Святые не оставляют бедных грешников

 -Ну, донья Элота, твоя имилья уже может хо­дить, — сказала шепелявая старуха, перевязывая раны Вайры, и с довольной улыбкой добавила: — Через несколько дней я смогу уйти...

Глаза доньи Элоты посветлели. Целые две недели, пока болела Вайра, она хозяйничала одна, все большие и мелкие домашние дела лежали на ней. Раньше на заботы по дому ей с избытком хватало и сил и времени. Теперь же все было иначе. Болели неутомимые когда-то ноги, появились боли в пояснице, стоило донье Элоте порабо­тать немного или поднять что-нибудь тяжелое, и она с трудом переводила дыхание.

- Стара я стала, — повторяла она постоянно. — Без Вайры я, как без рук...

Лишь во время болезни Вайры она поняла, как много успевала делать маленькая служанка. Выносливая де­вочка справлялась с работами по дому. Элота только ко­мандовала: «сделай то», «сделай это», да еще прикрики­вала на служанку, считая, что та делает все не так. Да, донья Элота убедилась, что Вайра была незаменима. Если Вайра уйдет, хозяйство очень пострадает. Искать другую служанку и учить ее чола уже была не в силах. Слишком трудно перевоспитывать ленивых и неблагодар­ных девчонок кечуа. И донья Элота пришла к выводу, что надо во что бы то ни стало сохранить Вайру. Дерзкая индианка получила по заслугам, это научит ее бояться хозяйку. А сейчас необходимо-сдерживать себя и пока отказаться от палки. Пожалуй, и кормить ее надо немного получше. Недаром говорится: когда желудок сыт, а сердце спокойно, дурные мысли в голову не идут. Донья Элота твердо решила быть с Вайрой поласковее и не за­ставлять ее работать, пока заживут раны.

 -Можешь лежать, но можешь и встать, делай как хочешь, — примирительным тоном сказала она, выходя из кухни, где две недели старая знахарка лечила Вайру.

Вайра сгорала от нетерпения: уж скорей бы начать ходить. Ей надоели и низкий покрытый сажей потолок, нависший над ее постелью, и мрачные грязные стены. Она чувствовала себя счастливой оттого, что может наконец стоять на земле, выйти во двор, полный солнечного света. Вайра встала. Сделала шаг, другой, и ей захотелось бе­гать, плясать, резвиться. Ах, если бы здесь был кто-ни­будь из мальчишек, с которыми она играла в горах! Они бы пошалили, побегали. Вайра, осторожно ступая, про­шлась по терассе, вышла во двор. Все казалось ей новым, словно она никогда не видела ни кирпичей, из которых сложен дом, ни каменной ограды, даже солнце светило по-иному. Появился дон Энкарно и с отеческой нежностью обнял ее за плечи.

— Татай ячан, как ты нас испугала, — мягко упрек­нул он Вайру. — Служанка не должна бегать от хозяев. Сама видишь, что получилось...

Потом из церкви вернулся священник. Лицо его было торжественным, он улыбался своей снисходительной улыбкой, а глаза его светились чем-то новым, нежным и таинственным. Он крепко, гораздо крепче дона Энкарно, обнял Вайру и ласково проговорил:

- Нельзя так себя вести, дочь моя. Такие поступки гневят господа.

Он повел ее в свою комнату и усадил на стул. Вайра смутилась, она привыкла, как все индианки, устраи­ваться на полу.

- Сиди на стуле,— сказал тата священник. — У тебя ноги болят...

Вайра повиновалась. Она посмотрела по сторонам и готова была поклясться, что первый раз попала в ком­нату падресито. Вдоль стен стояли стулья, в углу — пись­менный стол, на котором возвышалось распятие. Комната была перегорожена ширмой, расшитой летающими анге­лочками, а за ней виднелась кровать, накрытая белоснеж­ным покрывалом.

Усадив Вайру, тата священник заговорил. Он говорил бесконечно долго, а Вайра умирала от скуки. Уж лучше бы она осталась на кухне, чем слушать, как падресито своим нудным голосом взывает к ее совести. А тут еще раны разболелись. Сначала боль была едва заметкой, но постепенно усиливалась и наконец стала невыносимой. Потом Вайра увидела, как на повязках показались пят­нышки крови. Вайра заплакала. Тата священник, уверен­ный, что это слезы раскаяния, повысил голос и удвоил свое красноречие. Но каково было его разочарование, когда Вайра взмолилась:

- Падресито, я не могу больше! Ноги болят!..

- Если болят, иди, дочь моя. Иди, отдыхай...

Несмотря на заверения лечившей ее старухи, Вайра выздоровела не сразу. Раны то затягивалась, то снова открывались и начинали гноиться. Малейшее прикоснове­ние причиняло нестерпимые страдания. Донья Элота ста­рательно ухаживала за Вайрой, промывала раны и бин­товала их, хотя в минуту раздражения говорила, что девчонка поправляется медленно из-за «дурной крови». Терпеливо сделав перевязку, она вдруг махала рукой и заявляла:

- В конце концов, какое мне дело! Пусть хоть сгниет! Лентяйка проклятая! Мне и так. уже встали в ко­пеечку ее болячки!

