Определенное разграничение знаний

Нам кажется, что, ознакомившись с положительными, и отрицательными образами ученых нагуа, лучше всего закончить эту главу о доказательстве существования философского знания нагуа приведением еще одного по­следнего текста, здесь впервые полностью переведенного на испанский язык. Его ценность состоит в том, что на­ряду со священниками в нем упоминается о существова­нии ученых и определяются различного рода занятия каждой из этих двух групп. Другими словами, в нем ясно указывается на то, что нагуа понимали, что наряду со знанием исключительно религиозного характера, существовало другое знание — плод наблюдений, расчетов и размышлений сугубо рационального характера, кото­рые, несмотря на возможную связь с религиозной практикой и ритуалами, сами по себе были занятиями дру­гого рода.

Результатом таких размышлений и явились про­блемы, открытые учеными нагуа и изложенные в начале данной главы; они выражают их сомнения относительно смысла жизни, потусторонности. То, что это уже не ре­лигиозное знание, доказывает сам факт сомнения: свя­щенник как таковой верит. Он может систематизировать и исследовать свои верования, но он никогда не при­знает проблематичным то, что устанавливает его рели­гия. Поэтому можно утверждать, что хотя тламатиниме принадлежали к сословию священников, в качестве ис­следователей они представляли собой нечто большее, чем священники.

Текст, который вскрывает это разграничение знаний и занятий, содержится в книге «Бесед двенадцати». По­скольку при рассмотрении источников мы уже изучили вопрос о происхождении и историческом значении этой работы, перейдем непосредственно к материалу[131]. Мы встречаем здесь монахов, пытающихся внушить хрис­тианскую доктрину группе знатных господ в только что завоеванном Теночтитлане. Наставления перемешаны здесь с осуждением древних индейских верований. Ин­дейцы молчаливо слушают. И лишь тогда, когда монахи заканчивают свои наставления, происходит неожидан­ное. Поднимается один из знатных индейцев и «со всей вежливостью и учтивостью» высказывает свое огорчение тем, что обычаи и верования, «столь почитаемые их дедушками и бабушками», подвергаются таким нападкам, и, признав, что он не ученый человек, тут же утвер­ждает, что у него были учителя, среди которых он пере­числяет различного рода священников, астрономов и ученых, которые, по его мнению, могли бы хорошо отве­тить на то, что говорили монахи:

«1. — Но, господа наши (говорит),

2. — имеются такие, кто нас ведет,

3. — кто правит нами, кто несет нас на своих пле­чах,

4. — согласно тому, как должны быть почитаемы наши боги.

5. — слугами которых мы являемся, подобно крылу и хвосту,

6. — кто осуществляет дары, кто сжигает ладан,

7. — и те, которые называются Кекетцалкоа.

8. — Знающие речи,

9. — это их обязанность,

10. — они днем и ночью заняты тем,

11. — что ставят чашу

12. — своего подношения,

13. — de las espinas para sangrarse.

14. — Те, кто видит, те, кто заняты наблюдением

15. — за течением и упорядоченным ходом неба

16. — и как длится ночь.

17. — Те, кто смотрит (читая), те, кто рассказывают (или излагают то, что читают).

18. — Те, кто с шумом переворачивают страницы ко­дексов.

19. — Те, кому принадлежат черные и красные чер­нила (знание) и нарисованное,

20. — они нас ведут, руководят нами, указывают нам путь.

21.— Кто указывает, как протекает год,

22. — как следует своим путем порядок судеб и дней и каждого из вейнтенас (месяцев).

23. Этим они занимаются, им полагается говорить о богах»[132].

Комментарии к тексту

2—7. «...имеются такие, кто нас ведет, кто правит нами, кто несет нас на своих плечах, согласно тому, как должны быть почитаемы наши боги, слугами которых мы являемся, подобно крылу и хвосту, кто осуществляет дары, кто сжигает ладан, и те, которые называются Кекетцалкоа».

