Откуда пришли индейцы?

Итак, мы выяснили, что в главных чертах ритуалы и верования индейцев обусловлены формами хозяйства, социальных отношений и зависят от взаимосвязей чело­века со средой. Это не означает, однако, что любые де­тали обрядов, а тем более мифов можно объяснить ис­ходя из условий, в которых племя жило на протяжении последних поколений. В основном представления о мире схожи у всех первобытных народов, однако нет двух та­ких племен, у которых они были бы одинаковы. Формы общественной организации или типы хозяйства разнооб­разны в гораздо меньшей степени.

Например, обряды воплощения предков, характерные для всех индейцев, у одних народов сопровождались мифами о свержении власти женщин, у других — исто­риями об изобретении женщинами священных предметов и передаче их мужчинам, у третьих — преданиями о за­имствовании ритуалов от духов, танцы и церемонии ко­торых членам племени когда-то якобы удалось наблю­дать.

Чем объяснить предпочтение тех или иных вариан­тов обрядов и мифов, которые в равной степени удов­летворяют запросам общества, выбор форм и деталей, достаточно безразличных к основному содержанию? В таких случаях человек следовал традициям и обычаям предков, выбирал тот вариант, который унаследовал от родителей. Поэтому сходство мифов и ритуалов у раз­ных народов бывает вызвано не только одинаковыми ус­ловиями их жизни в недавнем прошлом, но и общим происхождением либо когда-то существовавшими меж­ду ними культурными контактами. Помня об этом, мы вправе привлечь данные этнографии для решения одной из наиболее сложных исторических проблем — заселения Америки.

О том, что Америку открыл Колумб, знает всякий. Каждый, кто знаком с популярной литературой по архе­ологии и этнографии, может, вероятно, добавить, что предшественниками Колумба были безвестные сибирские охотники, в отдаленном прошлом пересекшие Берингов пролив, точнее находившуюся на его месте сушу — Берингию. Вряд ли кто-нибудь из ученых станет сейчас оспаривать эти факты.

Однако где же жили предки индейцев до того, как проникнуть на Крайний Север? Достигла ли Америки лишь одна группа мигрантов, от которой происходят все коренные народы Нового Света, не считая явно от­личных от остальных эскимосов и алеутов, или на про­тяжении тысячелетий сменилось несколько волн пересе­ленцев? Среди исследователей по этому вопросу нет единого мнения.

Археологи, лингвисты и специалисты по физической антропологии владеют различными методами, позволя­ющими определять пути переселений народов в далеком прошлом. Однако в случае с предками американских ин­дейцев возможности всех этих методов ограничены. Са­мые слабые позиции у лингвистики. В прошлом неодно­кратно выдвигались гипотезы о родстве индейских язы­ков с языками народов других континентов, но ни одна из них не получила признания. Неудача вызвана тем, что языкознание пока не владеет методами, позволяю­щими доказать родство языков, разделившихся ранее 10—15 тысяч лет назад, а Новый Свет был заселен ни­как не позже этого времени.

Трудности, стоящие перед археологией, иного харак­тера. Группа людей, переселившихся с Чукотки на Аля­ску, а затем проникшая и в более южные районы Север­ной Америки, могла быть небольшой — несколько сот человек. Преследуя стада животных, охотники вели бро­дячий образ жизни и оставляли мало следов на местах стоянок. В Берингии большая часть территории, на ко­торой обитали предки индейцев, была затоплена морем. Выявить в этих условиях археологическую культуру, со­ответствующую периоду проникновения человека в Но­вый Свет, очень сложно.

В геологических разрезах и обнажениях порой встре­чаются материалы, как будто указывающие на появле­ние человека в Северной Америке 25—35 тысяч лет на­зад, например кости животных с возможными следами обработки, угольки, камни со сколами. Однако эти сви­детельства не вызывают полного доверия. В одних слу­чаях нет уверенности о связи находок с деятельностью человека, в других оспаривается возраст слоев. Все это привело к тому, что как зарубежные, так и советские археологи придерживаются двух разных точек зрения по поводу времени заселения Америки. Некоторые призна­ют достоверность самых ранних находок и даже допу­скают, что первыми в Новый Свет проникли еще неан­дертальцы 50—70 тысяч лет назад. Другие полагают, что нет ни одного твердо установленного факта, который мог бы отнести переселение предков индейцев из Чукотки на Аляску ко времени ранее 15 тысяч лет назад. Сторонни­ки обеих гипотез ведут между собой споры на протяже­нии 30—40 лет, но решающих аргументов в пользу того или другого мнения так и не найдено.

В последние годы много надежд возлагалось на ис­следование стоянки Монте-Верде на юге Центрального Чили. Благодаря уникальной сохранности органических материалов в болотистой почве, археологам удалось вы­явить следы поселения, состоявшего из нескольких де­сятков примыкавших одно к другому небольших прямо­угольных жилищ и расположенной в 30 метрах запад­нее от них постройки, возможно служившей мужским до­мом. В нем найдены почти все обнаруженные на стоян­ке кости мастодонтов, каменные орудия для разделки мяса и обработки шкур этих животных, а также остат­ки лекарственных трав. Этот дом был круглым, резко отличаясь от остальных хижин. Все постройки в Монте- Верде сделаны из жердей, обтянутых шкурами масто­донтов. Сохранились не только каменные, но и деревян­ные орудия. Анализ растительных остатков показал, что люди собирали травы, ягоды, орехи, клубни на протя­жении всего года. Это значит, что они жили оседло. Стоянка относится к XI тысячелетию до н. э. и являет­ся древнейшим памятником Нового Света из числа тех, которые датированы со стопроцентной уверенностью.

Однако открытие Монте-Верде, несмотря на всю сен­сационность находок, не поколебало позиций археоло­гов, отстаивающих гипотезу заселения Америки не рань­ше чем 15 тысяч лет назад. Согласно последним сообще­ниям, на Монте-Верде обнаружен еще один, залегавший глубже культурный слой древностью более 30 тысяч лет, но даже сам автор раскопок, американский архео­лог Т. Диллехей, не уверен пока, что кусочки угля и де­рева этого возраста связаны с деятельностью человека. Камни со сколами возрастом 30 тысяч лет обнаружены и в бразильской пещере Педра Фурада, но и этот па­мятник нуждается в дополнительном изучении.

Так как культуры самых ранних обитателей Нового Света остаются неизвестными или во всяком случае пло­хо исследованными, по археологическим данным трудно судить и о том, являются ли аборигены Америки потом­ками одной или нескольких миграционных волн.

В Сибири пока тоже невозможно уверенно назвать памятники, которые принадлежали бы предкам индей­цев. В бассейне Лены и дальше на северо-восток в эпо­ху верхнего палеолита была распространена дюктайская культура. Ее первооткрыватель и исследователь В. А. Мочанов полагает, что дюктайцы, появившиеся на Лене еще 35 тысяч лет назад, и были предками индейцев. Однако многие советские и зарубежные археологи не разделяют взгляды Мочанова и относят самые ранние памятники дюктайской культуры к периоду не древнее 15—20 тысяч лет назад и не видят в археологическом материале явных указаний на то, что дюктайцы пересе­лились в Америку.

