«Апу-Ольянтай» — памятник культуры народа кечуа

Это народная драма на языке кечуа «Апу-Ольянтай» [1] по праву считается одним из самых выдающихся памятников литературного твор­чества американских индейцев. Стройная и ясная композиция, органическое сочетание личного и общественного момента, утвержде­ние высоко гуманных идей, ярко очерченные, полные естественных человеческих до­стоинств и недостатков характеры, необычай­ная образность, богатая рифма сливаются в «Ольянтае» воеди­но, позволяя поставить этот памятник в один ряд с гомеровским эпосом, «Песнью о Роланде», «Словом о полку Игореве», рус­скими былинами и другими выдающимися произведениями ми­ровой литературы.

Действие драмы, развертывающееся в правление Великих Инков Пачакутека и Тупак-Юпанки, охватывает значительный отрезок времени и значительное число действующих лиц. Ольянтай — центральная фигура драмы — неустрашимый воин, вождь — правитель Антисуйо, одной из областей «империи» ин­ков. Однако, занимая столь высокое положение, он не принад­лежит к племени собственно инков, не является «инкой по крови».

Первая же сцена пьесы показывает нам Ольянтая и его слу­гу и товарища по походам Пики-Чаки («Легконогого»). Они стоят неподалеку от храма Солнца в Куско, столице инкского государства. Ольянтай любит Коси-Койлюр, дочь Инки Пачакутека, но законы инков суровы: простой смертный, в жилах кото­рого не течет «солнечная» кровь, будь он даже правителем об­ласти, не может рассчитывать на брак с принцессой. Неудиви­тельно, что желание послать любимой сердечный привет через Пики-Чаки, повергает последнего в ужас.

Появляется Вильях-Ума, верховный жрец, возносящий мо­литвы к Вечному Солнцу. Вильях-Ума всеведущ. Он видит то, что скрыто от глаз простых смертных [2]:

На луне я вижу знаки,

Письмена в них различаю,

Судьбы, скрытые во мраке,

Я легко по ним читаю.

Жрец проник и в тайну Ольянтая. Он предупреждает вождя о жестокой каре, которая ожидает его за «преступные» чув­ства:

Из-за глупой дерзкой мысли

Ты рискуешь с ясной выси

В пропасть черную свалиться...

Но ничто уже не в силах погасить чувства Ольянтая. Он го­тов на все:

...я петлей опутан длинной,

Я умру в ней, нет сомненья,

Но умру без сожаленья:

Золотом петля сверкает,

Пусть она собой венчает Золотое преступленье!

Более того, жрец узнает из уст Ольянтая о том, что Койлюр фактически стала его женой и что об этом знает ее мать Анауарки. Ольянтай взывает к Вильях-Уме о помощи. Тот со­ветует ему самому обо всем сказать Пачакутеку, однако еще раз предупреждает о возможной каре. Жрец прощается с Ольянтаем, обещая помнить о нем.

Второе действие переносит зрителя в один из покоев инкско­го дворца, где он видит Косн-Койлюр и ее мать Анауарки. Прин­цесса безутешна, уже давно не появляется ее тайный супруг Ольянтай. Она полна дурных предчувствий, все вокруг приобре­тает в ее глазах зловещий оттенок.

...Солнце вестником ненастья

Для меня отныне стало.

По утрам заря пропала,

Небеса свой цвет теряют

Серым пеплом зарастают.

Звезды мне, рыдая, вторят,

И глазам моим от горя

Дождь, пролившийся на травы,

Ливнем кажется кровавым.

Появляется Инка Пачакутек со свитой. Он обращается к до­чери с ласковыми словами:

О, душа моя! О, чадо!

Блеск бесценного металла!

Ты нежней, чем цвет коралла,

Лучший мой цветок из сада.

Ты мне лучшая отрада,

Ты очей моих зеница,

От твоих девичьих взглядов,

Как от солнца свет струится!

Всем живущим в мире любы

Эти солнечные взоры.

Ты долины, реки, горы,

Лишь едва раскроешь губы,

Наполняешь ароматом.

Без тебя, без кроткой птицы,

Я не мог бы насладиться

Ни восходом, ни закатом!

Но несмотря на ласковое приветствие отца Коси-Койлюр про­должает проливать слезы. Инка встревожен. По его приказу во дворец приходят юноши и девушки, пытающиеся песнями и танцами развлечь принцессу. Но все напрасно. Уходит Инка, принцесса изгоняет из дворца певцов и танцоров и дает волю слезам.

Третья сцена начинается с показа военного совета. Кроме Инки и Ольянтая, в нем принимают участие Руми-Ньяви — Ка­менный глаз — вождь, равный по рангу Ольянтаю, правитель области Ханансуйо. Вожди один за другим докладывают Инке о готовности подчиненных им войск к новым походам. Ольянтай делает это с оговоркой:

Я готов идти в сраженье,

Только пусть Великий знает,

Тайна сердце мне сжимает

И приносит мне мученья.

