Снова через Кордильеры: индейцы к востоку от Анд

ГЛАВА XIV.

Искусный, гордый, смелый и воинственный народ

Давайте еще раз пересечем Андский хребет через перевал Успальята, как сделал это генерал Сан-Мартин¹⁴¹ в 1817 г., чтобы восстановить независимость Чили. На этот раз мы преодолеем горы, следуя путем народов, населявших до испанского завоевания районы, расположенные к востоку от Анд и далее к югу от тех территорий, которые некогда занимали диагито-кольчаки, омагуаки и атакама.

Однако мы допустили бы историческую несправедливость, не задержавшись сначала в чилийской Араукании и не вспомнив о тех, кто всегда отстаивал свою независимость перед лицом многочисленных завоевателей; о тех, кто остановил все сметающее на своем пути войско Тупака Инки Юпанки между реками Мауле и Био-Био и оттеснил его к первой из них; о тех, кто не подчинился даже закованным в железные доспехи испанским всадникам.

Алонсо де Эрсилья¹⁴², описавший завоевание Чили в стихах, не расслышал слова мапуче и назвал этот народ арауканами. В соответствии с одной из возможных этимологических версий исходными словами могли быть раг-ко (раг — глина, ко — вода), которые услышали испанцы и повторили их как «арауко». Именно этим словом они назвали небольшое укрепление, расположенное неподалеку от Консепсьона. Сегодня это название носит провинция, границы которой проходят через Консепсьон, Био-Био, Мальеко и Каутйн, как позвонки, соединяющие южные отроги Андского хребта.

Народ мапуче, окрещенный арауканами, вошел во всемирную историю как один из самых храбрых, отважных и непокорных из тех, кто пережил европейское завоевание Америки, как символ независимости и беззаветной преданности делу защиты своей свободы. Действительно, арауканские войны изобилуют примерами высокого героизма индейцев. Эрсилья — завоеватель и свидетель описанных им событий, воздавал должное народу мапучей-арауканов —

«самому отважному и воинственному из тех, кто жил в Индиях, за что и называют его непокоренным». «Индейцы этого государства, — добавлял он, — говорят о себе как об арауканах».

Если судить по данным археологии, зона обитания арауканов простиралась между рекой Итата и заливом Релонкави, т. е. от Консепсьона до Льянкиуэ. Происхождение мапуче не вполне ясно. Лэтчем считал их потомками охотников, вторгшихся туда с отрогов восточной части хребта, которые к XIV в. подчинили себе местное население, занимавшееся охотой и рыболовством и уже умевшее возделывать землю и обрабатывать глину, что свидетельствует о достаточно высоком уровне его культурного развития. Эти молучи, или «воинственный народ», смешавшись с местными жителями, дали начало народу мапуче. А те, кто переселился на север и на юг, превратились соответственно в пикунчей и уиличей. О. Менгин считает, что правильнее было бы говорить об их амазонском происхождении. Есть и сторонники теории о том, что мапучи приплыли через Тихий океан. Одним из них является Риве.

Как бы то ни было, достоверно известно, что около 600 лет назад, где-то в середине нашего тысячелетия, арауканы уже достигли агро-гончарной стадии развития. Как и другие андские народы, обитавшие в южной части континента, они занимались скотоводством. В эпоху инкских завоеваний, а может быть позднее, уже имея лошадей, завезенных на континент испанцами, они перешли Анды и расселились по аргентинской пампе.

Охраняемые своими пильяне — духами-покровителями — и семейными святынями, арауканы создали социальную и военную организацию, структура которой напоминала пирамиду. В основе ее лежала мучилья — исходная ячейка общества, включавшая около 80 человек во главе с предводителем клана. Все эти кланы-общины объединялись в аильяреуе (девять реуе), в которую входили 25 или 30 тыс. человек во главе с мапутоки.

Молодые люди, организованные в боевые подразделения в зависимости от вида оружия, совершенствовались во владении луком и стрелами, копьями, пращами, дубинками или боевыми палицами. О том, как мапуче-арауканы действовали последним видом оружия, ярко рассказал конкистадор Вальдивия¹⁴³. В стихотворных строках «Арауканы» часто раздаются глухие удары арауканских дубинок о шлемы и латы испанцев, нанесенные с такой силой, что пробивали доспехи насквозь, неся смерть их владельцам.

Вторжение европейцев привело к тому, что арауканы нарушили свои тотемические традиции и изменили общественно-религиозную и военную организацию. Над аильяреуе была создана региональная конфедерация — вутан-мапу. В результате был образован совет военачальников, о котором подробно рассказывает в своих стихах Эрсилья:

Пусть о тех, кто собрался на этом совете.
Члены племени маку пробуют напиток из ферментированной кукурузы
Память наших потомков сохранит имена:

Тукапель, Онголь, Кавокупиль, Паикаби, Лемолемо, Мильярапуе, Марегуамо, Гуалемо, Лемобйа, Эликуре, старец-патриарх Коло-Коло, а над всеми ними — величайший из величайших Кауполикан. Военачальники со своими воинами

Сгорали от ярости страшной при мысли о том.
Что бесславная ждет их судьба покоренных.

Так началась одна из самых длительных в истории войн¹⁴⁴, в которой народ отстаивал свою независимость в течение почти 300 лет. Стихотворная хроника или эпическая поэма Эрсильи «Араукана» — это взгляд победителя, проникнутого напыщенным духом испанизма и непреклонного религиозного фанатизма католика XVI в., который тем не менее восторженно описывал доблесть, твердость, патриотизм и силу мапучей.

Невероятные подвиги, которые он, несомненно, видел собственными глазами несчетное число раз, составляют содержание 36 песен трех частей «Арауканы». Имена всех героев этого народа перечислить просто невозможно, но в двоих из них воплотились и были увековечены лучшие качества арауканов: Лаутаро —

Искусный, ловкий, смышленый, быстрый.
Советчик мудрый, в делах благоразумный

и Кауполикан —

Муж сил огромных, воплощенных в мощном теле.
Трудолюбивого народа сын с душой великой.

В те времена, когда там жили эти люди, Араукания была

Страной прекрасной плодородных пашен
На самом юге тех земель чудесных,
Повсюду уважение снискавшей
Могуществом и силой связей тесных.
Воинственный народ тех мест известный
Настолько горд и смел в своих долинах,
Что он не знал ни власти королевской,
Ни ига чужеземных властелинов.

Эти впечатляющие строки звучат как призыв, обращенный сегодня к чилийскому народу — наследнику и преемнику этих высоких традиций.