Некоторые специалисты полагают, что заселение Но­вого Света вообще шло не через бассейн Колымы, а че­рез Японию, Курильские острова и Камчатку. Каменные наконечники стрел из нижнего слоя камчатской стоянки Ушки, открытой известным советским археологом Н. Н. Диковым, действительно имеют параллели как в японских, так и в американских материалах, хотя дати­руются сравнительно поздним временем — XII—XIII ты­сячелетием до н. э. В последние годы в Центральной Сибири обнаружены новые археологические комплексы, древность которых, вероятно, в несколько раз превыша­ет возраст дюктайской и ушковской культур, но они ис­следованы очень слабо. В целом, несмотря на огромные достижения как американских, канадских, так и совет­ских археологов, работающих в трудных условиях Край­него Севера, добыть неоспоримые свидетельства мигра­ции человека из Старого Света в Новый им пока не удалось.

Серьезный вклад в решение проблемы появления че­ловека в Америке внесли антропологи. Данные о физи­ческом облике индейцев всегда были самым сильным доводом в пользу происхождения американских абори­генов из Азии, так как индейцы относятся к распростра­ненному именно в этой части света монголоидному расо­вому типу. Вместе с тем от азиатских монголоидов ин­дейцы отличаются формой носа, отсутствием или слабо выраженным эпикантусом (складка века), есть особен­ности и в составе крови. Обычно эти отличия расцени­ваются как знак того, что предки индейцев ушли из Азии тогда, когда современные расовые особенности лишь начали формироваться. Поэтому они сохранили комплекс расовых признаков, который был распростра­нен у народов Азии многие тысячелетия назад и лишь позднее сменился резко выраженной монголоидностью. Сейчас эта гипотеза уже не является единственно при­знанной. Ведущий советский антрополог В. П. Алексе­ев, например, полагает, что многие признаки монголоид­ной расы сформировались десятки тысяч лет назад, а особенности физического типа индейцев могут объяс­няться присутствием европеоидной примеси. Если при­нять эту версию, прародину американских аборигенов следует искать в Центральной и Южной Сибири, а мо­жет быть, и еще западнее, так как в более восточных районах европеоидного населения в древности не было.

Убежденным сторонником предположения о позднем проникновении индейцев в Америку является американ­ский антрополог К. Тёрнер. Свои взгляды он отстаива­ет, исследуя рисунок на коронках зубов, который у каждой связанной общим происхождением группы лю­дей (популяции) так же своеобразен, как и отпечатки пальцев. Зубы — идеальный материал для изучения древних популяций, так как в почве они сохраняются лучше, чем большинство костей человеческого скелета.

В пределах монголоидной расы Тёрнер выделил юж­ный (сундадонтный) и северный (синадонтный) зубные типы и уверенно отнес индейцев к северному. Вместе с тем рисунок на зубах индейцев отличается некоторыми деталями, которых нет у азиатских монголоидов. По мнению Тёрнера, индейцы пришли в Америку из бас­сейна Лены. Миграция произошла дважды. Около 15 тысяч лет назад сюда переселились люди, чьими потомками являются почти все индейские народы. Через несколько тысяч лет Аляски достигла другая группа, давшая начало племенам языковой семьи на-де­не, живущим в основном на северо-западе Северной Аме­рики. Их зубы больше похожи на зубы азиатских монголоидов, чем у остальных индейцев. Что же касается эскимосов и алеутов, то они попали в Америку из более южных и восточных районов Азии, возможно из устья Амура. Не исключено, впрочем, что еще раньше пред­ки как индейцев, так алеутов и эскимосов жили вместе в Северном Китае.

Выводы Тёрнера обоснованы данными о современных народах и палеоантропологическими материалами. Для этого он объехал чуть не весь свет, в том числе побы­вал и у нас в Ленинграде, где познакомился с богатой коллекцией Музея антропологии и этнографии. Однако сторонников древнего (ранее 20 тысяч лет назад) и мно­гократного проникновения человека на американский континент доводы американского исследователя не убеждают. Ведь в древнейших археологических памят­никах Нового Света костные останки человека пока не найдены. Нет их, в частности, и на стоянке Монте-Верде. Следовательно, никто не поручится, что зубы оби­тателей соответствующих стоянок относятся к типу, изу­ченному Тёрнером на более поздних материалах. Поэто­му сохраняется возможность того, что самые первые лю­ди, переселившиеся в Новый Свет, пришли не из бас­сейна Лены, а, скажем, из Японии или еще какого-ни­будь района.

Таким образом, археологами и антропологами проб­лема индейской прародины пока не решена. Гипотеза о начавшейся примерно 20 тысяч лет назад миграции из Центральной Сибири кажется наиболее обоснованной, но не исключены и другие мнения. В этой сложной си­туации возрастает ценность материалов по сравнитель­ной этнографии и мифологии. Они могут приобрести вес, если окажется, что мифы совпадают с определенной позицией, обоснованной археологами. Не торопясь с вы­водами и не решая заранее, могли ли те или иные яв­ления, общие для культуры индейцев и для народов Старого Света, возникнуть самостоятельно, или они сви­детельствуют о древних контактах, посмотрим, в каких районах мира встречаются самые близкие аналогии ве­рованиям, обрядам, ритуалам, мифам, памятникам изо­бразительного искусства обитателей Южной Америки.

Ряд зарубежных ученых обращали внимание на по­разительные этнографические параллели между этим континентом и Меланезией.

К Меланезии относят острова и архипелаги на юго- западе Тихого океана: Фиджи, Новые Гебриды, Соломо­новы, Новая Каледония и Новая Гвинея с прилегающи­ми островами. По своему физическому типу коренное население этих мест непохоже на индейцев. Черная или темно-коричневая кожа, курчавые волосы, широкий нос и пухлые губы выдают представителей австралоидной расы, внешне больше всего напоминающей негроидную. Разумеется, несходны с индейскими и местные языки. Подобно большинству индейцев Амазонии и Восточной Бразилии обитатели Меланезии и Новой Гвинеи еще до появления европейцев занимались подсечно-огневым земледелием. Кроме того, они разводили домашних сви­ней.

Меланезия отличается изобилием различных куль­тур. Даже на многих мелких островах встречается по нескольку племен с разными обычаями. Поэтому трудно найти явление культуры, которое было бы известно всем без исключения народам этого региона. Однако не­которые черты распространены очень широко и могут считаться типичными.