Меж тем вездесущая молва не дремала. Ее всеслышащие уши улавливали каждое слово, произносимое в доме священника, ее всевидящие глаза, казалось, видели сквозь стены. По селению бродили пренеприятнейшие слухи. Говорили, что донья Элота истязает свою слу­жанку, как истязали пленников в старину, что она заста­вила Вайру съесть полное ведро экскрементов и выпить горшок мочи с учу чира. Рассказывали, что она била слу­жанку, пока та не потеряла сознания, а потом поджари­вала на жаровне, как святого Лоренцо. Людская молва не скупилась на подробности. Мучения Вайры рисовались в самых черных красках. Каждый рассказчик не просто передавал слышанное, а творил, создавал, поэтому донья Элота превратилась постепенно в жестокого палача, превзошедшего по своей свирепости палачей из самых мрачных легенд. Не пощадили заодно и дона Энкарно, и псаломщика, и певчих, как прямых соучастников доньи Элоты. Даже неприкосновенность духовного сана не оста­новила некоторых.

Когда слухи дошли до хозяев Вайры, те были пора­жены ими, как громом среди ясного неба. Донья Элота упала в обморок настолько глубокий, что в ее спальню сбежались соседи, пожелавшие присутствовать при по­следних минутах чолы. Дон Энкарно метался по своей комнате, как хищный зверь в клетке, а падресито заперся и появился в церкви лишь несколько дней спустя, в во­скресенье, с тщательно подготовленной проповедью, ко­торая вызвала сенсацию. В селении долго вспоминали об этой речи, полной величия, красоты и справедливости. Никогда еще священник не был столь красноречив, ни­когда не говорил так проникновенно. Этой проповедью он вернул себе не одно сердце.

- А мне-то нарассказали, — возмущался один.

- Как люди любят преувеличивать! — подхватывал другой.

- Я никогда не верил этой клевете, — утверждал третий.

Так священник задушил порочившую его болтовню, а если это и не удалось до конца, то теперь охотники до сплетен наверняка призадумаются, прежде чем неуважи­тельно отзываться о почтенном семействе.

Но, к сожалению, на ногах у Вайры, повыше щиколо­ток, остались весьма заметные шрамы — следы пыток. Здесь и знаменитая проповедь не помогла — люди ахнули, когда Вайра в первый раз вышла на улицу. Да она и не скрывала правды, если ее спрашивали, что с ней случи­лось. Она часто плакала, когда оставалась одна на кухне, смотрела на ожоги и осторожно трогала их.

- Они выжгли на мне тавро, как на скотине,— говорила она себе, — чтобы я не убежала…

Слезы лились из ее глаз, слезы бессилия...

А жизнь шла своим чередом. В доме появилась новая невеста, опять отпраздновали свадьбу. Потом другая не­веста, и еще одна свадьба. Иногда на свадьбу являлся коррехидор. Вайра видела, как он входил в дом, радостно потирая руки. Он запросто держался с доном Энкарно и весьма переменно с доньей Элотой. Хозяева принимали его очень любезно, дон Энкарно даже заискивал. Корре­хидор проходил в чичерию, бросал пачку денег в передник чолы и начинал хлестать чичу. Он требовал, чтобы другие от него не отставали, что вполне устраивало дона Энкарно.

Однажды, во время очередной попойки, коррехидор опять стал приставать к донье Элоте, чтобы она с ним чокнулась, но та сопротивлялась. Заметив недовольство на лице важного гостя, муж тоже принялся ее уговари­вать. Донье Элоте не оставалось ничего другого, как вы­пить. Однако что-то тревожило чолу, она подозвала Вайру и прошептала:

- Не отходи от меня ни на шаг, пока не уйдет дон Седесиас.

Но коррехидор заметил, что Вайра клюет носом, и приказал:

- Иди-ка спать, девушка, у тебя глаза слипаются.

Вайра послушалась. Коррехидора боялись все индейцы.

Она отправилась в кухню, но сон пропал, как только де­вочка перешагнула порог. Мысль о побеге не шла у нее из головы. «Сегодня они опять напьются, я не могу упускать такого случая...» — думала Вайра. Она вспо­мнила, что у нее совсем нет денег. Вспомнила и то, что те­перь на двери корраля хозяева каждый вечер вешают за­мок. Ну и что, пускай! Там будет видно... Она отправи­лась посмотреть, что делается в чичерии. В комнате таты священника было тихо, но из чичерии доносились голоса. Надо набраться терпения и ждать. Вайра забилась в са­мый темный угол. Ноги сильно болели. От укусов блох неприятно чесалось тело. Но Вайра не шевелилась. - Из своего угла она видела, как коррехидор тащил заснув­шего дона Энкарно в постель. Потом он вернулся к донье Элоте. Когда коррехидор наконец ушел, Вайра реши­тельно открыла дверь спальни. Донья Элота громко хра­пела. Вязаная сумка, полная денег, висела на поясе вместе со связкой ключей. Вайра отвязала ключи и от­крыла сундук. Она увидела много бумажных денег и целую кучу медяков, взяла пачку кредиток, обклеенных бумажкой, закрыла сундук, но ключ из замка не вынула и погасила свечу.