...А теперь настало время снова пересечь Анды.

Патагонцы: кто же на самом деле был дикарем?

Патагония занимает бóльшую часть тех земель, которые в настоящее время составляют территорию Республики Аргентина, а также часть Чили. В книге «Чудесный город Патагонии» Э. Моралес писал, что земли эти представляли собой

«необъятные пространства, раскинувшиеся более чем на миллионе квадратных километров, холодные, неприветливые, населенные смелыми индейцами, у которых не было никаких средств сообщения, а нередко даже воды».

Патагония представляет собой своего рода треугольник, вершиной обращенный к югу, настоящий «южный конус», основание которого можно представить себе как воображаемую линию, проходящую немного южнее 35-й параллели южной широты. Она пересекает аргентинские провинции Буэнос-Айрес, Кордову, Сан-Луис и Мендосу, а дальше отходит к северу, в провинцию Санта-Фе, образуя небольшой выступ. Вершиной этого треугольника является Огненная Земля, до которой простираются территории Патагонии, значительно отклонившись к востоку и захватив всю чилийскую провинцию Асиéн.

Этот воображаемый треугольник населяли племена патагонской языковой семьи. В состав их входили: пампа, занимавшие земли от провинции Буэнос-Айрес до южной части провинции Мендоса, т. е. низменные пространства провинций Кордова, Санта-Фе, Сан-Луис и Ла-Пампа; пуэльче, расселявшиеся от озера Науэль-Уапи до Атлантического побережья и между реками Рио-Колорадо и Чубут; тэуэльче, жившие от рек Лимай и Рио-Негро к югу, т. е. в бассейнах Рио-Негро, Чубута и Санта-Крус, а также в чилийской провинции Асиён, и, наконец, Огненную Землю занимали племена óна. Из всех этих племен в собственном смысле этого слова патагонскими являются лишь тэуэльче — «люди Юга и Юго-Запада».

Европейцам XIX в. Патагония казалась затерянным на самом краю земли краем. Именно это, возможно, определило тот факт, что она дала начало многим фантастическим легендам, похожим на сказки, а также развитию мифической антропологии. В Испании было снаряжено не менее полудюжины экспедиций, которые неизменно заканчивались катастрофами. Целью их был поиск в бескрайних пампасах Юга «Чудесного города», как называл его Моралес, или «Города Цезарей», сверкающего серебром, золотом и драгоценными камнями. Перед мысленным взором тех, кто отправлялся на его поиски, он стоял как южное Эльдорадо или царство «серебряного короля» — Мбаé-эрá-гуасý в Парагвае или Пайтити по другую сторону Анд. Уверовав в эти вымыслы, многие обезумевшие от алчности искатели приключений отправлялись на поиски фантастических сокровищ, совершали невообразимые открытия и завоевания, а потом клали свои головы в непроходимой сельве или неприступных горах.

Мифическая антропология XVI в. питала к жителям Патагонии особую склонность. Богатому воображению моряков, больных лихорадкой от долгих лишений и скитаний, легко верящих во все сверхъестественные силы, миражи и сказочных чудовищ, увиденные издалека патагонцы, завернутые в свои накидки-кильянго из шкур гуанако, вглядывающиеся в горизонт с высоких скал, казались чуть ли не четырехметровыми гигантами.

Историк Ф. де Овьедо-и-Вальдес¹⁴⁵ в «Общей и естественной истории Индий» так повествует о встрече с группой патагонских женщин священника Хуана де Ареисаги, принимавшего участие в путешествии Гарсии Хофре де Лоайсы — одного из тех, кто был охвачен мечтой о золоте:

«...потом они закричали «ох, ох, ох!», возвели руки к небу и побросали наземь оружие. После этого они побежали навстречу друг другу и стали обниматься. Падре Хуан говорил, что и сам он, и все другие христиане из тех, что там находились, ростом были ниже их срамных мест, до которых, когда те обнимались, нормальный мужчина мог бы дотянуться, лишь подняв руку. А падре Хуан был мужчиной не низкого роста, видным, крупным и высоким».

Научная антропология опровергла данные антропологии мифической и снизила рост жителей Патагонии более чем наполовину. При этом ученые, конечно, опирались на изучение костных останков патагонцев, а не их самих, поскольку ни одного из аборигенов уже не осталось в живых. Не случайно Л. Перикот писал, что полное исчезновение представителей этих племен делает их антропологическую классификацию трудной проблемой, которая пока не может быть разрешена окончательно. Действительно, многие группы населения Патагонии исчезли еще в XVIII в., такие, например, как керандии — одна из ветвей пампа.

Однако особенно широких масштабов геноцид в отношении индейцев Патагонии достиг в XIX в., когда началось так называемое освоение пустующих земель — широко известный в Рио-де-ла-Плате процесс, дававший колоссальные выгоды тем, кто его осуществлял. О методах, которыми он проводился, правдиво и непредвзято повествуют два серьезных ученых — Рекс Гонсалес и Перес:

«К тому времени, когда антропологи обнаружили, что патагонские метисы, занимавшиеся в основном выпасом овец, прекрасно приспосабливаются к неблагоприятным географическим условиям, коренное население Патагонии уже практически было уничтожено одним из самых варварских методов. Великодушие и гостеприимство, с какими они принимали путников, вошли в поговорку; среди них не было воинственных племен до тех пор, пока белые не вынудили их вступить на тропу войны. Нам известно, что на протяжении прошлого столетия индейцев систематически истребляли, причем это отражено даже на сохранившихся фотографиях.

Сначала английскими фунтами платили за пару ушей «индейцев», но, когда через некоторое время появилось слишком много людей с отрезанными ушами, но живых, был найден более эффективный способ: платить деньги за мужские половые органы «индейцев», Те, кто осуществлял этот геноцид, — как правило, искатели приключений из разных стран — наживали огромные состояния. Другие же, получившие за счет истребления индейцев земли, вошли в состав нового «патрициата». Так что, принимая во внимание приведенные сведения, определить, кто же был дикарем на самом деле, совсем непросто».

Чем же объяснялось такое непреодолимое стремление к захвату земель? Конечно же развитием скотоводства, потому что в то время цены на крупный рогатый скот на английском рынке сильно возросли. Ведь теперь платили уже не только за шкуры, сало, рога и кости. Продукция аргентинских скотоводов стала пользоваться все большим спросом на внешнем рынке после того, как француз Тилье открыл способ сохранения мяса путем замораживания и возникли такие экспортные компании, как «Ривер Плэйт Фреш К°» или «Ла Негра». В этой связи весьма важным представляется то обстоятельство, что эпоха «освоения пустующих земель» совпала с созданием международного рынка мяса и с открытием в 1876 г. холодильников. Это, конечно, было важным поступательным шагом в развитии капитализма.

