Манко Капак

Манко Капак, вновь избранный Инка, и его спод­вижники обсуждали, как прибыть в Куско для вру­чения капитуляций губернатору: вооруженными или без оружия. Кэскис заявил, что «чужеземцы проявят больше благоразумия при виде оружия, чем при выра­жении им учтивости, о чем свидетельствует печаль­ный пример Атауальпы»²¹⁹. Несмотря на такое здравое рассуждение, верх взяло предложение Манко, ко­торый склонялся к тому, чтобы мирно предстать пе­ред, захватчиками.

Другой спор развернулся вокруг вопроса о том, как предстать перед губернатором: прибыть в золотом па­ланкине и золотом головном уборе, символе высокого достоинства, или нет. Инка склонялся к тому, чтобы не использовать ни того, ни другого, поскольку он не был еще признан Писарро.

Прием, внешне выглядевший вполне сердечным, не оправдал ни одну из возлагавшихся на него надежд Манко Капака. Единственный результат заключался в том, что он несколько успокоил Инку и породил надежду на его признание как верховного вождя. «Этот день был самым счастливым в жизни Инки»,— пи­сал Гарсиласо. Мир, который, казалось, был установ­лен, отмечался пышными празднествами.

Через несколько дней, напряженных для Инки и наполненных уклончивыми отговорками Писарро, после многочисленных консультаций о возможных последст­виях коронации конкистадор пришел к следующему, достойному его решению: «поскольку вступление во владение королевством предполагает возложение на Инку золоченой короны, он направился со своими лю­дьми в резиденцию Инки и без обиняков заявил ему, что просит взять под покровительство всю империю. Если бы он знал раньше, как пойдут дела, то не до­пустил бы, чтобы Инка хотя бы час оставался без короны». С распространением христианства среди населения решили повременить, поскольку для этого не хватало проповедников. Почувствовав, что мир в его руках, Писарро проявил свою изворотливость, чтобы извлечь наибольшую выгоду из создавшейся обста­новки.

Разногласия среди самих испанцев, жаждущих власти и славы, стали источником междоусобных войн на протяжении четверти века. В этих войнах самая тяжелая участь всегда выпадала на долю индейцев, служащих пушечным мясом для противоборствующих сторон. В огне этих войн нашли свою смерть и главные действующие лица той трагедии, которая назы­вается завоеванием Перу. Немедленно последовало заточение в тюрьму Манко Капака. Писарро ретировался в Лиму, город королей, в ожидании королев­ских распоряжений, их ему позже привез из Испа­нии его брат Эрнандо вместе с титулом маркиза и почетными одеяниями Святого Сантьяго, покровителя воинов, которые ему не понадобились даже в качестве савана. В свою очередь Альмагро получил от короля губернаторство в новом королевстве Толедо — «к югу и востоку от Новой Кастилии», которая находилась под управлением Писарро. При разделе остался спор­ным вопрос о Куско, на который каждый предъявлял свои права.

Находящийся в крепости Куско, закованный в кан­далы, Манко Инка сумел добиться от Эрнандо Писар­ро, «который проявлял к нему большую симпатию, хотя старался ее скрывать»²²⁰, разрешения на поездку в Юкай на традиционный праздник. В этом местечке были погребены предшествующие Инки. Предлогом для поездки было снятие с могилы массивной золо­той статуи его отца Уаина Капака для передачи испан­цам. Благодаря этой уловке Инка получил возмож­ность общения со своими старейшинами, которые зая­вили, что они никогда не полагались на слова чужеземцев и что не верят и сейчас в возможность возвра­щения ему власти над империей, «потому что люди, стремившиеся с таким вожделением сорвать плод, не внушают надежды, что оставят хозяину дерево, на котором он вырос»²²¹. Кроме того, они предупредили Манко Инка, что в конце концов его может постичь участь Атауальпы. В процессе переговоров они пришли к соглашению о всеобщем восстании. Против всех чужеземцев из Кастилии.