Во дворе, рядом с корралем, у стены, что напротив кухни, были сложены дрова. Вайра легко взобралась по ним на стену, прошла до того места, где спускалась про­шлый раз, и спрыгнула на пустырь. Почти не колеблясь, она направилась по дороге, ведущей в самое отдаленное селение долины. Теплая ночь ласково приняла ее в свои объятия. Где-то поблизости квакали в болоте лягушки. Доносился глухой лай собак. Вокруг стояла спокойная ободряющая тишина. Вайра шла ровным быстрым ша­гом, обдумывая, как быть дальше. Она понимала, что оставаться даже в дальнем селении было опасно. Хо- злйка или псаломщик непременно найдут ее. Надо уходить как можно дальше, надо вообще уйти из долины, уйти туда; где никто не станет ее искать. На душе у Вайры было легко и весело. Ей казалось, что она может идти очень долго, несколько суток подряд, пока не окажется в незнакомых местах. Она поклялась, что никогда не вер­нется в селение, где ее продали в раоство. И вдруг Вайре вспомнилась мать, родная хижина, братишка и сестренки, всегда голодные. Больше она их не увидит. У Вайры выступили слезы. Как бы она хотела отдать матери хотя бы половину тех денег, которые у нее были. Но это не­возможно. Вайра плакала и ласково и грустно разгова­ривала с матерью, будто та могла ее услышать.

Девочка благополучно достигла ручья, который про­текал на краю незнакомого селения. Во дворах, возве­щая приближение рассвета, пели петухи. Вайра заторо­пилась. Она вошла в селение и начала плутать по изви­листым улицам, не зная, куда они ведут и куда ей направиться. Вайра испугалась, что не найдет дорогу, по которой можно выбраться из селения. Ее опасения опра­вдались. Побродив по улицам, она очутилась у ручья, как раз в том месте, откуда вошла в селение. Улицы за­полнились предрассветным туманом. Вайра почувствова­ла, что страшно устала, и решила отдохнуть. Она спусти­лась в овраг и едва прилегла на песок, как сейчас же заснула крепким, спокойным сном.

Проснувшись от ярких солнечных лучей, бивших ей прямо в лицо, Вайра не сразу сообразила, где находится. Ее опять охватил страх. Она не узнавала оврага, все во­круг было ей незнакомо. Но, осмотревшись, она вспомнила, что произошло, и засмеялась. Вот дурочка! Она ведь заснула в овраге у реки, куда спряталась, когда стало светать. А теперь солнце уже высоко и греет так, что на лице выступили капельки пота. Во рту пересохло, и хотелось есть. Надо укрыться в тени, попить и подумать о хлебе. Денег у нее хватит: целая пачка кредиток, можно сказать, пачка обещаний и надежд, уместившаяся в маленькой сумке. Приятно было ощущать, как лег­кая сумка, таившая в себе такое богатство, билась о ко­лени, пока Вайра ходила по улицам в поисках пекарни. И дома, и люди, и даже воздух и солнце были какими-то странными, непривычными. И чувствовала себя Вайра тоже необычно: взрослее и выше ростом. Через открытую дверь какого-то дома она увидела корзину с булками, стоявшую на столе. Вайра смело постучала и, когда на стук никто не отозвался, крикнула:

- Пожалуйста, продайте мне хлеба.

На ее голос в дверях появилась пожилая чола, с на­половину очищенной картофелиной в одной руке и узким кухонным ножом в другой. Приветливо посмотрев на Вайру, чола сказала:

- Входи, девушка. Вот хлеб, выбирай...

Что-то ласковое, почти материнское звучало в ее го­лосе. «Если бы моя хозяйка была такой, как эта добрая чола», — подумала Вайра, вынимая деньги, чтобы рас­платиться, и спросила:

- Вы не дадите мне воды?

Чола внимательно взглянула на девочку. Было еще совсем рано, люди только что встали. Кто же в такую рань просит воды? Вайра понимала, как странна ее просьба, но ее мучила жажда. Однако чола не стала за­давать вопросов. Не сказав ни слова, она жестом при­гласила Вайру сесть на скамейку и подала кружку. Вода была из колодца, немного солоноватая, но что ж поде­лаешь, она ведь тоже утоляет жажду.

- Ты не похожа на здешнюю, — проговорила чола все так же ласково. — Ты не из нашего селения, но, сдается мне, ты хорошая девушка. Я пожила на этом свете и научилась узнавать людей. Мне стоит только взглянуть на человека. Расскажи-ка, откуда ты идешь?