А теперь на время оставим в стороне все ужасы геноцида в Патагонии и попытаемся проследить происхождение коренного населения этих земель. Как считал Риве, патагонцы проникли на континент с юга и были выходцами из Австралии. В соответствии с точкой зрения некоторых других этнографов патагонцы пришли на эти земли из Бразилии, причем центром, откуда началось их расселение, было древнее Святое озеро. Не разделяя ни первую, ни вторую из этих гипотез, Келлер склоняется к выводу о том, что наиболее вероятным является атлантическое происхождение этих племен, Опираясь исключительно на данные археологии, он определил пять этапов в развитии их культуры, первый из которых начался где-то около 7500 лет до н. э. В данном случае речь идет о южных патагонцах, которых также называют чóнеки. Как считают Рекс Гонсалес и Перес, именно они поразили воображение первых путешественников своим высоким ростом и непомерной гордостью.

Археологические данные позволяют сделать вывод, что они были кочевниками и занимались главным образом охотой. Однако, если судить по каменным орудиям труда, чонеки обитали на этой территории не в столь отдаленные времена, как считал Келлер. Культура Тэуэльче, к которой они принадлежали, восходит ко 2-му тыс. до н. э. и разделяется на две фазы — континентальную и морскую. В то время патагонцы еще не знали гончарного ремесла. Они овладели им на втором этапе своего развития, который начался в первые века нашей эры.

Как мы уже видели, к середине нашего тысячелетия определенное влияние на них оказали арауканы. Вместе с приходом испанцев их племена вновь обрели лошадь, потому что это животное уже существовало в Патагонии около 10 тыс. лет назад. Об этом свидетельствуют находки Дж. Берда и супругов Ламинг-Эмперейр в пещерах Фелл и Пальи-Айкен на крайнем юге земель Патагонии. Это была дикая лошадь, принадлежавшая к четвертичной мегафауне. Она сосуществовала вместе с гуанако и некоторыми опасными крупными животными. Патагонцы быстро приспособились к «новой» европейской лошади, укротили ее и приобрели навыки прекрасных наездников. Однако это не спасло их от полного истребления.

Главными занятиями патагонцев были охота на американских страусов-ньянду, собирательство лесных растений и морских раковин. Пока они вновь не получили лошадь, им приходилось охотиться без нее при помощи лассо и луков со стрелами. Хотя до XVI в. патагонцы были кочевниками, они разбивали сезонные стоянки, где изготовляли грубые глиняные сосуды. Жили они в хижинах, покрытых шкурами гуанако.

Кроме кильянго — одежды из шкур — они носили мокасины, называвшиеся у них таманго — это слово вошло в жаргон коренных жителей Буэнос-Айреса. Среди них был распространен обычай татуировки, которая на их языке называлась шаоин. Умерших они погребали в курганах — ченке. До нас дошли «негативные» наскальные росписи патагонцев, похожие на те, которые встречаются в других районах континента, — запечатленные в камне контуры рук. В своих странствиях они пересекали почти всю территорию современной Аргентины.

Типичная судьба чарруа: борьба до самого конца

На восточном берегу реки Уругвай, от которой получила название одноименная республика, существующая уже более полутора столетий, жили чаррýа — народ, во многом схожий с пампа, происхождение которого также, несомненно, патагонское. Земли, которые они занимали, чарруа делили с другими племенами большой семьи тупигуарани. Эти территории раскинулись на западном берегу реки Уругвай, сейчас они входят в состав аргентинских провинций Энтре-Риос и Корриентес.

Мы знаем об этом благодаря последним археологическим данным. Обобщая их, Шобингер писал:

«В центре и на юге Уругвая были обнаружены отдельные изолированные археологические культуры. В числе раскопанных предметов были найдены достаточно примитивные орудия труда.

...Со сравнительно позднего периода, начавшегося около 1000 лет до н. э., южная и центральная части современной уругвайской территории были заселены племенами, именно в ту эпоху пересекшими континентальную Патагонию. Их потомки и были названы чарруа. Археологические находки на стоянках этого народа свидетельствуют о том, что его представители были охотниками, достигшими сравнительно высокого уровня развития... Они уже широко использовали лассо. По берегам всех крупных рек, протекающих в этом районе, находят грубые гончарные изделия с толстыми стенками и неровными краями. Не исключено, однако, что они появились там в более поздние времена. Существуют свидетельства того, что эта культура корнями своими уходила на юг, откуда достепенно распространялась в направлении Бразилии. Отдельные ее элементы прослеживаются вплоть до центральной части бразильского штата Риу-Гранди-ду-Сул, где позднее жертвой насильственного привнесения чуждой им культуры стали племена гуарани.

В этой связи встает целый ряд важных вопросов — о причинах, хронологических рамках и сфере распространения этой миграции... Ответы на них надо искать на востоке аргентинской провинции Ла-Пампа, на юге провинции Кордова и в центральной части провинции Санта-Фе. Уже в соседней провинции Энтре-Риос — в междуречье многоводных рек Параны и Уругвая — находят элементы «субпатагонской» культуры чарруа. Во всей этой зоне прослеживаются признаки присутствия охотников и в более позднюю эпоху, когда там явственно обозначилось влияние субандских и амазонских культур. Носителями последней культурной волны этого происхождения были племена гуарани, обосновавшиеся по берегам этих рек вплоть до верховьев Рио-де-ла-Платы».

Чарруа стояли на низкой ступени развития. Это были кочевые племена, от которых до нас дошли следы стоянок, оставленных ими в ходе странствий. Проведенные там раскопки свидетельствуют о том, что помимо охоты с болас¹⁴⁶ они занимались собирательством. Чарруа делали достаточно примитивную домашнюю утварь из глины и пользовались каменными орудиями груда, в число которых входили упомянутые шары-болас — метательное оружие типа пращи, а также ножи, скребки и другие необходимые в хозяйстве вещи. Военное снаряжение чарруа состояло главным образом из луков со стрелами и дротиков.

Об их патагонском происхождении свидетельствует и использование кожаных накидок, украшенных геометрическими рисунками. Чарруа имели обычай прокалывать себе нижнюю губу, чтобы вставлять в нее широко распространенные во всем этом регионе украшения из полудрагоценных камней, которые назывались тембетá. Кроме того, они носили украшения в носу и татуировку на теле. Характерной чертой этой группы племен был высокий рост.