Всеобщее восстание действительно началось на всей территории Тауантинсуйо. Манко осадил Куско. Пов­станцы окружили город и с помощью стрел с легко воспламеняющимся веществом подожгли его. Испанцы были вынуждены бежать из горящих домов и занять на площади круговую оборону, скрываясь за крупами лошадей. Семнадцать дней им пришлось выдерживать град стрел и камней из пращей. В течение восьми месяцев верные Инке люди держали осаду, усиливая свой натиск в полнолуние.

Некоторые индейцы, закабаленные испанцами и принужденные им служить, днем смешивались с осаж­дающими и проникали в город с продовольствием для осажденных и одновременно выполняли функции шпионов.

Известие об осаде Куско достигло Чили, где Альмагро вел военные действия, деля захваченные земли между собой и злосчастными братьями Писарро. С ним находились Паульу, молодой сын Уаина Капака, и ве­ликий жрец Вильях Уму. Было очевидно, почему кон­кистадор решил совершить переход через Анды, не­смотря на предостережения Паульу и превратности пути, на котором замерзли сотни людей и лошадей. Вос­стание Манко Капака он хотел использовать в сво­их интересах.

Первым делом он направил Инке послание, в кото­ром называл его «горячо любимым сыном и моим братом», а также сообщал, что думает скоро возвра­титься для помощи ему, и просил не убивать христиан до его прибытия. «Дозволь мне приехать,— писал он,— чтобы вернуть тебе все, что было захвачено ими, а также наказать по заслугам виновных за это, а также и тех, кто плохо с тобой обходился». И сладкоречиво продолжал: «Твой брат Паульу находится при мне, я люблю его как своего сына»²²².

Письмо было встречено с восторгом в лагере Ин­ки. Немедленно с нарочным был отправлен ответ, в котором, в частности, говорилось: «Мы хотели бы, что­бы ты знал причины нашего восстания, знал о притес­нениях, которые мы испытывали, о грабежах и насили­ях, которые они совершили... нет ни одной жены или сестры, над которой бы они ни надругались, нет золота, которого бы они ни взяли, нет одежды, которую бы они ни украли, нет земли, где можно похоронить своих близких. Я сам пережил великие испытания». Отно­сительно убийства захватчиков в письме говорилось: «Из-за любви к Богу мы не сжигаем их заживо и не травим собаками, т. е. не подвергаем той смерти, ко­торая среди индейцев считается позорной; мы их каз­ним немедленной смертью»²²³.

Ответ Альмагро был выдержан уже в ином тоне. Он с пониманием отнесся к притеснениям, допущенным в отношении Инки, а также к причинам, вызвавшим восстание. Вместе с тем Альмагро обвинял Инку в его организации. «Во всяком случае,— говорилось в письме,— я не намерен покарать тебя и обещаю тебе под­держку, приглашая встретиться со мной». И дальше: «Я обещаю, что обеспечу твою безопасность и ты вер­нешься к себе таким же свободным, каким придешь ко мне, без какого-либо вреда».

В это же время Инка получил письмо от Эрнандо Писарро, предостерегающего его от козней Альмагро. В этом письме говорилось, что последний лжет и ему нельзя верить, что только братья Писарро обладают властью, чтобы простить его в случае капитуляции.

Нетрудно представить себе растерянность Инки, пе­ред соперничеством испанцев, а также индейцев, вы­нужденных сражаться друг против друга. Людям Писарро, имеющим цветные повязки на оружии для различия на поле боя, было приказано убивать хрис­тиан, не имеющих таких повязок.

Индейцев обучали, как нужно сражаться с христи­анами, вооруженными пиками, и какую позицию надо занять, чтобы убить лошадь²²⁴. Подталкиваемые со всех сторон, индейцы, насильственно набранные в вой­ска конкистадоров, несли огромные потери на поле боя. Их всегда посылали в самое пекло.

Манко Инка держался в стороне от каждой из соперничающих испанских группировок. Он пропускал мимо ушей советы «подчиняться необходимости пре­кратить войну до тех пор, пока честолюбивые испанцы не истощат свои силы и не перебьют друг друга»²²⁵.

