Второе путешествие: на пороге нашей эры
ГЛАВА XI.
Предвестники неолитической революции
Неолитическая революция носила «технический» характер. Она не была ни социальной, ни политической. Последние, как известно, происходят тогда, когда уже существует эксплуатируемое большинство и эксплуататорское меньшинство, а в те отдаленные времена о таком положении в человеческом обществе еще нельзя было говорить. Чтобы общество разделилось на классы, сначала обязательно должна была произойти «техническая» революция, которая привела бы к имущественному неравенству и возникновению социальных различий между отдельными группами людей. Мы уже видели, что в Месоамерике такие отношения стали складываться примерно в X в. н. э. в обществах тольтеков, майя и ольмеков.
Вспомним, что в Мексике и Гватемале, как и на северо-западе южноамериканского региона, «техническая» революция также началась в 3-м тыс. до н. э. Этот процесс археологи называют по-разному: шаг от палеолита к неолиту; от палео- и месоиндейца к неоиндейцу; от обществ, не знавших земледелия и гончарного ремесла, к агрогончарным обществам; от «примитивных» социальных групп к «формативным» и т. д. Но как бы ни обозначать эти сдвиги, они несли с собой перемены такого масштаба, которые за одну ночь случиться не могут. Это был протяженный во времени процесс, начавшийся несколько тысячелетий назад.
Продвижение человека по пути цивилизации, которое в то время, естественно, было еще очень медленным, по мере накопления опыта все более ускорялось. Только для того, чтобы научиться сеять, жителям Латинской Америки потребовалось 30 тыс. лет. Однако после свершения этого необычайно важного шага всего за четыре тысячелетия был пройден путь от примитивных землепашцев до высоких цивилизаций, включая такие выдающиеся в военном, политическом и культурном отношении великие империи, как государства майя, астеков и инков.
Суть «технической» революции состояла в трех решающих достижениях, определивших весь ход последующей эволюции, которая привела ко все более углубляющемуся делению общества на классы и усилению социального неравенства. Речь идет о переходе к занятию сельским хозяйством как основным видом деятельности, к гончарному ремеслу и полной оседлости. Последовательность этих трех достижений не имеет значения, поскольку было совершенно необязательно, чтобы все они произошли одновременно, как не имело значения и то, какое из них какому предшествовало.
Эта революция, как и любая другая, имела своих предвестников и была ускорена внешними факторами. О тех, кто первыми встал на ее путь, мы подробнее поговорим в дальнейшем. Что же касается внешних воздействий, то о них мы уже знаем. Уместно лишь напомнить, что их носителями были те, кто пересек Тихий океан или попал в южноамериканский регион через Антарктиду около 6 тыс. лет назад.
По мнению Риве, гипотезы, подтверждающие факт этого переселения, в последнее время обретают все более прочную основу. В этой связи Шобингер писал:
«Очевидно, что на этот процесс оказали влияние миграции из Азии через Тихий океан. Их достоверность бесспорно доказана одним из наиболее древних типов керамики континента, принадлежащей культуре Вальдивия на побережье Эквадора. Начало ее развития датируется примерно 3000 г. до н. э. Однако с уверенностью ответить на вопрос о том, было ли это влияние решающим или только случайным и вспомогательным фактором, мы пока не можем».
Обычно возникновение первых поселений землепашцев и огородников археологи относят к 6-му тыс. до н. э., т. е. ко времени, отстоящему от наших дней на 7—8 тыс. лет. Именно на этот период приходилась деятельность предшественников месоамериканских цивилизаций, уже выращивавших кукурузу, фасоль, тыкву, авокадо и острый перец в Тамаулипасе и Теуакане в Мексике. Вплоть до середины 60-х годов считалось, что эти культуры развивались одновременно с аналогичными культурами на побережье Перу. Вместе с подобными им земледельческими поселениями, обнаруженными на юго-западе Соединенных Штатов, их рассматривали как четыре древнейших центра развития земледелия в Америке.
Однако, хотя речь сейчас идет о перуанском побережье, это вовсе не означает, что район Перу был единственным в Южной Америке, где зародилось сельское хозяйство. Правильнее было бы говорить, что за счет оптимальных условий песчаной почвы и благоприятного климата там в течение тысячелетий могли сохраняться плоды, семена и органические остатки продуктов питания, которые в других условиях до нас не дошли. Возможно, что последующие раскопки в долинах Центральных Анд и в других районах поведают нам о том, что там более 4 тыс. лет назад тоже обитали американские предвестники «технической» революции.
Здесь вновь перед нами возникает призрак «гидры» Педро де Мартира, на этот раз выраженный словами пользующегося заслуженной репутацией перуанского археолога Л. X. Лумбрераса. В работе «О народах, культуре и искусстве Древнего Перу» он писал:
«Одной из постоянных опасностей, подстерегающих книги, подобные этой, является неизбежный риск отставания от уровня самых последних научных достижений. Ведь постоянно ускоряющийся темп научных исследований каждый день несет с собой перемены в некоторых наших представлениях, что может привести к весьма важным изменениям тех или иных оценок».
Мы полностью разделяем эту точку зрения.
Следы возделывавшихся сельскохозяйственных культур обнаружены на всем протяжении перуанского побережья — от северной до южной его границы. Исследования этого района были начаты в 60-е годы Дж. Бердом в местечке Уака-Приета. Позднее и на других археологических стоянках, в частности в Паракасе, бндли найдены остатки дикой и домашней тыквы, бобов и юки, а также рыболовные крючки и наконечники метательных орудий, ткани из волокон лесных растений, плоские камни, на которых перетирали зерно, и даже флейты из кости и дерева с выжженными на них рисунками. Обладателям всех этих ценностей принадлежали и древнейшие мумии из Кабесас-Ларгас в Паракасе.
Наконечники копий и другие предметы из камня, найденные археологами при раскопках названных стоянок, имеют особое значение, поскольку некоторые специалисты, выступающие сторонниками «оседлости», считают их свидетельством того, что первые рыболовы и землепашцы побережья были выходцами с гор. В соответствии с данными радиокарбонного анализа древность этих находок определяется примерно в 5700 лет. Таким образом, можно сделать вывод, что их владельцы были современниками Теуакана, когда он назывался Кошкатлан. Тем не менее Энгель указывал, что зарождавшееся сельское хозяйство уже существовало на перуанском побережье между 7000 и 6500 гг. до н. э. Он основывал свой вывод на сведениях об остатках помидоров, тыквы и клубневых растений, похожих на картофель, которые были найдены в пампе Санто-Доминго, в Паракасе и Чилке.
Однако, каков бы ни был их возраст, примитивные землепашцы той эпохи еще вели не полностью оседлый образ жизни, оставаясь на одной и той же стоянке около столетия. Время существования некоторых из них Энгель датировал XXXVIII—XXV вв. дон. э. Именно в середине XXV в. до н. э. обитатели прибрежных районов начали выращивать хлопок и использовать его волокна для ткачества, хотя были еще очень далеки от изобретения ткацкого станка. Но и это уже свидетельствовало о появлении «докерамических хлопкоробов», центром расселения которых, видимо, была Уака-Приета.
На пути к цивилизации
В то время как на побережье Перу еще не было известно гончарное ремесло (по крайней мере мы ничего об этом не знаем), в Эквадоре и Колумбии уже научились обрабатывать глину. Прежде всего это произошло в Эквадоре: керамические изделия из Вальдивии, напоминающие современные им памятники гончарного мастерства Японии периода Дзёмон, привлекли пристальное внимание археолога Б. Меггерс. Если не брать в расчет гончарные изделия из Вальдивии, ученые различают «докерамический» период, продолжавшийся с 10-го тыс. до н. э. примерно до 2100 г. до н. э. Особое значение его состоит в том, что на последней его фазе люди уже умели возводить прямоугольные постройки, большая часть которых служила им жильем.
Каково бы ни было происхождение гончарного ремесла, оно распространялось на юг по побережью Эквадора и Перу — вниз по берегу современной эквадорской провинции Гуаяс, на полуостров Святой Елены, в Мачалилья и в долины Касма и Уарамей. В «Заметках об историческом прошлом перуанского побережья» Э. Табио, исследовавший этот район с 1958 по 1960 г., описывает обширный архитектурный комплекс Лас-Альдас. Длина его составляла около 465 м. Он был окружен пирамидами и другими сооружениями. В обнаруженных там захоронениях были найдены такие предметы, как бусы из полудрагоценных камней — ляпис-лазури, бирюзы и т. п. Предполагают, что создатели этих строений возводили их не только как культовые сооружения для поклонения предкам, но и в качестве продовольственных складов.