В ту отдаленную эпоху общество не имело достаточно сложной организации, поскольку еще не подошло к расслоению на классы. Однако у чарруа уже были предводители отдельных племенных групп, называемых некоторыми исследователями общинами. Численность их не превышала 50—100 человек. Каждая семья, входившая в такую группу, занимала отдельную хижину.

Смелые и отважные, грозные и воинственные, если их вынуждали вступать в бой, в дни мира чарруа отличались большой добротой, дружелюбием и гостеприимством. Мы знаем об этом от первых посетивших их европейцев. Уругвайский антрополог С. Кордеро, отдавший много усилий изучению прошлого своей родины, дал им такое описание в работе «Чарруа — этнографический и археологический синтез Уругвая»:

«Сначала чарруа были гостеприимны, открыты и сердечны по отношению ко всем, кто прибывал к их берегам. Доказательством этого служат их отношения с членами этих экспедиций, которым они предоставляли продукты питания.

Их поведение отличали высокие морально-этические качества, тем более удивительные, что условия их существования были поистине жалкими. Они воздавали дань уважения путешественникам и морякам, помогали им в борьбе с океанской стихией, отдавали им свои силы и запасы продовольствия, чтобы те могли продолжать свой путь. Но если индейцы обнаруживали у пришельцев намерение обосноваться на их землях, они начинали вести против иноземцев военные действия, чтобы изгнать их со своих земель.

Чарруа были ревностными защитниками целостности своей территории и по отношению к посягавшим на нее были настроены враждебно».

В этом отрывке есть много общего с тем описанием, которое Дю Тертр дал карибам, а также со сведениями Рекса Гонсалеса и Переса об истреблении племен пампа. Однако сходство с карибами и пампа еще более усиливается тем печальным обстоятельством, что к середине прошлого века чарруа тоже были полностью истреблены. Уже к 1700 г. в Уругвае не осталось чистокровных чарруа после их массовой миграции в Энтре-Риос в XVI в. В 1831 г. лишь около 200 чарруа из группы миноан оставалось на берегах рек Кегуай, Сиареим, Ягуарон и Рио-Негро.

«Их истребление, — писал Кордеро, — было осуществлено по просьбе одного англичанина — владельца эстансии, который, возглавив группу своих единомышленников, выхлопотал у властей разрешение на то, чтобы чарруа исчезли с лица земли».

Уничтожение индейцев было проведено одним из руководителей партии «Колорадо» — Фруктуосо Риверой, ставшим первым президентом Уругвая. Свой замысел он привел в исполнение, устроив засаду на реке Кегуай. Выжить удалось немногим, в том числе и предводителю чарруа Семпе. Добили их позднее, но перед смертью они стали героями последней битвы, которая, по словам Кордеро, превратила жестокую резню в победу. Уругвайский исследователь так повествует об этом событии:

«Спустя некоторое время после расправы группа уцелевших индейцев была застигнута врасплох полковником Бернабе Риверой на пастбищах Якаре, раскинувшихся на берегу реки Араней. Отдавая себе отчет в незначительности тех сил, которыми они располагали, как и в том, что лошади их были истощены, индейцы предприняли не свойственные их обычной тактике действия и перебили шарами-болас и самого полковника Бернабе Риверу, и тех, кто был вместе с ним, — двоих офицеров и девятерых солдат».

Так чарруа отомстили за свой варварски уничтоженный народ перед тем, как сами они навеки ушли в небытие.

В книге «Нация чарруа», изданной в Монтевидео в 1953 г., Р. Марука Coca писал о почти детективном расследовании, проведенном Риве, в ходе которого удалось установить, что первым индейцем чарруа, пересекшим Атлантический океан, был Рамон Матаохо, которому в ту пору было лет 18—20. Уругвайское правительство преподнесло его в качестве подарка капитан-лейтенанту Луису Мариусу Барралю. В 1832 г. он оказался во Франции и в том же году умер от тоски по родине. В 1833 г. в Париж были доставлены шаман Сенаке, касик Ваймака Пиру, наездник Такуабе, объезжавший диких лошадей, и его ожидавшая ребенка подруга Гуюнуса, приобретенные сеньором де Курелем для того, чтобы их исследовали ученые мужи Франции. Однако изучение первых двоих было проведено лишь после их смерти — патологоанатом вскрыл их трупы в морге. Пока они были живы, Курель выставлял их за деньги напоказ, а потом продал в цирк, где с ними обращались, как с дикими зверьми, если, не хуже. Сенаке, получивший ранение еще в Уругвае, прожил на чужбине всего 80 дней, он почти не ел из-за тоски по своей земле. Ваймака прожил в изгнании около семи месяцев и умер в том же 1833 г. Гуюнуса 20 сентября родила девочку, не приняв никакой помощи от своих надсмотрщиков. Когда ее, истощенную до предела, 22 июля 1834 г. поместили в больницу, она умерла. После кончины своей подруги Такуабе с десятимесячной дочерью бесследно исчез. Сам факт этого исчезновения — более чем красноречивое свидетельство отношения к индейцам в Европе.

По жестокой иронии судьбы первая живая обезьяна шимпанзе но кличке Дженни была выставлена на всеобщее обозрение в Англии в 1885 г. Первый самец гориллы по кличке Мпунго был привезен из Габона в Берлин Ю. Фалькенштейном в 1876 г. Позднее его показывали тысячам зрителей в Лондоне и Гамбурге. Умер он в 1877 г.

Между дикостью первобытной и современной

К востоку от Андского хребта, в центральной части Южной Америки, простирается огромная, по большей части равнинная область. Там берут свое начало многочисленные ручейки, воды которых, сливаясь, дают начало великим рекам — Ориноко, Амазонке, Сан-Франциско и Паране, которые несут их в Атлантический океан и Рио-де-ла-Плату. Полмиллиона квадратных километров из этих земель приходится на Гайану, Суринам и Французскую Гвиану. Необъятные пространства Бразилии занимают 8,5 млн кв. км, а еще 0,5 млн кв. км приходится на Парагвай. Необозримые земли, лежащие между Андами и Атлантическим океаном, занимают влажные, жаркие и почти непроходимые пространства сельвы и, наоборот, засушливые и пустынные, безжизненные бразильские сертаны.

