкурах, мехах, медных пластинах, позже в шерстяных одеялах фа­бричного производства, которые после прихода белых заме­нили все другие единицы обмена и приобрели значение денег. Своим рангом и богатством вождь поддерживал свою мощь и влияние на других. И слово „вождь" стало синонимом „бо­гатый" в языках индейцев побережья.

Гарпуны для ловли лососей.

Вожди внутри племен разделялись на две категории — вожди родов и главы домов, причем наиболее сильные из последних были фактическими вождями поселков.

Положение домашних вождей Adam[5] совершенно справедливо сравнивает с pater familias в Риме. Войны велись за счет вождя, его сыновья (у северных племен его племян­ники) составляли его дружину. Рабы и добыча принадлежали ему одному.

Каменный топор с длинной рукоятью.

Частной собственности на угодия еще не существовало; рыбалки, охотничьи, ягодные и другие территории считались собственностью рода. „У всех племен,—сообщает Boas,—род владеет определенным участком и определенными рыболов­ными привилегиями. У тлинкит, хайда и цимшиян каждый род имеет свою рыбалку, свои горы и долины, на которых он имеет исключительное право охотиться и собирать ягоды. Он имеет свои реки и усадебные участки. Такое же распределение земель имеют квакиютль".[6] То же самое сообщает далее автор и в отно­шении береговых селиш.[7] Вторжение на территорию рода чужеродца влекло за собою наказание его, вплоть до смерти. Один из характерных случаев приводит Hunt. „Охотник рода Матильпе, племени квакиютль, увидал двух горных коз в Дзаваде, где род Матильпе не имел своих охотничьих террито­рий. Он велел жене остаться в лодке, а сам пошел туда, где были козы. Вскоре его жена услыхала ругань. Тогда она сообразила, что муж ее ушел охотиться на территорию рода Гигилькам, фратрии Авейтлела. Она не слышала ни одного выстрела, но и муж ее не возвращался. Позже они нашли его внизу, на скалах была только кровь его. Они никогда не узнали, кто это сделал".[8] Относительно рек Hunt сообщает, что род не разрешает членам другого рода ловить лосося в своих реках; нарушение этого правила наказывается смертью. „Каждый род владеет своими территориями для собирания разного рода ягод".[9]

Но наличие имущественного неравенства между отдель­ными семьями положило конец коллективному ведению хозяй­ства и совместному и равному использованию родовых уго­дий. Усадебные участки были в процессе перехода в частную собственность. „Владелец дома,—сообщает Sproat,—который в течение нескольких поколений строился на одном и том же месте, считает землю своей и никому не даст срубить дерево вблизи своего жилья".[10] А промысловые угодья, рыбалки, охотничьи и ягодные территории находились в наследствен­ном пользовании отдельных семей. У Niblack мы читаем: „Вся территория на северо-западном побережье, примыкаю­щая к индейским поселкам, точно так же, как и охотничьи и рыболовные угодья, территории для собирания ягод, раз­делены между семьями и хозяйствами. Каждая река имеет своего владельца, летнее жилье которого можно видеть там, где лосось идет в наибольшем количестве".[11] Необходимо лишь оговорить автора, что угодья делились не непосред­ственно между семьями, а горные долины, реки, ягодные тер­ритории, побережья океана являлись собственностью рода и как таковые были разделены на семейные участки. „Хоро­ший охотник небольшого племени претендует на землю вдоль одной стороны реки как на свою охотничью территорию. Гла­ва сильной семьи претендует на определенный участок и не разрешает никому, кроме своих друзей, на нем охотиться".[12] Это сообщение Sproat свидетельствует не только о стремле­нии к индивидуальному пользованию угодьями, но говорит также о том, что процесс раздела происходил не мирным путем, а путем захватническим. В результате этого процесса получилось неравномерное распределение участков.

Каменные молоты. Племя Белла-кула.

