Новый Свет

Каравеллы остановились перед низким, плоским ост­ровом, в несколько миль в окружности. Когда настало утро 12 октября, Колумб, в пурпурной одежде и со зна­менем, сошел на берег; за ним следовали Мартин Алон­со и Винцент Янес Пинсоны, каждый с флагом своего судна. Колумб первым ступил на землю, опустился на колени и, в избытке чувств поцеловав землю, в горячей молитве благодарил Всевышнего за оказанную ему ми­лость. Затем Колумб — а с этой минуты уже дон Кри­стобаль Колон[6], адмирал и вице-король,— обнажил шпа­гу, развернул знамя с вышитым зеленым шелком кре­стом и с начальными буквами имен испанского монар­ха и громко сказал: «Всемогущий вечный Бог, создав­ший словом своим небо и землю и море! Да будет слав­но Имя Твое! Хвала Тебе, что Ты удостоил раба Твоего возвестить и славить Имя Твое в этой новой части све­та!» Затем он торжественно вступил во владение остро­вом именем Кастильской короны, дав ему знаменатель­ное название Сан-Сальвадор (Спаситель), но называе­мым туземцами Гуанахани.

От своих спутников Колумб потребовал клятвы в повиновении ему как адмиралу и вице-королю. В по­рыве восторга они бросились перед ним на колени, це­ловали его руки и одежду и просили забыть их прежнее недоверие и неповиновение.

Вокруг пришельцев собрались толпы туземцев. То были стройные, почти нагие, татуированные дети природы, добродушные индейцы; они восхищались пестры­ми бусами, колокольчиками, лентами и другими безде­лушками, которыми их щедро наделяли пришельцы. С изумлением смотрели туземцы на этих как бы сошедших с неба детей солнца и по целым часам следили за ни­ми, в ожидании, что они снова вознесутся на небо. Бо­лее смелые дотрагивались до странных существ, а не­которые неосторожно хватались за обнаженные шпаги и обрезывали себе руки: они не знали железа, и острия их копий и стрел были снабжены только рыбьими зу­бами и костями.

Европейских злаков индейцы не знали, но на полях рос маис, дававший каждые три месяца богатейшую жатву. Однако главную пищу их составляло растение кассава; из клубней ее делалась мука, а из муки тон­кие, очень вкусные и питательные лепешки. Батат и прекрасные лесные плоды, между прочим ананасы, впол­не заменяли индейцам мясную пищу. Жилища их пред­ставляли собой тростниковые шалаши, покрытые паль­мовыми листьями. Трением двух кусков дерева они умели добывать огонь и с помощью его плавили золото, вы­делывая из него разные фигурки. Своими каменными то­порами они срубали деревья, а ножами из раковин ис­кусно делали мебель и украшения для своих касиков (князей) и идолов. Из толстых деревьев, рубка которых каменными топорами требовала изумительного терпения, они делали лодки, выжигая их середину. Суда эти хо­дили без парусов, но при восьми гребцах с такой быст­ротой, что испанские лодки не могли бы угнаться за ни­ми даже с двенадцатью гребцами. Волны и ветер не­редко опрокидывали эти лодки, но с детства привычные к морю индейцы, плывя около них, вычерпывали воду тыквенными чашками и затем продолжали путь.