Этот огромный район был населен народами, принадлежавшими к трем большим языковым семьям — карибов и араваков, о которых мы говорили выше, тупи-гуарани, а также более малочисленными группами индейцев, такими, например, как тукано и пано. Кроме них там обитали бесчисленные племена, чья этническая принадлежность не определена и по сей день. Этнографы — число которых, если судить по существующей библиографии, очень велико — предприняли колоссальные усилия для того, чтобы восстановить исчезнувшее или почти умершее прошлое этих народов. В одних случаях задача эта чрезвычайно трудна, в других — вообще невозможна.

Дело в том, что от этих племен осталось очень мало не только свидетельств их культурного развития, но и вообще следов их существования. В большинстве своем они стояли на самых низких, хотя и различавшихся между собой, ступенях эволюции из всех доколумбовых народов континента. Есть, конечно, исключения из этого правила — мы помним о карибах и араваках, были и некоторые другие сравнительно развитые племена. Но таких было немного. Чаще всего, когда заходит речь о коренных жителях этих земель, и в современных изданиях, и в работах, опубликованных много лет назад, об этих индейских племенах можно прочесть такие страшные фразы: «На сегодняшний день истреблены» или «Эта языковая семья исчезла».

Те немногие представители коренного населения центральной и западной частей Южной Америки, которым удалось выжить, совершенно изолированы от достижений современной цивилизации. Они сталкиваются с нею лишь в тех редких случаях, когда их посещают немногочисленные группы исследователей. Кажется, что время не оставило на них своих следов, у них как будто нет прошлого. Память этих людей не хранит преданий об их происхождении, и нередко создается впечатление, что у них вообще не существовало предков. Их общение с исследователями чрезвычайно затруднено, а подчас вообще невозможно. Тем не менее благодаря преданным своему делу путешественникам, исследователям и ученым — таким, например, как генерал Кандидо Мариано да Силва Рендон, бразильский Лас Касас нашего времени, — кое-что об их прошлом нам удалось узнать.

Однако даже разобраться в имеющихся сведениях бывает очень трудно, поскольку нередко они противоречат сами себе. Перикот так сформулировал эту проблему:

«Некоторые атлантические племена, видимо, рассеялись по всей южной и центральной части континента, что наложило отпечаток определенной общности на весь этот огромный регион. В тех зонах, которые не были заняты представителями крупных языковых семей, обитали многочисленные племена, говорившие на собственных языках и занимавшие сравнительно компактные территории. Они представляли собой остатки населения предшествовавших эпох. В такой сложной этнографической ситуации очень трудно получить конкретные сведения об истории этой части коренного южноамериканского населения. Из-за недостатка лингвистических данных можно составить лишь приблизительное представление и о современном положении племен, обитающих в этой зоне».

Такая беспомощность современной науки в изучении этих обширных районов обитания человека, ее бессилие в стремлении узнать о его прошлом в огромной степени связаны с «вкладом», вносившимся «западной цивилизацией» в «освоение» этих территорий с XVI в. В основном этот «вклад» состоял в эффективном длительном истреблении индейцев, продолжающемся вплоть до наших дней.

Достаточно в этой связи привести хотя бы одно из часто встречающихся на страницах печати свидетельств. В начале 70-х годов в Рио-де-Жанейро группа антропологов заявила о том, что если не будут приняты самые энергичные меры, то через 30 лет в Бразилии не останется ни одного индейца. Они указывали, что из десяти племен, существовавших в начале века, к тому времени оставалось не больше шести. Лишь за период с 1957 по 1970 г. от 143 племенных групп осталось 57. Так, например, к 1945 г. численность племени ксаванmu составляла 6 тыс. человек, а к началу 70-х годов их осталось лишь 1800. Этим людям удалось выжить после акций по истреблению индейцев, предпринимавшихся белыми.

Случилось так, что «западная христианская цивилизация», которую так рьяно защищают апологеты капитализма, стерла из истории континента даже память о нескольких тысячелетиях творческого развития обитавших там людей. Есть свидетельства, указывающие на то, что до появления европейцев часть Бразилии населяли племена, достигшие относительно высокого уровня культурного развития. Хотя, конечно, не все.

Если следовать мнению О. Менгина, таких тысячелетий прошло немало, поскольку культура, называемая археологамиальто-паранаской или культурой Альто-Параны, была «культурой охотников, уже умевших выращивать пригодные для пищи растения. Она была привнесена непосредственно из Юго-Восточной Азии в ледниковый период». Кто знает, может быть, эти пришельцы, образ которых, скрытый тенями и отблесками гипотез, все время сопровождал нас в наших странствиях, и были предками тех, кого антропологи называют палеоамериканской расой?

Родина их могла находиться в современном штате Минас-Жерайс в окрестностях знаменитой стоянки на Святом озере. Ведь именно там между 1835 и 1844 гг. датский палеонтолог Лунд нашел многочисленные человеческие останки. В 1960 г. У. Р. Харт получил достоверные данные о том, что на Святом озере охотники жили уже 10 тыс. лет назад, т. е. тогда же, когда были заселены северо-запад Южной Америки и андские районы. Эти предки индейцев, обитавшие на юго-востоке Американского континента, как и их собратья в других его районах, были художниками. Они оставили наскальные рисунки, изображающие животных, стилизованные фигуры людей и орнаменты из геометрических линий.

Почему же их отдаленные потомки и по сей день продолжают жить так же, как много тысяч лет назад? Почему они не пошли тем путем, который избрали предки других южноамериканских индейцев, расселившихся к северо-западу, таких, например, как чибча или те, кто заложил фундамент здания Тауантинсуйю? Хотя, наверное, ставить вопрос в такой форме было бы неверно. Надо сформулировать его по-другому: кем были потомки тех древних охотников? Удалось ли им выйти из состояния «первобытной дикости»? На такой вопрос с уверенностью можно дать утвердительный ответ. Да, они его преодолели, но позднее были истреблены или согнаны со своих земель.

Знаем мы и об охотниках, которые также умели выращивать съедобные растения в Парагвае, в провинции Мисьонес в Аргентине и на юге Бразилии. Рыболовы и собиратели морских моллюсков, знавшие гончарное ремесло уже в начале 3-го тыс. до н. э., жили в Каркаранье в провинции Мисьонес, в бассейнах рек Куарейм и Каталан на границе Уругвая и Бразилии, в Итапиранге, Барракао, Дионизиу-Серкéйра, Амоите, Хосе-Виейра, Пассо-де-Игуасу, Паранагуá и Баия-де-Сантос — населенных пунктах юго-запада Бразилии в бассейнах рек Парана и Уругвай, в .нынешних штатах Рио-Гранде-до-Сул, Санта-Катарина, Парана, Минас-Жерайс, Сан-Пáулу и Гуанабáра. Эти племена уже умели обрабатывать землю.