Большинство папуасов и меланезийцев в прошлом устраивали красочные представления в масках, играли во время праздников на священных музыкальных инст­рументах, видеть которые запрещалось детям и женщи­нам. Члены ряда мужских союзов скрепляли свое един­ство человеческими жертвоприношениями. Наиболее сложной ритуальной культурой обладали обитатели Но­вой Британии, Новой Ирландии и побережья Новой Гви­неи. О традиционных обычаях этих народов известно по работам этнографов конца прошлого — начала нашего века. В горах Новой Гвинеи до сих пор сохраняются не­зависимые племена, исследование которых обогащает наши представления о коренных обитателях острова и о первобытной культуре вообще.

Меланезийско-папуасские верования, касающиеся мифической эпохи творения, характера населявших в то время землю существ, необходимости регулярных «встреч» с духами для поддержания здоровья людей и процветания природы, очень точно соответствуют южно­американским. Именно на Новой Гвинее встречаются самые близкие аналогии тем образам полубогов-полу- людей-полуживотных, первых обитателей земли, кото­рые типичны и для индейцев. Племя марйнд-анйм назы­вало эти существа «дема». Некоторые дема мыслятся тотемами, то есть полуживотными предками отдельных групп людей, связанных кровным родством. Однако более всего в образах дема воплощены представления або­ригенов о не зависящих от человека силах окружающе­го мира, влияние которых люди должны учитывать, ор­ганизуя свою трудовую деятельность.

Средствами ритуала папуасы стремились выразить ту же самую мысль, что и коренные обитатели Южной Америки: выбор правильных форм взаимоотношений с внешней средой является условием благополучия чело­веческого коллектива. Один из этнографов, изучавший коренное население бассейна реки Сепик, пишет по это­му поводу следующее. Деятельность духов-первопред­ков «как бы служит катализатором всех процессов, от­ражающихся на жизни людей. Их загадочность есть за­гадочность самой природы. Совершая обряды в их честь, человек пытается повлиять на то не всегда ясное, но в конечном счете определяющее воздействие, кото­рое оказывает природа на жизнь общества» (Д. Пен­ни. Новогвинейская скульптура на деревянных гон­гах).

Образы первопредков и духов недавно умерших лю­дей в представлениях папуасов и меланезийцев несколь­ко различаются, хотя обе эти категории мифических существ изображались с одной целью — наделить лю­дей благодатной силой, исходящей от пришельцев из иного мира. С детства привитая вера в подлинность встречи со сверхъестественным лежала в основе тех сильных эмоций, которые выказывали аборигены, не­смотря на отличное знакомство с «техникой актерской игры». У обитателей севера Новой Ирландии, например, первыми во время праздника выходили мужчины, изо­бражавшие умерших соплеменников. Этнографы, наблю­давшие эти обряды, бывали поражены, насколько кол­лективное самовнушение способно было создать иллю­зию действительного возвращения мертвых. Бросаясь навстречу причудливым маскам, старые женщины пла­кали и уверяли, будто «узнали в лицо» своих давно скончавшихся родственников. Когда же появлялись ма­ски, воплощавшие первопредков, с которыми присутст­вующие не связывали воспоминаний о конкретных лю­дях, их встречали со смешанным чувством веселья и страха. «Демоны» вели себя так же, как на церемонии освящения общинного жилища индейцев уитото: врыва­лись в дом, старались подрубить его опоры, сорвать кровлю и успокаивались лишь увидев приготовленные для них подарки.

Как и в Южной Америке, у папуасов и меланезийцев активными участниками праздников воплощения пред­ков обычно были только мужчины. Такого рода обряды подробно исследованы ленинградским этнографом Б. Н. Путиловым, которому довелось побывать на Но­вой Гвинее. Как и у индейцев, ритуальное неравнопра­вие женщин коренилось в системе половозрастного раз­деления труда, в характере брачных отношений. Пути­лов пишет, что «церемонии как бы утверждали значи­мость оппозиции мужского и женского мира и господст­вующую роль мужского начала в определенных, очень важных жизненных сферах. Отсюда — активная и по­следовательная настойчивость мужчин строго осущест­влять дифференциацию, соблюдать правила табуирования, поддерживать статус преимущественной стороны и всячески стимулировать систему представлений об иной природе женщин, исключающей их из ритуального цик­ла, как и из ряда других жизненных сфер, обозначен­ных как мужские... Ритуальная оппозиция мужского и женского мира была продолжением оппозиции бытовой, получавшей выражение в дислокальности брачной жиз­ни, дифференциации хозяйственных обязанностей, при­нижении женщины в известных обстоятельствах и др.»

Поразительно сходен у папуасов и амазонских индей­цев набор священных музыкальных инструментов. Здесь и там он включал гуделку, гонг из полого ствола дере­ва, а также деревянные и бамбуковые флейты или тру­бы до нескольких метров длиной. Форма и назначение больших духовых инструментов, связанные с ними по­верья и мифы в Америке и на Новой Гвинее на редкость похожи. У папуасов, например, флейты мыслились чу­довищными птицами. Часто они составляли пары. Ин­струменты «кормили», втирая в них жир или кладя в от­верстия кусочки свинины. Женщины ни при каких об­стоятельствах не должны были видеть флейты. Их уча­стие в соответствующих церемониях в лучшем случае заключалось в том, что, сидя в хижинах, они должны были высовывать наружу палочки с насаженными на конце кусочками мяса. Считалось, будто эту пищу по­едают духи флейт. Очень похожие обряды описаны эт­нографами у многих южноамериканских племен.

Зато маски, культовые статуи и прочие предметы изобразительного искусства папуасов и меланезийцев лишены специфического сходства с индейскими образ­цами, Здесь допустимо говорить лишь об общности ос­новных верований, о близости самой структуры ритуа­ла. В дни праздника поминовения умерших, сопровож­давшегося инициацией мальчиков, обитатели севера Но­вой Ирландии изготовляли деревянные и плетеные фи­гуры малангган с человеческим черепом в центре. Они изображали солнце. После завершения ритуалов фигу­ры сжигали, и вселявшиеся в них предки якобы возвра­щались в свой мир.

В Меланезии и на Новой Гвинее, как и в Южной Америке, широко распространены мифы о том, что тай­ной священных инструментов: и масок первоначально владели женщины. Иногда (подобно тому как это было в мифах гвианских карибов) женщина служит посред­ником между мужчинами и духами. Так, о происхожде­нии маланггац рассказывается, будто душа спящей жен­щины попала в дом карликов, которые как раз делали священные диски. Проснувшись, она обо всем рассказа­ла мужчинам. Те чрезвычайно обрадовались, узнав сек­рет ритуалов, но женщину тем не менее убили.

Миф прибрежных папуасов нгайнг напоминает тра­дицию мундуруку: в нем подчеркивается, что женщины первоначально владели не только священными горнами, но и самим мужским домом. Однако они вместе с деть­ми довели это место до такого состояния, что мужчины выгнали их и больше туда не пускали. Оказалось, что и горны стали звучать у них лучше.