По приказу Инки удаляется Руми-Ньяви, и Пачакутек про­сит Ольянтая поведать о тайне, явно обнадеживая великого Вождя:

Говори, мой храбрый воин,

Ты всего желать достоин.

Хочешь? я сниму корону,

Дав тебе дорогу к трону.

Ольянтай перечисляет сначала свои заслуги перед Верхов­ным правителем, а потом просит о великой милости: отдать ему в жены Коси-Койлюр. Куда девались благосклонность и благо­душие великого Инки! Надменный деспот, неограниченный пра­витель, в жилах которого течет «благородная солнечная» кровь, он возмущен притязаниями Ольянтая, ему уже кажется, что вождь Анти чуть ли не посягает на его верховные прерогативы. В гневе он изгоняет Ольянтая и приказывает ему ожидать ре­шения своей участи.

Следующая сцена переносится в окрестности Куско, в лес. Надменность Инки, как никогда прежде, пробудила в Ольянтае чувство человеческого достоинства и ненависти к деспотизму. Вождь Анти предвещает разрушение столицы и смерть Пачаку- тека, которого он называет тираном.

В следующей короткой, но выразительной сцене, Пачакутек беседует с Руми-Ньяви, которому он поручает найти исчезнув­шего неизвестно куда Ольянтая. В этот момент появляется го­нец, принесший известие о том, что Ольянтай был радостно встречен в своем родном краю, в Антисуйо. Более того, на голо­ве Ольянтая красуется льавта — символ провозглашения его Инкой и отделения Антисуйо от «Империи». Пачакутек вне себя от возмущения. Он приказывает Руми-Ньяви немедленно вести войска в Антисуйо и без жалости расправиться с мятежниками. Тот обещает Инке быструю и легкую победу:

...Мы минуем все ущелья,

Принеся врагам мученья.

Смертью и позором плена

Обернется их измена.

Инка! В Куско отдыхая,

Вей петлю для Ольянтая.

После этого действие переносится в Ольянтайтамбо, кре­пость, принадлежащую роду Ольянтая[3]. Оказывается, что из Куско бежали и примкнули к Ольянтаю некоторые другие вожди.

Среди них Орку-Варанка — Горный вождь и престарелый Анкоуайлью. Ольянтай, обращаясь к вождям и к народу, рас­сказывает, почему он покинул Инку, обещает народу спокойную жизнь, свободную от тягот бесконечных войн. Вожди и народ провозглашают Ольянтая своим Инкой. Ольянтай и его воена­чальники отдают распоряжение о подготовке сопротивления вой­скам Инки Пачакутека, которые вот-вот должны появиться:

Пачакутек мыслит злое!

Он вождей опутал лестью,

Он грозит нам страшной местью,

Вынув чампи золотое[4].

…

Встаньте плотною стеною,

Лишь тропинкой длинной, узкой

Вход оставьте людям Куско

Meж скалою и скалою

...

А потом путуту[5] стая

Заревет, терзая душу,

Скалы свой наряд обрушат.

Глыбы смерти низвергая.

И от каменного града

Затрещат людские кости.

Побегут в испуге гости,

Как от пумы ламье стадо.

Но не скроется ватага

Супостатов оробелых!

Их настигнут наши стрелы,

Наша ярость и отвага!

В драме не описано сражение между войсками Ольянтая и отрядом Руми-Ньяви. Но монолог последнего показывает, что войска Инки Пачакутека потерпели сокрушительное поражение. Единственный, кто избежал гибели, это сам Руми-Ньяви. В от­чаянии он проклинает самого себя, однако одновременно гро­зит Ольянтаю, что сумеет погубить противника его же руками.

После этих событий проходит несколько лет. В акла, дворце-монастыре, предназначенном для ньюст, жриц Солнца, растет девочка редкой красоты. Недаром она носит имя Има-Сумах[6]. Ей предстоит разделить судьбу остальных жриц, т. е. вечное заточение. Но она не хочет этого и старается вырваться из акла. Однажды, блуждая по саду, она слышит жалобные стоны, доно­сящиеся из подземелья. Проникнув туда с помощью своей слу­жанки, она видит женщину, близкую к кончине, замученную долгими годами суровой неволи. Это Коси-Койлюр, подруга Ольянтая, брошенная сюда но приказу своего безжалостного отца. Има-Сумах узнает, что она дочь узницы и Ольянтая.

Но эти события происходят уже при новом Инке. Пачакутек умер, оставив бразды правления государством в руках своего сына Тупак-Юпанки. Новый Инка хотел бы жить мирно, без забот и войн. Но Вильях-Ума напоминает ему о его долге вновь включить Антисуйо в границы Инкской «империи».   .

