Победа пришла в Аякучо

Я считаю, что вся власть верховного существа недостаточна, чтобы освободить эту несчастную страну. Только Боливар, опираясь на силу, может добиться этого.

Хосе де Сан‑Мартин

 

«В Перу имеются два врага любого справедливого и прогрессивного правительства – золото и рабовладельцы», – писал Боливар, находясь еще на Ямайке в 1815 году. Теперь он готов был сразиться с этими врагами. Боливар знал: если не подорвать влияния перуанских латифундистов, если не привлечь рабов и индейцев на сторону патриотов, то нельзя будет и победить испанскую армию.

После отъезда Сан‑Мартина испанцы перешли в наступление и стали теснить аргентино‑чилийские войска. Перуанский конгресс избрал президентом богатого креола Хосе де ла Риву‑Агуэро. Он обратился к правительствам Аргентины, Чили и Колумбии с просьбой о помощи. Чили и Аргентина ответили отказом. В этих странах бушевала междоусобица.

Колумбия через Боливара послала перуанцам несколько тысяч солдат во главе с Сукре. Сам Боливар отказался пока что вступить в Перу; по его словам, он ожидал разрешения на это колумбийского конгресса. В действительности же он не решался на такой шаг, не располагая более мощными военными силами.

В Боготе многие выступали против планов Боливара принять участие в освобождении Перу. Сказывался провинциальный кругозор местных руководителей. Население Новой Гранады устало от войны и без особого энтузиазма относилось к предстоящему походу в далекое Перу. Некоторым новогранадским деятелям хотелось, чтобы Боливар отправился в Перу без разрешения колумбийского конгресса. Тогда можно было бы объявить его нарушителем законов и не обращать внимания на его требования о посылке солдат, оружия и провианта, столь необходимых для продолжения войны.

Боливар в своих письмах из Гуаякиля Сантандеру доказывал, что в случае победы испанцев в Перу они обратили бы свои силы против Колумбии и дошли бы до Боготы. У колумбийцев не оставалось резервов, а без них не победить врага.

В апреле 1823 года Боливар писал вице‑президенту: «Мы израсходовали огромные средства, мобилизовали бесчисленное количество людей, чтобы послать шесть тысяч человек в Перу. У нас осталось только тысяча пехотинцев и кавалеристов да двести артиллеристов. Пытаюсь организовать три батальона из местных людей, но это пустая трата времени, они все равно разбегутся. Из десяти тысяч рекрутов остается тысяча. Большинство солдат, отправленных нами в Лиму, женаты, местные жители женятся молодыми, холостяков нет. Между прочим, я применил суровые меры для сбора людей и денег на перуанскую экспедицию. Это было сплошное насилие. Чтобы заполучить три тысячи рекрутов и двести тысяч песо, пришлось опустошить города и деревни. Я сам знаю границы насилия, их мы переступили. В Кито и Гуаякиле мы ловили людей на улицах а в церквах. Деньги добывали острием штыка. Местные люди не привыкли жертвовать собой и считают себя в безопасности, если фронт находится на расстоянии трехсот миль от их местожительства. Я всегда делал все возможное для получения необходимых ресурсов, и если я прошу у правительства помощи, то только потому, что иного выхода нет».

Богота медлила с ответом. Там не спешили идти на помощь Боливару. Даже верный Сукре, который больше, чем кто‑либо другой, разделял его взгляды, не верил в успех перуанской кампании, считая, что в ней Колумбия может завязнуть и потерять все то, что она к тому времени приобрела.

«Я скорей радуюсь, чем огорчаюсь, тем, что обещанные две тысячи солдат не прибыли, – писал Сукре из Кальяо Боливару. – Я не хотел бы видеть здесь больше колумбийцев, слишком многие из них гибнут. У меня сердце обливается кровью, когда наблюдаю, как они страдают, и когда думаю, сколько им еще придется испытать. Опыт убедил меня, что мы должны действовать подобно другим государствам – в первую очередь защищать наши интересы, а не всей Америки, как делали до сих пор».

Но Боливар продолжал настаивать: именно интересы колумбийской независимости требуют разгрома мощной испанской армии в Перу.

Между тем испанцы нанесли новое поражение перуанской армии, которой командовал теперь генерал Санта‑Крус. Рива‑Агуэро вступил в тайные переговоры с испанцами с намерением сдаться. В Лиме сделали вывод: только активная помощь колумбийских войск и непосредственное вмешательство Боливара, одно имя которого было предвестником победы над испанцами, могли спасти судьбу Перу.

Перуанский конгресс сместил Рива‑Агуэро, назначил на его место маркиза Торре Тагле и обратился к Боливару с просьбой вступить в Перу и взять в свои руки правление республикой.