У племени арапеш (бассейн реки Сепик) популярны известные в нескольких южноамериканских мифологиях мотивы происхождения священных предметов из воды. Один человек услышал доносившиеся из озера чудесные звуки. Он спустился в нижний мир, где женщина-предок дала ему священные флейты, попросив не играть на них два месяца. Запрет, конечно, был нарушен, поэтому ду­хи унесли инструменты назад, но мужчины сделали та­кие же из бамбука.

У многих племен Северо-Западной Амазонии проис­хождение горнов и флейт объясняет такое предание: ми­фический персонаж пожирает мальчиков и за это бро­шен в костер; из его праха вырастает пальма, давшая материал для изготовления священных музыкальных ин­струментов, согласно ряду версий попавших первона­чально в руки женщин. Этот миф имеет точные соответ­ствия на Новой Гвинее. Так, по словам папуасов одного из племен индонезийской части острова, на могиле уби­того людоеда вырос бамбук. Сделанные из него флейты вначале оказались у женщин, но мужчины убили жен­щин и забрали инструменты себе. Не менее интересно предание папуасов элема. Те рассказывают, будто ка­кой-то мужчина обладал голосом, который ныне издают гуделки. Он жил в мужском доме, куда в то время еще имели право заходить женщины. Одну из них этот ми­фический персонаж по какой-то причине убил и съел. Муж женщины сжег людоеда вместе с домом, но дух того переселился в дерево, из которого ныне изготовля­ют гуделки.

Знакомы папуасы и с амазонками, а также с исто­рией «женского бунта». Однажды мужчины племени маринд-аним ушли добывать мясо для праздника. Однако женщины убили возвращавшихся мужей, надели их ук­рашения и сами стали петь и плясать. Двое мужчин спаслись на дереве, и их женщины решили сохранить для себя. Эта история похожа на целый ряд южноаме­риканских мифов. Конец ее имеет два варианта. Соглас­но одному, герои наказали женщин. По другому, те, ви­димо, спаслись и превратились в амазонок. Во всяком случае, маринд-аним верили в племя женщин, которые носят оружие и охотятся за головами.

Аналогии между мифами и ритуалами южноамери­канских индейцев и народов Новой Гвинеи и Меланезии были бы менее впечатляющими, если бы те же самые культурные явления прослеживались в равной мере у австралийцев. Однако аборигенам этого континента знакомы лишь идея гуделки как чудовища, пожирающе­го подростков, и культ прародительниц, стоявших у ос­нования священной традиции, перешедшей позже к муж­чинам. Более точных параллелей ритуалам и веровани­ям индейцев в Австралии нет. В частности, здесь неиз­вестны мифы о женщинах-воительницах, о борьбе муж­чин с женщинами и свержении власти последних, а зна­чение духовых музыкальных инструментов в культе не­сравненно меньше, чем гуделок. Некоторые видные эт­нографы полагают, что даже представления о прароди­тельницах, совершавших ныне запретные для женщин ритуалы, были распространены главным образом на северо-востоке Австралии, то есть там, где ощущалось влияние папуасов и меланезийцев.

Если бы формы праздников воплощения духов и свя­занные с ними сюжеты мифов, зафиксированные в Юж­ной Америке и на Новой Гвинее, неизбежно возникали в любом первобытном обществе, то почему в Австра­лии они получили меньшее распространение, чем у па­пуасов? Быть может, причина в том, что австралийцы к моменту появления европейцев оставались бродячими охотниками-собирателями, в то время как основу хозяй­ства у индейцев Амазонии и Меланезии — Новой Гвинеи в равной мере составляло земледелие?

Если говорить только о сходстве мифов, то это, без­условно, неверное объяснение. В Южной Америке пре­дания о переходе священной ритуальной традиции от женщин к мужчинам имели наибольшее значение как раз у огнеземельцев, стоявших примерно на той же сту­пени общественно-экономического развития, что и авст­ралийцы. Аналогии между мифами, записанными на крайнем юге и северо-западе Южной Америки, позволя­ют относить распространение соответствующих сюжетов к IX—VII тысячелетиям до н. э. и связывать с куль­турной общностью охотничьих племен, живших в то вре­мя вдоль всего западного края континента. Сходные ми­фологические сюжеты могли возникать независимо друг от друга в разных районах мира, но, прежде чем ссы­латься на это, необходимо проверить, не идет ли здесь речь о миграции сюжета, о его заимствовании от пле­мени к племени.

С гораздо большим основанием можно предполагать зависимость между формами хозяйства и распростране­нием определенных типов музыкальных инструментов. Многометровые горны и флейты и тем более гонги-коло­ды трудно носить с собой, ведя бродячий образ жизни, свойственный охотникам-собирателям. Как на Новой Гвинее, так и в Южной Америке подобные крупные ин­струменты скорее всего действительно появились лишь после распространения земледелия.

Таким образом, сходство мифологических сюжетов — более серьезный аргумент в пользу древних культурных связей между обитателями удаленных друг от друга об­ластей, чем аналогии, касающиеся употребления тех или иных культовых предметов. Однако и здесь надо заме­тить, что как индейские, так и папуасские большие тру­бы и флейты могли с появлением оседлости развиться из небольших музыкальных инструментов — дудочек, рожков, свистков. Но уверенности в том, что все перво­бытные племена употребляли подобные инструменты в равной мере, нет. Не исключено, что первоначально по­добная традиция получила особое распространение на территории Азии, откуда проникла как в Меланезию, так и в Америку. Предки индейцев и папуасов не были родственны между собой, однако они могли принадле­жать к очень большому кругу азиатских племен, обла­давших сходной культурой. С точки зрения археологов и антропологов, заселение Новой Гвинеи племенами, первоначально жившими на азиатском материке, такой же несомненный факт, как и азиатское происхождение американских аборигенов.

Проблема, однако, предстает в ином свете, если учесть, что помимо Южной Америки и Меланезии, боль­шие ритуальные трубы известны также в Центральной Африке. Хотя отдельные особенности данного культа знакомы живущим в Заире неграм, он характерен преж­де всего для пигмеев, первобытных охотников великого леса Итури. В отличие от индейцев, папуасов и абори­генов Австралии, у пигмеев женщины занимают доста­точно равноправное положение с мужчинами. Тем не менее присутствовать при обрядах с трубами им строго запрещено. Инструменты, как и сам ритуал, носят на­звание молимо. Это имя лесного духа — то ли леопарда, то ли слона. Церемонии совершаются по случаю похо­рон, но несмотря на это, вызывают у членов общины не только торжественное, но и радостное настроение. И ко­нечно же, пигмеи рассказывают, что в прошлом молимо принадлежали женщинам.

Африканские параллели делают излишними размыш­ления о каких-то специфических меланезийско-индей­ских связях. В целом африканская мифология далека от южноамериканской. Остается предположить, что ли­бо сходные черты в культуре обитателей разных конти­нентов независимо развились уже после расселения по ойкумене, либо перед нами древнейшее общечеловече­ское наследие, которое сохранилось везде, где до не­давних пор оставались крупные массивы первобытных племен.

