Инки (от 1528 до 1532 г.)

Вступив в новую страну, испанцы изумились, найдя в ней все признаки культуры: земля была хорошо обра­ботана и жилища совсем не походили на те грубые по­стройки, которые встречались им до сих пор на амери­канском континенте. Туземцы этой области, пользую­щейся самым жарким и самым благорастворенным кли­матом в свете, хотя и отличались таким же медно-крас­ным цветом кожи, как дикари Кубы и Гаити, однако не ходили нагими, подобно этим последним, а, напротив, одевались наряднее мексиканцев и тласкаланов. Они носили не одни только простые белые ткани из хлопча­той бумаги, но употребляли на платье также шерстяные материи различных цветов. Головы их были украшены великолепными, ярко окрашенными перьями, а руки — золотыми и серебряными браслетами. Драгоценные ме­таллы, по-видимому, так мало ценились туземцами, что они употребляли их даже на приготовление обыкновен­ной домашней утвари, и это очень обрадовало испан­цев, убедив их в справедливости слов Писарро, всегда утверждавшего, что в новой стране его спутники найдут несметные сокровища.

Страна, в которую вступили испанцы, находилась в Южной Америке, между Андами и Тихим океаном, и представляла собой обширное государство Перу, насе­ленное храбрым, сильным и могущественным народом. О том, каким образом это государство достигло цвету­щего положения и что помогло жителям выйти из того первобытного состояния, в котором находились осталь­ные племена, населяющие Америку, перуанцы расска­зывали следующую поэтическую легенду.

В какую-то очень отдаленную эпоху предки перуан­цев увидели однажды на берегу озера Титикака муж­чину и женщину необыкновенной наружности, объявив­ших нм, что они дети солнца и посланы йа землю за тем, чтобы сделать людей лучше и счастливее. Услы­шав это, пораженные дикари пали ниц перед необыкно­венными существами, из которых мужчина назывался Манко-Капак, а женщина — Мама-Околло. Оба они ока­зали множество благодеяний народу, принявшему их с величайшим почетом. Манко-Капак научил мужчин об­рабатывать землю и собирать жатву, Мама-Околло пе­редала женщинам искусство прясть хлопчатую бумагу и шерсть перуанских коз, называемых ламами, приго­товлять из ниток ткани и шить легкую, удобную одежду. В то же время перуанцы под руководством своих про- светителей начали строить города. Главным, из них бы­ли Квито и Куско, отстоявшие очень далеко один от другого и украшенные великолепными зданиями, остат­ки которых сохранились еще и до нашего времени. Осо­бенно славился город Квито, основанный Манко-Капаком и предназначенный быть столицей империи, возник­шей его трудами. Здесь находилось множество дворцов и храмов в честь солнца и луны, где эти светила были изображены в виде громадных статуй из чистого золо­та и серебра, представлявших мужчину и женщину, ок­руженных лучами. Внутренность храмов поражала рос­кошью и красотой: стены их были обиты листовым золо­том, не говоря уже о других украшениях.

После смерти Манко-Капака и Мамы-Околло, смер­ти, все-таки оказавшейся неизбежной, несмотря на бо­жественное происхождение этих личностей, они были погребены в одном из храмов, и над прахом их воздвиг­нуты огромные статуи, изображавшие первых просвети­телей перуанского народа сидящими на золотом троне в самых роскошных одеждах, причем лица статуй бы­ли обращены к изображениям солнца и луны, детьми которых считались эти необыкновенные личности, по по­нятиям наивных туземцев. Но перуанцы не ограничи­лись этими выражениями признательности к своим бла­годетелям, они постановили, чтобы потомки сверхъес­тественных существ, оказавших народу столько неоце­нимых услуг, всегда управляли страной, обязанной им так много, и возвели династию их на престол под име­нем инков, то есть властителей Перу.

В то время, когда Писарро и его товарищи появи­лись в пределах перуанской империи, Манко-Капак и Мама-Околло давно уже не существовали, но династия их все еще царствовала в Перу, и 12-й представитель ее, Атагвальпа, имел своей резиденцией город Квито, на­ходившийся недалеко от того места, где высадились ис­панцы.

Конечно, перуанский монарх скоро узнал о том, что в его владения прибыли какие-то неизвестные люди странной наружности и необыкновенного цвета кожи, что эти люди носят блестящее оружие и ездят на неви­данных животных, нисколько не похожих на туземную ламу. Чтобы разрешить свое недоумение, он послал не­сколько воинов к чужеземцам — узнать, зачем они при­шли и какая часть земли или неба их отчизна.

Хотя положение Писарро в огромном государстве, в которое он вступил с самыми враждебными намерени­ями и с такими ничтожными силами, было очень за­труднительно, однако, мужество не изменило авантюрис­ту, и опасности только увеличивали его отвагу. Решив прежде всего искать свидания с могущественным обла­дателем Перу, он отвечал его посланным, что по при­казанию сильнейшего государя в свете должен передать самому инке нечто чрезвычайно важное. Успокоенный этим известием и не подозревая о коварных замыслах со стороны людей, неизвестных ему даже по имени, Атагвальпа пожелал увидеться с ними и назначил для этой цели одну из равнин, окружавших соседний город Каксамарку, обещав скоро прибыть туда со всем дво­ром.