И вот однажды перед воротами крепости Ольянтайтамбо по­является израненный и измученный человек. Он требует пропу­стить его к Инке, к Ольянтаю. И хотя лицо пришельца обезобра­жено, Ольянтай узнает в нем Руми-Ньяви. Новый Инка в Куско Тупак-Юпанки, по словам Руми-Ньяви, жесток, бессердечен и несправедлив. Жертвой его несправедливости и стал правитель Ханансуйо. Ольянтай старается утешить несчастного и пред­лагает ему принять участие в великом празднике Солнца, ко­торый продлится трое суток. Ольянтай не сумел разгадать ко­варного замысла Руми-Ньяви, он и не подозревал, что хананский вождь сам обезобразил себя, чтобы не возбудить никаких подо­зрений. Во время праздника, когда многие анти были опьянены и безоружны, Руми-Ньяви открыл ворота крепости, обеспечив тем самым полную победу инкским войскам. Пленники, в том числе и Ольянтай, приведены в Куско. Им грозит жестокая кара. Но вмешательство верховного жреца предотвращает ги­бель Анти и их вождей. Более того, Тупак-Юпанки назначает Ольянтая своим заместителем и предлагает ему взять себе жену. Ольянтай отвечает, что он уже женат, но не знает о судь­бе своей супруги. В этот момент во дворец вбегает Има-Сумах и просит Тупак-Юпанки о справедливости и заступничестве. Снисходя к мольбам девочки, Инка тем самым спасает от вер­ной гибели ее мать, жену Ольянтая, свою сестру Коси-Койлюр.

Первые достоверные сведения о драме «Ольянтай» восходят к третьей четверти XVIII столетия. Драма ставилась в кругу единомышленников Габриэля Кондорканки, будущего вождя грандиозного индейского восстания, который известен также под именем Тупак-Амару II. Напоминая о былом величии инков, о времени независимого существования Тауантинсуйо, она внесла существенный вклад в идеологическую подготовку восстания. Неудивительно, что после подавления восстания испанским королем был издан специальный указ, запрещающий под угрозой жестокого наказания ставить народные драмы кечуа. Даже списки этих драм подлежали безоговорочному изъя­тию и уничтожению. Лишь в отдельных частных собраниях и библиотеках списки «Ольянтая» избегли печальной участи. Ру­копись драмы сохранилась также в библиотеке монастыря Сан­то-Доминго (перестроенного из древнего инкского строения Кориканча) в городе Куско. Этот список сохранялся по меньшей мере до середины XIX столетия. По сведению ряда исследова­телей, состояние рукописи было весьма незавидное: она сильно отсырела и читать ее было почти невозможно. Список, который находится в монастыре Санто-Доминго в наши дни, несомненно является копией первого и сделан в более поздние времена. Дра­ма долго пребывала в забвении, дока в 1837 г. перуанский жур­нал («Мусео Эрудито» —Museo Erudito) не опубликовал крат­кого изложения предания об Ольянтае. В 1853 г. Поган Якоб фон Чуди издал в Вене свою работу «Die Kechua Sprache». Во второй части ее, озаглавленной «Sprachproben», начиная с 71-й страницы, был помещен текст драмы на кечуа без перевода. Как сообщает автор в предисловии, он использовал в качестве источ­ника копию с рукописи из монастыря Санто-Доминго, сделанную одним из монахов и предоставленную в распоряжение Чуди не­мецким художником Ругендасом.

У Чуди не было сомнений в древнем происхождении дра­мы. Более того, он считал ее одним из доказательств существо­вания драматургии у инков. Впоследствии (в 1875 г.) Чуди вновь вернулся к «Ольянтаю», использовав для новой публика­ции уже не только копию, данную ему Ругендасом, но также работы других авторов и, кроме того, новый список, датирован­ный 18 июня 1735 г. В 1876 г. работа Чуди была переиздана и в нее был включен перевод драмы на немецкий язык, выполнен­ный Альбрехтом Графом Викенбургом.

Из других многочисленных исследований и публикаций «Ольянтая» укажем лишь на наиболее важные.

В год первой публикации Чуди, другой крупный европей­ский американист англичанин Клеменс Маркхам совершил научную поездку в Перу. Там ему посчастливилось познако­миться сразу с двумя списками драмы. В 1871 г. Маркхам опуб­ликовал в Лондоне работу, содержащую кечуанский текст «Ольянтая» и его перевод на английский язык.

Выдающийся перуанский кечуолог Габино Пачеко Сегарра в 1871 г. издал в Париже книгу, содержащую научный анализ драмы, текст ее на кечуа, перевод на французский язык, изло­жение предания об «Ольянтае», опубликованное в 1837 г. в га­зете «Мусео Эрудито», и краткий кечуанско-французскпй сло­варь. Следует особо упомянуть также многочисленные, глубокие и разнообразные примечания к тексту драмы. Для своей публи­кации Сегарра использовал рукопись, найденную в архиве своего деда Педро Сегарра.