К югу от Лас-Альдас находится Кулебрас — место, известное поливными террасами, руинами каменных построек, напоминающих древние города, и захоронениями с обильным погребальным инвентарем — хлопковыми тканями, плетеными корзинами, циновками, базальтовыми ножами, наконечниками дротиков, каменными топорами, костяными булавами и т. д. У скелетов, найденных в этих захоронениях, черепа были искусственно деформированы, что, как мы уже знаем, было широко распространенным обычаем у самых отдаленных предков индейцев. Табио писал о том, что именно в этих местах (как и в долине Лимы) появляются наиболее ценные для археологов находки — самые древние образцы перуанской керамики. Начало гончарного производства приходится на достаточно протяженный период, продолжавшийся с 2100 по 1400 г. до н. э. Он назван археологами «периодом первоначальной керамики».
Общеизвестна та огромная роль, которую сыграла кукуруза в развитии обширных культурных областей древней Америки — месоамериканской и андской. Начало выращивания этой культуры привело к важнейшим последствиям, хотя о месте ее происхождения между палеоботаниками до сих пор идут споры. Если не считать исключительного случая ее выращивания в Уармее в гораздо более ранний период, кукуруза получила распространение в центральных долинах Анд между XV и X вв. до н. э., и это событие стало высшим достижением «технической» революции. Обитатели Анд и месоамериканских районов выращивали и другие культуры, например тыкву, фасоль, авокадо, помидоры, какао, табак и прежде всего корнеплоды.
К 1967 г. Э. Лэннинг обнаружил на побережье Центрального Перу следы более 30 оседлых поселений. Численность живших там людей могла доходить до 10 тыс. человек, что дает основания для вывода о том, что их социальная организация стала значительно более сложной. По крайней мере она предполагала наличие руководителя, который должен был направлять проведение сельскохозяйственных работ и следить за распределением готового продукта. Это было уже зачатком политической общности, стоящей на сравнительно высокой стадии развития.
В горах также было несколько важных культурных центров, одним из которых являлся комплекс построек в Котоше, неподалеку от Уануко, в центральной части Перу. Время его существования датируется 2000 или 1900 гг. до н. э. В этом комплексе особого внимания заслуживает так называемый Храм Скрещенных Рук со знаменитым барельефом, который принято считать первым памятником декоративной архитектуры в Центральных Андах.
О Котоше и других подобных ему комплексах интересно писал Шобингер:
«В большей степени, чем развитие экономики, техники и живописи, примером «великих перемен» в образе жизни людей палеолита, составлявшего ту основу, на которой позднее сложились высокоразвитые американские культуры, являются величественные храмы. Они напоминают как тот, о котором речь шла выше, так и другие находящиеся в том же районе, но еще не раскопанные. К ним можно отнести и почти современный им культовый комплекс Чукитанта (Эль-Параисо), расположенный в устье реки Чильон, и руины, обнаруженные в Рио-Секо и Альдасе, дальше к северу, и те, что были недавно открыты на шелковых плантациях Анкона. Эти постройки служили одновременно центрами социально-экономического развития и поселениями социально-политических общностей, которые должны были располагать большим влиянием».
Шло последнее тысячелетие, предшествовавшее началу нашей эры. Обитатели Анд быстро продвигались по пути к цивилизации.
Гончары, архитекторы и скульпторы-«сюрреалисты»
На всей территории, которую впоследствии занимало Тауантинсуйю, мы встречаем свидетельства продвижения первобытных племен по этому пути — от Эсмеральдас на северном побережье Эквадора до Боливийского плоскогорья, граничащего с северо-восточной частью Аргентины. Оно происходило в той хронологической последовательности, которую мы стремимся проследить, начиная от Месоамерики.
Эстрада и Эванс открыли так называемую культуру Чоррера, территория которой простиралась от Эсмеральдас по всей центральной и южной части Эквадора до провинции Оро и уходила дальше в Кордильеры в провинциях Каньяр и Асуай. Эти археологи связывали распространение керамики Чоррера с началом земледелия, особенно с выращиванием кукурузы, а также с нашествием племен из южной части Месоамерики или Центральной Америки. Носители культуры Чоррера подолгу на одном месте не задерживались. Об этом свидетельствует тот факт, что они не оставили после себя следов жилищ или культовых центров. Поэтому нам трудно судить об их социально-политической организации и религиозных представлениях.
Иной характер носила культура, названная Ибаррой Грассо «мегалитической культурой Боливии» — более подходящего названия он подобрать не смог. С помощью радиокарбонного метода достаточно точно установлено, что она существовала с 2500 до 800 г. до н. э. Несмотря на определенные региональные различия, как и существенные коррективы в ее развитии, которые вносили разные исторические эпохи, следы этой культуры находят в департаментах Оруро и Кочабамба. Ее пределы доходили до Мохо на боливийско-аргентинской границе, а центрами были Уанкарани, расположенный неподалеку от Вискачани, и Чульпа-Пампа, в 30 км от Кочабамбы. Раскопки, проведенные в Чульпа-Пампе, обнаружили первые керамические изделия в андском регионе. Как пишет Ибарра Грассо, это свидетельствует о том, что названная культура была в Боливии самой древней из тех, представители которых уже знали земледелие и гончарное ремесло. Видимо, она существовала очень давно, задолго до возникновения Тиауанако.
Значение этих центров не исчерпывается лишь антропоморфными и зооморфными статуэтками из Чульпа-Пампы, мисками и горшками из Уанкарани, игрушками и погребальными урнами из Кочабамбы — наиболее типичными примерами нерасписной керамики. Жители плоскогорья в ту отдаленную эпоху пошли значительно дальше — они создавали каменные статуи, умели ткать, строили себе круглые и четырехугольные жилища из недолговечных материалов и, что особенно важно, дали начало андской металлургии.
Они были создателями стилизованных скульптурных голов лам, ягуаров, лис, грызунов, напоминающих по форме булаву; небольших зооморфных и антропоморфных идолов; мисок, чаш и топоров; каменных надгробий на могилах; наконечников для мотыг и проколок из кости; погребальных украшений и медных булавок тупу. Кроме того, в их погребениях найдены ожерелье, диадема, пекторали, браслеты, зажимы и многие другие ювелирные изделия из золота. Все это уже само по себе заслуживает внимания. Но особое удивление вызывает попытка древних жителей Кочабамбы выплавить единственный в своем роде металл — железо. Об этом свидетельству юг топоры из гематита или железной руды, которые обрабатывались, как каменные.
Однако наше удивление доходит до предела, когда мы узнаем о том, что первобытные скульпторы из Кочабамбы были... сюрреалистами! Ведь именно они создали статуэтки, которые описал Ибарра Грассо:
«Там было найдено довольно много женских фигур, различавшихся по весьма странному признаку — в их верхней части, где положено быть головному убору, или по бокам лица и тела располагались одна или несколько грудей, сделанных искусно, совершенно естественной формы. Такие особенности присутствуют у трех или большего числа богинь. Наперекор всякой логике лишь у одной из найденных до сих пор статуэток груди находятся на том месте, где им надлежит быть. Конечно, большинство статуэток изображают лишь головы, но ведь есть и такие, где женщины изображены стоящими в полный рост. Казалось, можно было бы ожидать, что груди у них должны были бы занимать отведенное им природой место. Но этого не произошло».
Не исключено, что какой-нибудь современный архитектор мог бы считать своими древними коллегами строителей жилищ Чирипы — «жилого холма», достигавшего в диаметре 60, а в высоту — 25 метров. Холм расположен в 20 км к северу от Тиауанако и немного к юго-востоку от озера Титикака. Эти жилища — четырехугольные помещения, от которых до нас дошли лишь фундаменты, — были окружены двойной стеной. Пространство между стеной и небольшими дверями, которые вели в центральные покои, составляло менее метра. Сегодня это пространство называлось бы стенным шкафом или — более «престижно» — передней или прихожей. Двери в домах были раздвижные, «вагонного» типа, и открывались они в обе стороны.