У Вайры заранее был готов ответ, она назвала селе­ние, но не то, в котором жила.

- Зачем же ты пришла сюда?

- Я иду дальше. Сюда я зашла по пути.

- Смотрите, какая путешественница! Ходит одна, а ведь еще совсем девочка. Ну а куда же ты напра­вляешься?

Вайра назвала самое отдаленное селение долины и прибавила совершенно естественным тоном:

- Там у меня живут мать, братишка и сестренки. Отец давно умер...

Но чола оказалась не только доброй, но и весьма про­ницательной. Она так ставила вопросы, что солгать было невозможно, а ее теплый материнский взгляд вызывал на окровеннослъ. Поэтому, когда она спросила: «Расскажи-ка мне правду, что с тобой случи­лось?» — Вайра не смогла ни промолчать, ни выдумать небылицу.

Чола умела слушать, и не только слушать, но и пони­мать. Она выслушала Вайру так внимательно, словно та была ее дочерью, а не девчонкой, которая несколько минут назад впервые переступила порог ее дома. Потом чола кое-что рассказала о себе. Она была вдовой, детей у нее не было. Зато у нее был собственный домик, она торговала хлебом и чичей, но варить ее не умела и на­нимала для этого женщину. Она очень нуждалась в по­мощнице.

- У меня ты будешь не служанкой, а помощницей, — убеждала она Вайру.

Но Вайра и не думала отказываться. Она чувствовала себя в доме чолы, как в родной хижине.

Они приготовили завтрак и поели за одним столом. Чолу звали Альтаграсия, но для соседей она была Са­стрепанчу. Это прозвище объясняется профессией ее отца, который был портным [77].

Вайра быстро обжилась у Састрепанчу. За несколько дней она так переменилась, что сама себя не узнавала. Вайра была счастлива, как никогда в жизни; временами она спрашивала себя, не сон ли это. Она не могла сдер­живать своего счастья, и оно переливалось через край, как вода переливается через края наполненного сосуда. Привыкшая к грубостям и издевкам своих прежних хо­зяев, она не смела поверить, что ей повезло, что она встретила чолу, которая ни разу не выругалась и на лице которой ни разу не появилось и тени раздражения или насмешки. Если бы Састрепанчу накричала на нее или замахнулась, Вайра приняла бы это как должное. Она бы только подумала: «Совсем, как донья Элота» или: «Все хозяйки одинаковые». Но Састрепанчу оказалась не такой, как донья Элота. Она всегда была добра и держа­лась с Вайрой, как старшая подруга, как Анакила. Она вообще не умела приказывать и сидеть сложа руки, пока другие выполняют приказание. Если надо было что-ни­будь сделать, она говорила: «Давай сделаем это...» или: «Вайра, помоги мне, пожалуйста».

И Вайра принималась за работу с радостью и вооду­шевлением. Ее даже огорчало, что Састрепанчу тоже ра­ботает. Иной раз она не выдерживала:

- Не надо. Я одна справлюсь.

Састрепанчу также была в восторге от своей юной помощницы и любовалась ее старательностью и рвением. Она заметила, что Вайра берется за работу сразу, не откладывая дела в долгий ящик; девочка никогда не го­ворила «сейчас», или «одну минуточку», или «будет сде­лано», как любила говорить племянница Састрепанчу, жившая у нее некоторое время. В этом доме все было по-иному. Здесь Вайра не спала на полу; в первую же ночь Састрепанчу постелила ей кровать, положила чистые шкуры, еще пахнувшие милым запахом овец, и накрыла их двумя домоткаными покрывалами, а с утра села шить новую рубашку для Вайры, потому что старая была совсем грязная и кишела вшами. Волосы Вайры были еще грязнее рубашки: девочка никогда их не мыла и не расчесывала. Састрепанчу пришла в ужас, когда увидела голову Вайры, и спросила, давно ли она в последний раз причесывалась. Вайра ответила:

- Не помню. Давно. Все некогда было.

- А по вечерам?

- Мне свечу не давали. Я и постель стелила при свете очага...

Донья Альтаграсия только вздохнула и заговорила о другом. После мытья Вайра обновила только что сшитую рубашку. Она не помнила, когда в последний раз меняла белье. Наверно, еще до смерти отца... Вайре всегда приходилось ждать, пока донья Элота не износит рубашку и не отдаст ей.

- Надо тебе юбку сшить, а то твоя не выдер­жит и одной стирки, — заметила как-то донья Альта­грасия.

Юбки Вайры, кроме той, в которой она впервые по­явилась в доме хозяев, прошли тот же славный путь, что и рубашки. Стирать их было невозможно, они и так держались еле-еле, а попав в воду, тотчас же развалились бы. Вайра, получив новую рубашку, хо­тела заплатить за нее, но Састрепанчу денег не взяла.

- Побереги их, — сказала она, может быть, они тебе еще пригодятся.

Через несколько дней чола отправилась купить мате­рии на юбку. Но возвратилась поздно и с пустыми ру­ками.