В 1879 г. появляется в Лейпциге новое издание «Ольянтая» на кечуа и на немецком, подготовленное крупным немецким кечуологом Е. В. Миддендорфом, который пользовался публика­циями Маркхама и Пачеко Сегарра.

В 1891 г. был опубликован в Турине итальянский перевод драмы. Переводчик Г. Рагуса-Молети поместил текст «Ольян­тая» в сборнике «Poesie dei popoli salvaggi o poco civili». В 1897 г. этот перевод был переиздан в Неаполе. Взяв за осно­ву текст Миддендорфа, чешский филолог Отокар Янота в 1917 г. опубликовал в Праге перевод «Ольянтая» на чешский язык. Упо­мянем также перевод драмы на латинский язык, появившийся в Перу в двух частях в 1937 и 1938 гг.

В 1877 г. была сделана первая попытка перевода драмы на русский язык. Ф. Миллер опубликовал полный перевод «Ольян­тая» и небольшую вступительную статью к нему в журнале «Русский вестник». К сожалению, перевод не отличался высо­ким художественным уровнем и был сделан не с кечуа, а с не­мецкого языка. Подверглись искажению имена действующих лиц (в том числе и главного персонажа), а также (что намного важнее) были обеднены художественные достоинства драмы.

Как можно судить по краткому предисловию к тексту пере­вода, Ф. Миллер имел далеко не полное представление об исто­рических судьбах индейцев кечуа. Неудивительно, что драма в переводе Ф. Миллера не нашла пути ни к сердцу русского чита­теля, ни на сцену русского театра. Эти отрицательные момен­ты, однако, не умаляют большой заслуги Ф. Миллера, познако­мившего русскую общественность последней четверти прошлого века с этим замечательным памятником литературы.

Переводы драмы «Апу-Ольянтай» в странах испанского язы­ка весьма многочисленны и основываются на тех же источниках, что и работы перечисленных выше авторов. Среди них имеют­ся издания, содержащие текст только на языке кечуа, либо толь­ко на испанском, либо на том и другом языке вместе. Первый полный перевод на испанский язык опубликовал в Лиме перуан­ский кечуолог Хосе Себастьян Барранка.

Центральным, основным вопросом, возникающим при рас­смотрении «Апу-Ольянтая», является проблема определения его автора и времени создания. При отсутствии источников, даю­щих непосредственные и достоверные сведения по этому вопро­су, он приобрел особую сложность, и до наших дней не может считаться решенным.

Более чем столетняя история публикаций «Апу-Ольянтая» одновременно отражает длительную и порой ожесточенную полемику между двумя основными направлениями. Одна сторо­на упорно пытается доказать, что драма была создана лишь в колониальный период испанцем, в лучшем случае метисом, вла­девшим кечуанским языком. Среди сторонников этой точки зре­ния фигурируют столь авторитетные исследователи, как испан­ский филолог и искусствовед Франсиско-и-Маргали, выдающий­ся эквадорский литературовед, лингвист, ¡поэт и общественный деятель Луис Кордеро; крупный аргентинский ученый и обще­ственный деятель Бартоломе Митре; польский ученый Р. Г. Ноконь и многие другие. Характерно, что все эти исследователи, за исключением Луиса Кордеро, не знали языка кечуа. Не ставя перед собой задачи анализа всех многочисленных точек зрения сторонников теории позднего происхождения драмы, мы счи­таем необходимым остановиться на одной из них, встречающей­ся наиболее часто и наиболее аргументированной. Согласно этой концепции «Апу-Ольянтай» был создан лишь в XVIII в. (при этом подразумевается обычно последняя четверть века), и авто­ром его был Антонио Вальдес — священник из Сикуани.

Аргументы, используемые для доказательства этого положе­ния, представляют значительный интерес. Впервые имя священ­ника упоминается «Мусео Эрудито», где в 1837 г., наряду с пре­данием об «Ольянтае», была помещена заметка, основанная на сообщении Нарсисо Куэнтаса, племянника и наследника Валь­деса. В этой заметке прямо и категорично утверждалось автор­ство священника. Нельзя пройти мимо других аргументов. Имен­но священник Антонио Вальдес осуществил постановку драмы в окружении лиц, близких Тупак-Амару II. Один из текстов драмы (использованный Маркхамом) принадлежал приходско­му священнику. Этот священник получил драму от своего отца, который в свое время снял копию с рукописи, находившейся у Вальдеса. Наконец, на последней странице «Кодекса Санто-Доминго» (т. е. списка драмы, хранящегося в доминиканском монастыре г. Куско) имеются следующие слова: «Автор Анто­нио Вальдес, священник из Янаока».