Жившие в Чирипе люди были трудолюбивы, сообразительны и религиозны. Они пользовались разнообразными инструментами — ступками, молотками, мисками, иглами, ткацкими челноками, резцами, ножами и другими предметами, сделанными из камня или кости. Как и их современники из Оруро и Кочабамбы, они умели выплавлять медь. Кроме того, они курили большие глиняные и деревянные трубки. Курение не было для них ни пороком, ни удовольствием. Это был ритуал: на трубках и других образцах их керамики были изображены стилизованные черты ягуара. Поселение Чирипа, как было установлено с помощью радиокарбонного метода, существовало 3000—2600 лет назад.
Строители трехтысячелетней давности: Чавин
Немногие из большинства удивительных памятников древней истории континента сохранились до нашего времени так же хорошо, как постройки крупного археологического центра Чавин. Дело в том, что 31 мая 1970 г. селение Кальехон-де-Уайлас в департаменте Áнкаш было уничтожено во время самой внезапной и ужасной из всех катастроф, которые сохранились в памяти людей. Землетрясение, вызвавшее огромную лавину, стерло с лица земли такие важные археологические центры, как Рекуай (15% разрушений и 5 тыс. погибших) и Уарас (90% разрушений и 10 тыс. погибших). Такие поселения со славным историческим прошлым, как Юнгай, где более полутора столетий назад сложил оружие маршал А. де Санта-Крус128, в результате чего пала перуанско-боливийская конфедерация, исчезли с географических карт.
Чавин-де-Уантар находился в эпицентре этого невиданного по силе землетрясения. Для латиноамериканистов, археологов, для всех тех, кто имел представление о значении Чавина в истории культуры Латинской Америки, его гибель была бы ни с чем не сравнимой потерей. Но Чавин остался цел и невредим.
Как это могло случиться? Почему? Благодаря гению его создателей, живших 3000 лет назад. Признанием их таланта в данном случае может стать текст простого газетного сообщения. Это известие от 14 июня 1970 г., успокоившее научную общественность, стоит того, чтобы его процитировать целиком:
«Знаменитая каменная крепость в Чавине-де-Уантар в департаменте Анкаш не получила сколько-нибудь серьезных повреждений от землетрясения 31 мая сего года, как сообщают ученые, посланные в район исторических руин. В отличие от близлежащих областей, где разрушения носили поистине катастрофический характер, незначительные повреждения древней цитадели лишний раз свидетельствуют о том, каких больших успехов достигла цивилизация Чавина... Некоторые специалисты, находившиеся в районе землетрясения, считают, что место, где расположена крепость, обладает свойствами, защищающими от этого стихийного бедствия. Они приписывают это сейсмическим особенностям местности, поскольку землетрясение, разрушившее город Уарас, почти не нанесло ущерба постройкам Чавина. Поэтому, — подчеркивает один археолог, — следовало бы задуматься над тем, как древние создатели великого храма в Чавине смогли определить это специфическое свойство местности, чтобы воздвигнуть на ней памятник своего физического, культурного и исторического бессмертия, который до сих пор изумляет мир».
Чавин действительно является таким памятником. Возраст его составляет 2750 лет. После катастрофы 31 мая 1970 г. можно было себе представить ту невозмутимую гордость и бесстрашие перед лицом тысячелетий и землетрясений, которыми обладали строители Чавина, а также глубже проникнуться ощущением того, что называют вечностью. Перед могуществом человеческого гения, способного создавать памятники, соперничающие с временем, чувствуешь себя смущенным и растерянным. Трудно поверить, что строители Чавина начали обрабатывать землю лишь за тысячу лет до того, как воздвигли эту удивительную крепость.
На территории Чавина размещались поливные террасы, площади и здания. Там же расположено и самое большое из них — крепость или храм, — основание которого занимает квадрат со сторонами примерно 75 и 72 м. Это трехэтажное каменное строение высотой около 13 м некогда было украшено орнаментами с выступающими изваяниями пум, ягуаров, двуглавых змей, кондоров и других существ. Внутри здания расположены многочисленные галереи, комнаты, лестницы с пролетами и вентиляционные люки. На одной из галерей стоит монолитная глыба копьеобразной формы высотой 4,5 м. Расположенная неподалеку лестница ведет в подземные галереи, получившие названия Летучих Мышей, Лабиринтов, Стенных Шкафов, Лестничных Пролетов, Безумца, Лагеря, а также девять камер галереи Жертвоприношений. Под руководством Лумбрераса после землетрясения 1970 г. эта галерея была расчищена и тщательно исследована.
«То, что было найдено в галерее Жертвоприношений, — говорится в путеводителе по храмам Чавина, — представляет собой наиболее полную и изумительную коллекцию керамики Чавина из всех известных до сих пор. Входящие в нее уникальные предметы, видимо, составляли атрибуты культовых церемоний».
Что же представлял собой Чавин? Военно-политическую империю стремившуюся к расширению своих пределов? Центр культурного влияния, несущий соседним племенам начала цивилизации и быстро распространявший религиозный культ? Где зародилась эта цивилизация: в Амазонии, перешагнув позднее через Анды и распространившись на побережье, как считает Тельо, или в Куписнике, в долине реки Чикама, и оттуда она достигла Чавина-де-Уантар, как полагает Р. Ларко Ойле? Дать убедительный ответ на эти вопросы в настоящее время не представляется возможным.
Однако нам достоверно известно, что элементы культуры Чавина прослеживаются в архитектуре и скульптуре Кахамарки, расположенной далеко на севере; в зданиях и гробницах долин Непенья, Виру и Ламбаеке на северном побережье Перу; в керамике, найденной в храме-пирамиде в Палка (долина Касма), в Уармее и Уакаринге (долина Форталеса) на побережье центральной части страны, а также на южном побережье в пещерах Паракаса и Окукахе. Есть некоторые свидетельства распространения влияния Чавина в Эквадоре и Боливии, а также в отдельных областях Чили и Аргентины. Таким образом, культура Чавина распространяла свои достижения на территорию, лишь немногим меньшую той, которая охватывала земли, входившие затем в состав Тауантинсуйю. О многом свидетельствуют, например, стилизованные изображения ягуара на курительных трубках, найденных в Чирипе, ведь культура Чавина ассоциируется с культом этого зверя. С уверенностью можно сказать, что под знаком этого символического священного животного культура Чавина распространилась по всему перуанскому побережью.
Тем не менее этот великий символ был атрибутом не только Чавина. Мы уже видели, что ему поклонялись и ольмеки с побережья Мексиканского залива. Там он выражал основополагающую теогоническую идею о боге-ягуаре. Общность культа ягуара в Чавине, Ла-Венте и Монте-Альбане подкрепляет версию о возможных связях между Месоамерикой и андским регионом, проходивших по Тихому океану, в данном случае на протяжении двух последних тысячелетий до нашей эры. Две культуры сближает не только культ стилизованного ягуара. Между ними есть и другие черты сходства, в частности удивительная близость барельефа храма в Серро-Сечине и «танцоров» из Монте-Альбана. Храм в Серро-Сечине, возведенный на четырехугольном фундаменте из двух платформ и окруженный стенами, на одной из которых изображены эти фигуры, был частично восстановлен Тельо в 1960 г.
Культура Чавина оставила по себе память не только храмами и керамическими изделиями. Ее представители были и искусными ювелирами. Сделанные ими украшения из золота разнообразны и отличаются хорошим вкусом. К числу этих украшений относятся серьги, щипчики, навершия посохов, короны, специальные украшения, которые носили на шее, ложечки, бусы, антропоморфные и зооморфные фигуры, украшенные орнаментами, среди которых выделяется изображение ягуара. О достаточно высоком развитии ремесел свидетельствует обработка мастерами Чавина полудрагоценных камней, кости, раковин и дерева, а также производство каменных молотков, наконечников копий, ступок, круглых сосудов, игл, ножей, ложек, сетей, корзин, камышовых циновок, ваз в форме тыквы и многих других вещей, свидетельствующих о таланте и изобретательности народа Чавина, его хорошем вкусе и практической сметке.
Они были также и умелыми земледельцами. Главным компонентом их питания являлся маис. Любили они и дары моря, не забывая при этом своего древнего занятия — охоты. Однако в Чавине были трудности с землей, поскольку пригодные для обработки участки ограничивались устьями рек. Вынужденные искать выход, они строили оросительные каналы и дренажные сооружения, хотя последние, разумеется, были весьма примитивными. Тем не менее продукты сельского хозяйства в немалой степени облегчали нелегкое существование жителей Чавина и позволяли им больше времени уделять искусству, развитию техники, а также досугу и размышлениям.
