ЗОЛОТО НА ДРОВА (Окончание)

...Он знал, и это было самым главным...

Кандиа подтолкнул своего пассажира. Неуклюже перевалившись через корабельный борт, маленький, еще совсем молодой индеец в накидке, одевавшейся прямо на голое тело, оказался на палубе прямо перед Писарро.

Пока предводитель рассматривал гостя, на корабль подняли большие, тяжелые предметы, наспех завернутые в яркие узорчатые ткани.

– Он все вертелся около меня, – словно извиняясь, сказал Кандиа, кивнув головой в сторону индейца. – Ждал, пока я был у губернатора. Его хотели отогнать, но я не разрешил. "Все улы­бался, как сейчас. Просился на корабль.

И хотя болезненную гримасу на лице маленького индейца было трудно признать за улыбку, никто не усомнился в правдивости слов Педро де Кандиа.

– Кажется, они решили, что мы остались недовольны приемом Молины. Вот подарки. – Кандиа показал рукой на тюки. – Там золото и всякая мелочь. Они очень удивились, когда я при­казал завернуть все это в их тряпки. Бормотали, бормотали, повто­ряя: "инка", "инка".

При слове "инка" индеец вздрогнул. Опустив к полу глаза, он что-то залепетал на непонятном языке, с видимым почтением выговаривая слово "инка".

– Как тебя зовут? – спросил Писарро.

Индеец, уже давно сообразивший, кто здесь главный, с мольбой обратил свой взор к Кандиа, словно ища у него защиты.

— Как тебя зовут? – почему-то по-гречески рявкнул Кандиа, При этом он решительно ткнул пальцем в лоб индейца.

— Пилью, пилью, – с испугом стал повторять индеец, хлопая по длинным волосам ладошками обеих рук.

Испанцы радостно заулыбались. Им явно понравилось, как ловко сумел грек объяснить этому дикарю вопрос предводителя.

– Пилью, пилью, – повторил за индейцем Кандиа, явно гордясь своей ролью "переводчика". Понимая, что от него ждут объяснения, он неуверенно произнес: – Может, Филипильо? Он такой маленький, вот его и прозвали "Филиппок"?

И опять всем понравилось объяснение грека. Вместе со всеми улыбался и сам Филиппок, хотя никак не мог понять, почему к слову "пилью", означавшему "головной убор", эти бородатые гиган­ты прибавляли странный звук, которого не было в его родном языке.

Когда Кандиа ткнул пальцем в лоб Филипильо – отныне все станут называть его этим именем, – тот схватился за голову и обнаружил, что потерял свой обязательный головной убор, без которого ни один индеец не смел появляться на людях. Филипильо страшно испугался. Должно быть, головная повязка упала еще там, на берегу, когда бородатый втолкнул его на свой странный плот...

Но испанцы улыбались. Может быть, радовались тому, что он, маленький индеец, нарушил закон Единственного? Если так, то кем были эти богатыри? Разве они не Виракочи? Не братья сынов Солнца, спустившиеся с неба на своих крылатых дворцах?..

Рассказ Кандиа уже не выглядел таким фантастическим – на палубе лежало золото. И это была не добыча, а подарки. Их могли сделать только люди, обладавшие сказочными богатствами.

Хронист Инка Гарсиласо де ла Вега много лет спустя именно со слов Педро де Кандиа описал золотые сады Тауантинсуйю. Там находились отлитые в натуральную величину из золота и се­ребра копии всех животных и растений, с которыми имели дело в повседневной жизни индейцы. Видел Кандиа и сложенные перед дворцом золотые дрова, словно они предназначались для его очагов. То были великолепные произведения искусства.

Теперь, когда Писарро располагал доказательствами существо­вания богатейшего индейского царства, нужно было как можно быстрее... возвращаться в Панаму. Он понимал это, но не менее отчетливо представлял, какую бурю протеста вызовет такое реше­ние у соратников. На поддержку некоторых он мог рассчитывать, однако... Кругом были только горящие алчностью глаза. Разные, но одинаково возбужденные видом блестевшего на палубе золота. Одни нетерпеливые. Другие злые. Они окружали его, приближа­лись, требовали. Не понять этих людей было невозможно. Выпол­нить их желание значило погубить все достигнутое с таким трудом. Как заставить их вернуться в Панаму? Как удержать? Как объяснить, что это в их же интересах?..

