Совет Звездочета

IX

— Это я, сеньор капитан,— тут же ответил низкий, отнюдь не молодой голос, и Кортес узнал солдата, прозванного в войске Звездочетом, чьи толкования снов и предсказания, исполненные простонародной мудрости, забавляли испанских военачальников в минуты досуга.

— Что ты здесь делаешь, Ботельо? — поинтересовался каудильо, подумавший, что, видимо, не зря бродит тут старый вояка.

Кто знает, может быть, он следил за Кортесом просто из любопытства; может быть, сумел заметить волнение и беспокой­ство военачальника и захотел использовать этот, правда не уди­вительный, пример своей наблюдательности для утверждения себя в роли провидца; а может быть, он захотел той ночью поискать случай дать главному капитану совет, который отвечал бы настроениям большей части воинства. Как бы там ни было, Ботельо не мешкая ответил, что он крепко спал и во сне увидел своего капитана Кортеса, который ходит и терзается злыми думами, и тут же, проснувшись в страхе, пошел узнать у звезд о будущем своего любимого предводителя, которого вроде бы стали одолевать сомнения в своей удачливости.

Каудильо с притворным равнодушием посмеялся над тре­вожными сновидениями старика, но не преминул спросить, слов­но бы невзначай, что же говорят звезды о его будущем.

Звездочет опять поднял глаза к небу и некоторое время внимательно разглядывал редкие звезды, к концу той ночи еще мерцавшие на небосводе и постепенно гасшие при первых про­блесках дня, который начинал освещать облака на востоке.

Потом, склонившись у стены, стал листать старую книжицу, извлеченную из кармана, и при этом бормотал какие-то непонят­ные слова, вызвавшие улыбку у Кортеса.

— Ну-ка,— сказал каудильо с веселой интонацией, которую он мог придавать своему голосу даже в самые трудные момен­ты.— Что там вещают созвездия, покорные твоей мудрости?

Медленно повернулся к нему солдат, претендующий на роль пророка, и, стараясь сохранять серьезность, плохо сочетавшуюся с его хитрой физиономией, на которой вдруг загорелись—как, наверное, бывало в юности,— плутоватые глазки, проговорил напыщенно и вместе с тем с отчаянной решимостью:

- Я читаю на небесах, высокородный сеньор, что хищные птицы будут править пир на наших телах, если до следующего восхода солнца мы не покинем этот город. Я читаю также, что участь Вашей милости решается в эти часы, и если вы сделаете верный шаг, то добьетесь большой славы и получите много денег, но если, на свое несчастье, вы презрите угрозу опасности, которая уже нависла над вашей головой, то нам останется лишь оплакивать вас, и мы будем лить слезы то совсем недолгое время, на которое вас переживем.

- Это ясно, как божий день,— продолжал старик,— как день, который приходит и озаряет небеса. У Вашей милости будет только один этот день для выбора, и если светило по прошествии суток еще застанет вас в Теночтитлане, вы сможете вперить свою душу Богу, которому очень скоро придется вер­шить суд над всеми нами.

Провидец умолк и, казалось, объятый ужасом, пошел прочь, охая и вздыхая, что невольно произвело впечатление на сильную душу каудильо.

Заметим, что все выдающиеся личности немного суеверны, но если этого мало, чтобы объяснить впечатление, произведенное па Кортеса пророчеством, то, полагаем, будет достаточно, если читатель вспомнит о характере той эпохи, в какую жил Кортес.

Несколько минут военачальник стоял, глубоко задумавшись, зачем с уже нескрываемым волнением снова стал расхаживать по плоской крыше, а когда прозвучал сигнал подъема и пришли его капитаны, он созвал совет, на котором объявил, что считает необходимым оставить город следующей же ночью. Его решение не вызвало протеста, ибо все были убеждены, что долее нельзя подвергать войско большой опасности и риску поражения. Прав­да, солдаты поговаривали, что добрый совет Кортесу дал старый Ботельо, но Кортес присвоил себе славу этого мудрого решения, и. только когда успех изменил ему, он вспомнил о злополучном Звездочете, который, возможно к своему счастью, стал одной из первых жертв своего разумного, но рокового совета.

В то время, как в стане испанцев готовились к ночному отступлению, были также предприняты попытки отвести подо­зрения противника: в лагерь индейцев направились новые гонцы с предложениями, ответ на которые должен был быть дан не позже, чем через восемь дней. Кортес, не желавший полностью отречься от своих намерений, обдумывал также наилучший спо­соб, который оставил бы ему полуоткрытой дверь для будущего завоевания этого обширного государства. Поразмыслив, он ре­шил увести с собой трех старших сыновей Моктесумы и бывших у него в плену вождей-властителей Тескоко и Такубы, правителей Койоакана и Матлальцина. Под предлогом возврата законной, как он полагал, власти первым трем, в дальнейшем, при более благоприятных обстоятельствах можно было бы вернуться в Теночтитлан, а удерживая у себя остальных вождей, он считал, что сохраняет возможность вступить в мирные переговоры с ацте­ками, если придется полностью отказаться от своих изначальных планов.