Последнее обстоятельство вело к углублению религиозных верований и организационному оформлению культовых церемоний. Видимо, одним из проявлений этого культа был обряд похорон. Гробницы в пустынных районах побережья, например в Куписнике, хранили и наверняка до сих пор хранят обязательные с точки зрения обычаев той эпохи приношения: сосуды, украшения, пищу, напитки, одежду и т. п. Занятие сельским хозяйством и религия, основанная на наблюдениях, накопленных многими поколениями обитателей Чавина, как и в Месоамерике, привели к развитию знаний в области астрономии. Так, в Храме Копья есть монолит, на котором изображено созвездие Чоке-Чинчай (Ориона). Лумбрерас писал, что
«чинчай — это название ягуара, которого отдаленно напоминает это изображение, запечатленное красками художника Чавина. Отсюда, возможно, берет начало представление о божественном происхождении этого зверя».
Сила и воображение, присущие перуанцам, жившим на побережье 2,5 тыс. лет назад, нашли отражение в потрясающей стилизации ягуара, выражавшей верования жителей Чавина. О них можно судить по впечатлению, которое до сих пор производят такие изображения, как знаменитая «стела Раймонди» — памятник монументального искусства резьбы по камню или схожая с нею стела Яуйа, на которых глаза, клыки, когти, причудливо и неожиданно переплетаясь в орнаменте, создают впечатление общей симметрии и соразмерности.
О культе ягуара и его значении Табио писал:
«Мы располагаем достаточными доказательствами для вывода о том, что в Чавине существовала высокоорганизованная религиозная система, служители которой обладали большой властью. Сила, присущая религии Чавина, указывает на то, что руководство неоиндейским племенным обществом носило теократический характер... Фигуры изображали прежде всего представителей семейства кошачьих, однако были там и образы людей, чудовищ, демонов. В некоторых случаях они символизировали кондоров и других птиц, а также змей и иных животных... Вместе с тем нельзя забывать, что в конце этого этапа возникли первые каменные укрепления, которые иногда достигали весьма значительных размеров, как, например, в Чанкильо, в долине Касма. Они свидетельствуют о военных действиях — видимо набегах и сражениях жителей одной долины с обитателями другой... Эта борьба оправдывала необходимость создания более централизованной системы правления, где, по всей видимости, власть находилась в руках жрецов. Вероятно, именно так к концу неоиндейского периода была достигнута теократическая централизация».
Опираясь на концепцию Табио, можно высказать предположение о том, что одни племенные группы боролись с другими за «жизненное пространство» под влиянием явления, которое сегодня принято называть «демографическим взрывом». Им было необходимо расширять площади орошаемых земель. Но это лишь предположение. Как бы то ни было, эти войны совпадают с постепенным упадком величия и влияния Чавина в обширном районе его былой духовной, религиозной и эстетической гегемонии. Действительно, эта великая культура исчезла так же загадочно, как и появилась. Тем не менее то, что было создано строителями Чавина, продолжает существовать во всем своем блеске, бросая вызов вечности.
...А в Средиземноморье за эти несколько столетий возникла и пришла в упадок Римская империя, и Европа вступила в новую эру.
Когда исчез образ Ягуара
На территории нынешнего Эквадора путь к цивилизации в каждую последующую эпоху распространялся на новые области. За тысячелетний период — с 500 г. до н. э. по 500 г. н. э. — было создано немало дошедших до нашего времени памятников культуры, свидетельствующих об уровне развития народов, заселявших тогда эти земли. К ним относятся находки в заливе Гуаякиль и провинции Эль-Оро (Хамбели), на центральном и северном побережье провинции Гуаяс (Гуангуала), в районе между Мантой и бухтой Каракес (Баия), на севере Манаби (Хамакоаке), на южном побережье провинции Эсмеральдас (Теаоне) и в заливе Гуаяс (Техар и Дауле). В то время как в некоторых из этих областей человек жил еще в условиях палеолита, не знал земледелия и продолжал заниматься охотой и рыболовством или лишь начинал собирать незначительные урожаи, в других районах, таких, как Манаби, уже был достигнут уровень развития, не уступавший Месоамерике и Перу того времени.
Именно тогда возникли ритуальные сооружения, возведенные на каменном фундаменте, и храмы, где в изобилии были представлены культовые предметы, особенно статуэтки мужчин и женщин в различных позах. Большое значение для изучения этих культур имеет храм на острове Ла-Плата. Благодаря сведениям, полученным при его раскопках, мы узнали, что эквадорцы совершали плавания по Тихому океану. Это подтверждается наличием там керамики, похожей на месоамериканскую и на ту, которая изготовлялась на юге перуанского побережья. Аналогичное культурное явление, которое Эстрада и Эванс назвали «региональным взаимопроникновением», прослеживается и в глубине территории, в направлении лежащих к югу горных районов в нынешних провинциях Каньяр, Куэнка и Лоха. О нем можно судить по руинам, расположенным неподалеку от Чорделеги, дошедшим до нас фундаментам строений в Уанкаркучо (Куэнка) и Чинкиланчи (Лоха), а также могильникам и черепкам гончарных изделий.
Именно в силу региональной специфики этого этапа культурного развития Эквадора здесь трудно делать какие-либо обобщения. Тем не менее некоторые общие черты развития упомянутых районов можно проследить. Это особенно важно в области обработки камня, гончарного и ювелирного ремесел, поскольку в данных отраслях производства исследователи усматривают связь с майя и чибча. Известно, что древние эквадорцы обрабатывали камень, производили орудия труда, топоры, фигурные вазы и статуэтки. Однако обращает на себя внимание тот факт, что испанцы нашли изумруды в районе, который и получил от них свое название — Эсмеральдас. Но еще более важно, что там обнаружено большое число изделий из гипса и жадеита, причем последний, несомненно, имел месоамериканское происхождение.
Гончарные изделия предков современных эквадорцев включали антропоморфные статуэтки и такие предметы домашнего обихода, как горшки и вазы разных форм. В числе последних заметное место занимают сосуды с толстым дном, как бы стоящие на подставке. Археологи окрестили их компотерами. Качество этих глиняных изделий очень различно, но среди них встречаются и великолепные образцы. В этой связи Эстрада и Эванс пишут, что некоторые предметы из глины напоминают керамические изделия майя из Куэнки. Их блеск не могут затмить памятники гончарного искусства других народов, даже тех цивилизаций Американского континента, культура которых была более древней. Многие предметы доинкской керамики Эквадора имеют черты сходства с колумбийскими и центральноамериканскими гончарными изделиями. Это относится, в частности, к одному из элементов орнаментации, названному «негативная роспись».
То же самое можно сказать и об обработке драгоценных и цветных металлов. В ходе археологических раскопок в Эквадоре было найдено значительное число предметов из золота, даже больше, чем в Перу, поскольку недра страны богаче этим металлом. Это относится и к южным областям, например к погребениям Сигсиг, и к северным, а также к долинам нескольких рек. Предметы из драгоценных металлов, найденные в этих районах, имеют черты сходства с изделиями кимбайя из Кауки в Колумбии и чирики в Панаме и Коста-Рике. Датируются они IV и V вв. н. э.
Более полувека назад из гробниц Сигсиг были извлечены предметы из золота и позолоченной меди, вес которых составлял более четырех кинталов129. Об этом говорил Уле в лекциях, прочитанных им в Университете Кито. Эквадорские золотых дел мастера знали не только технику ковки, гравировки чеканом и, в меньшей степени, литья. Они в совершенстве владели и редким секретом обесцвечивания золота и позолоты меди. Кроме того, они умели обрабатывать платину и серебро. Медь использовалась ими для производства более практичных предметов, чем украшения и погребальные приношения, — для изготовления оружия и орудий труда. Иногда, правда, встречаются украшения из позолоченных медных бубенчиков.
Уле считал, что наибольших масштабов применение меди достигло в IV в. На основе этого предположения известный немецкий археолог делал вывод о том, что почти все древние поселения Эквадора принадлежали чибча, которые, расселившись во многих направлениях, до сего времени занимают почти всю центральную часть Америки — от Эквадора через Колумбию вплоть до границ Коста-Рики и Никарагуа. Точка зрения Уле совпадает с результатами лингвистических исследований Риве, X. Хихона-и-Кааманьо и О. Бухвальда.
