...без революции я не стал бы писателем

ХОСЕ СОЛЕР ПУИГ[86]: «...БЕЗ РЕВОЛЮЦИИ Я НЕ СТАЛ БЫ ПИСАТЕЛЕМ»^[87]

— Мы знакомы с вашими романами «Бертильон 166», «Крушение», «В год января», «Ночной хлеб». Гораздо меньше мы знаем о вашем жизненном пути, который привел вас в литературу.

— Нужно предупредить вас, что в разговоре мне подчас труднее высказать свою мысль так, как хотелось бы. Может быть, поэтому я и стал писателем.

Я родился в С антьяго-де-Куба, в семье со средним достат­ком. Отец мой был сборщиком платы за электричество в компании, которая принадлежала янки. Учился я в крохотной частной школе, затем поступил в колледж. Потом еще два года — в другом таком же колледже, закончил там коммерче­ское отделение, но диплома бухгалтера мне не дали — исключили за споры с преподавателями. Нет, политика тут была ни при чем, просто я понял, что у святош ничему хоро­шему не научишься. На бухгалтера я доучился на курсах «Минерва», но так им и не стал. Начал изучать литературу, как все в своей жизни, самостоятельно. В двенадцать-тринадцать лет, а может быть, и раньше, уже понял, что хочу писать. Я лишь не знал, с чего начать, но читал много и даже перепи­сывал в тетрадь целые романы. «Отверженных» Гюго я пере­писал много раз, потому что однажды вычитал в книжке по теории литературы, что так приобретается литературный опыт. Потом принялся писать по рассказу в день — ради упражнения в писании, и так писал довольно долгое время. Когда рассказов накапливалось много, я их сжигал. Впервые мой рассказ напечатали, когда мне было уже под тридцать, он назывался «Адская ночь». С тех пор я его не видел и даже не знаю, где искать: дело в том, что директор сахарного завода «Мерседита», где я работал, издавал за свой счет какой-то журнал и в нем поместил мой рассказ...

Начал я работать лет с шестнадцати. Тогда было нелегко найти работу, и я нанялся грузить камни. Потом развозил хлеб на повозке по Сантьяго. Продавал все, что продается: кон­феты (сам их и делал), печенье, лотерейные билеты. В начале 1940 года стало совсем худо: умер отец, в доме — запусте­ние. И я пошел служить в армию. Это был первый период правления Батисты — в тот год солдатом становится и один из героев моего романа «Дом над Сантьяго» (этот солдат — я сам).

Там я понял что к чему, что такое армия, почему ее так ненавидят. Среди солдат было много хороших людей, но было много и убийц, которые похвалялись зверствами. Хотел уйти из армии — не позволили. Но в конце сорокового года нужно было присягать новой конституции; я отказался, и меня выну­ждены были демобилизовать.

После этого поступил работать на фабрику, где делали бетонные трубы для городской канализации. Когда рядом янки построили фабрику пепси-колы, перешел туда, работал там лет шесть. Ушел, когда мне пообещали работу на Гаван­ском радио — писать радиороманы, юмористические сценки. Но меня не взяли, и я устроился в одну из страховых компаний. Платили прилично, даже дом можно было построить; я был уже женат, родился сын. Затем я занялся растительными маслами, продавал масло из арахиса и кокосовых орехов, захо­телось узнать об этом побольше, неплохо освоил химию расти­тельных масел и стал химиком на фабрике в Гуантанамо. Затем переехал на остров Пинос, до самой победы революции работал там, а после революции — несколько месяцев в Институте аграрной реформы.

Еще будучи на Пиносе, я написал «Бертильон 166», напи­сал за два месяца, потому что до того год или полтора обду­мывал его. К мысли написать этот роман меня привел Хосе Антонио Портуондо. Он считал, что у меня больше склонно­сти к роману, чем к рассказу, хотя моих романов он не читал — их просто тогда еще не было. Правда, я написал два романа, но выбросил их в корзину. Когда «Бертильон» был закончен, послал его в «Дом Америк» — и с удивлением узнал, что победил на конкурсе. Получил премию и пошел работать в Кубинский институт киноискусства и кинопромыш­ленности. Спустя три года перешел в Кубинский институт радио и телевидения. Но в конце концов все бросил и уехал в Сантьяго — в Гаване не мог писать, мешала суета. В родном городе работал на радио, два года заведовал литературной частью одной театральной труппы в провинции Орьенте, затем вновь вернулся на радио и работал там долго. А теперь вот избрали президентом отделения Союза писателей и деяте­лей искусств в Сантьяго.

— Были у вас учителя в литературе?