Однако при всей кажущейся убедительности приведенных аргументов и при относительно широком распространении их они подвергаются еще более серьезной и, на наш взгляд, более обоснованной критике. Авторство было приписано Вальдесу его племянником лишь после смерти первого. Нет абсолютно ника­ких сведений о том, что сам Вальдес претендовал на авторство. Наследникам священника достался довольно обширный архив, но в нем не было обнаружено ни одной пьесы, ни одного сти­хотворения или какого-либо другого литературного произведе­ния, принадлежащего перу Антонио Вальдеса.

Нет никакого другого известия, что он занимался литератур­ным трудом. Далее, в «Боливийском кодексе» (список драмы, использованный Чуди) в конце текста стояла приписка: «Во имя святой девы, покровительницы Ла-Паса, сегодня 18 июня 1735 года». Трудно предположить, что Вальдес, умерший в 1816 г., мог бы написать драму раньше 1735 г. И, наконец, еще несколько слов о «Кодексе Санто-Доминго». Имеется авторитет­ное свидетельство Маркхама, видевшего его, а- также косвенное свидетельство Чуди о таком плачевном состоянии списка, что его почти невозможно было читать. Ни Маркхам, ни Чуди ничего не говорят о приписке, свидетельствующей об авторстве Вальдеса. Примерно в середине прошлого века «Кодекс» исчез и вновь был найден лишь в 1940 г. вне монастыря.

Однако на этот раз и бумага, и сам текст драмы не оставляют желать лучшего. Текст прекрасно виден и хорошо читается. Кроме того, приписка, на которую так любят ссылаться сторон­ники авторства Вальдеса, написана почерком и чернилами, рез­ко отличающимися от чернил и почерка, которыми написан весь текст «Кодекса Санто-Доминго».

Что касается остальных вариантов теории позднего проис­хождения драмы, то они еще менее состоятельны и основы­ваются на таких важных, но чисто формальных, имеющих вто­ростепенное значение признаках, как размер драмы и наличие в ней рифмованного стиха.

Не вдаваясь в детальный анализ и систематизацию различ­ных точек зрения на время создания «Апу-Ольянтая», что мо­жет явиться темой специального исследования, мы считаем не­обходимым сразу заявить, что не являемся сторонниками утвер­ждения о создании драмы в XVIII в. Мы полагаем, что дату по­явления на свет этого замечательного произведения следует искать в значительно более раннем периоде.

Что же касается самой устной традиции о жизни и подвигах «Ольянтая», то ее существование то ли в виде сказов, легенд и преданий, то ли в виде отдельных драматизированных сцен, то ли в виде целостного, не дошедшего до нас варианта драмы, можно без особого риска отнести к доиспанской эпохе. Нам пред­ставляется, что материал Мануэля Паласиоса, изложенный им в «Мусео Эрудито» в 1837 г. в Куско и воспроизведенный затем в «Ольянтае» Габино Пачеко Сегарра, дает на этот счет неоспо­римое доказательство. Можно утверждать, что без такой силь­ной и богатой традиции создание драмы было бы невозможно ни в XVI, ни в XVII, ни в XVIII вв.

Мы склонны, далее, относить рождение на свет дошедшего до нас варианта драмы (или, точнее, вариантов, восходящих в конечном итоге к общему источнику), примерно к тому же отрезку времени, в течение которого рождался другой замеча­тельный источник по изучению инского общества, а отменно «Королевские комментарии инков» Гарсильясо де ла Вега эль Инка. Это был полный трагизма период, когда один за другим рушились древние институты инкского общества, уступая место привнесенным извне феодальным институтам, призванным пре­вратить Тауантинсуйо в испанскую колонию «Вице-королев­ство Перу». Можно было бы прибегнуть к различным методам доказательства столь раннего происхождения «Ольянтая», на­пример, к лингвистическому анализу текста или подвергнуть де­тальному изучению «темные» места драмы, т. е. те части ее тек­ста, которые, будучи понятны в прошлом, непонятны в наши дни. Интересующий нас вопрос мог бы быть прояснен при уточ­нении соответствия предметов обихода, упоминаемых в драме, обстановке XVIII в. Несомненный интерес в этом отношении представляет и наличие различных списков «Апу-Ольянтая».

Однако в данном случае мы подходим к проблеме датировки памятника с другой стороны.

Прежде всего мы ставим вопрос: насколько полно и широко освещена в драме жизнь древнего инкского общества, насколько хорошо был знаком с ней автор дошедшего до нас варианта. И отвечая на этот вопрос, можно без колебания утверждать, что «Апу-Ольянтай» является своего рода энциклопедией эпохи Тауантинсуйо. Точнее говоря, нет ни одной существенной чер­ты этой эпохи, не нашедшей своего отражения в «Ольянтае».

Социолог мог бы заметить, что автор драмы был хорошо зна­ком с социальной структурой, в частности с социальной иерар­хией Тауантинсуйо. Он часто и вполне обоснованно оперирует такими понятиями, как айлю (община), ауки (начальник, вождь), уаминка (великий вождь, правитель области).