За свободу таких властительных вождей ацтеки должны бы­ли бы заплатить весьма дорого, и если бы пришлось пожертво­вать славой завоевателя, то по крайней мере можно было бы утешиться преумножением богатств, которые оставались единст­венной наградой за перенесенные опасности и лишения. Но каким образом вывезти из Теночтитлана вождей и сделать это тихо, соблюдая строжайшую тайну? Альварадо быстро нашел выход из затруднительного положения, предложив заткнуть рот плен­никам плотным кляпом, который не пропустит и стона. Однако Кортес, хотевший по возможности избежать новых оскорблений и унижений вождей-сородичей Моктесумы, решил использовать убеждение, прежде чем прибегать к насилию.

И вот на исходе дня он явился к властительным вождям в тюрьму. Это был высокий, довольно просторный зал, но темный, как большинство внутренних помещений в ацтекских домах. Слабый свет пробивался сквозь два больших окна, выхо­дивших во внутренний коридор, всегда заполненный стражника­ми, и сквозь маленькое, почти под самым потолком оконце, глядевшее в сторону одной из широких улиц, которые вели к площади, куда дворец был обращен своим фасадом.

Кандалы на массивной и длинной цепи сковывали ноги пяти пленников. Крайнее левое кольцо сжимало щиколотку вождя-властителя Тескоко, правое кольцо сдавливало ногу вождя-вла­стителя Такубы, а три кольца в центре удерживали Куаутемока, Уаско и вождя-правителя Матлальцина, причем случайно или нет, но последний, ярый враг Какумацина, оказался рядом с этим своенравным тескоканцем. При малейшем движении каждого из них отвратительное звяканье цепи заставляло вздрагивать осталь­ных; никто не мог сделать ни шага, чтобы не потащить за собой своих товарищей по несчастью.

Это зрелище не могло не произвести гнетущего впечатления на Кортеса, и он невольно отвел глаза от своих жертв, которые при виде его на миг застыли на месте, готовые к самому худшему.

Хотя неслыханные страдания, которые принесли пять меся­цев заключения, заметно сказались на физической мощи Какума­цина, он, однако, не утратил своего пылкого темперамента, часто толкавшего его на необдуманные поступки. И теперь, глядя на испанского предводителя, тескоканец не смог сдержать ярости, встал во весь свой рост — словно могучий и властный вождь былых времен — и резко вытянул вперед голые руки, стальные мускулы которых подчеркивали их худобу.

— Не подходи, изменник! — воскликнул он громовым голо­сом.— Не подходи, если не хочешь прославиться тем, что я заду­шил тебя!

Кортес, не обратив внимания на этот взрыв справедливого гнева, обратился к пленникам и вежливо объяснил, что устал от противной его сердцу войны и желает мирно уладить разно­гласия, существующие между его воинством и ацтекским наро­дом. Поэтому он решил покинуть ацтекскую столицу этой же ночью и надеется, что пленники будут сопровождать его до тех пор, пока, после решения основного спора, испанцы не получат какого-либо иного ручательства в том, что все взятые на себя ацтеками обязательства будут выполнены.

— Моктесумы больше нет на свете,— продолжал он,— и ваш народ, который его убил, устроил беспорядки и подчинился новому верховному вождю в обход своих же законов и отвергнув других вождей, права которых я хочу и должен защищать как представитель союзного короля и друг вашего погибшего монар­ха. Выйдя за пределы Теночтитлана, которому не следует быть театром кровавых действий, я направлю своих послов к узурпа­тору Куитлауаку, а потом, когда порядок и справедливость будут восстановлены, когда преемник Моктесумы будет возведен на трон, согласно законам вашего царства и когда договор о союз­ничестве между Испанией и Ацтекским царством будет скреплен печатью и станет должным образом соблюдаться, тогда я навеки покину эту землю и отпущу вас с богом к вашим вассалам.

— Но,— сказал далее Кортес,— чтобы я мог сейчас уйти, не вызывая новых волнений и кровопролития, я решил сделать это втайне и требую дать мне слово добровольно последовать за мной, ничем не выдавая наш отход. Если вы мне в этом покляне­тесь, то сейчас же с вас будут сняты цепи и я целиком положусь на данное вами обещание, но если вы откажетесь дать подобную гарантию, я, к сожалению, должен буду прибегнуть к насилию, чтобы обеспечить ваше молчание.