Путь к цивилизации на заре нашей эры пролегал также по перуанскому побережью и горным районам. Конечно, хронологически такое определение неточно. Но когда речь идет об андском регионе, датировка не может быть столь же точной, как в Месоамерике. О причине этого Валькарсель писал:
«До испанского завоевания не существовало ни документов , ни текстов, в которых имелись бы указания на даты, точно определявшие время — день, месяц, год или век. Нет таких надписей, в которых нам удалось бы разобраться и которые указывали бы, например, на то, когда был построен Храм Солнца в Куско. Поэтому положение в этом районе мира существенно отличается от того, что было у майя, египтян, римлян или греков, на памятниках которых остались тексты, содержавшие точные даты».
Единственная отрасль знания, помогающая исследователям определить время существования этих народов, — археология, опирающаяся на все более совершенную методологию датировки. Однако американистика постоянно развивается, и все более настойчиво раздаются сегодня заявления археологов, изучающих андские цивилизации, о том, что эти народы вполне могли иметь собственную письменность. Мы еще вернемся к этой теме, когда ближе познакомимся с мочика и инками. Нельзя терять надежду на то, что раньше или позже современные ученые откроют тайну языка древних чисел, ныне еще не разгаданную в Андах, и смогут прочесть даты, записанные самими создателями андских цивилизаций, с такой же точностью, с которой мы читаем эти даты на памятниках Месоамерики. Высказывая это предположение, мы имеем в виду сведения, подобные тем, которые были получены 31 мая 1970 г., когда в Анкаше произошло землетрясение. В результате его обвалилась большая часть опорной стены уаки Эль-Мирадор в археологическом комплексе Эль-Пургаторио в районе Токуме в департаменте Ламбаеке и обнажился целый ряд необожженных кирпичей, на одной стороне которых были высечены различавшиеся между собой изображения, которые могли быть знаками письменности. Возможно, они аналогичны знакам, высеченным на камнях, декоративным изображениям или рисованным книгам Месоамерики. Содержат ли они те даты, которые до сих пор не удалось точно установить?
По всей вероятности, в последние два века до нашей эры и первые два столетия нашей эры достигли расцвета различные местные культуры, занимавшие территорию сегодняшнего Перу. Этим можно было бы объяснить постепенное исчезновение стилизованного изображения ягуара, а вместе с ним и упадок необычайно сильного влияния Чавина.
На северном побережье страны, в долинах Чикама и Виру, в 1941 г. Ларко Ойле и Гальинасо открыли археологическую культуру, известную под названием «Салинар». Если судить по результатам раскопок, производившихся в захоронениях и мусорных кучах, обитавшие в этом районе прибрежные народы достигли значительных успехов в развитии сельского хозяйства по сравнению со своими предшественниками, жившими в тех же долинах. Кроме маиса, фасоли и других растений они выращивали хину, коку и такие культуры, которые известны лишь в Перу. Они уже умели возводить поливные террасы для лучшего использования небольших пространств орошаемых земель, хранили зерно в амбарах и знали, как путем брожения из него получать чичу. Кроме того, они разводили лам, мясо которых вялили.
Техника гончарного производства совершенствовалась. В Салинаре было найдено самое большое древнее кладбище с характерными сосудами, имевшими ручки для переноски, скругленные горловины и украшения в виде насечек, рисунков или рельефной резьбы. Находки в Салинаре не многое могут рассказать нам о способностях его обитателей к ткачеству и их умении обрабатывать драгоценные металлы. Но они убедительно свидетельствуют об их высоком архитектурном мастерстве, особенно в Виру, где сохранились пирамиды из необожженного кирпича, назначение которых, несомненно, имело религиозный характер. Культ мертвых в Салинаре отличался рядом особенностей: их хоронили на правом боку в эллипсоидных гробницах, а в рот им вкладывали кусочек золота.
Аналогичные черты были присущи обитателям центрального и южного побережья Перу, в частности долины Чанкай. В открытых там в ходе раскопок гробницах были найдены предметы, схожие с обнаруженными в Салинаре: золотые украшения, ткани, глиняные фигурки, «флейты из теста» и веретена для прядения. Однако в отличие от Салинара тип захоронений там был иной: скелеты располагались в позе на корточках.
Зрелость трех культур: долина Моче
«Региональный расцвет», обозначившийся на рубеже нашей эры, стал еще более заметным в первой половине 1-го тыс. н. э. Расцвет этот был настолько явственным, что некоторые археологи называют эти три или четыре столетия периодом начала великих цивилизаций. Другие специалисты распространяют хронологические рамки упомянутого явления на все 1-е тыс. н. э. и возводят этот период в категорию классического. Вспомним, что аналогичный «подготовительный» этап в то же самое время имел место и в Месоамерике — если не брать в расчет район Петена, в котором майя обосновались еще раньше. Завершился он, как мы знаем, мрачными событиями, вызванными социальными и культурными потрясениями конца тысячелетия. Речь идет о кризисе «мира Кецалькоатля» и запустении великих ритуальных ценз ров и астрономических обсерваторий «первой империи майя».
О сходстве ситуаций в Месоамерике и Андах Табио писал:
«Некоторые сходные элементы культурного развития прошлого тысячелетия проявлялись в андском и месоамериканском регионах не единовременно. Так, например, в Месоамерике в этот период развитие сельскою хозяйства достигло достаточно высокого уровня. Однако создание там каналов для орошения возделываемых земель началось по меньшей мере спустя десять веков после того, как такие оросительные системы уже применялись в Перу. То же самое относится и к обработке металлов, начавшейся в Месоамерике лишь с 800 г. н. э. И наоборот, в андском регионе не было письменности, в то время как в Месоамерике уже в самом начале нашей эры мы находим свидетельства о наличии знаков письменности в культурах ольмеков, сапотеков Монте-Альбана и майя».
Применение орошения в земледелии привело к производству излишков продуктов питания, что в свою очередь явилось предпосылкой для возникновения господствующих классов, которые владели этими излишками. Имущественное и социальное неравенство предопределило возникновение государства как органа политической власти. Говоря о «господствующих классах» того периода, мы имеем в виду как светскую аристократию, так и жреческую элиту — высшую часть иерархии духовенства.
Вместе с тем развивавшийся процесс разделения труда вел к отделению ремесла от земледелия и к появлению мастеров-профессионалов, которые занимались исключительно строительством, монументальной архитектурой, руководили грандиозными общественными работами но созданию акведуков, дорог, возведению зданий, придававших городам урбанистические черты. Угнетаемые массы простых тружеников являлись источником рабочей силы. В результате углубления процесса разделения труда складывались группы «государственных» золотых дел мастеров и гончаров, труд которых уже ни в коей мере не был связан ни с продажей их изделий, ни с получением от этого выгоды. Он стал теперь носить исключительно эстетический характер, служа красоте прежде всего в целях упрочения религиозных культов.
Именно эти изменения, происходившие на перуанском побережье, привели к великому событию, предшествовавшему дальнейшим достижениям на пути к цивилизации, — расцвету трех культур, которые располагались в направлении с севера на юг: Мочика, Паракас и Наска. Они представляли собой как бы три ступени той лестницы, которая вела к вершине перуанской цивилизации — государству Тауантинсуйю.
Центром первой из них была долина Моче, раскинувшаяся неподалеку от современного города Трухильо. Влияние ее распространялось также на долины Чикама, Виру и Санта, доходя до Пакасмайо на севере, а на юге — до Непеньи. Таким образом, территория эта занимала прибрежную полосу протяженностью около 300 км. Все исследователи, занимающиеся изучением перуанской истории той эпохи, сходятся во мнении, что распространение влияния культуры Мочика явилось следствием военного завоевания.
Мочика были умелыми земледельцами. Они засевали орошаемые долины, возводили храмы и погребали умерших в расположенных неподалеку от поселений пустынных районах. Возделывавшиеся земли они удобряли гуано и применяли те же орудия труда, которые спустя тысячу лет использовали инки. Многие из них и поныне не вышли из употребления у некоторых категорий сельских тружеников Латинской Америки. Мотыга, которой пользовались мочика, впоследствии была усовершенствована за счет выступа: нажимая на него ногой, можно было рыхлить землю на большую глубину.