На этот раз Боливар принял приглашение. К счастью, 3 августа 1823 года наконец было получено разрешение конгресса на его отъезд в Перу. Курьер добирался из Боготы в Эквадор почти два месяца. 7 августа Боливар и его штаб оставили Гуаякиль и отбыли на бригантине «Чимборасо» в Кальяо, куда прибыли после двадцатипятидневного плавания. Здесь от имени перуанского конгресса их приветствовал Торре Тагле. Он ознакомил каракасца с положением в стране и с поведением Рива‑Агуэро, который, обосновавшись в городе Трухильо, вел борьбу против конгресса.

Из Кальяо Боливар поспешил в Лиму, где народ устроил ему восторженный прием. Освободитель произвел хорошее впечатление и на богатых креолов. Они ожидали встретить чуть ли не Робеспьера, жаждущего во главе мулатов и негров предать огню и мечу их дворцы и семьи, а вместо этого увидели светского кабальеро, танцора и гурмана.

Но чего же потребует Боливар за свою помощь в борьбе с испанцами? Сан‑Мартин – наш протектор, рассуждали креолы, не захочет ли Боливар стать нашим королем?

На этот вопрос Боливар ответил на банкете, устроенном в его честь аристократами в Лиме:

– Я надеюсь, что американские народы никогда не воздвигнут трон на своих землях. Не следует забывать, что Наполеона поглотила морская пучина, а император Итурбиде был свергнут с престола[1]. Такая участь ожидает, я уверен, претендентов на корону и в Южной Америке.

Армия перуанцев таяла на глазах. Под командованием Боливара находилось всего лишь пять тысяч боеспособных солдат, у испанцев же в горах было почти в четыре раза больше. Боливар слал курьера за курьером в Боготу к Сантандеру, настаивая на присылке новых и новых подкреплений.

– Передайте генералу Сантандеру, – говорил Боливар Дьего Ибарре, одному из своих курьеров, – что нам необходимы еще двенадцать тысяч солдат. Объясните ему, что это не такая большая плата за победу над испанцами. В Боготе должны понять: впоследствии нам придется заплатить в несколько раз больше за изгнание испанцев из Южной Америки.

С присылкой подкреплений следовало спешить: противник мог в любой момент перейти в наступление. Торре Тагле и его единомышленники, решив, что у колумбийцев нет достаточных сил для борьбы, пошли по стопам Рива‑Агуэро. Они пытались договориться с испанцами за счет колумбийцев. Испанский генерал Кантерак писал предателям: «Главное – уничтожить нашего общего врага Боливара. Покончить с этим чудовищем – наша первая и основная задача».

Международная обстановка тоже менялась не в пользу патриотов. В конце 1823 года в Испанию по призыву местных реакционеров вторглась французская армия. Опираясь на нее, королевская власть вновь задушила демократические свободы. Этим воспользовались Англия и США. Они стали пугать южноамериканских патриотов походом Священного союза против молодых республик. В действительности же ни Франция, ни Россия не думали о подобном походе.

Еще в декабре 1822 года министр иностранных дел России Нессельроде писал русскому посланнику в США барону Тейлю: «Мы не собираемся останавливать движение будущего, освобождение Южной Америки вероятно, оно возможно, неминуемо». Такой же точки зрения придерживалось русское правительство и в 1823 году.

Франция считала вооруженную интервенцию против южноамериканских республик не по силам Священному союзу. Все это не помешало президенту США Монро провозгласить 2 декабря 1823 года доктрину, носящую его имя, согласно которой США обязывались оказать сопротивление захвату территорий бывших испанских колоний европейскими державами.

Сторонники этой доктрины утверждают, что ее провозглашение было в интересах латиноамериканцев по крайней мере в то время, ибо предотвратило европейскую интервенцию против молодых республик. Это неверно. Доктрина Монро с самого начала оказала вредное влияние на судьбы Латинской Америки. Сантандер под давлением американских дипломатических агентов, действовавших в Боготе, поддался панике. Считая неминуемой высадку французов в Венесуэле, он хотел приостановить помощь Боливару, что могло бы повлечь за собой поражение освободительной армии в Перу и новое вторжение испанцев в Колумбию.

Немалого труда стоило Боливару переубедить Сантандера. «Я не верю в возможность французской интервенции, – писал каракасец вице‑президенту. – Было бы верхом безумия из‑за столь проблематической опасности забыть о той, которая у нас под боком. Мы совершили бы непростительную ошибку, не покончив с врагом на юге под предлогом, что он может появиться на севере. Если французы придут, то тем паче мы обязаны обрушиться всеми нашими силами на испанских каналий в Перу, с тем чтобы потом сделать то же самое с французами на севере».