В том же регионе на обширной полосе Атлантического побережья находятся знаменитые бразильские «самбаки» — раковинные кучи. Это огромные нагромождения раковин, в которых найдено большое число каменных инструментов. Раковинные кучи в Гуарагуасу, Маседо, Араухо, Сакареме и других местах породили многочисленные догадки и теории. Самая большая из этих куч находится в Гуарагуасу. Длина ее достигает 300 м, ширина — 50 м, а высота — 21 м.

Возникновение «самбаки» датируется XVIII—XVI вв. до н. э. Предполагают, что их создателями были охотники, достигшие сравнительно высокой стадии развития и приспособившиеся к условиям побережья. Они занимались рыбной ловлей и собирательством моллюсков. За пол тысячелетия до начала нашей эры они уже занимали сравнительно высокое положение в иерархии доисторических народов континента. От них сохранились полированные топоры и небольшие статуэтки, в числе которых — так называемые зоолиты, или стилизованные фигурки животных. Однако в отличие от своих предшественников они, видимо, не занимались выращиванием растений. Вполне возможно, что эти племена покинули обжитые места около тысячи лет назад, вытесненные нашествием гуарани.

От более мелких племен, этническую принадлежность которых в настоящее время определить практически невозможно, не осталось ничего или почти ничего из того, что проливало бы свет на их прошлое. Так, например, в первой четверти нашего века численность тукано не превышала 6 тыс. человек. Путешественники и исследователи до сего дня могут встретить их в междуречье Ики и Напо на северо-западе Перу и в колумбийско-бразильской Амазонии между реками Уапес и Анапорис.

Что касается пано, Перикот считает, что с лингвистической точки зрения они представляют собой чуть ли не самую однородную семью индейцев Южной Америки. В свое время пано занимали достаточно обширные пространства на юго-востоке Амазонии — от Уальяги, расположенной почти в самом сердце Перу, они распространились на значительную часть бассейнов Укаяли в Лорето, Хуруа и Пурус в Амазонии и Акре в Бразилии.

Этот район чрезвычайно труднодоступен для этнографов, лингвистов и археологов. Слово «мозаика», которое мы уже употребляли, даже отдаленно не отражает подлинной сложности встающих перед исследователями проблем. Более точным здесь было бы выражение «дьявольский лабиринт», потому что в этом районе перемешаны представители самых разных племен, этническая и лингвистическая принадлежность которых до сих пор не определена. Многие из них живут в бассейнах бесчисленных рек, которые впадают в Ориноко и Рио-Негро на юго-востоке Амазонии, особенно в бассейне Мадейры, и на Бразильском плоскогорье в штатах Эспириту-Санту и Минас-Жерайс, а также на юге Баии.

К этим племенам принадлежат, в частности, жé-ботокуды, известные по заметкам этнографов сильно деформированной деревянными дисками нижней губой, растянутой чуть ли не до размеров блюдца. Жé были современниками племен, умевших выращивать пригодные в пищу растения и обитавших в юго-восточных областях Бразилии. До самого недавнего времени еще можно было встретить последних представителей этого народа.

Наряду с другими авторами о жé писал Шобингер:

«На юго-востоке Бразилии до сих пор живут аборигены, которых можно отнести к типу «охотников и сеятелей». Это племена, поддерживающие существование главным образом за счет охоты, а также выращивания съедобных растений, прежде всего клубневых, таких, как маниока, методами, которые свидетельствуют о примитивном, но самостоятельном характере развития их сельского хозяйства. Тип обработки земли у этих племен не мог быть заимствован у земледельцев более позднего периода, например, в Амазонии. Индейцы же могут быть потомками большой этнической группы, населявшей Бразильское плоскогорье и берега Альто-Параны в отдаленные времена. Вполне вероятно, что именно альто-паранасцы оставили археологическое наследие самых древних предков народа жé».

Сравнительно развитые цивилизации отдаленных эпох

Раскопки древних поселений в районах Амазонии и внутренних областях Рио-де-ла-Платы или паранаско-уругвайского региона свидетельствуют о том, что в отдаленные времена там существовали цивилизации, стоявшие на достаточно высоком культурном уровне. Позднее они исчезли, а там, где существовали их центры, сегодня раскинулись современные населенные пункты. Говоря об этих цивилизациях, очень важное замечание сделал Л. Перикот. Оно подтвердило многие из тех положений, о которых уже шла речь на предыдущих страницах:

«Некоторые черты этих цивилизаций можно сопоставить с архаичной культурой Мексики. Это дает нам основания говорить о наличии древнего культурного слоя, имеющего черты сходства и распространенного от Мексики до Амазонии».

Слова Перикота подтверждают многие другие американисты, в частности А. Леман, благодаря которому расширились наши представления о цивилизациях, названных им амазонскими, и их связях с другими крупными культурами континента.

Одна из таких цивилизаций, где достаточно высокого уровня развития достигло гончарное ремесло, существовала на бразильском острове Маражо, расположенном при впадении Амазонки в Атлантический океан. Ее развитие продолжалось до XVII в., когда португальцы, как пишут хронисты, «случайно» начали колонизацию Бразилии. В результате раскопок на достаточно большой территории археологи извлекли из земли сделанные с большим вкусом погребальные урны и черепки глиняных изделий, украшенных орнаментами из насечек и рисунков, а также резные изделия из кости. Специалисты считают, что прослеживающиеся там декоративные мотивы имеют аналоги с гончарными изделиями Центральной Америки.

В среднем течении Амазонки, неподалеку от впадения в нее реки Мадейры, а также значительно дальше к западу, в бассейне реки Напо в Перу, встречаются глиняные изделия, стиль которых напоминает керамику из Маражо. В Сантареме, неподалеку от впадения в Амазонку Тапажса, обитает народ, также известный своими гончарными традициями, хотя присущий ему стиль не имеет черт сходства с керамикой Маражо. Леман пишет, что его характерной чертой является тяга к причудливым, фантастическим формам. Его можно отнести к наиболее яркому проявлению барокко в Южной Америке. Неоднократно высказывались предположения о сходстве этих изделий с памятниками гончарного ремесла культуры Рекуай в перуанских Андах, но такая точка зрения, по мнению Немана, недостаточно убедительна.