Особое восхищение вызывают оросительные сооружения мочика — их каналы и акведуки. По одному из них — Ла-Кумбре — протяженностью 130 км вода от истоков реки Чикама бежит до самого побережья и в наши дни. Если русло канала должно было пересечь глубокий овраг, упорные и трудолюбивые мочика выходили из положения, создавая акведуки. Один из них — Аскопе, расположенный в той же долине Чикама, достигает в высоту 15, а в длину — 1400 м. Для того чтобы создать насыпь, по которой он проходит, по подсчетам специалистов, потребовалось перенести 783 тыс. куб. м земли!
Таким образом, есть достаточно оснований, чтобы говорить о высоком инженерном искусстве мочика. Однако не менее веские аргументы заставляют нас восхищаться агрономическими познаниями этих древних перуанцев. Они улучшили качество таких уже известных сельскохозяйственных культур, как маис, фасоль, картофель, юка, острый перец, помидоры и т. п. Кроме того, они вывели некоторые новые сорта съедобных растений, малоизвестных или вообще не выращиваемых за пределами Перу. Из приблизительно полусотни таких растений, известных земледельцам мочика около полутора с лишним тысяч лет назад, приведем лишь некоторые: пакай или пакайа — небольшое дерево или куст, съедобные плоды которого относятся к семейству бобовых; лукуло — вид сапотового дерева, плоды которого напоминают сливу; хикама — клубневое растение с целебными свойствами, используемое в пищу; яку — съедобное растение из семейства крестоцветных; ачива — однодольное растение, корни которого идут в пищу; различные выращиваемые в Андах сорта огурцов, пасленовых; киноа — растение семейства лебедовых, семена которого пригодны в пищу и для приготовления напитка, а листья напоминают шпинат; ока — кислицевое растение; лунина — из семейства бобовых; ульуко — лебедовый заменитель картофеля; каньауа — перуанская разновидность проса — и многие другие. Такой перечень употреблявшихся в пищу растений свидетельствует о победе человеческого разума над силами природы. Вместе с тем он является красноречивым доказательством трудолюбия и упорства народа мочика.
Представители этой культуры были не только опытными земледельцами, но и искусными рыболовами. Они ловили рыбу и моллюсков и широко употребляли их в пищу. Рыбаки мочика уже не ограничивались острогами и гарпунами, годными для ловли рыбы с берега, они уходили далеко в море на тростниковых плотах и каноэ, которыми перуанцы пользуются и по сей день. С них они ловят рыбу на удочку и сетями. Перуанские прибрежные воды, как и все тихоокеанское побережье Латинской Америки, изобилуют огромными запасами рыб.
Пищевой рацион мочика дополняло мясо ламы и морской свинки. А в час трапезы или во время ритуальных празднеств индейцы были не прочь выпить чичи из перебродившего маиса. В этом отношении они не отличались ни от древних, ни от современных жителей Месоамерики. Не удивительно, что при разумном использовании и распределении всех этих ресурсов вполне хватало на 2 млн человек, которые, по подсчетам Табио, жили на побережье в то время, тогда как во всем Перу насчитывалось около 3 млн жителей.
Способности мочика как строителей можно оценить по пышным храмам, особенно по двум гигантским сооружениям, известным сегодня как Уака-дель-Соль и Уака-де-Луна, т. е. пирамиды Солнца и Луны. Они представляют собой храмы, расположенные на нескольких ступенчатых платформах. Храм Солнца, насчитывающий 23 м в высоту, был воздвигнут на платформах, высота которых составляет 18 м. Длина основания этого храма равняется 228, а ширина — 136 м. Храм Луны немного меньше. Эти грандиозные сооружения сложены из необожженных кирпичей, причем, как полагают специалисты, при строительстве Храма Солнца было использовано 130 млн таких кирпичей. Проверить эту цифру, конечно, нелегко. Однако она дает вполне определенное представление о замыслах создателей храма, их энергии в строительстве и высочайшей организации создавшего его общества. Все сказанное наводит и на другую мысль — о наличии у мочика деспотического государства.
Кроме двух перечисленных храмов от культуры мочика до нас дошли пирамиды, крепости и мощеные дороги. Роспись одной из таких пирамид, расположенной в Паньямарке, дает представление об этом «деспотическом государстве». В качестве примера можно привести «страницу» этой живой истории, запечатленной как в настенной росписи, так и в керамике мочика. Лумбрерас пишет о ней так:
«На стенах этих строений изображены подвиги мочика, отражавшие систему их правления. Некий персонаж (священнослужитель?) в богатом наряде следует в сопровождении других фигур, меньшего размера, но столь же нарядных. Они, несомненно, находятся в привилегированном положении по отношению к обнаженным покорным людям, связанным за шею веревками. Вероятно, это те, кого «подготовили» для жертвоприношения божественным силам: одному из обнаженных персонажей угрожает другой, видимо солдат, выполняющий функцию «охранника». Значение этого изображения было бы не столь существенным, если бы не частое повторение обнаженных и связанных фигур в декоративных рисунках мочика, всегда свидетельствующих о господстве высших над низшими. Кроме того, на настенной росписи пирамиды в Паньямарке изображены такие военные символы, как щит и дубинка для метания. Однако еще более важной представляется находка рисунков таких же обнаженных и связанных фигур, трудившихся на островах, богатых гуано».
Почему эти узники представлены на пирамиде в Паньямарке обнаженными? На основе тщательного анализа керамики мочика ответ на этот вопрос пытается дать А. Хименес Борха. В работе «Моче» он пишет:
«Когда солдат идет на поле брани, он несет дубинку на плече. В ходе битвы тем или иным ее концом он наносит удары по врагу так, чтобы лишь ранить его. После окончания сражения солдаты, соединяя дубинки по две и укрепляя их в земле, делают некое подобие шалашей. Иногда они вкапывают свои боевые палицы в землю, превращая их в колышки или столбики, к которым привязывают пленных. На обратном пути в свои владения воины привязывают одежду пленников и другие боевые трофеи к тем же самым дубинкам, с которыми они с триумфом возвращаются домой».
На том уровне общественного развития, который переживали мочика, керамика уже обрела религиозный и политический смысл, весьма далекий от того прямого предназначения, которое имели гончарные изделия, использовавшиеся в хозяйстве, составлявшие его непременный атрибут и производившиеся членами семьи для собственного пользования. Производство многих керамических изделий составляло уже государственную функцию, имевшую исключительно эстетический или религиозный характер. Их создавали высококвалифицированные мастера, специализировавшиеся в этой области и работавшие по заказу государства.
Мастера эти уже почти не занимались изготовлением бытовых сосудов или блюд. В основном они создавали высокохудожественные фигурки людей и животных, а иногда и растений, украшенных сложными пиктограммами, имевшими глубокий религиозный, социальный и политический смысл. Порой на них изображались «документальные» сцены из повседневной жизни. В этом плане керамика мочика является одной из наиболее интересных среди древних культур Америки. В книге «Древние культуры Перу» X. Алден Мейсон писал, что великолепие и завершенность реалистических форм керамических изделий мочика до сих нор никто не мог превзойти, а сравняться с ними в мастерстве древние гончары могли лишь в редчайших случаях. Достаточно бросить беглый взгляд на коллекцию «погребальных масок» или даже на их фотографии, на которых «улыбка, презрение, крик, запечатленные в глине много веков назад, заставляют сердце быстрее забиться», чтобы понять бесспорную правоту слов Мейсона.
Мир керамики мочика многообразен. Некоторые соображения специалиста в этой области X. Борхи совпадают с высокой оценкой Мейсона и дополняют ее.
«Пиктография, — писал он, — один из самых богатых источников для изучения отдельных сторон жизни древних перуанцев, имеющихся в нашем распоряжении. Рисунки дают представление о строении их тела, о том, что они были широки в плечах, невысоки, уверенны в себе и упрямы, как нынешние чоло130 с побережья. Они повествуют об их военных подвигах, образе жизни, окружавшей их флоре и фауне. Натурализм мочика свидетельствует об определенном примитивизме их восприятия окружающего. Художник рисует мир вещей, с которым он сталкивается, изображает составляющие его явления: охоту, ловлю рыбы, танцы, военные действия... Пространство, на котором разворачиваются сцены жизни мочика, до предела насыщено; там нет ни одного участка незаполненной поверхности — вся она занята фигурами и узорами. Все, что привлекает внимание художника, дано на первом плане, и это исчерпывает возможности использования перспективы. Движения кисти мастера по поверхности сосуда столь совершенны, что рисунок как бы оживает, становится объемным и динамичным. Ощущение жизни изначально одушевляет эстетическое начало искусства мочика, пронизывая даже, казалось бы, такие статичные явления, как смерть и геометрические фигуры. Многие изображения обретают в их рисунках нетрадиционный смысл, отражавший лишь им присущий взгляд на вещи. Богатое воображение этого народа завораживает, как огненные языки пламени. Развитие образа морской улитки ведет к тому, что у нее появляются хвост, язык и когти и она превращается в демона, который мечется в своем панцире и все растет и растет, как на дрожжах. Так они населяли небо и землю чудовищами, прообразы которых виделись в песках пустыни... Такое видение людей и животных, на наш взгляд, не всегда было красивым; иногда мастер-гончар изображал вещи безобразные и отталкивающие. Однако эти рисунки не искажают общего характера творчества древних художников, поскольку искусство их не утрачивает той жизненной силы, которая одухотворяет все раскрываемые ими сюжеты. Художники мочика, видимо, в полной мере не ощущали значения прекрасного и светлого начала, и поэтому ничто не мешало им с такой же силой изображать патологические картины, отражающие темные стороны жизни».