Следует учесть, насколько ответственно второе пред­положение. Оно фактически означает, что не позже 20—30 тысяч лет назад палеолитические охотники уже участвовали в обрядах типа молимо. Всякая реконструк­ция столь отдаленного прошлого, не подкрепленная пря­мыми археологическими свидетельствами, вызывает сей­час законный скептицизм ученых. Встает и такой воп­рос: нет ли опосредованной зависимости между опреде­ленными формами ритуалов и природной средой? Ведь все народы, употребляющие во время праздникоз свя­щенные горны и трубы (араваки, папуасы, пигмеи), жи­вут в тропическом лесу.

Аналогии в верованиях, мифах и ритуалах народов тропического пояса обращают на себя так много внима­ния потому, что древнейшая, первобытная культура на большей части территории Азии и Европы этнографам неизвестна. К XIX—XX векам от нее сохранились лишь пережитки, чрезвычайно трудные для интерпретации. Свидетельства археологии и исторических документов также отрывочны, односторонни. И тем не менее даже по тем остаткам, обрывкам древнейших ритуалов на­родов Евразии, которые доступны для изучения, можно заключить, что они имели много общего с обрядами сов­ременных индейцев или папуасов.

Подобно обитателям Меланезии и Южной Америки народы Евразии некогда отождествляли звуки духовых музыкальных инструментов с голосами богов и пред­ков. В разных районах засвидетельствованы мифы об изобретении музыкальных инструментов мифологически­ми существами (например, у поволжских мари: черт придумал волынку, а бог —гусли). Инструменты звуча­ли на праздниках, посвященных поминовению умерших или связанных с культом хозяина животных (русский Велес, греческий Пан). Греки не играли на свирели в полдень, так как полагали, будто в это время Пан спит. Якуты запрещали играть на музыкальных инструментах в дни, когда происходил приплод скота. Считалось, что на звук явятся лесные духи.

Древнейшим духовым инструментом был, надо ду­мать, тот, который дан. человеку природой, — губы. В мифологических представлениях свисту отводилось при­мерно то же место, что и игре на дудках и флейтах. В Южной Америке индейцы племени намбикуара играли на. флейтах, чтобы обеспечить урожай на полях, а у их соседей бороро записан миф о том, с какой необыкно­венной скоростью росла в свое время от свиста куку­руза. У народов Европы тоже существовало множество поверий, запретов, легенд, связанных со свистом, начи­ная со знаменитого Соловья-разбойника и кончая до­жившей до наших дней приметой: «Свистишь — деньги высвистишь!» Свистеть, так же как и играть на духо­вых инструментах, запрещалось в дневное время. Объ­ясняется это тем, что некогда свист считался голосом Духов и, следовательно, звуком, вызывающим обита­телей иного мира, а появление их в неурочный час опасно и нежелательно — для этого есть праздники и ночь.

В народных поверьях любовь к музыке характерна преимущественно для водных существ (сирен, русалок), что находит параллели в индейских представлениях о водной природе тех духов, которых воплощали участ­ники церемоний. Славяне полагали, что душа умершего уходит в воду — отсюда запреты пить воду ночью и при покойнике, примета отмечать момент смерти по слабому всплеску воды в стакане и т. п. С тем же кругом идей можно связать легенды о приплывших по воде иконах. Известный по летописям рассказ о низвержении идолов в реку после принятия христианства на Руси, бросание в воду чучела Купалы или Марены — то есть представ­ление о воде как об «ином мире».

У многих народов Европы до недавних пор сохраня­лись обряды поминовения умерших, во время которых обитатели иного мира должны были появляться среди живых. Таковы, например, святки и масленица, когда мо­лодые люди надевали костюмы и маски и обходили до­ма, требуя подарков. Некоторые особенности этих обря­дов долго оставались непонятны этнографам, пытавшим­ся объяснить их теми или иными частными представле­ниями и поверьями. Выдвигалось такое предположение: раз умерших хоронят в земле и из земли же растут зла­ки, следовательно, мертвых могли считать ответственны­ми за добрый урожай. Подобные ассоциации, возможно, имели место, но главное значение придавалось гораздо более общим и древним воззрениям, согласно которым контакт с духами во время общинных праздников обес­печивает благополучие людей и щедрость природы.

Сравнивая европейские обряды с известными у на­родов Америки, Африки, Новой Гвинеи, легко обнару­жить первобытную основу с ее почитанием первопред­ков, имеющих гротескный облик полулюдей-полуживот- ных, мужскими союзами, ритуальной свободой отноше­ний среди молодежи на завершающем этапе праздника. В Восточной Европе об архаических чертах подобных обрядов наиболее красноречиво свидетельствуют сооб­щения, относящиеся к допетровской эпохе. Адам Олеа- рий, например, совершивший в середине XVII века пу­тешествие из Германии в Россию, пишет, что москвичи считали святочных ряженых язычниками и затем зано­во их крестили. Это сообщение означает, что к контак­там с «нечистой силой» во время подобных праздников относились вполне серьезно. В XIX веке подобная вера была уже в основном утрачена, хотя обряды сохраняли свою форму. В деревнях ряженые грозили увести с со­бой девушек, особенно невест на выданье. В чернозем­ной полосе России в конце весны на так называемую русальную неделю ряженые бросались на женщин с кну­тами. Считалось, что в результате лучше уродится лен, но объяснить подобные поверья уже никто не мог.

Обрывки, отголоски глубоко первобытных ритуалов и верований долго сохранялись и у многих народов Азии. Особенно интересны в этом смысле те, кто доль­ше других оставался не затронут влиянием мировых религий, например, некоторые горцы Гиндукуша в Па­кистане и Афганистане или уже упоминавшиеся нами айны острова Хоккайдо.

Айны — потомки древнейшего населения Японии. До начала XX века они жили также на юге Сахалина и Курил. Антропологически айны непохожи на японцев, зато их часто сближают с населением Австралии и Ме­ланезии. По данным ленинградского антрополога А. Г, Козинцева, некоторые детали в строении черепов айнов указывают на то, что древние жители Хоккайдо находи­лись одинаково далеко как от монголоидной, так и от австралоидной рас. Возможно, что их предки пришли из Азии еще тогда, когда различия между этими двумя большими расами не вполне сформировались.

О традиционной культуре айнов известно в основном по материалам начала нашего века. Близкого сходства между айнскими и южноамериканскими мифами просле­дить не удается. Однако айны считали, будто в прош­лом месячные очищения организма были уделом муж­чин, а не женщин. Представления айнов по этому пово­ду напоминают австралийские. Не исключено, что они отражают широкий и древний пласт первобытных веро­ваний.