Индейцы — Колумб назвал их этим именем, думая, что пристал к берегам Индии,— не знали Бога. Они обоготворяли солнце и луну, Йокауна и Мамона, и каж­дый остров, каждая деревня имели свое собственное бо­жество, идолов из дерева, камня, глины или золота, с хвостами или с рогами, которым индейцы молились о дожде, погоде, выздоровлении и проч.; гневу этих бо­жеств приписывались ужасные бури и ураганы, иногда свирепствующие на вест-индских островах. Когда ис­панцы, ставя на возвышении крест, преклонялись перед ним или вообще совершали какие-либо церковные обря­ды, индейцы старались подражать им во всем. Они охотно крестились, то есть позволяли мочить себе го­ловы водой, потому что это не причиняло им никакого вреда, но при этом продолжали соблюдать свои языче­ские обряды. При погребении покойников они ставили в могилу хлеб и воду, а тела касиков обматывали шер­стяными материями и помещали в склепы в сидячем по­ложении, обвесив их золотыми вещами. Души умерших, по их верованию, ходили в пустыню Сорайя, где влады­чествовал Гуавава, касик царства мертвых. Ночью он позволял душам бродить по земле и добывать себе пло­ды мамен (род абрикоса); живые люди не касались их, чтобы тени не испытывали голода. Индейцы боялись этих теней и ночью не выходили из своих хижин.

Касики держали народ в полном повиновении. Им принадлежала вся земля и весь сбор с нее, но зато они обязаны были заботиться об удовлетворении всех по­требностей своих подданных. При их маленьких дворах соблюдался строгий этикет: они мыли руки перед едой, обтирали себя благовониями и т. п.; с Колумбом они держали себя с большим достоинством. Они же были и верховными жрецами, и божества открывали им свои тайны; прочие жрецы вместе с тем были и врачами, знавшими целебные растения. В глазах этих людей ску­пость считалась величайшим пороком, а воровство — величайшим преступлением.

Молодежь и старики развлекались пляской и игрой в мяч, и каждая деревня на этих островах (Больших и Малых Антильских) имела свою особую приспособлен­ную для игры площадь.

Такова была жизнь этих беззаботных детей приро­ды, пока знакомство с суровыми европейцами не при­вело их к быстрому вымиранию.

Двое суток провел Колумб на гостеприимном остро­ве Гуанахани. Множество островов, видневшихся со всех сторон, манили его к себе, и он не знал, куда сна­чала направить свой путь. Наконец он решил направить­ся к югу, так как индейцы показывали, что там находят­ся большие земли и есть золото.

Предполагая на основании своих карт, что Чипанго также находится в той стороне, Колумб решил отыскать главный город этой страны, Куинсей, и передать вели­кому хану письмо своих государей. С Гуанахани Колумб захватил с собой семерых индейцев, которые должны были указывать путь и служить переводчиками. Эскад­ра проплыла мимо целого ряда островков, и Колумб выходил на них в знак того, что вступал во владение ими; каждому из них он давал названия (Зачатия, Фер­динанда, Изабеллы и т. д.), позже замененные другими.

Между тем дождливое время кончилось, и перед ев­ропейцами во всей своей красе развернулась роскошная растительность страны. Прекрасные плодовые деревья нередко росли так близко к берегу, что плоды их мож­но было снимать с палубы. Казалось, в этой чудной стране царит вечная весна. Над каравеллами с криком пролетали большие стаи пестрых попугаев. Добродуш­ные индейцы доверчиво помогали удивительным «детям солнца» запасаться водой и приносили им самые ред­кие цветы и лучшие плоды. Колумб с восторгом описы­вает эти местности, причем иногда воображение увле­кало его за пределы возможного; так однажды он видел даже несколько сирен. «Хотя у них и человеческое ли­цо,— пишет он,— но они не так красивы, как обыкновен­но думают». Вероятно, то были тюлени.

Вечером 27 октября Колумб пристал к Кубе, высо­кие горы которой напомнили ему берега Сицилии. Тут он провел несколько недель для починки кораблей.

В это время изменилось мнение его о месте, где он находится: высокие горы и большие реки вызвали в нем предположение, что он не на острове Чипанго, а на ази­атском материке, вероятно, милях в 100 от приморского города Зайтун (Гчанчу, напротив острова Формозы[7]).