Не исключено, что керамика мочика со временем даст ответ на вопрос, который уже давно волнует специалистов по изучению древней истории континента: была ли у перуанцев того отдаленного периода какая-либо система письменности? В работе «Была ли известна письменность древним перуанцам?» Ларко Ойле высказывает мнение о том, что в древнем Перу, точнее говоря, в царстве Мочика в какой-то форме письменный язык существовал. К такому выводу он пришел, исследуя собственную коллекцию керамики этого народа. На имевшихся в его распоряжении изделиях этой культуры часто повторялась тема нескольких бегущих людей, которые не были вооружены и несли в одной руке стилизованный мешочек. Это могло означать, что они были не воинами, а часки (гонцами), а в мешочке находилось послание. Поскольку фигуры этих предполагаемых часки ассоциируются с пальяре на рисунках из лучей и точек Ларко Ойле писал, что
«обычные лучи и точки, наверное, заключали в себе некоторый смысл: они присутствуют на изображениях, поскольку о них думали вожди и жрецы, их несли гонцы и хранили мудрецы и толкователи».
Керамика доносит до нас и сведения о ткацком искусстве мочика, причем в большей мере, чем сами ткани, поскольку земли этого района не способствуют длительному сохранению подверженных тлену материалов. Тем не менее то немногое, что дошло до наших дней, свидетельствует о значительном развитии техники ткачества, превзойденной позднее лишь самыми крупными специалистами из числа доиспанского населения перуанского побережья.
Говоря об обработке металлов, нельзя не отметить, что мочика не знали бронзы. Вместе с тем они оставили доказательства своего высокого мастерства и в ювелирном искусстве — восхитительные чеканные украшения на золотых пластинах и сплавах из золота, серебра и меди. Они уже умели применять метод утрачиваемой восковой модели, а гакже пайку, отпуск металла и позолоту. В искусстве мелкой пластики они достигли не меньших успехов. Об этом свидетельствуют их декоративные тыквы, а также инструменты и украшения из дерева, раковин и кости.
В заключение нельзя не сказать о том, что среди мочика было много музыкантов. Об этом можно судить по найденным при раскопках барабанам, бубнам, бубенчикам, небольшим трубам и флейтам разных типов. Танцоры, встречающиеся на изображениях, обряжались в маски животных и прикрепляли к одеждам шлейфы. Не исключено, что такие празднества предвосхищали появление театра.
Эти танцы определенно имели отношение к религиозному культу, отражавшему воинственный дух мочика. Самым распространенным образом этого культа был ужасающего облика ягуар с антропоморфными чертами, выступающими клыками, изборожденной морщинами мордой и атрибутами воинственности. Позднее, когда этот культ унаследовали носители культуры Чиму, образ ягуара с антропоморфными чертами получил название Ай-Апеk — бог войны, которому во время ритуальных церемоний воины-жрецы приносили жертвы.
От мумий Энгеля к роскоши Тельо: Паракас и Наска
О Паракасе мы уже упоминали, но эта древняя культура вполне заслуживает того, чтобы остановиться на ней подробнее. Пустынная часть побережья, на которой располагался Паракас, донесла до нас такие археологические сокровища, как тысячелетние мумии и ткани. То, что они сохранились до нашего времени, особенно удивительно, поскольку уакеро или антигуеро неоднократно опустошали находящиеся там гробницы.
Находки Тельо в 20-х — начале 30-х годов свидетельствуют о двух эпохах существования Паракаса, которые он называет «Паракас-пещеры» и «Паракас-некрополи», причем более древней из них является первая. Тем не менее обе фазы развития этой культуры представляют своего рода мост, связующее звено процесса, продолжавшегося от первых обнаруженных Энгелем мумий до высшего расцвета Паракаса на юге перуанского побережья в 1-м тыс. н. э.
Захоронения типа «пещер» состояли из «общих камер», достигавших шести-семи метров в глубину, где были погребены трупы обоего пола и всех возрастов. Внимание археологов в этих захоронениях привлекли хлопковые ткани, в которые были завернуты умершие, сопровождавшие их предметы, а также не только искусственная деформация, но и трепанация их черепов. К югу от города Ика находятся руины другой археологической культуры — Окукахе, названной так по одноименной долине. Это еще одно кладбище. До сих пор специалисты точно не знают, откуда доставлялись покойники в Паракас и Окукахе: около них нет никаких следов человеческих поселений.
Из захоронений другого типа, названных Тельо некрополями, в 1927 г. было извлечено 429 мумий высотой около 1,5 м. Они были закутаны в широкие тканые саваны. По возрасту похороненных, типу деформации черепов, не подвергнутых трепанации, и предметам, составлявшим погребальные приношения, Тельо сделал вывод о том, что в некрополях хоронили людей, занимавших верхние ступени иерархической лестницы — священнослужителей и других представителей родовой знати. Поэтому некрополи представляли собой что-то вроде «пантеона выдающихся личностей».
Перечень найденных в этих гробницах предметов поистине впечатляющ: в отдельных случаях их число доходит до полутора сотен. Среди них есть одежда, украшения, оружие, пища, сосуды, домашние животные, инструменты, предметы из золота, головные уборы, пончо, накидки из шерсти лам-викуний и многое другое. Ни один простолюдин не мог отправиться в вечное загробное странствие экипированный подобным образом. Здесь уже не было обернутых в пелены из растительных волокон мумий бедняков, открытых Энгелем.
Керамика и украшения из драгоценных металлов, найденные в Паракасе, действительно великолепны. Тем не менее не они отражают наиболее яркие достижения техники и расцвет искусства на южном побережье Перу, точнее говоря, в долине Писко. Самым выдающимся памятником, непревзойденным шедевром производства тех, кто оставил захоронения в Паракасе, является искусство ткачества. Несравненное богатство Паракаса — ткани, качество которых не уступает лучшим мировым образцам. Эти ткани поражают не только размерами и изысканными сочетаниями цветовой гаммы, но и тем, что спустя тысячу или полторы тысячи лет, которые они пролежали в земле, они не утратили ни эластичности, ни яркости красок. Создается впечатление, что они лишь недавно вышли из рук мастеров-ткачей.
Нельзя не согласиться с Мейсоном:
«Чтобы дать должную оценку покрывалам из Паракаса, надо их видеть, потому что ни одно описание не может заменить этого»
Средний размер этих изделий, которые по праву можно назвать подлинными произведениями искусства составляет около двух с половиной метров в длину и более метра в ширину. Сотканы они из шерсти пяти или шести цветов. На них изображены антропоморфные фигуры, образы стилизованных или реалистических животных, рыб и птиц, а также орнаментальные геометрические узоры. Не исключено что искусные ткачи Паракаса хотели запечатлеть в этих тканях образы своих божеств, но с уверенностью утверждать это нельзя. Однако все указывает на то, что эти великолепные произведения искусства изготовлялись исключительно для свершения погребального обряда.
Другим важнейшим археологическим центром южной части перуанского побережья, существовавшим в тот же период, является Наска. Он был открыт Уле в 1901 г. Долина Наска расположена в 80 км от побережья и отделена от него пустыней. Эта культура не оставила после себя таких памятников монументальной архитектуры, как храмы и пирамиды, которые строились со времен Чавина. От нее дошли до нас лишь следы небольших сельских поселений.