Наиболее близкие аналогии южноамериканским ми­фам о борьбе мужского и женского начал в Старом Све­те встречаются от Средиземноморья до Средней Азии. В местных преданиях повествуется не просто о племени женщин, но о вооруженной борьбе с амазонками и об обществах, в которых социальные обязанности мужчин и женщин были распределены противоположным обра­зом, чем сейчас. Интересно, что в древнегреческих источ­никах говорится, будто амазонки вырезали у себя грудь, чтобы лучше стрелять из лука. В свете того, что изве­стно об индейской мифологии, этот мотив можно рас­сматривать как переосмысление более древнего представ­ления о безгрудых женщинах дней творения. К перво­бытному мифу о мужчинах, ' вынужденных заниматься домашними делами, в то время как их жены управля­ли общиной и совершали ритуалы, восходит и преда­ние о Геракле, который по приказанию дельфийского оракула попал в подчинение царице Омфале. Наряжен­ный в женское платье, Геракл прял шерсть, в то время как Омфала облачалась в львиную шкуру и носила па­лицу. В Малой Азии Омфала считалась богиней — по­кровительницей женщин. С аналогичными представле­ниями связаны кавказские и ближневосточные предания о великих царицах — Тамаре, Томиранде, Семирамиде. На Кавказе и в Средней Азии подобные сюжеты в фоль­клоре сохранились почти до наших дней. Так, в 1875 году в Хорезме была записана сказка о «женском хан­стве», почти дословно совпадающая с мифами об уста­новлении в обществе господства мужчин, которые рас­сказывали огнеземельцы, мундуруку и представители других индейских племен. Разница между этими текста­ми только жанровая. Мифы считаются священными, дей­ствующие в них первопредки — реально существовавши­ми, а сказка — заведомая «ложь». Однако сюжет, после­довательность эпизодов могут быть одинаковы в произ­ведениях разных жанров. Многие фольклорные сюжеты эпохи классовых обществ своими корнями так или ина­че восходят к сюжетам первобытных мифов.

Как ученые, занимающиеся южноамериканской ми­фологией, так и исследователи преданий народов Евра­зии порой интерпретируют рассказы о женщинах-воительницах, стране амазонок и т. п., как воспоминания о реально существовавшем «женовластии». Советский вос­токовед Л. С. Толстова, осуществившая очень интерес­ную подборку «матриархальных мотивов» в среднеази­атском и кавказском фольклоре, например, видит в ми­фических амазонках «готовых к битвам юных защит­ниц родной земли», забывая о специфике мифа как ис­торического источника особого рода. Мифы и в самом деле содержат уникальную информацию о прошлом, но вовсе не потому, что описывают подлинные события. Отдельно взятый миф даст исследователю не больше, чем один глиняный горшок для археолога. Однако сход­ные тексты, встречающиеся у разных племен и наро­дов, могут свидетельствовать как об определенных зако­номерностях первобытного мышления, так и о древних культурных контактах.

Предания о мужеподобных женщинах и женоподоб­ных мужчинах известны на всех континентах. Но дале­ко не все мифы распространены столь же широко. Есть немало таких, которые засвидетельствованы только в Евразии и в Америке. Среди них особенно интересны тексты со сложной фабулой. Набор мотивов в них край­не своеобразен. Предполагать повторное независимое возникновение подобных сюжетов в силу самой по се­бе логики мифологического сознания труднее, чем в слу­чае с простыми повествованиями, построенными по прин­ципу «перевернутого настоящего». Такие мифы полезно принять во внимание, исследуя проблему происхождения индейцев, ибо в самой Евразии они встречаются не по­всеместно.

Евразийско-американских мифологических паралле­лей сравнительно мало как раз в ближайших к Новому Свету районах северо-востока Сибири. И это вполне объяснимо.

В начале нашего века русские этнографы В. Г. Богораз и В. И. Иохельсон продемонстрировали значитель­ное сходство мифов чукчей и коряков, с одной стороны, и индейцев северо-запада Северной Америки, с другой. Они объясняли этот факт древними историческими свя­зями народов Чукотки и Аляски. Несмотря на ряд уточ­нений, внесенных в эту гипотезу новыми поколениями исследователей, в основе она считается верной. Однако, речь идет главным образом о мифах племен языковой семьи на-дене, то есть той группы индейцев, которая про­никла в Новый Свет позже других. С мифологией оби­тателей более восточных и южных областей Америки близких параллелей в чукотско-корякском фольклоре не наблюдается. По-видимому, миграция на-дене, эскимо­сов и алеутов, а затем и расселение на северо-востоке Азии чукчей, коряков и других сибирских народов в зна­чительной мере стерли следы пребывания более древне­го населения, от которого произошли современные ин­дейцы Южной Америки. Чукотка и Колыма были лишь сравнительно коротким промежуточным этапом на пу­ти следования предков основной части американских аборигенов с их прародины в Новый Свет. Следы куль­туры, близкой к древнейшей индейской, легче могли со­храниться в тех областях Евразии, откуда этот путь на­чался и где и дальше продолжали жить народы, имев­шие с предками индейцев некоторые общие культурные традиции. .

Как было сказано, одни ученые видят прародину ин­дейцев во внутриконтинентальных районах Азии, тогда как другие — в притихоокеанских. Материалы сравни­тельной мифологии лучше согласуются с первой гипоте­зой.

В Восточной Азии аналогий южноамериканским ми­фам довольно немного. Показателен, например, важней­ший мифологический цикл древней Японии — предания о богине солнца Аматерасу. К ней возводят свой род японские императоры.

В цикле Аматерасу есть миф, имеющий параллели у народов, живущих не только по западным, но и восточ­ным берегам Тихого океана, — история о том, как спря­тавшуюся в пещере богиню выманивали наружу, ибо без ее благодатной силы вся жизнь на земле замерла. Дру­гой восточноазиатско-американский миф рассказывает о появлении над землей нескольких солнц, угрожавших сжечь все живое. Однако область распространения обо­их этих сюжетов к востоку от Берингова пролива огра­ничена узкой полосой, тянущейся по западным районам Северной Америки и достигающей Центральной. Самые далекие аналогии зафиксированы в Центральных Андах. Ни в Бразилии, ни на Огненной Земле следов этих ми­фов нет. Создается впечатление, что предания о множе­стве солнц и о спрятавшейся в пещере богине попали в Новый Свет вместе со сравнительно поздней и мало­мощной миграционной волной, влияние которой почти не достигло Южной Америки.

К числу самых популярных южноамериканских ми­фов относятся рассказы о «героях-мстителях» и о «ра­зорителе гнезд», по сути дела описывающие обряд по­священия мальчиков: достигнув самой границы смерти, подростки возрождаются новыми людьми, полными сил мужчинами.

Сюжетную канву мифа о мстителях читатель легко представит, вспомнив шекспировского «Гамлета»: юно­ша растет в доме убийцы собственного отца, замуж за которого вышла его мать. Он ничего не знает о преступ­лении, пока призрак отца не открывает ему правду, — тогда герой наказывает убийцу. Различные варианты легенд и мифов на сходный сюжет распространены у народов Евразии и обеих Америк. В частности, в трагедию Шекспира эта история попала в конечном итоге из древнегерманской мифологии. В Новом Свете к евра­зийским вариантам особенно близки те, которые записа­ны от Мексики до Огненной Земли, но не в Бразилии и Гвиане.