Богатые семьи пользовались лучшими участками. Если род, напр., владел одной рекой, то вождь пользовался луч­шей рыбалкой в устье реки; рыбалки других шли вверх по реке. Если у рода было несколько ручьев, то они распре­делялись по семьям. Беднякам обычно доставались верховья рек или отдельные притоки их, бедные рыбой. В фольклоре племен побережья част мотив голодовок бедных зимой, так как летом они недостаточно наловили рыбы. Во время голо­довок богатые живут в теплых домах и едят, а бедные мрут от холода и голода. Бедные зябнут в одежде из лыка, а бо­гатые имеют много всяких шкур. А с весенним ходом рыбы последняя к их рыбалкам приходит позже всего и благодаря этому они охотно идут работать к вождям. Вождь, обычно в момент наибольшего хода рыбы в низовьях рек, пригла­шает несколько таких семей помочь ему ловить лососей и за это он кормит их во время лова. Весьма характерна ор­ганизация рыбацкой стоянки: в середине ее находится со­оружение для вяления лосо­сей, по обеим сторонам кото­рого расположено несколько хижин рыбаков, которые обычно разделены на две ар­тели. Члены одной артели живут по одну сторону этого сооружения, а за сооруже­нием, лицом к воде, в пункте,

удобном для наблюдения, расположен дом „владельца" рыбалки.

Тесла с каменными лезвиями.

Из среды рыбаков выделялся старший, который получал двухдневный улов в уплату, тогда как другие рыбаки полу­чают значительно меньше. Нередко вождь, закончив свой лов, разрешает пользоваться рыбалкой другим менее счастливым сородичам. На местах рыбалок сооружались запруды и на­ходились летние жилища пользующихся рыбалкой.

На основании изучения фольклора цимшиян Boas конста­тирует, что „охотники имели охотничьи территории, которые были их личной собственностью. Один охотник владел че­тырьмя долинами и в каждой долине он имел свой охот­ничий шалаш. Охотники стремились иметь территории на разного рода животных".[13] О квакиютль сообщает Hunt: „все охотники владеют своими охотничьими территориями, а когда охотник увидит другого охотящегося на его терри­тории, он идет туда, и они борются, и обычно один бывает убит".[14]

Однако, приводя эти факты Boas, Hunt, Niblack, McLeod, неизменно говорят о частной собственности на участки, а не о праве пользования таковыми, т. е. приводят якобы свиде­тельства о наличии частной собственности на угодья. McLeod, сравнительно недавно исследовавший этот вопрос, также пи­шет о частной собственности у племен данного района. Это явление, общее всем американским исследователям, совер­шенно не случайно; оно находится в тесной связи с концеп­цией буржуазной науки об извечном существовании частной собственности. Напр. Boas, говорящий о родовой собствен­ности всюду, при эмпирическом описании племен данного района, при малейшей попытке к обобщению приходит к утвер­ждению наличия частной собственности. До тех пор, пока здесь не существует права отдельного лица свободно отчуж­дать участки, которыми он пользуется, не может быть и речи о частной соб­ственности. Угодьями владел род, но они находились в наследственном поль­зовании отдельных семей.

Клинья, употребляемые при раскалывании бре­вна на доски.

Здесь мы имеем прекрасную иллю­страцию положения К. Маркса о том, что до появления отношений господ­ства и подчинения „существуют семьи, роды, которые еще только владеют, но не имеют собственности".[15] У северных племен наследовал обычно племянник, к которому переходили права его дяди на пользование охот­ничьими территориями и рыбалками, его дом, лодки, рабы, его имена и пля­ски. В случае отсутствия племянника все это переходило его матери или тетке.

Но были часты отклонения от этого правила. В легендах цимшиян встречаем описание случаев передачи права на территории сыну. [16]

Характерный случай приводится в легенде хайда об индейце, который пользовался одним ручьем и передал его своему сыну, и за это его сестра стала бросать в ручей грязь.[17] Действия сестры объясняются тем, что согласно правилам наследования ее племени ее брат должен был передать свой ручей не сыну своему, а сыну сестры, своему племяннику. Этот случай в легенде характери­зует дальнейший процесс нарушения материнских прав в, связи с укреплением частной собственности.