Правовед нашел бы в драме материал для изучения норм права (государственного, международного, обычного), господ­ствовавших в «империи» инков.

Песни «Туйя», «Два голубя», «Ушла голубка» открывают широкое поле деятельности для фольклориста и музыковеда.

Необычайно богатые и в своем роде уникальные сведения драма дает для исследования такого важного и своеобразного института древних инков, как «акла» — дома избранных, мона­стыри-дворцы, в которых находились жрицы Солнца.

Специалист военного искусства, привлекая данные «Ольян­тая», мог бы написать работу о стратегии и тактике инков.

Для историка религии драма дает обильный материал об основах верований инков, о роли и значении жречества, о ре­лигиозных празднествах, о жертвоприношениях.

Уже этот, далеко не полный перечень различных аспектов древнего инкского государства, отраженных в драме, показы­вает, что «Ольянтай» своей энциклопедичностью может поспо­рить с таким авторитетным и общепризнанным источником, ка­ким являются «Королевские комментарии» Гарсильянсо де ла Вега эль Инка.

Откуда такая осведомленность? Может быть, мы не случайно упомянули «Королевские комментарии»? Может быть, именно к ним или какой-либо другой хронике прибег неведомый автор «Ольянтая»? Попробуем сравнить оба произведения.

Прежде всего укажем на тот факт, что имена ряда действую­щих лиц драмы (Инки Пачакутека, Инки Тупак-Юпанки, Анкоуайлью) мы находим и в труде Инки Гарсильясо. Пачакутек в обоих источниках предстает полновластным самодержцем, обладателем решительного характера, полностью оправдываю­щим свое имя «реформатора судеб земли». Инке Тупак-Юпанки свойственны иные качества. Гарсильясо де ла Вега .писал: «Так умер великий Тупак Инка Юпанки, оставив среди своих сопле­менников вечную память о своей доброте, о своих милостях и мягкости характера, и о тех благодеяниях, которые он оказал всей «империи», из-за чего, помимо других имен, которые дава­лись обычно всем королям, его называли Тупак Яя, что озна­чает «отец, излучающий сияние» [7]. Добрым и милостивым пред­стает этот Инка и в «Ольянтае». Он прощает Ольянтая и его сподвижников, совершивших с точки зрения инков тягчайшее преступление. Именно к Тупак-Юпанки устремляется Има-Су- мах просить о милости и прощении для своей матери и устрем­ляется не зря... Тупак-Юпанки немедленно приказывает осво­бодить Коси-Койлюр от тяжкого наказания.

Третий упомянутый нами персонаж Анкоуайлью также на­делен чертами и поступками, которые фигурируют и в драме, и в «Комментариях». Это гордый и смелый вождь. Интересно отметить, что по данным и того, и другого источника Анкоуайлью покидает Инку, несмотря на почести и ласку, и уходит в страну Анти [8], хотя и не принадлежит к народу Ольянтая — анти.

Большое сходство между памятниками наблюдается и в дру­гом. Оба они сходно рассказывают об административном устрой­стве государства инков. Вся «империя» инков разделена на от­дельные области — суйо, во главе со своими вождями. Вожди этих областей живут в Куско, при дворе Великого Инки.

Традиционная манера ведения войны инками также изобра­жается в обоих произведениях весьма сходно. В своих «Коммен­тариях» Гарсильясо де ла Вега эль Инка не устает повество­вать о том, как перед началом военных действий инки всегда предлагали противнику подчиниться добровольно, избегнув кро­вопролития. При этом, по версии Гарсильясо, инки на протяже­нии любой войны старались пролить как можно меньше крови врагов, особенно заботясь о том, чтобы не пострадали невин­ные — женщины и дети. В драме Инка говорит, обращаясь к ве­ликим вождям:

Не хочу сейчас спешить я,

Вскоре, может быть, решатся

Нам враги без боя сдаться,

Избежав кровопролитья...

Хочешь ты без промедленья

Раздавить клубок змеиный?

Но помысли, чтоб невинный

Зря не умер бы в мученьях.

Мы должны миролюбиво

Говорить с врагом сначала,

Чтоб рука не покарала

Всех подряд несправедливо.

Можно ли, подметив сходство между «Королевскими ком­ментариями» и «Апу-Ольянтаем», сделать вывод о том, что пер­вое произведение послужило основой для написания второго? Если учитывать только это сходство, то можно; и в этом случае «Ольянтай» мог появиться в любое время после выхода в свет «Комментариев». Однако мы решительно отвергаем подобный вывод, поскольку сходство между двумя источниками скорее внешнее. Различия между ними более существенны. Основное различие — это отношение к личности Великого Инки, в част­ности, трактовка личности Инки Пачакутека. Для Гарсильясо де ла Вега Инка Пачакутек — воплощение многих достоинств, мудрый правитель. Он лично объезжает страну, контролируя деятельность местных вождей, дабы устранить жестокость и не­справедливость. Благодаря его государственной и военной муд­рости значительно расширяются границы государства инков. Согласно заповедям Пачакутека, процитированным Инкой Гар- сильясой, гнев и поспешность в решении важных дел достойны всяческого осуждения. Заповеди Пачакутека требуют от прави­телей проявлять милость и великодушие к подданным.