В «Мадридском кодексе Академии» лист 119 r и да­лее, после изложения мысли об ученых, упоминаются более 30 разных групп священников. В тексте «Бесед» краткое перечисление священников заканчивается упо­минанием Кекетцалкоа (первосвященника). Сам Саагун в ряде случаев ясно показывает, что титул Кетцалкоатл давался верховным жрецам, или первосвященникам; так, рассказывая об одном из них, обратившемся с речью к новому королю, он говорит: «Оратор, который произносил эту речь, был одним из священников, очень сведущим и большим оратором, одним из трех верхов­ных жрецов, который, как было сказано в другом месте, назывался Кетцалкоатл»[133].

8. «Знающие речи».

Тлатолматиниме, его дословное значение — «ученые слова». Здесь, без сомнения, речь идет также о священ­никах, так как дальше указывается на некоторые основ­ные занятия этих знатоков речей.

14—15. «Те, кто видит, те, кто заняты наблюдением за течением и упорядоченным ходом неба...»

Ин иотлатокилиц ин инематакачолиц ин илгуикатл (течение и упорядоченный ход неба). Эти слова имеют богатое идеологическое содержание, поэтому мы дадим им краткий анализ. Слово и-о-тлатокилиц состоит из приставки и- (его...), относящейся к илгуикатл (небо), корня о- от слова отли (дорога) и, наконец, тлатоки-лицтли (бег), существительного от глагола тлатокилиа (бегать). Соединив эти элементы, можно получить бо­лее точный перевод и-о-тлатокилиц (бегание по дороге неба), то есть путь светил, которые идут своей дорогой. Другое слово инематакачолиц образовано из той же приставки и- (его...), также относящейся к небу, из не-, другой неопределенно-личной приставки (некоторые); из ма-, корень маитл (рука), така (класть, вставлять) и чолиц(тли), существительного от глагола чолоа (убе­гать). Соединив эти элементы, слово и-не-ма-така-чолиц можно перевести так: «класть руку на бегство неба», то есть он измеряет своей рукой убегание или путь светил. Идея о том, что астрономы нагуа не только наблюдали, но также и измеряли, находит двойное доказательство в календаре, который предполагает строгие математиче­ские расчеты, а также в более ясном факте, что маитл (рука) была у них одной из мер.

17—19. «Те, кто смотрят (читая), те, кто рассказы­вают (или излагают то, что читают). Те, кто с шумом переворачивают страницы кодексов. Те, кому принадле­жат черные и красные чернила (знания) и нарисован­ное...»

Здесь упоминается другое основное занятие тламатиниме (ученых нагуа): читают и комментируют содержа­щееся в кодексах учение. С изумительной живостью и реализмом они показаны «шумно переворачивающи­ми страницы кодексов», что было неизбежно, так как изображенные на длинных листах бумаги, сделан­ных из сухой и твердой коры амате (ficus petiolaris), кодексы, развертываясь, производили характерный звук.

21—22. «Кто указывает, как протекает год, как сле­дует своим путем порядок судеб и дней и каждого из вейнтенас (месяцев)».

Это знатоки календарей: Тоналпогуалли, или порядок судеб, гадательный календарь, посредством которого чи­тались с рождения и до смерти судьбы, влиявшие на жизнь людей и на развитие мира, и Хиупогуалли, или порядок годов, составленных из 18 вейнтенас, к которым они добавляли еще 5 дней — роковые немонтеми, — что­бы составить солнечный год из 365 дней. Так как эти календари требовали сложных математических расчетов, строгой точности и универсальности, то можно с полным основанием утверждать, что употребление их предста­вляло собой нечто подобное науке.

Приведенное здесь описание тламатиниме (ученых нагуа) обладает заметным сходством с описанием, дан­ным индейскими информаторами Саагуна: в том и дру­гом случае говорится, что они владеют кодексами и ин­терпретируют их, хранят черные и красные чернила, ин тлилли ин тлапалли, — нагуатлское идиоматическое вы­ражение, которое, как мы уже видели, означает письмен­ность и знание. Здесь ученый также выступает как проводник, как человек, который показывает дорогу осталь­ным: почти идентичные выражения мы находим в ранее приведенном тексте. Столь интересное совпадение не является ни предвзятым, ни искусственным, а лишний раз свидетельствует о существовании у нагуа подлинных ученых (тламатиниме).