Право отчуждать, передавать эти участки отдельным лицам еще не существовало и мы не встречаем никакого упомина­ния об этом ни в легендах, ни в сообщениях исследователей.

Несмотря на то, что угодья использовались индивидуаль­но, юридически они оставались во владении рода и попече­ние о них являлось обязанностью вождя. Он выступал в ка­честве представителя рода в вопросах защиты прав рода на определенные участки.

Однако, благодаря своей экономической мощи, вожди здесь уже не были простыми распорядителями родового иму­щества, а в известной мере это были претенденты на родо­вые угодья. Это было подмечено Boas в 1889 г., который указывал, что вся собственность рода принадлежит вождю, который рассматривает лососе­вые запруды, ягодные терри­тории, побережья, на которые единственное право имеет род, как свою собственность.[18] Тако­вы же сведения Sproat относи­тельно нутка[19].

Принимая во внимание тот факт, что в общениях с белыми и другими чужестранцами чаще всего выступают родовые или племенные вожди, можно пред­полагать, что исследователи района своими информаторами чаще всего имели именно эту категорию лиц. И восприняв некритически, вне социального анализа, их сведения, у них создалось представление о том, что родовые угодья принадлежат вождям.

Долота с костяными лезвиями.

Вожди, основываясь на своем могуществе и силе, сами пытались присвоить разного рода права на собственность, которые у них оспаривались другими семьями. Этой тен­денцией можно объяснить целый ряд легенд племен побе­режья, где говорится о собственности вождей на угодья. В одной из легенд квакиютль вождь говорит напавшему на него врагу: „эта река моя, пойдет тебе, а также и мое имя и мои 10 рабов“.[20] В одной из легенд тлинкит говорится, что чудо­вище морских глубин владело заливом, оно никого не подпу­скало к своим владениям, смельчаки, рискнувшие пере­ехать залив, неизменно тонули в нем. Все, кого оно губило, становились его рабами и превращались в медведей и с вер­шин высоких гор, окружавших залив, стерегли владения своего господина.[21]

Хотя родовые угодья не были еще собственностью вождей, но пользование ими обязывало членов родов отдавать часть своего промысла вождю, как распорядителю этих угодий.

Охотник, убивший трех медведей, одного должен был отдать вождю; убивший трех бобров — также должен был отдавать одного. Когда охотник убивает много тюленей, одного он берет себе, а остальных отдает вождю — говорится в одной легенде. Из десяти убитых горных коз пять должны быть отданы вождю. Женщины из пяти кусков ягодных коло­бов — один должны отдать жене вождя. Когда женщина копает корни, то длинные идут вождю, а короткие — ей. В легендах квакиютль приводится об этом следующий рассказ: „Предки Коскимо жили на зимнем месте, у них был вождь, по имени Центр. Племя действительно относилось к нему как к вождю, потому что как только племя ловило палтусов и каждый рыболов, вылавливая двух палтусов, одного отдавал вождю; когда гарпунщики отправлялись охотиться на выдр, две вы­дры из четырех отдавались вождю. Все делилось пополам между племенем и вождем...“[22]

Интересно далее описание случая отказа от дачи поло­вины вождю. „Однажды все поехали ловить палтусов и вече­ром вернулись. Тогда один человек не дал вождю ни одной рыбы. Это вождя крайне рассердило. Утром он взял свой каменный топор, пошел на берег в северный конец деревни и разбил прекрасные челноки предков Коскимо. Он был убит своим зятем и стал вождем в подземном поселке мертвых".[23]

В одной из легенд цимшиян читаем: „В те времена люди каждого племени имели обычай ловить лосося один-два дня для вождя. Женщины же несколько дней собирали ягоды для жены вождя."[24] Все эти приношения и отработки можно рас­сматривать только как известную дань за пользование родо­выми угодиями.