— Моими учителями всегда были книги, сама жизнь, мой народ. А вот первым человеком, который заметил мою увле­ченность литературой и постарался как-то направить мое бес­порядочное чтение, был поэт, коммунист Пакито Гарсиа Бенитес. Тогда при Народно-социалистической партии суще­ствовали две молодежные организации: «Народная моло­дежь», в которую входили дети трудящихся, и «Братство моло­дых кубинцев» — для детей из средних слоев. В последнюю вступил я. Так вот, Пакито был нашим, так сказать, наставни­ком. Я тогда дружил с пекарями, которые поддерживали НСП. и, хотя симпатизировал этой партии, в политике был полным невеждой. Пакито стал давать мне книги советских писателей, политические брошюры. Он рассказывал об отважных людях, боровшихся за счастье народа. Он же дал мне прочесть первую серьезную книгу, которая произвела на меня огром­ное впечатление: «Происхождение семьи, частной собствен­ности и государства» Энгельса; от него я получил «Что делать?» Ленина, «Манифест Коммунистической партии».

Одним из первых советских романов, потрясших меня, был «Цемент» Гладкова. Затем — Горький: «Мать», «Дело Арта­моновых». Много читал Достоевского, Толстого. Прочел оба романа Николая Островского — «Как закалялась сталь» и «Рожденные бурей». Читал Илью Эренбурга, который был на Кубе очень популярен. Из сегодняшних советских писателей больше всего ценю Айтматова. «Белый пароход» — это настоящая книга... смешать фантазию с реальностью, чтобы еще лучше выявить реальность, — это и есть современная литература.

Если же говорить непосредственно о влиянии отдельных писателей на меня как на романиста, то здесь можно говорить о     двух этапах. Сначала я был под огромным влиянием Горь­кого и Хемингуэя. Но лет пятнадцать назад я впервые прочел Карпентьера, и до сих пор именно он интересует меня больше всех писателей. Мне кажется, и в «Ста годах одиночества» Габриэля Гарсиа Маркеса заметно его влияние. Сегодня меня уже больше привлекает латиноамериканская литература; «Глубокие реки» Аргедаса, «Игра в классики» Кортасара - одно из лучших его произведений.

— Уже в «Бертильоне 166» мы увидели что-то необычное для жанра романа. Одним это понравилось, другим нет, но сейчас можно сказать, что это были черты новой латиноаме­риканской литературы, с которой мы познакомились позже: в конце 60-х — 70-х годах.

— Я писал этот роман, придумывая ситуации, сцены и не пытаясь углубленно изучать реальность, как старался делать это потом. Мне кажется, роман перегружен велеречивыми фразами, в нем видна «литературщина». Я думал, что творю литературу, не зная, что такое литература. И я стыжусь немного «Бертильона». Признаться, меня удивляют восхище­ние этим романом, его большие тиражи. Но что мне нравит­ся — так это атмосфера романа.

Я обдумываю свои произведения долго, выдумываю, при­думываю, передумываю, раздумываю, а на бумаге — ни строчки. А когда роман разработан во всех деталях, сажусь писать и тогда уже почти не размышляю, потому что все осмы­слено. Так же был написан и роман «Ночной хлеб».

— В этом романе один из персонажей — младший сын Пердомо — является рассказчиком. И в то же время в пове­ствовании отсутствует не только «я», но и «мы». Только «они», что относится к обоим братьям. Критика считает это совер­шенно новым приемом, очень интересным.

— Роман этот автобиографичен, я хотел показать своих родителей такими, каким они были, и в то же время избежать первого лица, чтобы не сказали, что я неблагодарный сын. «Я» мне мешало, и, чтобы преодолеть это затруднение, при­шлось вести рассказ от первого лица, но везде избегать личного местоимения и глаголов в первом лице — только впечатления, переживания. Раз уж я избегаю первого лица, то вынужден опираться на ощущения. Но я не собирался созда­вать никакой новой манеры повествования — просто оказа­лось невозможным применить старую, сложившуюся форму.

— Что побуждает вас к написанию романа? Должны ли в его основе лежать реальные, подлинные события?

— Создание романов — удивительная игра, потому что в них сама жизнь, а это удивительнейшая вещь. Не знаю, после­дователен ли я, но думаю, что цель романиста — показать психологию не столько человека, сколько самой жизни. Именно так! Сделать, чтобы в романе люди зажили, — это и есть большая литература. Конечно же, нужно фантазировать, пользоваться воображением, воссоздавать и переосмысливать события, чтобы еще глубже погрузиться в реальность.

— Какой из романов принес вам наибольшее творческое удовлетворение?

— Пожалуй, «Дом над Сантьяго». В нем я хотел показать огромный контраст между первым годом революции, когда возникало то новое, которое стало нашим будущим, и ситу­ацией 1940 года, когда Батиста стал президентом республики в результате подтасованных выборов. Тогда военные почув­ствовали себя полновластными хозяевами Кубы и начались те беззакония и вандализм, которые были сметены революцией. Я стараюсь показать контрапунктом, как внутри этого ужасно­го, бесчестного строя созревало то новое, что победило в 1959 году. Книга вызвала споры, но мне вообще не нравятся романы, принимаемые единодушно. Роман, по-моему, должен ставить вопросы, говорить о конфликтах, волновать, вызывать симпатию, негодование. Если же он нравится всем — мне уже кажется, что была совершена какая-то ошибка.