Более того, ясно проводимое различие между свя­щенниками (строки 2—13) и учеными-астрономами, об­ладателями кодексов и знаний, знатоками календаря и хронологии (строки 14—23), подтверждает ранее выска­занную мысль: как индейцы — информаторы Саагуна, так и те, кто отвечал двенадцати монахам, сознавали, что, кроме простого знания об их богах и ритуалах, су­ществовало нечто другое.

Были люди, способные находить проблемы в том «лишь на время», что представляло собой все суще­ствующее «на земле»; в мимолетности жизни, которая уподобляется сну, в сущности самого человека, о дей­ствительном существовании которого — о его «стоять или не стоять на ногах» — очень мало известно и, наконец, в таинстве потусторонности, о которой не известно, имеется в ней или нет новое существование среди песен и цветов. С другой стороны, эти люди, способные услы­шать в себе голос проблемы, являются теми же самыми, кто составляет песни, в которых дается на них ответ; им принадлежат черные и красные чернила: письмен­ность и знание. Они пишут и читают свои кодексы, они учат истине, стараются, чтобы другие приобретали лицо; пытаются поставить перед ними зеркало, чтобы они были разумными и аккуратными. Но прежде всего они исследуют с неутомимой любознательностью. Они изли­вают свой свет на мир и на то, что существует в тлалтикпак, дерзко пытаются узнать также и про то, «что стоит над нами, область мертвых».

Более того, размышляя о самих себе как об ученых и обнаружив в себе непреодолимое желание исследовать и познать потусторонность — то, что стоит над челове­ком,— они, без сомнения, сформулировали в символи­ческой форме то, что можно было назвать нагуаской версией «рождаться обреченным философствовать», о ко­торой говорил д-р Хосе Гаос:

1. «Говорят, что для того, чтобы родиться (тлама-тини), он четыре раза исчезал из материнской утробы, как будто мать уже не была беременной, и лишь затем появлялся.

2. После того как он уже стал подростком, выяви­лись и его способности и поведение.

3. Считалось, что он знает царство мертвых (Миктлан-матини) и знает небо (Илгуикак-матини)»[134].

Именно этих «предназначенных знать» — тламати­ниме, что на языке нагуатл значит знающие что-то: небо и область мертвых, — Саагун назвал философами, сравнив их с греческими учеными. Со своей стороны мы полагаем, что он сделал это на основе исторической до­стоверности. Представленные нагуатлские тексты — един­ственные, которые можно было привести, — являются нашим доказательством. Читателю предстоит оценить их с учетом сказанного в главе об источниках, чтобы со­здать свой критерий в этом вопросе.

Познакомившись с историческим образом тламатини (философа нагуа), в последующих главах мы перейдем, всегда опираясь на тексты, к прямому изучению их идей и доктрин. Мы не хотим скрывать того факта, что за исключением Нецагуалкойотла, Текайегуатцина, Тлакаэлеля и какого-нибудь другого ученого правителя или поэта, мы почти ничего не можем сказать относительно имени и биографии тех мыслителей, идеи которых бу­дут подвергнуты исследованию.

Этому факту можно дать двоякое объяснение. С од­ной стороны, в основном распространителями философ­ских учений нагуа были не сами ученые, а лишь про­шедшие различные школы Калмекак, которые, получив богатое духовное наследство, как правило, забывали упомянуть имена своих учителей. С другой стороны, за­слугу в создании философии нагуа следует приписать не отдельным мыслителям, как мы это можем сделать в отношении индийской философии, содержащейся в упа-нишадах, а скорее всего древним философским школам мудрецов. Нельзя к объединениям ученых других вре­мен и стран, обладающих большим общественным ха­рактером, подходить легкомысленно с меркой индиви­дуалистского критерия современной западной культуры. Итак, следует считать, что происхождение философии в мире нагуа начиная со времен толтеков обязано нескольким поколениям ученых, которые в самом древ­нем предании известны как те, кто

с собой несут черные и красные чернила, кодексы и рисунки, мудрость (тламатилицтли). Все они с собой несут книги песен и музыку флейт[135].

По всей вероятности, эти ученые были теми, кто в не­запамятные времена создал чудесный символ нагуаской мудрости, олицетворенный в фигуре легендарного Кетцалкоатла.