Туземцы рассказывали ему о каком-то большом го­роде внутри Кубы, в четырехдневном расстоянии от бе­рега. Колумб отправил туда посольство, среди которого находился крещеный еврей, говоривший по-еврейски, по- халдейски и немного по-аравийски. Но посольство на­шло только большую деревню. Еврея там никто не по­нимал, и пришлось снова обратиться к переводчикам с Гуанахани. Вокруг европейцев снова все время толпи­лись туземцы, осматривая и ощупывая их. Тут впервые европейцы заметили один очень странный обычай ту­земцев: индейцы завертывали какую-то траву в сухой лист, зажигали эту трубочку с одного конца, а с друго­го втягивали в себя дым, выдыхая его затем. Такие тру­бочки индейцы называли табакос.

Узнав от индейцев много чудесного об острове Бабе- гуэ, Колумб решил отыскать его. Он направился вдоль берега Кубы и 5 декабря очутился против мыса Свято­го Николая острова Гаити. На этом острове его пора­зили прелестные луга, напомнившие ему Андалусию, и потому он назвал остров Эспаньолой, то есть Малой Ис­панией.

Но с этого времени у Колумба начался ряд неудач. Мартин'Алонсо Пинсон предпочел отправиться на са­мостоятельные открытия и решил покинуть адмираль­ский корабль. 21 ноября каравелла его исчезла. Между тем при приближении чужеземцев к островам столбы огня и дыма возвещали, что жители островов поджига­ют свои хижины и скрываются в леса; индейцы начали жестоко мстить за своих соплеменников, доверчиво при­ехавших на корабль и задержанных там Колумбом с целью отправки их в Испанию.

Но мало-помалу Колумбу удалось вернуть доверие туземцев. Так, он щедро одарил одеждой попавшуюся ему женщину, красивый наряд которой привел в восхи­щение ее соплеменников. Вслед за тем и касик Гуаканагари приехал на судно Колумба. Он держал себя с большим достоинством и вскоре неожиданно оказал ев­ропейцам большую услугу.

Во время плавания около Эспаньолы, после двух бес­сонных ночей, в рождественский сочельник, Колумб лег отдохнуть. Вблизи берегов он никогда не выпускал руля из рук или же постоянно следил за рулевым. Случилось, что ленивый матрос поручил руль юнге, и вот в полночь адмирал проснулся от сильного удара: «Санта Мария» села на мель и, несмотря ни на какие усилия, не снима­лась с нее. Срубили мачту, но киль глубоко врезался в песок, и волны заливали судно со всех сторон. На по­мощь подошла «Нинья», и Колумб поспешил на берег, чтобы известить касика о случившемся. Последний при­нял такое живое участие в постигшем его белых друзей горе, что заплакал такими горькими слезами, как будто с ним самим случилось это несчастье. По знаку его яви­лись его подданные и принялись помогать европейцам так усердно и честно, что с судна не пропало даже гвоздя. Когда затем касик посетил Колумба, адмирал подарил ему рубашку и пару перчаток, чем привел ди­каря в поистине детский восторг.

Узнав, что в окрестностях Эспаньолы находится мно­го золота, испанцы поспешили завести с туземцами вы­годную меновую торговлю. Касики являлись перед Ко­лумбом не иначе как в золотых коронах и украшениях, и адмирал в душе благодарил Бога, что потерпел кру­шение именно в этом месте. Пускаться на дальнейшие открытия с одной каравеллой было немыслимо, и у Ко­лумба зародилась мысль основать на этом острове ко­лонию, потому что «Нинья» не могла бы захватить всех людей экипажа.

И вот из спасенных обломков «Санта Марии» адми­рал построил небольшое укрепление с палисадами и башней, назвав его Навидад (Рождество), а когда Ко­лумб стал набирать из экипажа поселенцев, то все по­желали остаться в этой благодатной стране, рассчиты­вая на привольную и беззаботную жизнь. Выбрав 40 че­ловек, в том числе врача и оружейника, Колумб снаб­дил их оружием, порохом, запасом сухарей, семенами и меновым товаром, рассчитывая получить за них в сле­дующий приезд по крайней мере бочку с золотом. Ма­ленький маневр при пушечных залпах должен был вну­шить индейцам уважение к европейскому оружию, в чем, впрочем, едва ли была надобность, потому что ту­земцы отличались миролюбием и, кроме того, им было обещано обратить это оружие против их врагов, ковар­ных караибов, живших на юго-западе Эспаньолы.