Сейчас в работе новый роман. Он будет называться «Столько всего» и охватит сто лет жизни Кубы — с 1873 года до января 1974-го. Старый кубинец пытается восстановить в памяти свою жизнь, которая прошла в работе на фабрике рома, где работали и его отец, и его сын. Целый век, сто лет борьбы на Кубе, во всей Латинской Америке — через изо­бражение происходившего в Сантьяго. Роман кончается в месяц фашистского переворота в Чили. Дочь главного персо­нажа, которую увезла с Кубы мать, включается в борьбу за свободную Америку. Она уезжает в Чили. А после переворота герой думает о ней, читает ее письма, рисует в своем вообра­жении ее борьбу с фашистским режимом.

Кроме этого, задумано еще несколько романов.

— Чему же они посвящены?

— Хотелось бы завершить два романа о семействе Пердомо — как бы в продолжение «Ночного хлеба». Один из них — «Ставок больше нет» — тоже почти готов. Он расска­зывает о периоде после падения режима Мачадо, борьбе «Мо­лодой Кубы» под руководством Гитераса, а заканчивается смертью Гитераса в 1935 году. Второй роман —об одном из персонажей «Ночного хлеба», Педро Чикито. Этим романом и закончится трилогия о семействе Пердомо. Хочу написать роман о медных рудниках в селении Эль-Кобре, о росте клас­сового самосознания рабочих в борьбе с предрассудками като­лической религии.

Мне очень нравится писать по принципу противопоставле­ния. Так, мною задуман роман, действие которого происходит в одном из районов Сантьяго, Виста-Алегре, в котором прожи­вала буржуазия. Этот район дан в восприятии бедняков — жителей другой части города, Ойос, которые работают в Виста-Алегре.

Много планов на будущее. Роман о борьбе рабочих-портовиков Сантьяго, об истории моего родного города — от кон­кистадоров Веласкеса и Эрнана Кортеса до последних дней.

— Как вы оцениваете роль романа в современной литера­туре?

— Я думаю, что появление значительного числа романов на Кубе свидетельствует о том, что жанр рассказа не может вместить всю сложность сегодняшней действительности. И молодые прозаики это поняли.

— Вы много сил отдаете работе с молодыми писателями, участвуете в работе жюри многих литературных конкурсов. Не могли бы вы рассказать о своих отношениях с начина­ющими литераторами?

— В Сантьяго много молодых писателей, интересно рабо­тает их литобъединение. И хотя в Гаване бываю редко, там тоже знаю многих молодых.

Из тех, кто живет в Сантьяго, мне хотелось бы отметить прозаиков Хусто Эстебана Эстебанеля, Хуана Лейву, Арнольдо Таулера, Джоэля Джеймса, Рафаэля Карралеро, Хорхе Луиса Эрнандеса; кстати, произведения Таулера и Эстебанеля уже отмечались на конкурсе УНЕАК.

В Гаване вышел в свет прекрасный роман известного поэта, но начинающего прозаика Рохелио Луиса Ногераса — «Если завтра умру». Это история жизни кубинца, который про­никает в контрреволюционную банду в Майами.

Я интересуюсь также творчеством молодых художников Сантьяго. Работают они очень интересно, их творческие кон­цепции могли бы помочь и нам, литераторам, поэтому мы часто встречаемся с ними, ведем споры. Труд художника, скульптора, рисовальщика дает непосредственный результат, плоды их исканий можно тут же увидеть, оценить, поэтому я дорожу дружбой с ними.

— Как отражаются взгляды писателя на его творчестве?

— Я думаю так: если писатель, не прочувствовавший революции, вознамерится написать революционный роман, результат будет плачевный. Я сам должен стать революционе­ром, проникнуться ее идеологией, и тогда мое детище станет романом о революции, хотел я того или нет. Автору же, заду­мавшему прекрасный роман, но не чувствующему его, не уда­стся никого убедить.

Я больше, чем многие молодые, детище революции, без революции я не стал бы писателем.

[86] Солер Пуиг, Хосе (р. 1916) — известный кубинский писатель. На русском языке опубликованы его романы «Бертильон 166» (1960, рус. пер. 1961), «В году января» (1964, рус. пер. 1967), «Ноч­ной хлеб» (1975, рус. пер. 1983).

^[87] Из интервью в редакции журнала «Латинская Америка» в конце 1979 г. и беседы корреспондента журнала Ю. Грейдинга в Сантьяго-де-Куба.