- Не везет нам с тобой, — проговорила она, смахи­вая слезы. — Опять я останусь одна. Тебе придется вер­нуться...

Донья Альтаграсия рассказала, как один из служащих субпрефекта встретил ее на улице и пригласил к своему начальнику. Тот немедленно принял ее и сказал, что по­лучена телеграмма о бегстве индейской девушки и что ему известно, кто ее прячет. Субпрефект потребовал, чтобы донья Альтаграсия сама привела к нему Вайру. Он был неумолим и в случае невыполнения приказа гро­зил наказанием.

- Как нам было хорошо вместе, — плача, говорила добрая Састрепанчу. — Подумать страшно, что с тобой сделают твои проклятые хозяева!

Вайра дрожала все телом, когда предстала перед суб­префектом, но он ограничился тем, что отобрал у нее деньги, все, до последнего реала, и посадил в подвал. Там уже сидело несколько мужчин и женщин, они тоже были индейцами. Прощаясь с доньей Альтаграсией, Вайра выплакала все слезы и теперь сидела, прислонив­шись к стене подвала, с сухими глазами, ни на кого не глядя и не отвечая на расспросы. Утром за ней явился пономарь. Ехидная усмешка кривила его губы. Вайра по­следовала за ним, упорна не отрывая взгляда от земли, го­товая к тому, что ей на спину снова положат камень. У ворот их ждал осел с грязной попоной вместо седла. Верхом на осле за спиной своего конвойного въехала Вайра в хозяйский двор, низко опустив голову и ссутулясь от горя и отчаяния. Донья Элота стояла на пороге с плетью в руках. Глаза ее, как всегда, сверкали злобой, Вайра похолодела, ее трясла нервная дрожь. «Будет еще хуже, чем тогда...» — промелькнуло в голове бедной де­вочки. Но донья Элота не торопилась.

- Где деньги? — спросила она у пономаря.

- Их и след простыл, донья Элота, — отвечал тот.— Сеньор субпрефект сказал, что девчонку в его присут­ствии обыскали с ног до головы и ничего не нашли.

- У-у! Супайпа вачаскан!.. Суа явар!.. [78] — завопила хозяйка, темнея, словно туча, из которой вот-вот ударит молния, и бич змеей извивался в ее руке, — негодная, где деньги?..

- Какие деньги, мамитай? — едва пролепетала де­вочка непослушным языком, но постаралась придать своему голосу самое искреннее удивление. — Татай ячан, мама Белай ячан, тата Токой ячан... Я не видела никаких денег, мамитай...

Донья Элота, еле сдерживая ярость, объяснила, что в ту ночь, когда она опять убежала, из сундука пропали деньги. Ясно, кто их украл. На что же тогда она жила целую неделю, и откуда у нее совсем новая рубаха? Вайра, видя, что хозяйка пока не пускает плеть в ход, овладела собой и защищалась невинным голоском, спо­собным убедить даже самых недоверчивых. Никаких де­нег она не брала. Эту неделю она прожила у Састре­панчу, которая кормила ее и сама сшила ей рубашку. Видно, небо послало ей эту добрую женщину. Она не только подарила рубашку, еще и юбку хотела сшить, но помешал субпрефект. У нее не было никаких денег, она и не думала о них. А если бы они ей понадобились, разве стала бы она запускать руку в хозяйский карман? Не брала она денег и не возьмет, хоть с голоду умирать будет.

Донью Элоту, уже совсем поверившую Вайре, вдруг осенило. Она вспомнила о святом Антонии. Среди свя­тых не было более надежного сыщика. Когда случалась кража, стоило хорошенько помолиться и он указывал вора. В комнате доньи Элоты стояла небольшая гипсо­вая фигурка святого Антония, но у соседки была воско­вая статуэтка покрупней. Да, святой Антоний не подве­дет... Вайра сама вызвалась сбегать к соседке. Девочка почти успокоилась. Плеть висела на стене в комнате дона Энкарно, костра во дворе не раскладывали, и ночной горшок стоял на месте. А вдруг святой укажет на нее?..

Держа обеими руками святого с завязанными глазами, Вайра, пока шла по улице, страстно молилась ему, обе­щая поставить свечку, когда у нее опять будут деньги, Вот святой установлен на тот самый сундук, откуда не­известный вор вытащил деньги, и по обе стороны заж­жены две толстые свечи. Донья Элота, стоя на коленях, обратилась к Антонию, уговаривая его найти вора, ибо похищенная сумма была не маленькой. Громким голосом перечислила чола кары небесные, которые обрушатся на преступника, если он не покается. Она повторяла их, пока отводила Вайру в чулан и запирала двери на замок.

Вайре было не по себе. Конечно, это лучше, чем ноч­ной горшок, или костер, или плеть, но все же в темной клетушке ей сделалось страшно. Ну а если святой ска­жет хозяйке правду? Что тогда делать? Со святым не поспоришь... Вайра пыталась найти успокоение в воспо­минаниях о прекрасных днях, которые провела в доме доньи Альтаграсии. «Она мне вторая мать,—думала Вайра. — Как только будет можно, вернусь к ней. Пусть она меня спрячет так, чтобы и субпрефект не на­шел...»

