Живой дух Неистового Коня (Из истории жизни и борьбы Леонарда Пелтиера)

Книга «Живой дух Неистового Коня» американского писателя Питера Маттисена посвящена видному руководи­телю организации Движение американских индейцев (ДАИ) Леонарду Пелтиеру. Сейчас он отбывает два по­жизненных заключения в тюрьме строгого режима города Ливенуорт. В 1977 году по сфабрикованному обвинению суд признал его виновным в убийстве двух агентов ФБР. На самом деле Пелтиера упрятали за решетку потому, что он боролся за попранные права коренного населения Американского континента.

Адвокатам Л. Пелтиера удалось собрать доказательства его невиновности. Но, несмотря на это, в сентябре 1986 года федеральный окружной апелляционный суд в Сент-Луисе отказался разрешить новое судебное разбирательство по делу Пелтиера.

Леонард Пелтиер и его соратники из Движения амери­канских индейцев верны духу Неистового Коня — выдаю­щегося вождя индейцев сиу, который сражался во второй половине прошлого века против американской армии и не раз побеждал ее.

Фрагменты из книги «Живой дух Неистового Коня», кото­рые мы здесь публикуем, показывают, как формировался характер и взгляды Леонарда Пелтиера, из каких источни­ков он черпает мужество, позволяющее ему выстоять в борьбе с угнетателями своего народа.

Леонард Пелтиер родил­ся 12 сентября 1944 го­да в городе Гранд-Форкс, штат Северная Дакота. Он рассказыва­ет, что это было «в сезон сбора урожая, когда вся семья от мала до велика обычно покидала резерва­цию Тэртл-Маунтин, направ­ляясь в долину реки Ред-Ривер работать на карто­фельных полях. В те времена картошку копали вручную, и наши индейцы подряжа­лись на эти работы, получая по три-четыре цента за бу­шель. Когда я немножко под­рос и стал работать наравне с остальными, мне поручали идти впереди и обтрясать клубни, что ускоряло дело».

Бабушка Пелтиера по ма­теринской линии чистокров­ная сиу, отец — на три чет­верти оджибва и на четверть француз. Леонард вспомина­ет: «И отец мой, Лео, и дя­дя, Эрнест Пелтиер, служили в армии. Дядя погиб в Герма­нии во время второй миро­вой войны, а отец вернулся с пулевым ранением обеих ног. Когда мне было четыре года, родители разошлись. Мы с младшей сестренкой Бетти Энн стали жить у деда с бабушкой — Алекса и Мэ­ри Пелтиер. Тогда многие старые индейцы еще расти­ли своих внуков. Так велось издавна, и некоторые племе­на до сих поддерживают эту традицию. В резервации

Тэртл-Маунтин наши земли находились близ городка Белкорт. Здесь на сорока акрах поросшей кустарни­ком холмистой местности дед с помощью моих дядей построил небольшое ранчо, где держал коров, лошадей, поросят и кур.

Помню, как-то зимой мы отправились с бабушкой в го­род за покупками. Прежде чем войти в магазин, бабуш­ка сказала: «Только не тро­гай ничего, а то больше в го­род не поедешь».— «Ну что ж,— подумал я,— засуну руки в карманы». Так, с ру­ками в карманах, я выдержал примерку ботинок. А когда бабушка расплачивалась, а я разглядывал все вокруг, вы­таращив глаза, хозяин мага­зина спросил: «Что у тебя в карманах?» Ох и струсил же я! Ведь бабушка предупреди­ла, если что-нибудь случит­ся, меня больше не возьмут в город. Я застыл. Когда ба­бушка поняла, что хозяин хо­чет меня обыскать, она веле­ла мне вывернуть карманы. Я стоял как вкопанный. Тог­да бабушка шлепнула меня раз-другой. Я вывернул кар­маны. Конечно же, там не бы­ло ничего, кроме обычной ерунды, которую мальчишки таскают с собой. Больше я в город не просился: не шибко удачным оказывалось для меня общение с этими бе­лыми.

Бывало, ходили мы и на распродажи одежды, органи­зуемые каждую неделю мо­нахинями в Белкортской ка­толической миссии. Индейцы называли день распродажи Днем узлов, потому что про­давали там в основном старое тряпье по 25 центов за узел. Женщины с удовольствием покупали такое тряпье и де­лали из него стеганые одеяла. Многие из нас, ребят, ходили в школу при миссии, и все мы ненавидели монахинь, ох и злые же они были! К тому времени мне исполнилось лет семь или восемь, и я на­чинал понимать, что такое ненависть и расизм. Казалось, что все белые ненавидят нас, и сам я начинал испытывать такую же ненависть.