Тогда Писарро сделал ставку на другое. Он захва­тил Паульу и провозгласил его Инкой в противовес своему брату. Манко Капак с группой своих родствен­ников и приверженцев «ушел в суровые Анды, в местеч­ко под названием Уилькапампа, где жил в одино­честве и глуши, как может жить лишенный власти и обездоленный король, пока... его не убил один ис­панец»²²⁶.

Паульу и великий жрец Вильях Уму также вскоре сошли со сцены. Но истребительные войны между испанцами продолжались, в них поочередно гибли пред­водители противоборствующих сторон, которых вели к катастрофе алчность, жажда власти и преступления.

Феодальная структура колоний с ярко выраженной кастовостью, рабством и крепостной зависимостью осо­бенно угнетала индейцев. Их безжалостно облагали бесчисленными поборами местные коррехидоры, разо­ряла арендная плата и многочисленные повинности. Среди этих повинностей преобладали две, которые, даже у испанцев, вызывали бесконечные протесты: мита и обрахе.

Обрахе назывались текстильные мастерские, где индейцы должны были принудительно работать в те­чение года, даже если их освобождали от повинности мита. Условия работы в этих мастерских были поистине бесчеловечны.

«Чтобы составить себе достоверное представление о том, что такое обрахе, достаточно представить се­бе галеру, находящуюся в постоянном плавании, когда гребцы беспрерывно гребут в условиях мертвого шти­ля и удаляются, вместо того чтобы приблизиться к порту, которого они никогда не смогут достичь, не­смотря на то что работают постоянно в надежде по лучить желанный отдых. Управление этими мастер­скими, работа, выполняемая здесь индейцами, которым выпала эта поистине ужасная доля, и жестокие нака­зания, обрушивающиеся на этих несчастных, выходят за рамки всех наших представлений»²²⁷.

Что касается миты — другой принудительной, фор­мально временной, а на деле бессрочной повинности,— то она заключалась в отрыве индейца от дома и семьи и направлении его на работу в шахты. Описание этих повинностей, принадлежащее перу людей, которых нельзя заподозрить в симпатиях к страдающим ту­земцам, производит гнетущее впечатление.

Вице-король Альба утверждал, что «камни Потоси и минералы, добытые в них, омыты кровью индей­цев, и если выжать деньги, полученные за них, то будет капать больше крови, чем серебра»²²⁸. Ревизор Арече, известный среди индейцев своей жестокостью, признавался, что «нет такого сердца, которое бы не дрогнуло при виде того, как навсегда прощаются не­вольники-индейцы со своим домом: ведь из ста едва ли двадцать человек вернутся назад»²²⁹.

Монах Буэнавентура де Салинас-и-Кордоба вслед за Лас Касасом взывает к состраданию к индейцам, обреченным на тяжкие повинности. Он пишет на страницах своих докладов, записок и писем, направ­ляемых королю Испании:

«Смею доложить Вашему Величеству о необхо­димости принять во внимание то, что индейцы сильно страдают на шахтах Уанкавелика как от тяжелой работы на глубине 550 вар под землей, так и от смер­тельных болезней. Рабочие поднимаются с грузом из глубин, где никогда не видят солнечного света, полу­голые, покрытые кровавым потом, многие харкают кровью. Воздух на глубине недвижим, он загрязнен и вреден для здоровья. Вода, которую они пьют разгоряченные, умирая от жажды, холодна как лед. Но особенно страдают горняки от обрушивающихся на них жестокостей и зверств, от притеснений надсмотр­щиков и метисов.

Во время отправки на работы мита грустно видеть индейцев группами по пятьдесят — сто человек, связан­ных, как преступники, веревками, в кандалах. Их со­провождают жены, дети и родственники. Они про­щаются с божьими храмами, покидают заколоченные дома и идут с растрепанными волосами, обращаясь к небу с жалобными воплями, напевая печальные за­упокойные песни и заунывно причитая. Эти несчастные знают, что уже никогда не вернутся в родные места и умрут в шахтах и подземных лабиринтах Уанкавелика».