Край болотных озёр

День за днем идет плот вниз по реке. Все дни одинаково солнечные, с калимой в воздухе и яростно-красны­ми закатами. (Калима — смесь саванной пыли и дыма лесных по­жаров.) За день, несколько десятков километров, не больше. Мимо песчаных отмелей, где несут караул изящные серебристые белые цапли, большие серо-голубые магдаленские и маленькие пепель­ные флоридские цапли, через плесы, где стайки черно-белых водо­резов проносятся над водой, как бы снимая сливки гротескными красными клювами.

Утром и вечером над рекой пролетают с одного угодья на дру­гое полчища египетских цапель. Они здесь новички, даже, можно сказать, незваные гости. Сорок лет назад их не было на этой сто­роне Атлантики, они оставались верными своей родине, Африке, и сопровождали странствующие в саванне стада.

Никто не знает точно, как это случилось, но между двумя ми­ровыми войнами появилась первая стая в Венесуэле. Может быть, ее туда занесло бурей. Африканские гости остались, размножи­лись и начали сопровождать пасущийся скот, как тысячелетиями ходили за слонами и буйволами. Теперь их можно встретить от Бразилии до Флориды, и они продолжают распространяться, ведь в Новом свете у них нет естественных врагов.

Прежде среди коров, хватая вспугнутых копытами кузнечиков и прочих насекомых, вышагивали белые цапли, как большая, так и маленькая, изящная, с черным клювом. Их и сейчас можно уви­деть за этим занятием, но в девяти случаях из десяти их место заняли египетские цапли, а белые цапли отступили в болота и на берега рек.

До сих пор по обе стороны реки, сколько хватал глаз, тяну­лись сплошные пастбища. Теперь ландшафт постепенно меняется. Среди побуревших от засухи лугов, где на десятки километров не осталось ни одного тенистого дерева, можно увидеть первые рав­нинные озера с камышовыми зарослями и широкими зелено-лиловыми полями водяных гиацинтов.

Все дальше и дальше холмы и горы, обнаженные нещадной вы­рубкой, со страшными ранами, нанесенными эрозией на голых склонах. Дождевая вода смыла с них почву, оставив навеки бес­плодные гектары камця и гравия. Так хищно и бездумно обо­шлись люди с тем, что высокопарно величают своей родиной. Ради одного-двух скудных урожаев или в погоне за недолговечным пастбищем они обрекали почву на погибель.

Однако кое-где между озерами можно увидеть и зеленые участ­ки — первые поля хлопчатника. Здесь за тысячелетия река отло­жила на поверхности саванны мощный плодородный слой. Неко­торые из земледельцев наконец-то уразумели, что эта наносная земля чересчур хороша для пастбищ, и теперь ее приспосабливают под земледелие. Бапаны, кокосовые пальмы — добрая почва щед­ро оплачивает труд, только с ней надо разумно обращаться.

Деревни пошли чаще и выглядят совсем иначе, чем прежде. Степы уже не из каньябравы, обмазанной смесыо глины с наво­зом, меньше крыш из пальмовых листьев, которые боятся огня. Правда, есть то преимущество, что под ними не так жарко. Дома кирпичные или бетонные, крыши из красных или светло-серых плиток, кое-где поблескивают алюминием водокачки. Вдоль реки тянется шоссе, между деревнями снуют грузовики и автобусы.

Поздно вечером плот проходит мимо сияющего огнями города. Над рекой изогнулся триумфальной аркой изящный стальной мост. Ниже моста начинается аллея из королевских пальм, взды­мающих свои могучие кроны к темнеющему небу. Светлячки кро­хотными метеорами пляшут над закрывшимися на ночь цветками гибискуса и дремлющей бугенвиллеей.

Старик кладет руль влево, и река несет его неуклюжее суде­нышко к низкой пристани, у которой белеет патрульная лодка рыболовной инспекции. Оставив плот под присмотром молодого инспектора, старик поднимается к ближайшей лавке и пополняет свои запасы провианта и сигарет. Наскоро поужинав в китайском ресторане, он возвращается к плоту.