Вожди освободительной борьбы относились с недоверием к доктрине Монро. Двадцать пять лет спустя после описываемых событий Паэс отмечал в своих воспоминаниях, что для североамериканцев доктрина Монро означает «право» запрещать другим странам завоевывать чужую территорию, но разрешать это же себе. Если бы эта доктрина, писал Паэс, предусматривала объединение всех испано‑американских республик с тем. чтобы воспрепятствовать восстановлению испанского колониального режима и обеспечить священное уважение к установившимся государственным границам, тогда можно было бы сохранить политическое равновесие в Америке. И никто никогда не обвинял бы благородного орла Соединенных Штатов в том, что он является самым свирепым стервятником в мире.

***

В январе 1824 года Боливар заболел желтой лихорадкой – трабадильо. Болезнь сразила его в небольшом портовом городишке Пативильке.

Там он узнал радостную новость: в Боготу из Европы приехал его старый учитель, беспокойный карбонарий Симон Родригес, он же Робинзон, помогавший патриотам через своих многочисленных друзей и знакомых в Европе. В Боготе Родригес хотел создать Дом труда – школу для юношей и девушек.

«Я ничего вам не говорю о нем как о человеке, о его характере, постоянстве и знаниях, необходимых для этого дела, потому что Вы знаете его лучше, чем я, – писал Боливару о Родригесе верховный судья Колумбии Мигель Пенья. – Но Вы не представляете себе, что он теперь задумал. В Доме труда юноши будут получать техническое образование. Родригес очень много работал с тех пор, как приехал сюда, для того чтобы создать этот дом. Только благодаря его неустанной энергии ему дали здание, где он сделал ремонт и уже имеет нескольких учеников. Но ему не хватает средств, чтобы полностью осуществить свой проект. Родригес постоянно вздыхает о Вас, уверенный в том, что если бы Вы были здесь, то оказали бы ему помощь. Может быть, стоит, чтобы Вы взяли организацию этих домов под свое покровительство, ибо они могут принести много полезного для государства. Пожелай Симон Родригес выбрать более легкий путь в жизни, он, конечно, преуспел бы. Но он жаждет служить родине своими знаниями, приобретенными во время долгого пребывания в Европе, и думает, что не сможет применить их лучше, чем обучая новых членов общества. Они через несколько лет принесут народу большую пользу. Он здоров, силен и проявляет огромную работоспособность, поразительную в его годы. Если он погибнет от недостатка поддержки, другого такого мы не найдем».

Написал Боливару и сам Родригес. В Боготе он не нашел сочувствия и хотел бы поехать на юг, встретиться с Боливаром в Перу. «Видеть Вас, разговаривать о деле освобождения и делать все, что могу, чтобы помочь Вам, – вот моя цель», – сообщал Родригес своему бывшему ученику.

Боливар ответил ему из Пативильки: «О мой учитель! О мой друг! О мой Робинзон! Вы в Колумбии! Вы в Боготе! И ничего мне не сообщили, ничего не сказали. Вы заслужили упрека, но могу ли я быть невежливым с гостем, приехавшим из Старого Света навестить Новый… Никто лучше меня не знает Вашу любовь к обожаемой нами Колумбии. Помните ли Вы, как мы вместе клялись на Священном холме в Риме бороться за свободу нашей родины? Конечно, Вы не забыли этот день, покрывший нас вечной славой. Вы, учитель мой, видели меня отчетливо, хотя и пребывали вдалеке. С какой жадностью Вы, наверное, следили за моей работой. Вы вдохновили меня на борьбу за свободу, за справедливость, за великое, за прекрасное. Я шел по пути, начертанному Вами. Вы были моим руководителем, хотя и находились в Европе. Вы не представляете себе, как глубоко запали мне в душу Ваши уроки. Я никогда не изменил даже запятой в тех великих изречениях, которые узнал от Вас, они всегда в моей памяти, я им следовал, зная, что никогда не ошибусь. Наконец, Вы видели мое поведение, знаете мои писания, мою душу, изложенную на бумаге. И, возможно, не раз говорили себе: все это мое, я посадил это деревце, я его поливал, я его поддерживал, теперь оно сильное, крепкое и плодоносное, вот его плоды, они мои, я буду ими наслаждаться в посаженном мною саду, под сенью дружественных объятий… Покажите это письмо вице‑президенту, попросите у него денег и приезжайте ко мне. Вы будете свидетелем крушения испанского деспотизма».

Это было сердечное, взволнованное письмо. Но Боливар еще долго не смог встретиться со своим учителем. Родригес был гордым человеком, он не хотел просить денег у кого бы то ни было, а в Боготе никто не додумался позаботиться о его нуждах.

