Христоносец Колумб

Еще в годы борьбы за великий проект Адмирал счи­тал себя орудием провидения. После третьего плавания он непоколебимо утвердился в этой вере. Мистические озарения окрыляли его душу, он ЗНАЛ, что святая трои­ца, пречистая дева Мария и святые апостолы вручили ему ключи от заморских земель, указали ему дорогу в Катай и Индию.

.S.

S. A. S.

X. М. Y.

tхро Ferens

Так, и только так, он теперь подписывал все бумаги, все деловые и личные послания, и в сочетании этих ла­тинских и греческих литер был сокровенный смысл, ве­домый лишь Адмиралу и господу богу. Это была формула божественного предназначения, лишь нижняя ее строка угадывалась профанами: два слова из девяти букв.

XpoFerens. Христоносец. Промысел господний внушил чете Колумбов, Доминико-ткачу и жене его Сусанне, на­звать своего первенца Христофором. Некогда к старому паромщику явился светлый ликом младенец и сказал: «Перевези меня через реку». Была пора половодья, и смерть ждала всякого, кто отважился бы переправиться на другой берег, но паромщик посадил младенца на пле­чи и вошел в бушующий поток. И идти было легко, хотя непомерно тяжела была ноша. И младенец рек: «Тяжело плечам твоим, ибо несешь ты на себе всю радость мира». А когда паромщик вышел на берег, ему было сказано: «Отныне да будет твое имя Христофор». Говорил же мла­денец по-гречески, и на этом языке сын божий называл­ся Христом, а слово «форо» означало «Я несу».

Сказание о паромщике Христофоре Адмирал считал пророчеством, прямо относящимся к нему лично. Все­вышний, пославший некогда в мир своего сына, избрал четырнадцать столетий спустя Христоносца № 2 и пору­чил ему перенести через Море-Океан свет истинной веры в земли темных язычников.

Но Адмирал ЗНАЛ и иное. Само небо открыло ему вещие тайны, и символами оных были семь литер трех верхних строк. Символами, доныне не разгаданными. Криптограмму S.S.A.S.X.M.Y. не раз пытались разъяс­нить биографы Адмирала (57, 95, 119, 123), но ведь ни­кому из них не дано было узнать, верны ли или ложны варианты их дешифровок. Вслед за С. Э. Морисоном мы условно примем вариант «Servus Sum Altissimi Salvatoris Xpistos Mariae Yios» — «Я есмь раб высочайшего Спаси­теля Христа, сына Марии...»

Адмирал и прежде часто забывал о пище и сне, теперь же, дабы отрешиться от всякой скверны и укрепить себя в вере, он умерщвлял плоть, соблюдая все посты и про­водя в молитвах долгие часы. Он был болен. Не прошли даром бессонные ночи «собачьих вахт», житье в гиблой Изабелле, блуждания у гнилых мангровых берегов. После возвращения из кубинского плавания он четыре месяца пластом пролежал в постели. Боли в суставах не давали ему покоя, они терзали его днем и ночью, и лека­ри утверждали, что он страдает недугом королей — по­дагрой. Медики наших дней склонны думать, что Адми­рал болел полиартритом.

Полиартрит лечению поддается с трудом даже в XX веке, в XV столетии бороться с ним не умели. Боли порой ослабевали, порой усиливались, но избавиться от них Адмирал не мог до самой смерти.

Затяжная болезнь, бесплодная борьба с сановными недоброжелателями, напрасные попытки взорвать стену всеобщего равнодушия, комариные укусы клеветников и завистников — все это доводило Адмирала до исступле­ния. Психиатрам известно: стресс, чрезмерная душевная нагрузка, приводит к сдвигам и разломам в психике. Чего-чего, а стрессов Адмирал претерпел во множестве, и в исходе пятого десятка дух его затмился и разумом овладели навязчивые помыслы о богоизбранных паром­щиках и плаваниях, предуказанных библейскими проро­ками.

Адмиральская проза всегда отличалась своеобразием. Он писал тяжелым языком с частыми эпическими от­ступлениями, иногда в сухое описание реальных событий или реальной местности внезапно врывались яркие по­этические метафоры, сугубо деловые сообщения переме­жались с библейскими реминисценциями. Гимн чудо-ост­рову Эспаньоле следовал за точнейшей этнографической справкой о ее коренном населении, благочестивые тирады вклинивались в генуэзски точные расчеты грядущих барышей.

С годами стиль Адмирала претерпел изменения, тон его писем и донесений «утемнился», плоть их проросла темными и язвительными намеками, горькими ламента­циями, скорбными иеремиадами. Частная переписка Ад­мирала приобрела характер апокалипсических посланий, бывший чесальщик шерсти заговорил, как Иоанн из Патмоса или пророк Ездра. К этому надо присовокупить уди­вительные особенности адмиральского синтаксиса; бес­спорно, Адмирал проявил незаурядное мастерство, обо­гащая кастильский язык оригинальными конструк­циями, способными совершенно запутать смысл его со­общений.

Вот как, к примеру, он изъяснял своему брату Бартоломе положение, в котором он оказался в 1497 году:

«То ведомо Господу Нашему, сколько горестей перенес я и сколько много оных испытываю ныне; так вот, сии, злосчастия, хотя я их от себя отвращаю и отталкиваю, i они накатываются снова и возрастают в бытие своем, и до такой степени, что вынуждают меня возненавидеть жизнь из-за великой устали, каковую я терплю, и о которой тебе должен поведать точнейшим образом, ибо, если верно, что я отсутствую там, в Индиях, то верно и то, что душа моя томится здесь, в Кастилии, и ни о чем я так не думаю, как непрестанно и упорно, и тому Наш Владыка свидетель, как о том, что делается У тебя...»

Так. Но вот что удивительно. Темные озарения (быва­ют и такие!) и боговдохновенные эмоции уживались в нем с даром ясной и точной оценки реальной действи­тельности. Как встарь, он способен был вести нехожены* ми путями большие флотилии, как и прежде, он мор трезво оценивать путеводные указания, как и в пору своего первого плавания, он оставался вдумчивым иссле­дователем, и сочетание этих ценных качеств предопреде­ляло его дальнейшие успехи на поприще новых открытий»