Обращение к помощи святого привело к непред­виденной развязке. Донье Элоте еще не наскучило ждать чуда, как вдруг в кухню, куда она удалилась, донеслись испуганные крики дона Энкарно. Когда она, вытирая на ходу руки, прибежала к себе в комнату, дон Энкарно, сокрушенно ворча и вздыхая, стоял на коленях перед сундуком. На сундуке, между двух оплывших свечей, вместо прекрасной статуи чудотворца виднелась боль­шая лужа воска. С громким плачем рухнула донья Элота на сундук, обхватив его своими могучими руками.

- О святой Антоний!.. Что ты наделал? Что ты на­делал? Господи! Он ведь чужой... Мне же придется пла­тить за него!.. Во сколько ты мне обойдешься, святой Ан­тоний?..

На вопли матери прибежал священник. Поняв, что случилось, он воздел руки к небу и застыл, тихо шепча молитвы. Может, в этом, странном исчезновении святого нужно видеть перст божий? С неприятным чувством пад­ресито удалился в свою комнату, где стал молиться с еще большим рвением.

Донья Элота решила, что Вайра не виновна, об этом, безусловно, говорило исчезновение святого. Но кто же тогда залез в сундук в тот злосчастный вечер? Только не саламандра... Во-первых, на сундуке лежала соль, во- вторых, в замкё остался ключ, а ключ саламандре не ну­жен, и, наконец, исчезли только бумажные деньги... Кто? Внрзапно в памяти доньи Элоты смутно всплыло доволь­ное лицо коррехидора... Он? После всего? Не может быть!..

Вскоре выяснилось, что результаты молитв падресито тоже благоприятны для Вайры.

- Я молился (это значило: «Я разговаривал с бо­гом»), и мне было открыто, что с имильей надо лучше обращаться.

- Татай ячан, Хесуекристай ячан!.. — выругался дон Энкарно. — Разве я ей не говорил! Спроси свою мать… Не говорил я тебе, Элота?.. Не говорил, что нельзя так бить девчонку, что ее надо лучше кормить и дать кое-что из одежды?..

Глаза доньи Элоты расширились и угрожающе сверк­нули, но она не знала, на кого обрушить свой гнев: на мужа или на сына.

- Ты не сердись, мама, — успокаивал ее падре­сито. — Если ты не послушаешься нас, имилья уйдет...

Страх потерять служанку уже давно не давал покоя чоле, она понимала, что надо уступить, но она не была бы доньей Элотой, если бы удержалась и не напала на сына.

- Так, так... Значит, теперь ты защищаешь имилью? По-твоему, мать обижает ее... Уж не хочешь ли ты соблазнить ее, как матерей Фансито и Хуанорсито?

Священник устремил на мать печальный, полный крот­кого упрека взгляд. Он уже повернулся, чтобы уйти, но тоже не удержался:

- А зачем ты послала меня в семинарию? Зачем заставила всю жизнь носить сутану?..

- Вот оно что!.. Как будто ты не знаешь зачем?.. Тебе что, хуже живется, чем другим молодым чоло? Тебя меньше уважают?.. Неблагодарный!

Падресито быстро вышел и заперся в своей ком­нате.

С этого времени жизнь Вайры заметно изменилась. Плеть валялась под кроватью. Кормить ее стали лучше, ежедневно в полдень выдавали миску каши из маисовой муки, о которой она раньше и мечтать не смела. Совсем перестать ругаться донья Элота, конечно, не могла, но брань ее теперь не была такой грубой. Чола даже пере­шила для Вайры одну из своих поношенных, но еще вполне пригодных юбок и подарила (правда, самую ста­рую) мантилью. Упоенная собственной щедростью, она как-то пообещала:

- Будешь хорошо работать, куплю тебе туфли.

Но зато Вайра больше не спала на кухне. После ве­черней молитвы хозяйка собственноручно запирала её в чулан, и ночью, когда Вайра просыпалась, ей казалось, что ее зарыли в могилу, из которой никогда не выбраться. А днем, если ее посылали в селение, то она ходила только в сопровождении обоих мальчишек.

Вскоре падресито заявил, что Вайре пора принять первое причастие. Оно, само собой разумеется, будет бес­платным, учитывая ее бедность и происхождение. Впро­чем, индейцев падресито почти всегда исповедовал и причащал бесплатно, чтобы их не потянуло назад, к язы­ческим богам. Донья Элота, услышав о новой затее пад­ресито, по привычке поворчала немного, но возражать не стала. Она призналась, что сама давно подумывала об этом.