Может показаться, что столь элементарный прием, как построение действия вокруг мести детей за гибель родителей, совершенно независимо тысячи раз возникал в сознаиии людей и был использован в мифах, легендах и литературных произведениях. Однако картографиро­вание записей свидетельствует об ином. Предания о мстителях нехарактерны для Австралии и Меланезии. Если сюжет каждый раз появлялся заново, то почему он не встречается на всех континентах примерно с оди­наковой частотой? К тому же при внимательном изуче­нии в евразийско-американских мифах о мстителях най­дутся детали, которые не кажутся для сюжета обяза­тельными, но тем не менее распространены повсемест­но. Это воспитание героев в доме убийцы матери или отца и неожиданное, «сверхъестественное» (из уст при­зрака или говорящего животного) открытие истины. Ви­димо, подобные детали вошли в сюжет на этапе его фор­мирования и сохранялись во всех последующих переска­зах. А легкость многократного повторения сюжета зача­стую мнимая. В жизни человек сталкивался с множест­вом разнообразных коллизий, но лишь ничтожная их часть попадала в фольклор. Устное творчество всегда использует ограниченный набор старых, привычных сю­жетов, лишь наполняя их злободневным содержанием. Об этом свидетельствует даже современный городской фольклор. Как ни бесконечно далек он от первобытной эпохи, сюжеты ряда песен и анекдотов восходят имен­но к ней.

Многие индейские мифы повествуют о юноше, кото­рый отправился разорять птичье гнездо. Из-за козней соперника герой оказался в ловушке на вершине дерева или скалы, где долго терпел лишения. По некоторым вариантам, слетевшиеся птицы обглодали его тело, но затем кости снова покрылись плотью. С помощью жи­вотных или птиц (чаще всего ягуара или орла) юноше в конце концов удавалось спастись и вернуться домой. Он либо мстит врагу, либо приносит людям неизвест­ный им раньше огонь.

В Евразии параллели подобным мифам можно встре­тить от Центральной Сибири до Восточного Средиземноморья. Впервые некоторые из них заметил московский исследователь Вяч. Вс. Иванов. Таково, например, одно из древнейших сохранившихся произведений мировой литературы — легенда о приключениях Лугальбанды, от­ца эпического героя Гильгамеша. Она была записана в Шумере в конце III тысячелетия до н. э. Лугальбанда, ловкий и находчивый юноша, брошен спутниками в го­рах больным. Вернуться к войску ему удается с по­мощью чудовищного орла Анзу.

Похожий мотив встречается в русских народных сказ­ках. Братья оставили Иванушку в нижнем мире, подняв наверх спасенную им царевну. Но Иванушка возвраща­ется на землю на спине орла, которого вынужден кор­мить, отрезая куски собственного тела. Этот мотив свя­зывает сказку с древнегреческим мифом о Прометее. В наказание за похищение огня у богов Прометей, по при­казанию Зевса, был прикован к скале. Прилетавший орел каждый день терзал его печень, но она вырастала вновь.

Мотив оков в мифе о Прометее поздний, он мог по­явиться лишь с наступлением века металла. Все осталь­ные, древние по происхождению, детали повествования встречаются и в Южной Америке. Только последова­тельность их иная: если в мифах индейцев Бразилии сперва следует пленение на скале и обгладывание тела героя птицами, а затем похищение огня, то в греческой мифологии пленение служит наказанием за кражу огня.

Крупнейший советский специалист по фольклору на­родов Южного Приаралья Г. П. Снесарев лет тридцать назад записал легенду о том, как бай заманил работни­ка на вершину скалы, где было много драгоценностей (человека, зашитого в шкуру животного, подняла на­верх огромная птица). Получив сброшенные вниз сок­ровища, бай оставил работника умирать на скале, но то­му помог спуститься святой. Снесареву не удалось опре­делить истоки этого текста, так как в современных и средневековых преданиях Средней Азии и Ближнего Во­стока не нашлось аналогий. Понять сюжет легенды можно лишь обратившись к географически далеким па­раллелям.

Надо сказать, что ни один фольклорный рассказ, будь то сказка, легенда или миф, не существует сам по себе. Он — часть традиции, его сюжет с большими или меньшими изменениями повторяется во множестве дру­гих рассказов. И если перед исследователем оказался текст, который совершенно не похож на другие, он дол­жен его насторожить. Возможно, что это отголосок очень древнего, почти исчезнувшего сюжета. Легенда, записан­ная Снесаревым, история Лугальбанды, миф о Проме­тее являлись сюжетными уникумами. Сопоставление с индейскими мифами позволяет понять далекие истоки подобных текстов, вводит их в рамки сюжета о разори­теле орлиных гнезд.

Очень интересные аналогии индейским мифам о ра­зорителе гнезд встречаются у народов Центральной Си­бири — кетов и особенно тофаларов. Тофалары, или тофа,— крохотная тюркоязычная народность, живущая на границе Иркутской области и Тувы. В начале 70-х годов здесь удалось записать два варианта мифа о разорите­ле орлиных гнезд, практически не отличимых от мифов американских индейцев. То, что среди всех текстов на данный сюжет, отмеченных на территории Евразии, именно тофаларские стоят ближе всего к американским, не означает, что прародину индейцев обязательно следу­ет искать именно в Восточных Саянах. Просто перво­бытный миф лучше сохранился в районе, который оста­вался за пределами территории древних и средневеко­вых государств. Аналогичные тексты у народов Средней и Западной Азии и Европы уже несколько тысячелетий назад изменили свои жанровые особенности, подверглись переосмыслению либо даже были вовсе вытеснены но­выми сюжетами после распространения христианства и ислама.

А вот еще один южноамериканский миф. У многих племен, особенно живших вдоль берега океана, записа­ны предания о женщине, отказавшей своим женихам и в конце концов утонувшей или живой погрузившейся в озеро или море. Она становится хозяйкой вод и нередко женой чудовища. Классические варианты этого мифа встречаются от Огненной Земли и Патагонии до полу­острова Гоахира на границе Колумбии с Венесуэлой. Этнографы, знакомые с мировым фольклором, без тру­да вспомнят в этой связи предания эскимосов о мор­ской владычице Сёдне, которую бросил в воду отец в наказание за то, что дочь не желала выходить замуж. Однако не менее близкие параллели можно отыскать и в фольклоре народов Европы.

Читатель, возможно, помнит эпизод из гомеровской поэмы «Одиссея», когда кораблю хитроумного грека пришлось плыть между двумя чудовищами — Сциллой и Харибдой. Сцилла, сидевшая на прибрежных скалах, схватила и сожрала шестерых моряков. Не все, однако, знают, что, согласно греческой мифологии, Сцилла не­когда была прекрасной девушкой. Подобно Седне, она превратилась в морское чудовище в наказание за то, что отвергала своих женихов.