– Совет! – Писарро показалось, что его не услышали, и по­ вторил свое решение: – Совет!

Писарро попытался двинуться в сторону капитанской каюты, но люди не расступились перед ним.

– Круг, круг! – выдавила из себя толпа. – Круг, круг! – на­стаивала она все решительнее.

 – Круг! – согласился предводитель.

Люди расступились, пропуская в середину образовавшегося на палубе живого круга капитанов, лейтенантов, королевского казначея, главного лоцмана и священника.

– Кто был на Гальо, тот знает, зачем я пришел сюда. – Гул одобрения прокатился по толпе. – Только господь бог и католические короли могут остановить меня. Вы видите, что бог с нами, – Писарро выразительно взглянул на лежавшее на палубе золо­то, – но что скажут католические короли?.. Без их высочайшего согласия и повеления кто позволит себе предпринять столь великое дело? Мы возвращаемся в Панаму, и я говорю: каждому, кто попытается покинуть борт корабля, я сам перережу глотку! Я все сказал!

В наступившей тишине было слышно, как на борт накатывались ленивые океанские волны. И снова зашумела толпа, но на этот раз каждый кричал что-то свое, отчего общий настрой не казался таким агрессивным.

Старый воин уловил отсутствие единства среди окружавших его людей, Он сам опасался прихода сюда других конкистадоров, однако безрассудно начинать конкисту, не обеспечив тылы и не получив согласия короны. Другое дело поиски неведомых земель и царств, но теперь, когда все убедятся, что индейское царство най­дено и оно богато золотом, было бы непростительной ошибкой начинать завоевание, не заручившись поддержкой Испании. Конеч­но, он мог отдать приказ разграбить Тумбес – собственно, этого и требовали крикуны, – однако им, испанцам, не следовало преж­девременно раскрывать карты. Ибо кто знает, к чему могло при­вести такое нападение? Нужно уходить, чтобы вернуться сюда под знаменами короны.

Писарро двинулся прямо на рыжебородого, кричавшего громче других.

– Ты, ты можешь плыть туда, но я не дам тебе даже пустого бочонка. Иди! Швырните за борт эту визгливую свинью, – в голосе предводителя звучала нескрываемая насмешка, – вдруг он действительно научился плавать?..

Дружный хохот убедил Писарро, что он попал в самую точку: конкистадоры вспомнили, как несколько дней назад рыжебородый тонул в речной протоке, где и воды-то было лишь по колено.

Под гогот и улюлюканье толпы отчаянно сопротивлявшегося рыжебородого подняли на руки и понесли к борту.

—  Раз, два, три!.. – радостно кричала толпа. При слове "три" руки разжались, и тело звонко плюхнулось о воду. Взрыв хохота потряс корабль.

—  Выловите его, – сказал Писарро, – и под арест! Пусть поразмышляет в одиночестве. А теперь Совет...

Возможно, так, а скорее всего как-то иначе, но Писарро удается убедить участников экспедиции не нападать на Тумбес. Они мирно покидают бухту Гуаякиль, спускаются дальше на юг вдоль побе­режья и примерно там, где расположен ныне город Трухильо, разворачивают корабли, чтобы вернуться в Панаму.

Испанцы привозят неопровержимые доказательства своего открытия: золото, серебро, утварь и одежду. Среди их трофеев индеец Филипильо (мы позволили себе пофантазировать, как могло состо­яться "крещение" этого исторически достоверного лица).

Однако в Панаме Писарро не задерживается. Он сразу же отправляется в Испанию, прихватив с собой экзотические подарки для королевского двора. Он спешит, ибо боится, что у него могут перехватить право на конкисту.