Каждый день, после того, как, натаскав дров и воды, я разделывался со своими обя­занностями по хозяйству, мы с ребятами шли на какое-ни­будь озеро купаться. Озера эти находились всего в од- ной-двух милях от дома, но нам представлялось, что мы отправляемся в далекий по­ход: натачивали перочин­ные ножи, набивали карма­ны камешками для рогаток и только тогда пускались в путь. Если нам удавалось подстрелить какую-нибудь птицу, мы съедали ее после купания, зажарив на костре. Ну и, конечно же, мы захо­дили в ягодник и лакомились поспевшими к тому времени плодами. Для нас, детворы, летние месяцы были самы­ми благодатными, ведь Мать-природа дарила нам столько всякой снеди. А зима была самым тяжелым вре­менем.

Год спустя после дедушки­ной смерти к нашему дому подъехала машина. Я играл во дворе и видел, как бабуш­ка расплакалась и ушла в дом. Оттуда она позвала нас и ска­зала, что за нами приехали из Уопетонской индейской школы. Бабушка собрала наши вещи в узел (ведь че­моданов у нас не было), и мы поехали в город Уопетон, штат Северная Дакота.

В школе нас, мальчиков, построили по-военному и повели строем в общежитие на обработку. Из строя вызы­вали по имени, вели в парик­махерскую и стригли по-сол­датски. Потом нас раздевали и обсыпали ДДТ, после чего мы возвращались в строй и ждали своей очереди отпра­виться в душ.

Мне, выросшему в край­ней нужде, довольно трудно верно охарактеризовать наше положение в школе. С одной стороны, дисциплина под­держивалась палочными ме­тодами, но спали мы в чистых постелях и кормили нас ре­гулярно. Я и сестры очень сблизились, ведь мы были единственными родными людьми друг для друга. А по ночам, лежа в постели, я час­то думал: что же такое слу­чилось? Казалось, что со смертью деда рухнул весь наш устоявшийся мир».

Пелтиер вспоминает, как подростком он впервые по­пал на индейское собрание. «Я вошел и увидел, что ста­рая индианка — это была моя родственница Силия Декото — поднялась со свое­го места и со слезами на гла­зах стала умолять о помощи, потому что дома у нее дети умирали от голода. Она спро­сила: неужели среди наших мужчин не осталось больше воинов? А если они еще есть, то почему они не поднимают­ся на борьбу за своих голо­дающих детей? В тот день я очень многое понял и по­клялся, что до конца дней своих буду помогать моему народу. Я стал докапываться до причин того, почему нас не нанимают на работу и по­чему у нас никогда нет вдо­воль пищи».

В 1970 году Леонард Пел­тиер принял участие в захва­те форта Лотон на окраине Сиэтла. Этот форт, как и ост­ров Алькатрас[1], значился в числе «излишков» федераль­ных земель, что по закону давало индейцам право пер­выми заявить на них свои требования.

Леонард рассказывает: «К нам много раз приезжали индейцы с Алькатраса и пре­достерегали от повторения своих ошибок».

В форте Лотон Пелтиер познакомился с одним из ак­тивистов чиканос (американ­цев мексиканского проис­хождения) из Техаса по име­ни Роке Дуэньяс, который хорошо помнит, как все че­тырнадцать человек, аресто­ванных в форте, были изби­ты полицейскими во время ареста. Затем их вновь из­били, распихивая по каме­рам. Дуэньяс помнит, что Пелтиер, когда его наконец освободили, отказался по­кинуть тюрьму, пока и все остальные не будут осво­бождены. «Леонард уже тог­да был лидером,— вспоми­нает Дуэньяс.— Во время выступления в форте Лотон он держался скромно, про­сто делал, что мог. Он впер­вые участвовал в подобном выступлении, да и большин­ство из нас, мне кажется, то­же впервые поднялись на борьбу. Мы еще не успели избавиться от состояния бла­гоговейного трепета перед тем великим шагом, на ко­торый мы осмелились. Когда нас выпускали из тюрьмы, мы заметили, что одного парня, который поносил военную полицию на чем свет стоит, среди нас нет. Ну, некоторые наши поняли, чем пахнет, а Леонард тут же выступил вперед. Он велел нам дер­жаться вместе и заявил, что ни один из нас не тронется с места, пока этого парня не отпустят. Леонард всегда предпочитал действовать быстро и решительно, пока дело не успело слишком ос­ложниться».

В 1972 году Движение аме­риканских индейцев пред­приняло марш под названи­ем «Тропа нарушенных дого­воров». Участвовал в нем и Пелтиер. Завершение марша в Вашингтоне было приуро­чено к президентским выбо­рам 1972 года. Караван ма­шин из Сан-Франциско, рас­тянувшийся на четыре мили, въехал в столицу рано утром как раз накануне дня выбо­ров.