Для автора «Ольянтая» Пачакутек — обычный смертный, об­ладающий серьезными недостатками, которыми может быть на­делен рядовой человек. Инка проявляет явное недомыслие. В припадке гнева он оскорбляет Великого вождя Ольянтая, что приводит к расколу государства и отпадению от «империи» огромной области Антисуйо. Действуя с поспешностью, он вы­сылает против восставшего Ольянтая войска Руми-Ньяви, не подкрепив их дополнительными силами, в результате чего тыся­чи воинов Ханансуйо гибнут в засадах, подготовленных Ольян- таем и подчиненными ему вождями. Пачакутек мстителен, же­сток и лицемерен. Видя печаль Ольянтая, Инка, дабы утешить крупного военачальника, предлагает ему трон и корону. Но узнав тайну великого вождя, он мстит не только ему, но и своей собственной дочери Коси-Койлюр, которую приковывают це­пями к стене темницы на долгие годы.

Но, пожалуй, еще существеннее следующее обстоятельство: Инкой, согласно концепции автора драмы, может быть любой достойный человек. Совсем не обязательно, чтобы он был инкой по происхождению, чтобы он был потомком «сына Солнца», чтобы в его жилах текла священная «солнечная кровь», как об этом говорится у Гарсильясо. Данная концепция особенно ярко проявляется в сцене провозглашения Великим Инкой Ольянтая.

Весьма показательно отношение двух авторов к войнам, ве­дущимся инками для подчинения других племен. Гарсильясо це­ликом оправдывает их. По его мнению, подчинение племен вла­сти инков являлось высшим благом для первых. Разумеется, Гарсильясо (сам сын инкской принцессы по происхождению) ни слова не говорит о неисчислимых жертвах и страданиях, до­стававшихся на долю инкских войск, основную массу которых составляли не сами инки, а подчиненные племена. Совсем иную оценку этих войн мы находим в драме. Обращаясь к своим подданным, Ольянтай заявляет:

Я заметил Инке как-то,

Что нельзя сражаться годы.

Антисуйо нужен отдых,

Анти превратился в кактус.

Он горит огнем объятый.

Кожа треснула от жара.

Почему такая кара?

В чем, несчастный, виноват он?

Там... в безжизненной пустыне,

Вдалеке от Антисуйо,

Сколько павших анти стынет?

Подобные же мысли высказывает и Горный Вождь — Орку Вапанка:

...послушай как рыдают

Жены анти! как тоскуют!

Говорят они: «К Чаянте

Поведут мужей и братьев,

Кровь прольется, и проклятьем

Смерть опять падет на анти».

Будет ли конец сраженьям,

Ты подумай сам, Ваминка:

Льется кровь врагов и инков,

Всюду ужас и мученье.

Нас в походах ждут невзгоды.

Мы живем одной лишь кокой.

От судьбы такой жестокой

Утомились все народы.

Ламы мрут у нас в дороге,

Люди мрут. Страшны их лики!

Острия растений диких

Больно ранят наши ноги.

Мы несем на спинах воду,

Каплей жажду утоляя,

Мы устали, ожидая

Смерть — товарища походов.

Нет необходимости комментировать процитированные нами отрывки, чтобы понять, насколько глубоко они противоречат букве и духу «Комментариев».

Существенное различие между «Комментариями» и «Ольянтаем» наблюдается и в вопросе о роли и месте Верховного жреца в Тауантинсуйо. Во втором источнике мы находим также под­робности, которые отсутствуют в первом. В самом деле, верхов­ный жрец выступает в драме в качестве авторитарной власти, придающей окончательную силу распоряжениям Инки, подкреп­ляющей эти распоряжения. Когда Тупак-Юпанки прощает Ольянтая и назначает его своим наместником над всей «импе­рией» (инкаранти), то этого, видимо, мало, чтобы повеление Инки приобрело юридическую силу. Верховный жрец Вильях-Ума по просьбе самого Тупак-Юпанки провозглашает:

Да узнайте все народы:

Ольянтай — наместник Инки!

Именно себя Вильях-Ума считает вправе снять с Коси-Койлюр цепи, надетые на нее по приказу покойного Инки Пачаку­тека.

Столь же авторитарно ведет себя и Анкоуайлью, носящий титул Верховного жреца в годы независимого существования Антисуйо.