Строптивый Какумацин уже хотел было ответить испан­скому предводителю, но тут вмешался старый вождь-властитель Такубы:

- Значит, Моктесума умер! — промолвил он и после крат­кого молчания добавил: —Уйди отсюда, военачальник теуктли, дай нам осмыслить странные речи, которые ты произнес.

- Ровно через час,— ответил Кортес,— я вернусь за от­ветом.

Он вышел, отвесив вежливый поклон пленникам, а Какума­цин вскричал, потрясая своими мощными руками, отчего загре­мели все кольца толстой цепи:

- Неужели мы заключим договор с этим луйлоном[55], кото­рый трусливо бежит после всех грабежей и убийств?.. Умрем же все, но умрем с честью. Я плюну в лицо тому, кто произнесет слово «договор».

- А я вырву тебе язык! — гневно воскликнул старый вождь Такубы, который, хотя уже и выглядел мумией, но сохранил горячий нрав и суровую непреклонность, отличавшие его в бы­лые времена.— Я вырву тебе язык, непочтительный юнец, если ты посмеешь в нас усомниться.

- Уважаю твои седины,— со злой усмешкой сказал вождь-властитель Тескоко,— но советую тебе не упоминать о них, когда говоришь с Какумацином. Моктесума мертв, не забывай, и, если боги когда-нибудь захотят вернуть нам свободу, тебе придется долго молить верховного вождя забыть то оскорбление, которое тебе сейчас прощает вождь-властитель.

- А кого ты видишь на троне верховного вождя? — вызыва­юще спросил вождь-правитель Матлальцина.— Ты веришь, что найдется такой дерзкий вождь, который осмелится оспаривать мое право, полученное мною при рождении и завоеванное моими подвигами?

- Я!— вне себя вскричал Какумацин.— Я оспорю, ибо я — первый и самый могущественный вождь в царстве! Я, ибо я су­мею отстоять свои права своим копьем и нет мне равных по отваге и славе!

- Пока я жив, кичливый юнец,— надменно заявил отец Куаутемока,— ни ты и никто другой не может называть себя первым из властительных вождей-сородичей Ацтекского царства. Не думаешь ли ты, что, возложив корону себе на голову, ты сделаешь своим вождем-данником того, кто годится тебе в отцы по возрасту и в учителя по мудрости? Можешь ли ты сравнить свои права с правами вождя-властителя Такубы?

- Засохший сук мертвого дерева,— с презрением проронил Какумацин.— Отмершая ветвь побежденных тепанеков! Как ты можешь сравнивать себя с сыном Нецауальпильи и внуком Нецалькойотля[56]?

Столь удивительный спор за пустующий трон среди этих прикованных к цепи людей, жизнь которых зависела от чуже­странного капитана, заставил Уаско улыбнуться, а Куаутемока покраснеть от стыда. Оба они постарались утихомирить претен­дентов на корону Моктесумы и вынудили прислушаться к своим трезвым размышлениям.

- Поспешное и тайное отступление испанцев,— начал Уа­ско, вождь-правитель Койоакана,— доказывает, что все их наде­жды рухнули и что, став верховным вождем — тлакатеуктли,— Куитлауак достойно управляет Ацтекским государством и сумел освободить родину от позорного ига; он достойно распоряжается властью, которой его облекла смерть несчастного Моктесумы. Поблагодарим богов за эту огромную милость и воздадим Куитлауаку по заслугам. И только тогда, когда окончательно воца­рится мир, когда соберется совет выборщиков, чтобы избрать верховного вождя, можно будет сказать, есть ли среди нас дру­гой, более достойный и законный властелин Ацтекского царства, чем этот герой, который спас нашу свободу.

- Я предвижу, — сказал Куаутемок,— что испанцы подверг­нут нас новым оскорблениям, если мы не согласимся — а мы, конечно, так и сделаем — с их предложением. Молча уйти вместе с ними, стать их немыми сообщниками и способствовать бегству врага, сделаться оружием в их руках, чтобы вынудить наших соплеменников пойти на недостойные уступки,— все это я считаю трусостью и подлостью, я не желаю говорить, сколь позорно такое поведение. Я верю, что наш народ победит и что мы должны умереть с победной песнью на устах.

— Так сказал бы и старец,— молвил вождь-правитель Матлальцина, протягивая руку юному вождю Такубы.

- Так сказал бы храбрый ацтек,— воскликнул с гордостью Какумацин.

— Так всегда мыслит тепанек, — заметил, взглянув на Какумацина, отец Куаутемока, отпрыск этого подчиненного ацтеками славного племени.

Какумацин «Смертельное копье» предпочел на сей раз не вступать в спор. Все договорились ответить Кортесу, что они не обязаны молчать и отступать отсюда вместе с ним, что скорее умрут, нежели станут терпеть новые унижения от врагов, кото­рым уже изменило счастье.