4 января 1493 года Колумб торжественно простился с касиком и поселенцами и отплыл на «Нинье» из Гаи­ти. Он опасался, что Пинсон опередит его и первый до­ставит в Европу известие об открытии новой страны, но каравеллы встретились уже 6 января.

Пинсон тоже наменял много золота, был на Гаити и узнал о другом богатом золотом острове, Ямайе (Ямай­ка) . Но важнее всего было привезенное им известие, что на десятидневном расстоянии от Ямайки находится ма­терик (Юкатан), где живут люди, носящие платье. Од­нако Колумб не обратил внимания на это известие и скрыл свою досаду из-за самовольной отлучки Пинсона.

16 января обе каравеллы пустились в обратное пла­вание, но перед тем матросы поссорились с индейцами- караибами, причем была пролита кровь, первая, которой европейцы обагрили Новый Свет.

Атлантический океан, столь тихий во время пути в Америку, казалось, теперь хотел показать, как небез­опасно плавать по нему. 14 февраля страшная буря, продолжавшаяся несколько дней, разлучила суда. На адмиральском судне давались торжественные обеты, но буря не унималась, и Колумб начинал опасаться, что великую тайну открытия поглотит океан. Описав на пер­гаменте историю своих открытий, он запечатал сверток, сделав на нем надпись, что нашедшему будет дано 1000 дукатов, если он доставит его нераспечатанным к испанскому двору, завернул в клеенку и, положив в боч­ку, тайно выбросил ее в море. Кроме того, он точно так же заделал копию с этого описания и прикрепил бочо­нок к самому судну, в надежде, что в случае крушения судна бочку прибьет к берегу.

Наконец небо прояснилось, а на следующее утро по­казалась земля. То был один из Азорских островов, Сан­та Мария. Экипаж приветствовал Старый Свет такими же криками радости, как и Гуанахани, но португаль­ский наместник встретил измученный экипаж не так го­степриимно, как индейцы. Он захватил матросов, молив­шихся в часовне, и Колумб уже думал, что ему придет­ся продолжать плавание только с тремя матросами, ос­тавшимися на каравелле, но наконец ему удалось убе­дить португальца, что корабль его приехал не с афри­канского берега, после чего тот освободил экипаж и снабдил его водой и съестными припасами.

У берегов Португалии ужасная буря опять грозила гибелью судам, и Колумб ради спасения каравеллы и жизни экипажа заехал в устье Тахо и в понедельник 4 марта бросил якорь при Растелло.

Первым посетил его корабль Бартоломе Диаш, а не­сколько дней спустя Колумб получил от короля Жуа­на II письмо с приглашением явиться в Вальпараисо, летний королевский замок близ Лиссабона.

Со времени первой встречи его с Жуаном прошло несколько лет, и королю приходилось теперь досадовать на то, что он так легкомысленно упустил случай вос­пользоваться услугами этого замечательного человека.

Но, как тонкий дипломат, Жуан скрыл свои чувства и только вежливо и снисходительно осведомился — не от­крыл ли Колумб более близкий, нежели его моряки, путь в Индию. Колумб успокоил его, и благородный ко­роль с негодованием отверг предложенный его прибли­женными план — намеренно вовлечь Колумба в ссору и, убив его, таким образом схоронить его тайну.

Жуан отпустил его с богатыми дарами, и уже 15 мар­та около полудня Колумб стал на якорь в Палосской га­вани, пробыв в плавании семь с половиной месяцев.