Однако, хотя биографических данных о большин­стве тламатиниме и нет, все же нельзя сделать вывод, что они не знали как понятия, так и ценности человече­ской личности. Их мнения по этому вопросу, которые мы изложим при рассмотрении идей о человеке, решительно доказывают обратное. Даже уже цитированный текст, в котором описывается образ ученого, или «philosopho» нагуа, миссия которого — учить людей для того, чтобы «у них появлялось и развивалось лицо», а также — «ставить перед людьми зеркало» для того, чтобы, узнав себя, они становились разумными и акку­ратными[136], показывает, что тламатиниме были в значи­тельной степени заинтересованы в ликвидации человече­ского обезличивания, столь пластически выраженного ими как «отсутствие лица» у человека.

И если лицо, как уже было показано, а в дальней­шем еще будет и исследовано, представляет собой нагуаский символ личности, то ученые нагуа, исходя из дина­мической точки зрения, дополняют это понятие вырази­тельным упоминанием о сердце — источнике желаний, которое в соответствии с идеями, выраженными в том же тексте, «должно быть гуманизировано» тламатини, кото­рый придает, таким образом, истинно человеческий характер своей миссии формирования людей в Калмекак и Телпочкалли.

---

[131] Как уже указывалось во «Введении», книга «Беседы две­надцати» интересна главным образом тем, что в ней содержится открытый спор ученых нагуа, защищающих свое миропонимание перед опровержениями монахов. В дальнейшем мы также исполь­зуем эту работу для изучения нагуаской концепции божества.

[132] «Colloquies у Doctrina Christiana... (Sterbende Getter und Christliche Heilsbotschaft)», Ed. W. Lehmann, Stuttgart, 1949, p. 96—97 (np. I, 10). В начале III главы настоящей работы, где излагается идея нагуа о божестве, мы полностью приводим ответ ученых монахам в главном споре, который имел место между ними.

[133] Sahagún Fray Bernardino de, ibid., t. I, p. 498.

[134] Тексты информаторов Саагуна: «Códice Matritense del Palaco, en ed. facsimilar de Paso y Troncóse», vol. VI, fol. 126; (np. I, 11). См. также Garibay K. Angel M^a., «Paralipomenos de Sahagún» в «Tlalocan», vol. II, p. 167, откуда мы взяли перевод цитированного текста.

[135] «Textos de los informantes de Sahagún», Códice Matritense de la Academia (ed. facs. del Paso), vol. VIII, fol. 192 (пр. I, I2). Этот же текст цитируется Селером в работе «Das Ende der Toltekenzeit» (в «Gesammelte Abhandlungen», B. IV, S. 352), где ука­зывается на то, что он взят из «Colee, de Mss. Mexicains» Нацио­нальной парижской библиотеки, № 46—58. Указанные документы образуют то, что Ботурини называет «Historia Tolteca-Chichimeca».

С целью выяснить расхождение в цитатах мы тщательно искали этот текст в факсимильном издании этих рукописей, сделанном Менгином (vol. I del «Corpus Codicum Americanorum Medii Aevi»), но не нашли. Кроме того, так как в нагуатлских текстах информа­торов Саагуна мы нашли два варианта этого текста, думаем, что при цитировании Селер просто ошибся, если, конечно, исключить; уважая мнение известного немецкого ученого, что цитированные строки попали в какой-нибудь из отделов «Рукописи 46—58» Национальной парижской библиотеки и не опубликованы в изда­нии Менгина. Господин Барлоу говорил д-ру Гарибаю, что, рас­смотрев упомянутые документы Национальной парижской библио­теки, он убедился, что, несмотря на свои достоинства, факсимиль­ное издание Менгина неполно. В таком случае мы имели бы здесь еще один пример того, насколько прочным было устное образование, получаемое индейцами, позволившее сохранить одинаковый текст в таких отдаленных областях, как те, из которых происходит «Толтеко-чичимекская история» (Текамачалко, Пуэбла), и сви­детельства информаторов Саагуна (Тепепулько, Тецкоко и Мехико).

[136] См. полный текст, приведенный в этой же главе, где упо­минаются основные «гуманистические» особенности тламатини.