Что же касается керамики северо-востока Бразилии, особенно района Макапá — столицы федеральной территории Амапá, она имеет черты сходства с глиняными изделиями из Сантарема, а стиль некоторых погребальных урн, найденных там, нередко прослеживается в Венесуэле, территория которой принадлежит к зоне расселения карибских племен. Таким образом, преодолев необозримые пространства Юга Американского материка, мы вернулись к исходному пункту нашего путешествия.

Возвращение в Венесуэлу, на необъятные просторы Гвианы и в сказочные земли, по которым несет свои воды Ориноко, вновь привело нас к встрече с двумя крупными культурными группами, влияние которых прослеживается и в Южной Америке, и в Месоамерике, и на Антильских островах, — аравакской и карибской. Можно ли считать, что одна из этих этнических групп дала начало перечисленным культурам, достигшим сравнительно высокого уровня развития гончарного ремесла? Если принять во внимание, с одной стороны, районы их распространения, а с другой — удивительный «биодинамический потенциал» араваков и карибов, ответ на этот вопрос должен быть положительным.

Есть, однако, и третья крупная этническая ветвь южноамериканских индейцев, о которой мы лишь вскользь упомянули в начале этой главы. Но и она по тем же самым причинам имеет право стоять у истоков интересующих нас культур. Речь идет о тупи-гуарани, способность которых к миграциям была ничуть не меньшей, чем у араваков и карибов. Мы помним, что в свое время племена гуарани вторглись на юго-восток Бразилии и в Уругвай, но, чтобы пересечь эти территории, гуарани потребовалось еще около тысячи лет. Давайте поближе познакомимся с этими племенами.

Мертвые корни и опавшая листва дерева тупи-гуарани

Попытка проникнуть в прошлое тупи-гуарани представляет собой почти то же самое, что прогулка по девственному лесу, поросшему непроходимыми зарослями, где никогда не ступала нога человека. В работе «Заметки об археологии гуарани в Аргентине и Парагвае» О. Менгин так писал об этой проблеме.

«Хотя многочисленные письменные источники дают нам достаточно полную картину жизни и культуры гуарани, по ним практически невозможно составить представление о многих очень важных объектах исследования, которые придали бы нашим представлениям об этих племенах историческую глубину. Не зная о том, какие именно археологические памятники принадлежат гуарани, невозможно провести грань между их культурой и культурой других народов. Нет у нас и достоверных сведений об их происхождении, развитии и миграциях в древности. Хотя очевидно, что они были выходцами из какого-то района Амазонии, никто точно не в состоянии определить, какая именно часть бассейна огромной реки была родиной этих племен, и поэтому нельзя сказать ничего конкретного о том, откуда берет начало их культура».

Не претендуя ни на решение этого сложного вопроса, ни на то, чтобы опровергнуть мнение Менгина, нам хотелось бы обратить внимание на одно любопытное обстоятельство: территориальное размещение семьи тупи-гуарани на карте напоминает очертания огромного дерева, которое росло в направлении с юга на север. Корни его находились между реками Парана и Парагвай, а крона охватывала огромные пространства, простирающиеся до Гайаны, Суринама и Французской Гвианы, Атлантического побережья, Амазонии и отрогов Анд в Боливии и Перу, уходя далее в область Чако. Ветви этого дерева разрастались по великим рекам — Паране, Парагваю, Шингу и Сан-Франциско. Однако давно уже эти воображаемые ветви отделились от своих корней. Точнее говоря, корней уже не существует, да и от ствола этого дерева осталась совсем небольшая часть, которая, видимо, в не столь отдаленном будущем тоже отомрет.

Демографы называют Парагвай «испано-метисной зоной», поскольку население его состоит из метисов и белых. Процент индейцев там минимален, большинство жителей государства составляют метисы. Лет 40 назад только в районе Чако оставалось около 30 тыс. представителей коренного населения, в то время как всего в Парагвае насчитывалось 1 300 тыс. жителей. Тем не менее это единственный народ Южной Америки, говорящий на двух языках. Редко можно встретить такого парагвайца, который не говорил бы на гуарани так же, как по-испански, и не испытывал глубокой любви к своему родному языку, исторически языку его матери. Оба эти явления — полная метисация страны и удивительное выживание гуарани — не случайны, поскольку оба они имеют глубокие исторические корни. В числе других причин этих явлений одной из важнейших является деятельность иезуитов в Парагвае в XVIII в.

Примерно в середине прошлого столетия французскому путешественнику А. Демарсе к северу от реки Пилькомайо удалось встретиться с последними представителями этой, как он писал, «немногочисленной и почти полностью истребленной нации». Впечатления о посещении тех земель, на которых расселялись гуарани, он изложил в книге «Фрагменты из путешествия по Парагваю — 1844—1847». В те времена наиболее многочисленным из местных племен были тоба, в большинстве своем кочевники, обитавшие в Чако, к югу от Пилькомайо, — от аргентинской провинции Сантьяго-дель-Эстеро до провинций Санта-Фе и Коррьентес. Часть гуарани — охотников и рыболовов — жила в окрестностях Асунсьона, на противоположном берегу Пилькомайо. Демарсе писал о них как о

«непокорных ордах, надменных и ревнивых к своей свободе, которые всегда были враждебно настроены по отношению к креолам и постоянно преследовали их, нападая открыто или угоняя их скот».

Как явствует из слов Демарсе, гуарани не прекращали борьбы за свою свободу и землю в течение более трех столетий. И за это, по мнению того же автора, они заслужили того, чтобы их истребили.

«Жители Санта-Фе, — продолжал французский путешественник, — примеру которых следовали соседние провинции, не раз проводили дорогостоящие и кровавые экспедиции против своих жестоких соседей. Эта борьба между варварством и цивилизацией и в наши дни продолжается с не меньшим ожесточением».

Демарсе употребил здесь известные слова Доминго Фаустино Сармьенто¹⁴⁷, использованные им в названии его знаменитого эссе «Факундо».

Сегодня, однако, справедливость этого выражения берется под сомнение, поскольку, если вспомнить вопрос, поставленный Р. Гонсалесом и Пересом, сначала надо определить, с какой же стороны были варвары. В этой связи представляет интерес описание аргентинским историком Р. Тиссерой истребления племени гуарани тоба и других групп индейцев в районе Чако:

«Проведение самой эффективной и методичной стратегии изгнания индейских племен из Чако и захвата их земель началось при Сармьенто. С достойной удивления непрерывностью она продолжалась на протяжении 15 лет при президентах Авельянеде и Рока. Она заключалась в планомерных наступательных военных действиях против коренного населения. Цель ее, не менявшаяся ни от каких правительственных перестановок... состояла в получении огромных потенциальных богатств в интересах все более увеличивавшегося потока иммигрантов и чуждой местным жителям новой экономической структуры. Земля индейцев, ревниво оберегавших свои очаги, становилась самой большой ценностью для тех, кто действовал в интересах иностранного капитала».