В поисках параллелей индейским мифам о хозяйке вод необязательно отправляться в глубь веков или в далекие страны. Легенды на подобный сюжет были ши­роко распространены в фольклоре народов Европы. Еще в конце прошлого века они были записаны совсем близко от Ленинграда — в юго-восточной части Эсто­нии. Действие одной из них развертывается в годы рус­ско-шведской войны. В легенде рассказывается, как дочь городского головы в Тарту в наказание за пре­ступления отца была оставлена у водных духов. Ее страж (когда-то, скорее всего, муж) — жаба с золотой короной. Дева горюет о родителях, от ее слез вздува­ется протекающая через Тарту река Эмайыги, и начина­ется буря. Само название «Эмайыги» («мать-река») свя­зано, скорее всего, не столько с ее полноводностью, ско­лько с древним представлением о матери вод, обитаю­щей здесь. В другой легенде о хозяйке реки Мустайыги, близ Выру, говорится о девушке, которая стала жить в водах, так как ее никто не брал замуж из-за седых от рождения волос.

Подобные сюжеты, встречающиеся на территориях протяженностью в тысячи километров, фольклористы ча­сто именуют «бродячими». Считается, что такие мифы, легенды и сказки переходили от одного народа к дру­гому, совершенно бессистемно «путешествуя» по земному шару. Однако бессистемность здесь только кажущаяся, вызванная неверно выбранным масштабом исследова­ния. Для картографирования некоторых явлений куль­туры годится крупный масштаб, но закономерности в распространении многих фольклорных сюжетов стано­вятся ясны лишь при работе с картой мира. Зона рас­пространения мифов и легенд о водной богине охваты­вает Евразию и Америку, но не заходит на другие мате­рики. Довольно правдоподобно предположить, что этот сюжет проник в Новый Свет вместе с переселенцами из Азии, как и мифы о героях-мстителях и о разорителе гнезд. Поскольку он известен в таких удаленных райо­нах Южной Америки, как Огненная Земля, можно пред­полагать, что его принесла с собой одна из древнейших групп мигрантов.

Сопоставляя фольклорные сюжеты столь далеких об­ластей, как Европа и Южная Америка, исследователь, конечно, должен соблюдать осторожность. Возможность независимого возникновения мифов никогда не исключе­на. Показательно не детальное совпадение текстов, а систематичность аналогий — приуроченность их к типо­логически наиболее древним, палеолитическим по време­ни возникновения сюжетам, одинаковые области рас­пространения не одного-двух, а нескольких мифов, от­сутствие близких параллелей на других континентах, возможность создания исторически правдоподобной ги­потезы, которая бы объяснила соответствующие черты сходства.

Что касается гипотезы о прародине индейцев, то ис­кать ее в Средиземноморье или Прибалтике, разуме­ется, нелепо. Европейские и индейские легенды и мифы связаны не прямо. Те и другие восходят, скорее всего, к мифологическим сюжетам, распространенным в глу­бокой древности на обширных пространствах Централь­ной и Западной Евразии.

В пользу центральноазиатской, а не восточноазиат­ской прародины индейцев свидетельствуют и материалы изобразительного искусства Южной Америки. Идея вы­деления в первобытном искусстве огромных областей, обитатели которых на протяжении тысячелетий придер­живались какого-то основного канона, не нова. Давно, например, замечено, что у народов западной части бас­сейна Тихого океана, от Новой Зеландии до Алеутских островов, и северо-западного побережья Северной Аме­рики господствовал криволинейный орнамент, основан­ный на широком использовании спиралей. Судя по ар­хеологическим данным, в Китае, Японии и на нижнем Амуре подобные изображения создавались уже за не­сколько тысячелетий до нашей эры. О важности и ис­торической обусловленности подобных совпадений много писал выдающийся советский археолог А. П. Окладни­ков. Что же касается южноамериканского геометриче­ского рисунка, то его своеобразие из-за простоты ис­пользуемых орнаментальных элементов до сих пор не принималось исследователями во внимание. Как уже го­ворилось, свои гуделки, маски, горны и прочие священ­ные предметы южноамериканские индейцы чаще всего покрывали простыми геометрическими узорами: тре­угольниками, меандрами, ромбами, точками, зигзагами, прямыми и волнистыми линиями. Криволинейный ор­намент встречается гораздо реже (одно из исключений такого рода — стиль напо-маражоара).

Весьма сходные с южноамериканскими типы орна­ментов господствуют в древнем искусстве на большей части территории Сибири, в Центральной и Средней Азии, Казахстане, в сопредельных районах Восточной Европы. Речь, конечно, идет не о том, чтобы напрямую сопоставлять ряды треугольников на сосудах андронов- ской культуры и на танцевальных колотушках индей­цев тукано—между этими предметами пролегли тысячи километров и лет. К тому времени, которым датируется украшенная геометрическим орнаментом евразийская керамика (самые яркие образцы этого искусства отно­сятся к IV—II тысячелетиям до н. э.), индейцев в Цент­ральной Азии уже давно не было. К тому же изобрази­тельное искусство различных евразийских культур нео­динаково: в отдельных районах в определенные периоды получали распространение разные варианты орнамента. Но тем не менее в целом древний геометрический рису­нок Центральной Евразии гораздо больше похож на южноамериканский, чем на восточноазиатский. Изобра­зительная традиция, нашедшая выражение в искусстве столь многих народов, занимавших огромную террито­рию, наверняка имела длительную предысторию. До то­го, как орнаментом стали покрывать глиняную посуду, те же узоры, вероятно, использовались для раскраски предметов из дерева, коры, луба, для татуировки чело­веческого тела.

Таким образом, материалы по этнографии и мифоло­гии южноамериканских индейцев обнаруживают до­вольно много аналогий в культуре народов Централь­ной и Западной Евразии. Разумеется, до тех пор, пока археологами шаг за шагом не прослежен путь предков американских аборигенов из глубин азиатского конти­нента в Новый Свет, параллели в области изобрази­тельного искусства или фольклора могут служить осно­ванием лишь для выдвижения гипотезы, а не для ее окончательного доказательства.

Возможность независимого появления сходных ми­фов или типов орнамента в Азии и Америке сохраняется, хотя она и кажется менее вероятной, чем предположе­ние о древнейших культурных связях между континен­тами.

Гипотеза об исторической обусловленности сходства мифов южноамериканских индейцев и народов Евразии влечет за собой важный вывод. Из нее следует, что по меньшей мере 15—20 тысяч лет до н. э. уже возникли некоторые мифологические сюжеты, известные нам по данным фольклора. Поэтому проверка этой гипотезы имеет принципиальное значение не только для опреде­ления прародины американских индейцев, но и для ис­следования религиозных представлений на ранних эта­пах развития человечества.