Ни у президента, ни у ви­це-президента, конечно, не нашлось времени, чтобы встретиться с представите­лями индейских племен. В ответ на свои требования участники марша получили лишь обычные демагогиче­ские заверения и пустые обе­щания.

После марша «Тропа нару­шенных договоров» ФБР классифицировало ДАИ как «экстремистскую организа­цию», и руководители марша были включены в список «отъявленных экстремистов». ФБР разработало секретную программу «нейтрализации» лидеров ДАИ.

Ничего не подозревавший о заговоре охранки против ДАИ, Леонард Пелтиер и двое его друзей индейцев зашли однажды в «Техасский ресторан». Здесь ни с того ни с сего их стали задирать два незнакомых человека. «Эти двое за соседним сто­ликом (мы не знали еще, что это полицейские в штат­ском) поворачивались в нашу сторону, показывали на нас пальцами и прямо-таки лопа­лись от смеха. А когда я расп­латился и направился к выхо­ду, гляжу — они уже стоят в дверях, явно поджидая нас, и опять указывают в нашу сторону и гогочут. Тогда я го­ворю им: «Какого черта вы ржете?» И тут, не успели мы глазом моргнуть, как они выхватили свои револьверы (у одного он был пристегнут к ноге) и наставили на нас. Громадные такие самопалы: когда тот, что был в черном кожаном пиджаке, приста­вил свою штуковину к моей голове, мне показалось, что на меня уставилось жерло пушки».

Рассказывая об этом, Пел­тиер поднимает брови и горь­ко усмехается, качая голо­вой. «Я стал быстро отступать обратно в ресторан, надеясь, что при свидетелях меня не убьют. Оказавшись в зале, я громко сказал: «Ладно, сдаюсь!» На меня надели на­ручники, поволокли на ули­цу и запихнули в полицей­скую машину, которая, ока­зывается, уже ждала у выхо­да. В машине один из поли­цейских, по имени Хлавинка, начал меня бить. В заварухе у меня разорвался пиджак, и эта старая штуковина вы­валилась. Черт! Ведь этот старый сломанный пистолет марки «Беретта» даже не стрелял, я только что купил его у одного парня, дал ему двадцатку по дружбе. «Толь­ко оружия и не хватало! — подумал я.— Сейчас пришь­ют покушение на убийство!» И правда, оба полицейских с остервенением вновь наки­нулись на меня. Особенно усердствовал Хлавинка. На­конец второй, Джеймс Эккель, тот, что потом в суде признал, что пнул меня «че­тыре или пять раз», когда я лежал в наручниках в маши­не, попробовал урезонить своего напарника, да куда там...

Когда меня привезли в тюрьму, один из полицейских-негров шепнул мне: «Мы знаем, в чем ты заме­шан; твой народ, как и мой, имеет все основания для не­довольства в этой стране». Раз он знал, в чем я замешан, то это знали и провокаторы, затеявшие потасовку в ресто­ране».

На следствии полицейский Хлавинка заявил, что Пелтиер выхватил заряженный писто­лет и дважды нажал на спус­ковой крючок, пытаясь выст­релить в него; пистолет дал осечку, утверждал он, и тут на подмогу подоспел Эккель. Полицейскому Эккелю была торжественно объявле­на благодарность за спасе­ние жизни Хлавинки, хотя криминалистическая лабо­ратория штата пришла к вы­воду, что «Беретта» «не мо­жет производить выстрелы».

В конце концов заявление Пелтиера о том, что он жерт­ва провокации, подстроен­ной полицией, подтверди­лось показаниями других сви­детелей сцены, разыгравшей­ся в ресторане. И тем не ме­нее Пелтиер провел в тюрь­ме пять месяцев, прежде чем милуокское ДАИ смогло собрать необходимую сумму для уплаты залога. Не видя смысла ждать справедли­вости от суда, где словам индейца, члена ДАИ, будут противопоставлены показа­ния двух полицейских, Пел­тиер вскоре после освобож­дения под залог ушел в под­полье.

26 июня 1975 года в пере­стрелке в резервации Пайн-Ридж, спровоцированной ФБР, погибли два агента аме­риканской охранки. Это убий­ство власти решили приписать Леонарду Пелтиеру. Теперь лидер ДАИ вынужден был искать политическое убежи­ще в Канаде...

Шестого февраля 1976 го­да инспектору Канадской ко­ролевской конной полиции Эдварду Митчеллу, приказали срочно отправиться в Хинтон и заняться поисками «некоего мистера Пелтиера». Донос­чик точно указал полиции адрес. В тот же день Пелтиер был схвачен. В ожидании су­дебных слушаний его содер­жали в тюрьме Окалла под Ванкувером в полной изоля­ции от остальных заключен­ных.