Судьба благоволит Писарро. Он получает королевские капиту­ляции (соглашения) – их подписывают в Толедо обе заинтересо­ванные стороны 26 июля 1529 года, – вербует новых конкистадо­ров (будущих!), среди которых немало родственников, в том числе родные братья Писарро, и возвращается в Панаму пожизненным губернатором, капитан-генералом, главным альгвасилем не только не завоеванных, но даже толком не открытых испанцами земель.

Мы не знаем, о чем думал будущий покоритель царства Тауантинсуйю во время долгих плаваний через Атлантический океан, но мы знаем, чего Франсиско Писарро даже не мог себе представить, отправляясь из Панамы в очередной, на этот раз успешный завоева­тельный поход. А не знал он многое...

Он не знал, что идет завоевывать царство, население которого превышало 10 миллионов человек. Когда в Кахамарке, где будет пленен, а позднее и казнен Атауальпа, перебежчики сообщили, что вместе с инкой-бастардом находится 50 тысяч воинов, испанцы ре­шили, что индейцы просто не умеют считать. Трудно сказать, что бы предприняли конкистадоры, знай они, что индейцы великолепно считали, что 50 тысяч воинов были не войском, а личной гвардией правителя и что для настоящей войны инки собирали армии в не­сколько сот тысяч человек.

Но испанцы не знали этого, и незнание обернулось для них... счастливой удачей. Впрочем, правомерно ли называть удачей побе­ду более высокой социально-экономической формации?..

Не знал Писарро, что сказочные богатства, которые он добудет, станут для него источником несчастии, причиной смерти. Что его родные братья казнят Диего де Альмагро – главного помощника, компаньона и побратима покорителя царства инков. Что сын Диего – Альмагро-младший убьет самого Писарро в собственном доме, в городе, который он основал и сделал столицей одной из богатейших колоний Испании. Не избежит плахи и Альмагро-млад­ший – его казнят как бунтовщика сторонники Писарро. Погибнут от рук палачей, убийц или в сражениях братья Писарро, все его кумовья и товарищи по конкисте. Те же, кто выживет, умрут в страшной нищете, как и последний из братьев Писарро, который, проведя в испанской тюрьме 23 года, будет безуспешно судиться с королевской казной за право унаследовать хотя бы часть состояния своего старшего брата. Вместе с ним за наследство отца будет бо­роться и родная дочь Франсиско (к этому времени она станет же­ной своего дяди Фернандо). Канет в неизвестность и сын знамени­того конкистадора Франсиско Писарро-младший...

Золото Перу! С него начиналась "легенда об инках. Слухи о золотом царстве привели испанцев, в Перу. Легендой остается "золото инки" и сегодня. Оно не принесло ни богатства, ни счастья ни тем, кто шел к нему, устилая свой путь телами тысяч убитых индейцев, ни испанскому народу.

* * *

Обагренные кровью миллионов аборигенов Нового Света, благородные металлы если и оседали, в самой Испании, то лишь в виде золотой мишуры, способствуя еще большему обнищанию трудового народа. Основной же их поток в Испании не задерживался – он устрем­лялся в другие страны Старого Света, решительно ускоряя процесс первоначального накопления капитала.

И в этом смысле золото Нового Света не пропало, даром: награбленное в индейских храмах и дворцах, добытое с помощью рабского труда, в условиях испан­ских колоний, оно пришло в Старый Свет, чтобы спо­собствовать утверждению к победе более передовой общественно-экономической, формации, победе капита­лизма. Разоряя кастильского пахаря и андалузского рыбака, ремесленника из Кордобы и виноградаря из Малаги, индейское золото превращалось в руках английского буржуа или голландского купца в могучие рычаги нового вида эксплуатации человека человеком.

Открытие Америки, как указывал Фридрих Энгельс, было по своему характеру капиталистическим пред­приятием. Феодальная Испания исторически не была готова воспользоваться этим обстоятельством. Она не могла встать, на новые, на капиталистические рельсы развития. Однако молодой, зарождавшийся в Европе капитализм не упустил возникшие новые возможности. Неразборчивый в средствах, он стремился любыми путями утвердить свое господство. Правда, капитализм не обладал еще силой, чтобы прибрать под свою "опеку" колониальные владения Испании, но он будет накапли­вать их целых три столетия, чтобы на рубеже XIX и XX веков начать борьбу за передел колоний. И именно испанские колонии станут первой жертвой этой новой, империалистической, борьбы за передел мира, за миро­вое господство империализма.