Тем не менее, как искусные гончары и ткачи, жители Наски занимали исключительно высокое место среди современных им обитателей Американского континента. Хотя их керамика в отличие от керамики мочика не богата сосудами, украшенными сценами из жизни их соплеменников, она отличается тонкостью полихромной росписи, которую справедливо считают великолепной. То обстоятельство, что эта посуда, видимо, предназначалась для погребальных обрядов, в данном случае значения не имеет. Росписи глиняных изделий из Наски изображают птиц, рыб, насекомых и растения. Нередко встречаются и стилизованные фигуры животных, среди которых многократно повторяются рисунки «ягуара в маске», из-за чего один из стилей этой керамики получил название «кошка-демон».
Знаменитые ткани из Наски часто повторяют изображения, встречающиеся на сосудах. Любопытно, что их чаще ткали из шерсти, спряденной в горах, чем из хлопка, выращивавшегося на побережье. Эта деталь свидетельствует о достаточно развитом обмене между обитателями косты и сьерры. Мастерам из Наски были известны вышивка, производство ковров и парчи, а также другие виды ткацкой техники. Чтобы составить представление о великолепии древних тканей Наски, достаточно упомянуть, что при их производстве применялась широчайшая цветовая гамма, включавшая в себя 150 основных цветов и второстепенных оттенков. Да и как не быть этим тканям самыми прекрасными из тех, что создавались представителями доиспанских культур Америки, если помимо хлопка и шерсти материалом для их изготовления служили человеческие волосы!
Характерными ювелирными изделиями Наски являются небольшие украшения из золота, в частности подвески, которые крепились на носу и закрывали рот. По мнению Табио, они напоминали усы ягуара или пумы. Другим характерным атрибутом этой культуры были отрубленные и засушенные головы врагов — головы-трофеи.
Говоря о чертах своеобразия культуры Наски, нельзя не упомянуть об эстакерии, расположенной неподалеку от городища Кауачи. Название это происходит от столбов из рожкового дерева и дикой акации, стоящих в один ряд по двадцать штук в каждом. Рядом расположены несколько более высоких столбов, которые могли служить опорой кровли здания. Эти столбы очень хорошо сохранились, несмотря на большую древность. Мейсон считает, что по отношению к находящимся поблизости захоронениям их возраст больше на пять столетий, а может быть и на целое тысячелетие.
Уникальны и крытые каналы Наски. Некоторые специалисты сравнивают их с аналогичными сооружениями в Иране и Северной Африке. Они были предназначены для стока горных вод в такие населенные центры, как, например, Наска и Пальма, в периоды засухи. В Наске не было архитекторов, возводивших храмы, но опытные строители гидравлических сооружений оставили памятники высокого уровня технического развития, достигнутого этой цивилизацией.
Однако все это не идет в сравнение с удивительным явлением культуры Наска — Путеводными указателями для странников, как назвал его Педро Сиеса де Леон в «Хронике Перу», написанной в 1548 г. Речь идет о колоссальных сооружениях в Пампа-Колорада, которые, как считают некоторые специалисты, представляли собой астрономический календарь. Они были обнаружены в прибрежном районе, на равнине, длина которой составляет 64, а ширина — 2 км. На приспособленных для этого холмах берут начало длинные прямые линии — иногда параллельные, иногда пересекающиеся. Между ними располагаются фигуры животных, удивительно похожие на те, которые украшают керамику в стиле Наска.
В полной мере грандиозность этих фигур можно оценить лишь с высоты птичьего полета, учитывая их поистине колоссальные размеры и тот факт, что расположены они в долине. Это смог сделать американский профессор П. Косок, когда в 1939 г. пролетал над этим районом. Видимо, он был первым, кого заинтересовало научное значение этих удивительных изображений. Поэтому, окинув взором объемные гигантские обозначения, он вернулся к их изучению уже на земле. Пролетая над ними в другой раз, Косок подумал, что они напоминают знаки зодиака, а линии, длина которых достигает нескольких километров, символизируют путь солнца и луны от восхода до заката, поскольку они были особенно хорошо различимы при солнцестоянии и равноденствии.
В 1946 г. историк Г. Хоркхмайер уделил внимание этим изображениям, а немецкая исследовательница М. Рейхе, надеясь решить эту гигантскую головоломку, тогда же начала работу в Пампа-Колорада. В 1968 г. астрофизик Дж. Хоукинс из Смитсоновской астрофизической обсерватории провел первую из шести экспедиций в этот район, организованную пол эгидой американского Национального географического общества. Результаты его работы были опубликованы в 1969 г. в докладе, к которому прилагались девять таблиц расчетов, сделанных на ЭВМ, а также многочисленные изображения загадочных сооружений. Это исследование напоминает изыскания Блома, проведенные в Петене, в Гватемале. Древность изображений Наски пока установить не удалось. Однако по характеру их стиля археологи склонны считать, что они были созданы в период Чавина или несколько позднее, ближе к началу нашей эры.
Зарождение в горах «имперской» культуры
Такова общая картина истории перуанского побережья на заре нашей эры. Моче, Паракас, Наска — как все вместе, так и каждая в отдельности — вполне заслуживают того, чтобы поставить их создателей в один ряд с представителями наиболее выдающихся в истории человечества цивилизаций. Однако жители прибрежных районов были не единственными, кто заслуживает столь высокой оценки.
Та незначительная информация, которой мы до сих пор располагали об обитателях горных районов, дает основания считать, что по уровню культурного развития они не уступали населению побережья. Недостаток сведений о них можно рассматривать как временное явление, поскольку возможности, имеющиеся ныне в распоряжении исследователей, позволяют им значительно глубже, чем раньше, проникнуть в прошлое этих областей и достичь в этом направлении не меньших успехов, чем в изучении прибрежной зоны. Данные, которые удалось получить при наблюдении с воздуха, дают основания для уверенности в том, что археологи будущего сделают на этих землях необычайные открытия.
Валькарсель считает, что в долинах Мантаро, Уальяги, Мараньона Кахамарки и Уанкабамбы уровень культурного развития в ту эпоху не уступал уровню, достигнутому на побережье. Есть и доказательства подтверждающие эту гипотезу. Так например, об этом свидетельствуют руины самобытного археологического комплекса Пикильакта и некоторых других городищ, обнаруженных в горах. О возрасте их идут споры. Некоторые археологи считают, что они относятся к началу нашей эры, другие — к периоду, который называют древнеинкским, т. е. к ХИТ—XV вв. Если судить по типу кладки стен и ремесленным изделиям, сравнение их с инкскими делает последнюю точку зрения весьма сомнительной.
В горных областях Анд Центрального Перу существовали археологические культуры Уарас и Рекуай. Керамика последнего центра отчасти напоминает гончарные изделия мочика. Археологи изучили и дали описание двух- и трехэтажных архитектурных сооружений этих культур, их подземных камер и галерей, а также еще достаточно грубых каменных скульптур и резных притолок.
История южной части перуанской сьерры в ту эпоху изучена лучше, чем северной и центральной. Неподалеку от Куско, в местечке Чапаната, обнаружены следы еще одной археологической культуры. Если судить по скромной керамике, отсутствию металлических орудий труда и оружия, которые делали лишь из камня и кости, а также по типу жилищ и захоронений, можно сделать вывод, что эта культура стояла на сравнительно более низкой ступени развития, чем те, о которых речь шла выше.
В департаменте Пуно расположен другой археологический центр — Пукара, существовавший в первой половине прошлого тысячелетия. Его архитектура, керамика и скульптура отличались весьма своеобразными чертами. Особое значение руинам этого поселения придает строение, которое специалисты считают храмом. Стены его были сложены из обработанных камней и обожженного кирпича. Во внутренней части строения несколько оград в форме подковы окружают пространство, из которого по лестнице, закрытой дверью, можно спуститься в подземелье, где находятся четыре склепа. Скульптуры Пукары. качество которых выше, чем в рекуае. изображают людей и животных. Гончарные изделия напоминают самые древние образцы керамики Тауантинсуйю, причем в орнаменте некоторых сосудов вновь настойчиво возникает образ ягуара.
Но самым значительным явлением в развитии горных районов на рубеже нашей эры был длительный и непростой процесс зарождения новой культуры, которая, как и Чавин, могла бы претендовать на название имперской. Ареалом ее распространения были Южные и центральные Анды. Это была культура Тиауанако, расцвет которой приходится на период с VII по XIV в. Таким образом, она была непосредственной предшественницей Тауантинсуйю.