Ребята из инспекции предлагают ему комнату для ночлега. Услышав в ответ, что он должен плыть дальше, они предлагают послать с ним лодочника или хотя бы немного отбуксировать плот патрульным катером. Их удивляет его улыбка и вежливый отказ. Им невдомек, что теперь он сам распоряжается своим временем и хочет побыть наедине с рекой, с тропической ночью и своей Па-ку-не... Ведь Па-ку-не можно встретить и на спящей реке, не только в лесных дебрях.

Достаточно одного-двух взмахов весла, чтобы плот подчинялся рулю. Тихо, ласково журчит вода, рассекаемая бальсовыми брев­нами. С каркающим криком проносится мимо кваква.

Пройдя с десяток километров, старик причаливает к островку и прячется под пологом от комаров, чтобы поспать немного. За два часа до восхода он готов возобновить свое плавание. Завтрак съеден, термос наполнен горячим кофе, костерок на берегу за­лит водой. Достаточно посильнее оттолкнуться шестом — и снова течение подхватывает плот. Старик садится поудобнее, зажав под мышкой рулевое весло, раскуривает трубку и ждет зари.

Река несет плот мимо полей хлопчатника и кукурузы, мимо кокосовых пальм, маленькой спящей деревушки. Бурлит вода. Медленно, исподволь на востоке разгорается утренний пожар. Оголенные засухой деревья черными силуэтами вырисовываются на фоне все более яркого дымчато-красного зарева. Над рекой ле­тят утки. Высоко в небе — плотные стаи, ленты, клинья крупных тропических древесных уток видуа, писингу и малибу, направляю­щихся к рисовым полям у озер. Беспокойные стайки маленьких сипекрылых чирков совершают короткие рейды с одного берега на другой.

Закрепив наглухо рулевое весло, старик достает запрятанное между узлами ружье и коробку патронов. Давно он не ел утяти­ны, а здесь тысячи уток, и можно со спокойной совестью позво­лить себе подстрелить одну или две. Чирки беспорядочно мечутся из стороны в сторону, спугнутые не то плотом, не то движениями охотника, когда он поднимает ружье. Три выстрела — всего одна птица, зато потом следует успешный дуплет. Старик вылавливает уток из воды. Чистит ружье и принимается потрошить птицу. Он сварит ее в котелке на медленном огне; свежего чирка вполне можно есть два раза в день — на второй завтрак и на обед.

Плот идет дальше, час за часом, и вот уже на реку тяжелым одеялом ложится полуденный зной. Только часам к четырем жара спадает. Снизу тянет ветерком, это дыхание пассата, который пролетел над приморьем и большими озерами, чтобы встретить путника.

Старик задремал было после полдника, теперь он просыпается и определяет, что достиг рубежа озерного края. Хоть бы течение, пересекающее первое озеро, оказалось достаточно сильным, тогда легче будет провести через него плот. Еще километр — и вот открывается широкое устье. Ура, течение благоприятное! Сильный ноток впадает в озеро. Надо думать, не менее сильное течение продолжает реку в другом конце озера. Несколько энергичных движений рулевым веслом — плот вышел в устье, проплывает между низкими заболоченными берегами и наконец оказывается на широком водном просторе с большими плавучими коврами во­дяных гиацинтов, голубовато-лиловые цветки которых раскрыва­ются в этот час вечерней прохлады.

Отойдя от берега на несколько сот метров, старик бросает якорь под прикрытием камышового островка. Конечно, от бури камыш не защитит, но ведь сейчас засуха, бурь нечего опасаться. Если и подует, то с озера, а тогда можно уйти обратно в устье.