И снова, как четыре века назад, чужеземцы придут на земли теперь уже Латинской Америки, чтобы начать новую, современную, внешне вполне респектабельную конкисту, главным оружием которой станет капитал... В отличие от испанских конкистадоров, толком не ве­давших, куда идут, "неоконкистадоры" будут предвари­тельно с научной тщательностью изучать богатства ла­тиноамериканских стран, в жестоких национально-освободительных войнах XIX века завоевавших свою политическую независимость.

И снова за пределы Латинской Америки потекут сокровища, отнятые у ее народов. Снова польется кровь борцов за свободу и справедливость. Только теперь с каждым годом, с каждым новым десятилетием будет крепнуть сопротивление, будут расти ряды борцов за подлинную независимость народов Латинской Амери­Ки – таков закон нашего времени, времени грандиоз­ных общественных преобразований, начало которым положил Великий Октябрь 1917 года.

И новым огнем вспыхнут, казалось бы, забытые, стертые из людской памяти многовековым колониальным господством удивительные образы далекого прош­лого, древних цивилизаций американских аборигенов. Нет, они не угасли и не умерли. Они остались жить в многообразии национальных культур стран "пылаю­щего континента".

Да, он пылает, этот удивительный континент, удиви­тельный своим прошлым и революционным настоящим.

Яркое своеобразие доколумбовой Америки неодно­кратно становилось предметом всевозможных спекуля­ций, политический характер которых более чем очеви­ден. Их изобретатели пытались доказать, что именно в своеобразии истории этих стран заложено необоримое препятствие для проникновения в современную Латин­скую Америку "чуждых" ей идей марксизма-ленинизма и открытых им общих законов развития человечества. Отлучая Латинскую Америку от генерального пути раз­вития человечества, активно пропагандируя "теории", подобные "инкскому коммунизму", буржуазные ученые искали и "находили" в том необычном и своеобразном мире, который так потряс Европу периода Великих гео­графических открытий, целую систему "доказательств" своих "научных" построений.

Но все необычное и своеобразное в истории доко­лумбовой Америки не только не опровергает, а, наобо­рот, прямо подтверждает, что в главном, определяю­щем индейские цивилизации Нового Света строго сле­довали генеральному курсу развития человечества. Не верховное божество, не Отец-Солнце и не боже­ственное откровение, а общие законы развития челове­ческого "общества определяли суть и характер поведе­ния и поступков инков из Куско.

Несостоятельность подобного "отлучения" сегодня подтверждает и сама жизнь, реальная практика рево­люционной борьбы латиноамериканских: народов, полу­чившая наиболее убедительное воплощение в строи­тельстве социализма на Кубе, в победе революционного никарагуанского народа, в вооруженной борьбе патрио­тов Сальвадора и других стран региона.

И еще. Истории свойственны парадоксы. Научный коммунизм, перед которым испытывают страх не только буржуазные теоретики и не только в Латинской Амери­ке, в какой-то своей части обязан своим рождением в том числе и "инкскому опыту". Вспомним, что именно Великие географические открытия, в которых Новый Свет занял одно из ведущих мест, способствовали за­рождению в Европе идей утопического коммунизма. Правда, Томас Мор был казнен еще до открытия евро­пейцами царства инков, однако Томмазо Кампанелла опубликовал свой "Город Солнца" почти столетие спус­тя после разгрома Тауантинсуйю. Его солярии-кители Города Солнца – не просто напоминают, но во мно­гом похожи на сынов Солнца, только не из реальной жизни, а из сочинения хрониста Инки Гарсиласо де ла Вега, также автора своеобразной, во многом стихийной и примитивной, но все же социальной утопии с чертами социалистического характера.

Вот почему, чтобы с уверенностью смотреть в буду­щее, нужно знать не только настоящее, но и прошлое, каким бы далеким и таинственным оно нам ни казалось!