В Палосе корабль встретили пушечными залпами и колокольным звоном. Почти у каждого жителя этого го­рода был среди спутников Колумба родственник или знакомый. И вот, окруженный ликующей толпой, адми­рал торжественно вступил в город, где еще так недавно просил для своего сына хлеба и воды. Экипаж каравел­лы с Колумбом во главе прошел в маленькую церковь городка возблагодарить того, который благополучно до­вел их до Нового Света и обратно на родину.

Вечером в гавань вошло другое судно, прибытие ко­торого едва было замечено. То была «Пинта» Мартина Алонсо Пинсона. Разлучившая ее с адмиралом буря принесла ее к скалистому берегу Галиции, где Пинсон бросил якорь у Байонны и известил короля и королеву об открытии. Но последние получили уже извещение от Колумба и приказали Пинсону явиться ко двору в сви­те своего адмирала. Этот немилостивый ответ короля сломил больного уже Пинсона, и он скончался через не­сколько дней после возвращения в Палос. Потомки Пин­сонов и поныне живут в Палосе, Карл V в 1519 году возвел весь род Пинсонов в дворянское достоинство.

В середине апреля Колумб прибыл в Барселону. Впе­реди шло шесть татуированных индейцев в националь­ных одеждах. За ними матросы несли разноцветных по­пугаев, растения и животных Нового Света, золото, частью в виде грубых индейских украшений, чаще в пе­ске и самородках. Шествие замыкал сияющий от сча­стья Колумб, окруженный блестящей свитой из испан­ских вельмож, смотревших теперь на него как на равно­го им. Несметные толпы народа наполняли улицы. Лю­бопытные теснились в окнах и на балконах, и по всему городу раздавался колокольный звон, как будто победо­носное войско возвращалось с поля сражения.

На площади был выстроен большой помост, где вос­седавшие со своим сыном Хуаном монархи приняли то­го, кто к стопам их повергал Новый Свет. Фердинанд сидел бледный, еще не оправившийся от раны, нанесен­ной ему каким-то сумасшедшим стариком; на глазах Изабеллы блестели слезы благодарности за дарованное ей Богом счастье. Когда Колумб подошел, оба монарха встали со своих мест и протянули ему руку для поцелуя. Он преклонил колени, но Фердинанд поднял его и по­садил перед собой, оказав ему этим самую высокую честь, какой когда-либо удостаивался кто-нибудь в Ис­пании. Колумб красноречиво описал опасности своего плавания, богатство и красоту открытых им стран, и, когда он кончил, весь двор и все присутствующие стали на колени и из уст придворного духовенства раздалось «Те Deum laudamus»^[8].

Весть об этих великих открытиях с быстротой мол­нии облетела всю Европу. Генуя гордилась таким сы­ном, о котором говорил весь свет, а в самой Испании разгорелась настоящая мания открытий. Колумб не ску­пился на обещания, и горячим испанцам теперь всюду грезились груды золота и праздная, полная наслажде­ний жизнь.

До сих пор страсть к отважным приключениям на­ходила себе исход в борьбе с^ маврами. Теперь же, после изгнания мавров, испанцам открылось новое широкое, почти безграничное поприще в далеких странах за океа­ном. При этом народ, изгнавший из своей земли искон­ного врага христианства, считал себя как бы предопре­деленным к распространению веры Христовой среди языческих народов. Сам Колумб, набожный от природы, лелеял в душе план добыть в богатых золотом странах средства для нового крестового похода, чтобы наконец вырвать из рук неверных Святую Землю. Утвержденный во всех своих почетных званиях и правах, Колумб дея­тельно занялся снаряжением второй большой экспеди­ции.

[6] Так произносят имя великого мореплавателя в Испании.

[7] Португальское название острова Тайвань

^[8] «Те Deum laudamus» — «Тебя, Бога, хвалим» (лат.). Като­лическое песнопение для праздничных дней или торжественных событий.