Родственники, друзья и да­же адвокаты, пытавшиеся помочь Леонарду, столкну­лись с произволом канадских властей. Страну в те годы сот­рясала лихорадка антииндей- ских настроений. Канада стремилась как можно ско­рее избавиться от Пелтиера, который, по мнению властей, мог стать организатором дви­жения сопротивления ка­надских индейцев, которые видели в нем борца и за свои интересы. Уже находившийся в тюрьме Пелтиер был при­нят в общину племени ква- киутль с канадского острова Ванкувер. Индейцы выдели­ли ему участок земли и на­рекли именем Гуарт-и-ласс — Предводитель Наро­да.

Чтобы избавиться от беспо­койного политического бе­женца из США, а заодно угодить могущественному соседу, требовавшему вы­дачи Пелтиера, канадские власти предприняли попытку представить его «опасным уголовным преступником». Всякий раз, прежде чем вы­вести Пелтиера из камеры, его обыскивали с демонст­ративной тщательностью и надевали на руки и ноги кан­далы, хотя зал судебных за­седаний находился букваль­но в двух шагах. Первое, что слышали каждое утро присут­ствовавшие на ванкуверском судилище, было бряцание це­пей по лестнице, ведущей от тюремных камер к скамье подсудимых. Ванкуверская газета «Сан» так описывала организацию слушаний: «Это, несомненно, одно из самых небывалых событий в истории судебных процессов в нашей стране... Входящих в здание суда ставят к стене, застав­ляют расставить руки и ноги и обыскивают. Заглядывают даже в ботинки, перетряхи­вают пиджаки. С сумочками входить не разрешают. И это канадский суд? Да, это канад­ский суд, который «попроси­ли» вынести решение по воп­росу внутренней политики другой страны».

Несмотря на грубый произ­вол, чинимый властями, боль­шой группе индейцев, живу­щих по обе стороны границы, удалось собраться в Ванкуве­ре. Координацией их дейст­вий занимались двоюродный брат Леонарда Стив Робидо и Расс Реднер. «Каждый день мы устраивали внушитель­ное шествие к зданию суда,— рассказывает Робидо.— Зал заседаний всегда был полон индейцами. Мы обсуждали проблемы, которые нас вол­новали, и нам удалось по-настоящему сплотить индейцев Канады, поэтому-то власти обрушивались на нас так яростно».

На слушаниях адвокаты, друзья и родственники Пелтиера представили свиде­тельства о том, что ФБР пос­тоянно преследует членов ДАИ и что жизнь Леонарда окажется в опасности, если ему не предоставят полити­ческого убежища. Но надеж­ды Пелтиера избежать выда­чи американским властям разбились вдребезги после неожиданного появления двух документов, в которых лжесвидетели указывали на него как на убийцу агентов ФБР Коулера и Уильямса в резервации Пайн-Ридж.

Пелтиер в своем выступ­лении пытался убедить суд, что он не преступник, а жерт­ва тех, кто, не брезгуя ника­кими средствами, стремится завладеть землями индейцев, что он фактически является политическим заключенным и вправе рассчитывать на по­литическое убежище. В од­ном из писем, написанных в тюрьме Окалла, он, в част­ности, заявлял: «Единствен­ная моя вина состоит в том, что я пытался помогать мое­му народу. Вполне возмож­но, что только за это я прове­ду всю оставшуюся жизнь в американской тюрьме. И так будет не потому, что я вино­вен, а потому, что в Северной Дакоте мне не видать спра­ведливого суда».

Как вспоминает Стив Роби­до, когда вошел судья и ве­лел Леонарду встать перед оглашением решения суда присяжных, встали все мы, индейцы, потому что это был приговор и для всего индей­ского народа. Судья разоз­лился. «Когда я говорю, что­бы встал подсудимый,— вскричал он,— это не значит, что должны встать все! А ну-ка очистите зал!» Люди запе­ли песню ДАИ. Двигаясь к вы­ходу, мы не торопились. Ви­дя нашу медлительность, по­лицейские стали выпихивать нас через узкие двери в кон­це галереи. Сперва один, а потом и все остальные обру­шились на нас. Они лупили своими дубинками наших женщин, я не говорю уже о мужчинах». Когда зал был очищен, судья объявил, что для выдачи преступника было представлено достаточно ос­нований.

В течение следующих не­скольких месяцев адвокаты Пелтиера занимались обжа­лованием решения суда. Но их усилия оказались тщетны­ми...

Перевел с английского А. НАТАРОВ

Источник - журнал "Ровесник", 1987, № 2