По-разному трактуется в «Ольянтае» и в «Комментариях» такой важный институт древнего государства инков, как «дома избранных». При чтении драмы вырисовывается совсем не та, полная идилии и мирного спокойствия картина, какую мы на­блюдаем на страницах «Королевских комментариев». Читатель или зритель «Ольянтая» видит в «доме избранных» мрачную по­тайную темницу, в которой человека могут держать закованным в течение десятилетий, до самой его смерти. Глава дома — Какка-Мама — бессердечная жестокая старуха, вызывающая от­вращение. Лицемерие подвижничества «избранных» вскрывает Има-Сумах:

Здесь нет радости,

Уныние вызывает их вид,

И если бы это зависело от их желания,

Никто бы из них здесь не остался.

Понятно, что Има-Сумах отнюдь не стремится попасть в число «избранных» и посвятить всю свою жизнь служению Солнцу.

Имеется и ряд других расхождений и противоречий между двумя памятниками.

Если по драме Тупак-Юпанки — сын Инки Пачакутека и его прямой наследник, то согласно «Комментариям», он внук Пачакутека и наследник Капак-Юпанки. В первом источнике Анкоуайлью живет и действует во времена Пачакутека, во втором — в годы правления Инки Уиракочи. У нас нет возмож­ности провести аналогичное сравнение «Ольянтая» с работами других хронистов. Прежде всего нам не позволяют сделать этого тот факт, что целый ряд хроник затерян, и они лишь частично цитируются в трудах других авторов.

Однако не следует забывать двух обстоятельств. Во-первых, труд самого Гарсильясы основывался не только на устных пре­даниях, но и на ряде вышеупомянутых хроник и в какой-то мере является синтезом их. Во-вторых, сравнение «Ольянтая» с любой из хроник показало бы нам, что между ними имели бы место и совпадения, и противоречия.

Энциклопедичность «Ольянтая», а также противоречия и раз­личия между ним и другими источниками по истории и этно­графии Тауантинсуйо, весьма красноречивы. Они показывают, что автор драмы не черпал и не мог черпать материала для ее создания из трудов хронистов, в частности из «Комментариев» Инки Гарсильясо. Они скорее свидетельствуют о другом: основ­ным источником для автора драмы, как и для Гарсильясо, по­служила сама жизнь и еще свежая устная традиция.

Видимо, судьба неизвестного автора в определенной степе­ни сходна с судьбой Инки Гарсильясо. Именно степень сходства судеб и одновременно различия между ними отразились в сход­стве и различиях между двумя памятниками, вышедшими из- под их пера.

Безвестный автор, видимо, так же как и Гарсильясо, проис­ходил по одной или двум линиям (а если по одной, то навер­няка по материнской) из знатного индейского рода. Почти с уве­ренностью можно сказать, судя по содержанию драмы, что он не был инкой по крови. Скорее всего, инка по привилегии, он был родом из Антисуйо и считал себя потомком Ольянтая (реального лица или мифического, в данном случае не имеет значения). По­добно тому, как Гарсильясо считал своей священной обязан­ностью оставить память о своих славных предках и их деяниях, так и этот автор видел свой долг в том, чтобы увековечить дея­ния своих предков. Как и автор «Комментариев», автор «Ольян­тая» должен был получить блестящее по перуанским условиям того времени образование в одной из школ, создаваемых испан­цами для воспитания детей знатных индейцев в духе преданно­сти испанской короне и католической религии. Несомненно, что обучаясь в такой школе, он должен был в совершенстве владеть испанским языком. В частности, этим может быть объяснено наличие в драме небольшого количества слов испанского проис­хождения. Будущий автор драмы, по всей вероятности, близко познакомился с образцами испанской поэзии и драматургии, что оставило свои следы в произведении.

Не исключена возможность, что на последнем этапе своей жизни, как и Гарсильясо, он стал духовным лицом. Тот факт, что основной список драмы был найден в монастыре, лишь под­тверждает это предположение.

Таковы наши мысли в отношении автора «Ольянтая». Энциклопедичность драмы свидетельствует о том, что ее автор хорошо был знаком с самыми различными сторонами жизни Тауантинсуйо. Это знакомство было отнюдь не книжным, ибо наряду с тем общим, что объединяет драму и хроники (как это показано на примере «Комментариев»), между ними имеется много противоречий. Довольно точное знание Тауантинсуйо ав­тор мог получить лишь в то время, когда не все институты его исчезли, а исчезнувшие оставили свежую память у автора и его современников. Вероятней всего это время датировать второй половиной XVI — началом XVII в. Автор — индеец или метис, получивший образование и воспитание в одной из школ, создан­ных испанцами, но сохранивший верность своему краю, народу и его традициям.

Разумеется, наши соображения не претендуют на исчерпы­вающее освещение вопроса, намечая лишь один из возможных путей к его решению.