Они было собрались звать стражника, чтобы передать Кор­тесу свое решение, тем самым избавив себя от его посещения и, в свою очередь, дав каудильо возможность освободиться от них приказом о казни, — что было ему гораздо легче сделать, чем собственноручно выпустить их на свободу, - как вдруг стрела, влетевшая в верхнее оконце, просвистела над головами плен­ников и ударилась в противоположную каменную стену. Ее нако­нечник тут же разлетелся на кусочки. С первого же взгляда, брошенного изумленными вождями на этот нежданно-негаданно явившийся предмет, они поняли — по размеру и цвету перьев,— что стрела пушена воином царской крови, а меткость стрелка, который находился на одной из крыш домов по меньшей мере шагов за двадцать от этой части дворца, говорила также о том, что стрелок не был рядовым лучником. Следует учесть, что оконце было очень маленьким и располагалось высоко над кры­шей противоположного дома и, следовательно, для обычного стрелка прямое попадание было почти невозможным.

Подняв стрелу, пленники заметили привязанную к ней полот­няную ленточку, растянув которую они увидели ацтекские иеро­глифы, а под ними герб властителей Такубы.

— Это рука Нецалька! — воскликнул Куаутемок, и все уста­вились в начертанные знаки.

Для них, знавших иероглифическое письмо, смысл был ясен. Нецальк предупреждал пленников, что готовившееся бегство противника не было секретом для Куитлауака, что верховный вождь зорко следит за каждым шагом испанцев и просит плен­ных в интересах родины хранить молчание, как того требует враг для своего беспрепятственного отступления.

Таким образом, когда Кортес явился за ответом, старый вождь-властитель Такубы объявил от имени всех пленных, что они клянутся хранить молчание и не выдадут намеченный отход испанцев, но не обещают, что отвергнут счастливый случай об­рести свободу, если таковой им предоставит судьба, а также никогда не заключат никакой договор или соглашение во вред своей славной родине.

Кортес выразил свое удовлетворение и велел тут же снять с них цепи, хотя число стражников, их охранявших, не уменьшилось.

С этой минуты испанцы занялись приготовлением к походу, забирая с собой сокровища, полученные благодаря великодушию Моктесумы, а также захваченных пленных и женщин. Все сол­даты и капитаны были, казалось, рады выбраться наконец из лого края, где опасности с каждым днем росли и множились. Только Кортес и Веласкес де Леон были грустны и задумчивы. Один с великой неохотой возвращался на тот путь, на который некогда вступил, полный решимости и веры в удачу. Второй думал о Текуиспе, которую больше не надеялся встретить. Если бы он только мог сказать ей свое последнее и нежное «прощай»! Если бы только она увидела его слезы! Если бы еще хоть один раз услышать ее голос, с трудом произносивший испанские слова с забавным индейским акцентом: «Я тебя всегда люблю!» Но свидание с ней было невозможно, нельзя было и написать ей — она все равно ничего не поняла бы, да и письмо могло попасть в руки его собственных товарищей,— чтобы сообщить ей важную тайну, тайну общего их спасения.

Итак, предстояло уйти, не прощаясь, не обняв любимую, не увидев слезы и в ее глазах. Никогда образ этой девушки так не притягивал и не манил кастильца. Никогда до той поры не осознавал он так явственно всю безграничность былого счастья. Ему виделась хрупкая принцесса у его ног, молившая не покидать ее; он смотрел в ее черные глаза, жгучие, как солнце ее родины, невыразимо нежные. И Веласкес прижимал к груди и к губам золотую цепь, свой залог счастья, не переставая упрекать злого духа, отнявшего у него неземную любовь и пославшего жестокую судьбу.

Затем, устыдившись своей слабости, кастилец постарался взять себя в руки: отдавал и выполнял приказы, занимался подготовкой к походу, стараясь пробудить у себя интерес ко всему, что касалось предстоявшего путешествия. Однако напрас­ные попытки целиком отдаться хлопотам еще больше истощали его духовные силы. И когда солнце зашло за горизонт и ему подумалось, что он больше никогда не увидит гаснущий солнеч­ный луч в этом городе, где обитала Текуиспа, глубокое страдание заставило его забыть разлад между любовью и долгом.

— Кончился последний день моего счастья! — воскликнул он.—Эта жуткая тихая ночь разорвет мое сердце!

И был момент, когда словно наваждение нашло на него, какая-то неодолимая сила заставляла бросить лагерь, лететь во дворец, увидеть Текуиспу, невзирая ни на что, и поклясться у ее ног принести в жертву религию, родину и честь ради всепо­глощающей страсти, которой он хотел посвятить свою жизнь. К счастью для его славной карьеры, это сумасбродное наме­рение скоро улетучилось, и благородный кастилец сохранил о нем лишь смутное и беспорядочное воспоминание, какое обыч­но оставляют нам сновидения.