Озеро простерлось на десятки километров. В разгар сезона дождей оно вдвое больше, и сейчас его окаймляет широкая полоса тучного черного ила, образованного сгнившими за тысячелетия гиацинтами. Придет время, когда этот край будет кормить множе­ство людей. Проекты уже готовы, идут предварительные работы по регулированию водного режима. На земле, где сейчас в лучшем случае можно пасти несколько коров и свиней, раскинутся тысячи гектаров рисовых полей, а само озеро опояшет кольцо плотин и ва­лов, прорезанных оросительными каналами. Рис по берегам, рыба и пернатая дичь посередине. Работа для многих тысяч рук, пища для десятков тысяч ртов. Таков план, такова мечта, которая те­перь воплощается в жизнь. На оголенных рубкой холмах будут посажены деревья робле костено и голубой эвкалипт, которые, глубоко пронизав землю своими корнями, остановят эрозию. Пока тянутся ввысь быстрорастущие породы, молодые лесничие уже занимают саженцами благородных тека и махагониевого дерева менее плодородные участки. Начало положено. Теперь бы только мир и порядок, деньги, труд и добрая воля, тогда со временем бу­дет всем и работа, и хлеб.

Чашка кофе, трубка... Затем старик достает из длинного сверт­ка спиннинг с большой катушкой и крючки с блесной. Плот до­статочно устойчив, вполне можно забрасывать. Блесна уходит под воду на хорошем расстоянии от бревен. Старик подтягивает ее, еще раза два забрасывает без успеха, потом снова садится с труб­кой.

Куда ни погляди — птицы, птицы... Десяток разновидностей цапли и выпи, черные ибисы с красным клювом, с зеленоватым клювом, большие трехцветные ибисы, несколько белых. Мимо пло­та пролетают розовые колпицы — будто ожившие цветы; тучи уток взмывают в воздух, кружат над камышом и снова привод­няются.

«Шлеп!» Широкий хвостовой плавник бьет по воде. Старик прячет трубку, блесна рассекает воздух. Со второго раза он чувст­вует поклевку и осторожно подсекает. Впечатление такое, как будто произошел взрыв. Вода бурлит и пенится, огромная сереб­ристая рыбина взлетает метра на два, на миг зависает и с грохо­том шлепается обратно. Катушка визжит, разматываясь. Второй прыжок, третий — великий тарпон делает все, чтобы избавиться от крючка, снова и снова разгоняется и выскакивает из воды. Старик осторожно придерживает его, иногда опускает конец спиннинга, нейтрализуя прыжки, не дает рыбине уйти далеко. Силой тут не возьмешь, тарпон грубости не признает, надо хитрить, изматы­вать его. Время идет. По лбу и скулам старика струится пот. Не­легкий это труд — тягаться с такой рыбиной. Забыты годы, забы­ты болезни, он живет полной жизнью! Избегать всяких усилий, сказал врач. Избегать? Уж если прощаться с земным существо­ванием, так лучше всего в бою, пусть даже твой противник всего- навсего рыба.

Трехметровый спиннинг из фибергласа и хитрое, упорное ма­неврирование делают свое дело. Принято считать, что девять тар­понов из десяти срываются и уходят. В таком случае, это десятый. Он измотан, можно подтягивать его к плоту. Старик рассматри­вает красавца. Экземпляр далеко не рекордный, что-нибудь метр с четвертью, ходил один раз на нерест, теперь направляется к морю, чтобы набраться сил для нового нереста.

Тарпон доблестно сражался. Наградой ему будет свобода. Ста­рик достает длинную финку и нагибается, вдруг что-то привлекает его внимание. Два нижних луча анального плавника обхвачены серебряной проволочкой, на ней висит узкая пластмассовая бирка с номером. Вот так штука, один из его собственных тарпонов явился на свидание! Старик улыбается, как будто ему преподнес­ли роскошный подарок. Потом осторожно извлекает крючок из твердой челюстной кости. Рыба свободна.

С минуту тарпон лежит на боку, отдыхая. Затем бьет хвостом, окатывает старика водой, уходит под плот и исчезает.

Старик меняет рубашку, посмеиваясь про себя, разбирает спин­нинг. И садится обедать: кусок утки, ломоть хлеба, чашечка-дру­гая кофе. Потом набивает свою самую большую пенковую- трубку ароматным «кэвендишем», удобно садится на мешок с одеждой и любуется просторной гладью озера, вечерней тягой птиц.

Воспоминания, воспоминания...