Когда однажды вечером тата священник заговорил с Вайрой о причастии, она почувствовала, что земля ухо­дит у нее из-под ног. Ей сразу все стало ясно. Никакими пытками им не удалось заставить ее признаться в краже денег, так они решили добиться этого на исповеди. При­частие — только предлог. В селении больше нет священ­ников, значит, исповедоваться придется хозяйскому сыну. Ему она будет вынуждена рассказать все, начиная с того, как похитила первый реал, и кончая последней кра­жей пачки кредиток... Перед причастием не солжешь, а солжешь—попадешь в ад... Однако Вайра сделала вид, что очень рада.

- Я всегда завидовала взрослым, падресито, ведь они исповедуются. Теперь и я смогу очистить душу. Я тоже приму причастие, должно быть, это очень приятно...

Священник, тронутый ее благочестием, произнес це­лую проповедь. Пока он бродил по нескончаемым лаби­ринтам красноречия, Вайра, казалось, слушала его, как зачарованная, и он, вдохновленный ее вниманием, не мог остановиться.

Подготовка к первому причастию велась долго и тща­тельно. Все необходимое для того, чтобы достойно по­дойти к таинству исповеди, падресито излагал в длинней­ших наставлениях, сдобренных глубокими иносказаниями и образными примерами. Каждый вечер Вайра плавала по волнам красноречия таты священника, подобно гони­мому ветром листику. Пока он говорил, единственным желанием Вайры было очистить свою душу от скверны. Она уже собиралась покаяться в совершенных ею кра­жах. Но по ночам, сидя под замком в чулане, девочка рассуждала по-иному. Если хозяева узнают от таты священника, что воровала она, они поймут, что прежние пытки были недостаточно суровы. Как же избежать новых мук? Выход один — не исповедоваться. Бежать до исповеди, бежать во что бы то ни стало. А как? Днем не убе­жишь, а на ночь ее запирают. Значит, надо вести себя так, чтобы перестали запирать. И в последние дни перед при­частием Вайра превратилась в послушную, примерную девочку. Открывая по утрам дверь чулана, донья Элота находила служанку уже одетой; стоя на коленях со сло­женными на груди руками, она творила молитву. Любую работу по дому она выполняла с таким усердием, что хо­зяйка не переставала удивляться. Приказания и замеча­ния она выслушивала молча, смиренно склонив голову. Хозяева были поражены. Что там ни говорите, но даже подготовка к святому, таинству облагораживает и просве­щает душу. Падресито гордился, когда до него доноси­лись восторженные речи родителей, восхищавшихся ре­зультатами проповедей:

- Татай ячан, другого такого священника поискать надо!

- Да что говорить — избранник божий!

Накануне исповеди Вайра совсем пала духом. Ее так бдительно охраняли, что не оставалось ни малейшей на­дежды на побег. В отчаянии она начала молиться, истово кланяясь, обещала святым свечи, обедни, палом­ничество.

- Мама Кармен, тата Токой, мама Белла, мама Суруми, смилуйтесь надо мной! Дайте мне убежать этой ночью! Затмите очи, свяжите руки, запутайте мысли моей хозяйки, чтобы она забыла сегодня запереть меня... Мама Белла, мама Суруми, тата Токой, мама Кармен, избавьте меня от исповеди, спасите меня от бича и огня!.. Во имя святых ран Христа не оставьте меня грешную!..

Очевидно, святые вняли мольбе Вайры. Прослушав последние наставления таты священника, она, как всегда, пошла в чулан и прилегла на постель. Однако донья Элота не появлялась. Вайра ждала, горя от нетерпения. Сердце ее громко стучало. Время шло, но в доме все было тихо. Спасибо вам, мама Кармен и тата-Токой, мама Суруми и мама Белла!.. Вайра, не дыша, выскольз­нула в коридор. Скорей, скорей. Вот и стена. Легкий шо­рох — и Вайра уже на другой стороне. К донье Альтаграсии идти было опасно, и Вайра пустилась по другой дороге. Денег она не взяла, но это не важно. Все равно тогда они мигом очутились в кармане субпрефекта. Те­перь она знает, что делать, как-нибудь не пропадет...

Над горами на востоке показался месяц. Он, как па­стух, присел на вершину, и Вайра остановилась и долго на него смотрела. Да, он похож на пастуха, а звезды — на отару овец. Бывало, Вайра вот так же сидела на горе, а овцы паслись вокруг нее. Тогда она не была такой серьезной и задумчивой, тогда она пела и смеялась, и все вокруг нее веселились, тогда она была маленькой и счастливой. А теперь она выросла... Вайра тихо, не сводя глаз с луны, присела у придорожной канавы. Уже давно в ее сердце не вспыхивала с такой силой тоска по про­шлому, по безвозвратно минувшему детству, давно не пронизывала ее душу такая нежная и теплая грусть.

Месяц между тем поднимался так стремительно, будто за ним кто-то гнался. Пугливые звезды исчезали в его свете, казалось, разбегались по небу, словно овцы, кото­рые кидались врассыпную, когда Вайра входила в гущу отары.

«Ну, пожалуй, пора идти», — подумала она и встала.