Некоторые специалисты считают, что ко времени появления в Парагвае испанцев численность гуарани достигала миллиона человек. Идя вверх по течению Параны и Парагвая в поисках «серебряного короля», испанцы обнаружили, что на берегах двух рек господствовал могущественный народ, разделенный на многочисленные племена, которые многим казались самостоятельными народами. Все они принадлежали к семье гуарани. Эти племена были разбросаны по провинции Коррьентес, землям Парагвая и южной части Бразилии.

Как и другие крупные языковые семьи, рассеянные на огромных территориях континента, гуарани не составляли единого народа, у них не было государственной организации, которая осуществляла бы централизованное руководство обществом. Они делились на многочисленные группы, принадлежавшие к разным ветвям этого народа. Эти группы трудно назвать даже племенами в собственном смысле этого слова, поскольку власть в них принадлежала предводителю или патриарху, но еще не повелителю в более позднем смысле этого слова.

Эти объединения гуарани соперничали между собой и боролись друг с другом. Демарсе так писал об этом:

«...отсутствие единства и соперничество вождей наряду с ослаблением их сопротивления облегчали разгром индейцев, которых в их непрестанной борьбе с природой не пугали никакие препятствия. Известно, что их враги опирались не только на силу, но и на многочисленные связи с индеанками. Горячим сторонником кровосмешения выступал Мартинес де Ирала¹⁴⁸. Быть может, последнее обстоятельство явилось самой действенной причиной завоевания этой прекрасной провинции».

Сведения Демарсе совпадают с подсчетами некоторых специалистов, в соответствии с которыми численность гуарани доходила до 1 млн человек. Другие демографы полагают, что к 1492 г. она составляла немногим более 300 тыс. человек. Понятно, что сейчас получить достоверные данные о подлинной численности племен гуарани невозможно, однако даже между 300 тыс. коренных американцев, обитавших на этих землях 500 лет назад, и 30 тыс., которые жили там 50 лет назад, есть весьма значительная разница. Несомненно одно — ствол дерева гуарани отмирает, подрубленный под корень «западной цивилизацией».

Так вот, задолго до конкисты тупи-гуарани начали расселяться на бескрайних землях Бразилии. В XVI в. португальцы обнаружили на побережье Атлантического океана многочисленные поселения племен, которым они дали общее имя тапуйо (тапýе или тупинамба), зона расселения которых в те времена охватывала побережье нынешних штатов Пернамбуко, Баия и северную часть Эспириту-Санту. Миграция тупи-гуарани, начавшаяся задолго до открытия Америки европейцами и продолжавшаяся до второй половины XVI в., очень скоро приобрела характер исхода этих племен на запад и на север.

Тупи-гуарани, как и некоторые карибские племена, покидали свои земли, стремясь спастись от подчинения европейским колонизаторам. Они решили избежать рабства и сохранить свободу, переселившись во внутренние районы континента, в непроходимую сельву, в бескрайние земли Амазонии, простирающиеся вплоть до отрогов Анд. Хотя эти племена и находились на ранней стадии дикости, они стремились выжить и прекрасно понимали, что цивилизация белого человека не несла им ничего, кроме рабства, грабежа и истребления. Перед их глазами было слишком много примеров гибели или порабощения тех народов Америки, которые приняли эту цивилизацию.

Но и такое решение не было достаточно надежным, потому что белые в погоне за индейцами, которыми они торговали на невольничьих рынках и сгоняли с их земель, пробирались в самые глухие уголки сельвы. Об этом свидетельствует, в частности, деятельность бандейрантов¹⁴⁹ в XVIII в. и их последователей, которые вплоть до сегодняшнего дня продолжают проводить в отношении индейцев политику геноцида. На протяжении XVI и XVII вв. племена тупи-гуарани неоднократно пересекали реку Сан-Франциско из Баии и Пернамбуко в сторону Мараньона и Пара, чтобы навсегда уйти с обжитых земель. К 1612 г. лишь на острове Сан-Луис, расположенном при впадении рек Итапукуру и Меарин в Атлантический океан, насчитывалось от 10 до 12 тыс. индейцев.

Переселение было массовым. Чтобы проследить все миграционные волны тупи-гуарани через Бразилию или из Парагвая на северо-запад, нужно написать целые книги, как это сделали, например, А. Метро или С. Норденшельд, исследование которого называется «Вторжение гуарани в империю инков в XVI в.: историческая миграция индейцев». Это переселение произошло в 1522 г., и от него остались чиригуано Боливии. К середине того же столетия другая миграционная волна индейцев пересекла огромные пространства Бразилии от восточного побережья до селения Чапапайос в Перу. На протяжении всей второй половины XVI в., вплоть до 1612 г., тупинамба переселялись из Пернамбуко на реку Мадейра и обосновывались на ее берегах — от истоков в Боливии до впадения ее в Амазонку.

По мере продвижения португальской колонизации в глубь континента исход, или бегство, индейцев на запад возобновлялся с новой силой. В XVIII в. тупи-гуарани от притоков Амазонки Пуруса и Хуруа дошли до восточных районов Перу, вплоть до рек Укаяли и Уальяга. Как писал Перико, «они шли на поиски новых земель, где надеялись обрести бессмертие». Даже в середине XVIII в. группы тупи-гуарани из Французской Гвианы бежали от преследования так называемых португальских индейцев — бандейрантов, рыскавших по всей стране в поисках рабов.

Бóльшая часть дерева тупи-гуарани уже засохла, а на тех немногих ветвях его, которым пока удалось уцелеть, сегодня осталась лишь пожухлая листва прошлого, которую изучают этнографы и антропологи. Преждевременный листопад продолжался почти пять столетий. Правда, после интенсивного начального периода, последовавшего за открытием Америки, этот процесс развивался достаточно медленно. Его даже сравнить нельзя с тем, что делали американские летчики во Вьетнаме всего за несколько минут. Но по существу различие здесь заключается лишь в уровне технической оснащенности колонизаторов. Ведь и в том, и в другом случае совершалось одно и то же преступление, имя которому — геноцид.