Намерения Писарро были, впрочем, далеко не мир­ного характера: в голове его созрел план, при помощи которого он надеялся завладеть богатствами Атагвальпы и его свиты, так как ему было известно, по расска­зам индейцев, какой безумной роскошью окружает се­бя перуанский император.

Не сомневаясь в успехе, Писарро привел свою ма­ленькую армию на то место, где должно было происхо­дить свидание, выстроил ее в боевом порядке и отдал солдатам приказание оставаться безмолвными и непо­движными до тех пор, пока он не подаст им знак на­чать сражение.

Из этого вы можете видеть, что Писарро и его спут­ники заранее условились неожиданно напасть на перу­анцев и захватить все, что будет можно, по примеру Кортеса, овладевшего благодаря такой же неожидан­ности самим императором Мексики, и притом еще в его собственном дворце.

Не забудьте, что для выполнения такого дерзкого плана Писарро имел в своем распоряжении не более ста человек пехоты, в которой только у троих были мушкеты, и 60 человек конницы, при двух небольших пушках, но сила этих людей была очень велика, алч­ность делала их непобедимыми и заставляла спокойно ожидать прибытия перуанской армии. Армия эта заня­ла все окрестные равнины и уже одной своей многочис­ленностью могла внушить самые серьезные опасения.

Впрочем, свита Атагвальпы, состоявшая из 30 000 человек, совсем не походила на регулярную армию в ев­ропейском смысле слова, тем более что перуанцы не ожидали нападения со стороны малочисленных чуже­земцев и отправлялись на это свидание, как на празд­ник, где им предстояло выказать все богатство своего государства. Сам инка в великолепной одежде небреж­но лежал на золотом троне, который несли главные касики империи, между тем как другие вельможи, поддер­живая над его головой зонтики и веера из разноцвет­ных перьев, защищали своего повелителя от солнца и пыли или навевали на него приятную прохладу. Все ок­ружающие императора, даже последние слуги, были буквально залиты золотом и серебром, драгоценные кам­ни сверкали на их одеждах, и немудрено, что при виде такого баснословного богатства ропот изумления и ра­дости пронесся по рядам европейского войска, которое с трудом сдерживало свое нетерпение поскорее овладеть этими сокровищами и едва не нарушило приказания своего начальника.

После первых приветствий один испанский монах по имени Вальверде, пришедший вместе с Писарро для рас­пространения христианской религии между язычниками, поднес инке Евангелие и через переводчика объяснил ему, что, по учению христиан, в этой книге заключает­ся слово Божие, прислушавшись к которому, император доставит величайшие блага себе и своему народу. На­ивный Атагвальпа, не поняв хорошенько эту цветистую речь, произнесенную на совершенно не знакомом перу­анцам языке, поспешно схватил книгу и, думая действи­тельно услышать оттуда священные слова, приложил ее к своему уху, но видя, что книга остается безмолвной, гордый инка заподозрил иностранца в желании посме­яться над его доверчивостью и с гневом бросил Еван­гелие на землю.

Такой поступок был совершенно естественен со сто­роны невежественного, нисколько не тронутого цивили­зацией императора и не заключал в себе ничего оскор­бительного для святыни; однако испанцы воспользовались этим случаем для своих корыстных целей, назва­ли его возмутительным кощунством и, даже не дожида­ясь приказания Писарро, бросились с яростным криком на перуанцев, не ожидавших нападения. Началась страшная, отвратительная резня. Солдаты рубили на­право и налево, стреляли в беззащитных индейцев, ста­раясь положить их как можно больше, с ожесточени­ем преследовали бегущих, и конница добивала раненых копытами своих лошадей. Скоро громадные толпы пе­руанцев были совершенно рассеяны и поле битвы по­крылось множеством трупов. Сам Атагвальпа едва не погиб от руки одного из солдат, который уже сорвал с его головы золотую корону, когда Писарро подоспел на помощь и объявил императора своим пленником. Зако­ванный тотчас же в цепи, несчастный инка в продолже­ние нескольких часов оставался безмолвным свидете­лем того, как победители грабили его убитых и ране­ных подданных, срывая все, что было ценного в их одеж­дах, и долго не мог понять, что все это делается из жад­ности и совсем не вследствие желания отомстить за по­ругание святыни.

Полученная таким недостойным способом добыча оказалась даже значительнее, чем ожидали сами побе­дители, и после дележа каждый из спутников Писарро получил на свою долю множество ценных золотых и серебряных вещей. Сделавшись обладателями довольно круппых сумм, солдаты уже не думали о дальнейших завоеваниях и желали только одного — поскорее вер­нуться на родину, чтобы гам мирно наслаждаться так легко доставшимся им богатством. Однако не многим из этих корыстолюбивых авантюристов удалось осу­ществить свое желание: большинство их постигла самая печальная участь в той стране, которая вследствие гру­бости этих цивилизованных варваров сделалась театром жестоких и кровопролитных войн.