Вскоре она подошла к незнакомому селению, по обеим сторонам дороги темнели хижины. Где-то близко за­лаяла собака. Ей отозвалась другая, и вот по всему се­лению раздался сердитый лай. Ночью встреча с собаками не сулила ничего хорошего, а здесь их было полно. Чтобы они успокоились, Вайра опять присела у края до­роги, свесив ноги в канаву. Но собаки будто чуяли, что она испугалась, и не переставали лаять. Ей пришлось долго ждать, пока они замолчали, потом Вайра двину­лась в путь. Первые две хижины девочка миновала бла­гополучно, но приближаясь к третьей, заметила большую собаку, лежавшую на середине дороги. Вайра благора­зумно решила обойти ее и, углубившись в маисовое поле, сделала довольно большой крюк. Вскоре она опять очу­тилась на дороге и уже достигла окраины селе­ния, когда из-под ворот последней хижины со свирепым рычанием выскочила здоровенная овчарка и бросилась на нее. Вайра едва успела кинуть ей шаль. В то же мгно­вение она увидела, что сзади на нее несется еще одна со­бака. В отчаянии Вайра подбежала к большой иве, росшей по другую сторону канавы, и ловко взобралась  на дерево, однако она не чувствовала себя в полной безопасности, так как внизу лязгали зубы собак. Усев­шись среди ветвей, Вайра смотрела на своих пресле­дователей, которые, хрипло урча, носились у самого де­рева, задирая головы и отбрасывая землю задними но­гами.

Дверь крайней хижины открылась. На дорогу вышел индеец с тяжелой дубинкой в руке. Он свистнул собакам, огляделся по сторонам, но ничего подозрительного не заметил и ушел в хижину. Проводив его, собаки опять вернулись к иве. Вайра перетрусила и растерялась, ее мысли, как ночные бабочки, разлетались в разные сто­роны. Месяц поднялся еще выше, стало совсем светло. Собаки, как на привязи, кружили вокруг дерева. Надо было что-то предпринимать, иначе рассвет застанет ее на иве. Вайра принялась искать ветку потолще, чтобы вооружиться против собак. Она трогала ветки одну за другой, но напрасно; все они гнулись, и обломать их было невозможно. Наконец она нащупала сухую и потя­нула ее, но потеряла равновесие и с веткой в руках свалилась с дерева. Собаки испуганно отскочили, но сей­час же с громким лаем опять бросились на Вайру. Только палка, которой она размахивала, удерживала их на не­котором расстоянии. Медленно пятясь, девочка защища­лась, иногда переходя в наступление, пока противник, достигнув границ своего селения, не повернул назад. Од­нако Вайра не могла идти быстро: падая с дерева, она ушибла ногу.

Впрочем, до следующего селения было недалеко. На сером фоне горы Вайра хорошо различала черные пятна огородов около хижин. В это время Вайра услышала топот лошади, галопом скакавшей навстречу. Она не испугалась: если бы это была погоня, топот раздался бы сзади, кроме того, у хозяев не было лошади. Все же на всякий случай Вайра решила спрятаться. Но по обе стороны дороги шли недавно вспаханные поля, и укрыться можно было только в придорожной канаве. Вайра спрыгнула в канаву, но всадник, должно быть, увидел ее, так как лошадь с галопа перешла на рысь и вскоре остановилась. И вдруг над Вайрой раздался веселый голос пономаря, показавшийся ей голосом архангела, сзывающего грешников на страшный суд. Пономарь спрыгнул с лошади, и его сильная рука вытащила Вайру на дорогу. Холодный луч лунного света блеснул на шее девушки, как занесенный нож.

В том, что пономарь появился с другой стороны, да еще верхом, не было никакого колдовства. Донья Элота не заперла служанку в чулане, считая, что накануне прича­стия не следует так грубо с ней обращаться. Но беспокой­ство не оставляло дородную чолу, и она никак не могла заснуть. Что если имилья опять убежит? Когда же она услышала во дворе шорох, то вскочила с кровати и, накинув на голые плечи подол нижней юбки, в которой спала, отправилась в чулан. Увидев, что Вайры и след простыл, донья Элота подняла на ноги весь дом. Дон Энкарно, несмотря на поздний час, пошел к одному из своих бесчисленных кумовьев, у которого были ло­шади, и вскоре вернулся, ведя на поводу двух уже осед­ланных лошадей. На одной он сейчас же поскакал к этой бесстыднице Састрепанчу, сманивавшей чужих служанок, а на другой отправился пономарь; он поскакал в про­тивоположную сторону, справедливо предположив, что беглянка не пойдет по старой дороге. Певчих священник послал обыскать окрестности селения. Поно­марь проделал большой путь, но не встретил ни души и тогда, чтобы продлить приятную прогулку, решил взять в сторону и побывать еще в одном селении. Тут ему по­везло. Он неожиданно носом к носу столкнулся с Вайрой.

---

[77] Sastre — портной (исп ).

[78] Воровское отродье (кечуа).