5 февраля в Пативильке Боливара настигла весть о том, что в порту Кальяо аргентинский гарнизон, которому давно уже не выплачивали жалованья, поднял бунт и, поддавшись уговорам испанских пленных, перешел на сторону врага. Казалось, вновь повторялась история Пуэрто‑Кабельо.

Боливару сообщили, что многих солдат заставили силой изменить делу независимости. Те же, кто сопротивлялся, среди них патриот негр Антонио Руис Фалучо, мятежниками убиты.

– Таким, как Фалучо, следует поставить памятник[2], – сказал Боливар.

Один из деятелей патриотического движения, Хоакин Москера, как раз в эти дни посетил Боливара, сраженного недугом в Пативильке.

– Каковы ваши планы? – спросил Москера.

– Победить!

– Но как?

– Я соберу всех лошадей и мулов на побережье, посажу на них своих солдат, перейду Кордильеры и разобью испанцев в Горном Перу, как я их разбивал у Бояки и Карабобо.

Но для этого нужны были резервы, которые подходили из Колумбии медленно и в недостаточном количестве.

– Расскажите нашим соотечественникам, – говорил Боливар Москере на прощание, – как вы нашли меня здесь, на этом неприветливом берегу, умирающим, но, как всегда, готовым бороться всеми своими силами за независимость Перу и безопасность Колумбии.

10 февраля 1824 года перуанский конгресс назначил Боливара диктатором с неограниченными полномочиями. Из Пативильки Боливар приказал своему наместнику Сукре, штаб которого находился в городе Трухильоз «Конфискуйте все необходимое для армии. Не стесняйтесь, будьте решительны и беспощадны, когда речь идет о благе родины. То, что не сможете взять, уничтожайте. Нас должна отделять от испанцев выжженная земля. Пусть враг знает, что мы полны решимости драться до конца».

Испанцы тоже не дремали. Они неожиданно спустились с гор и с помощью предателей вновь захватили Лиму. Торре Тагле и свыше трехсот офицеров‑перуанцев открыто перешли на сторону испанцев.

Эти события вызвали растерянность и уныние среди патриотов. Сукре советовал Боливару отвести войска в Колумбию, в таком случае испанцы согласились бы подписать перемирие на один или даже два года, что дало бы патриотам необходимую передышку. Но Боливар привык стойко встречать неудачи. Он и на этот раз был полон фанатичной уверенности в победе. Об отступлении не могло быть и речи.

– Богота должна нам помочь, и она нам поможет, – уверял своих подчиненных Освободитель.

Он продолжал бомбардировать Сантандера просьбами. «Окруженный Андами, – писал он в одном из своих посланий вице‑президенту, – вдыхая отравленный воздух сороче, находясь почти что рядом с луной, я пишу Вам это письмо. Оно, наверное, превратится в кусок льда, если не понесет его кондор и не согреет солнце… За год нас предали здесь семь президентов, но если Вы мне пошлете старую колумбийскую гвардию, мы станем непобедимыми».

Боливар требовал слишком многого.

– Освободитель думает, – говорил Сантандер, – что я бог: достаточно мне сказать «Да будет так!» – и это сбудется. Он настойчиво просит оружие и людей. И самое плохое в том, что, хотя дону Симону достаются все лавры, перуанцы не испытывают признательности к колумбийскому правительству за его помощь.

Боливар получил известие, которое доставило ему большое удовлетворение: Пуэрто‑Кабельо наконец капитулировало перед Паэсом, родная Венесуэла торжествовала победу!

В Перу же враг продолжал упорствовать. Испанцы неоднократно подсылали наемников с целью убить Боливара и других видных патриотов. Освободитель предупреждал Сукре: «Я советую Вам действовать с некоторой осторожностью. Не ходите без охраны».

Боливар организовал «бродячее» правительство, как он сделал в свое время на Ориноко. Все перуанские дела решал один министр – Санчес Каррион, он отличался пламенным патриотизмом и большой деловитостью. Огромную роль в борьбе за независимость играли финансы. Солдаты дезертировали из‑за того, что им не платили. Боливар снизил на три четверти жалованье солдат и служащих, но обеспечил его выплату. Чтобы пополнить казну, он конфисковал церковную золотую утварь, экспроприировал собственность испанцев и сотрудничавших с ними перуанцев, начал продавать правительственные поместья и земли.

Трухильо – штаб‑квартира республиканской армии – с марта 1824 года была превращена Боливаром в арсенал. Женшины шили мундиры; пончо и одеяла приносили индейцы. Население собирало железо, чугун для изготовления снарядов, гвоздей и подков. Копья и другое холодное оружие поставлял Гуаякиль. Олово для починки посуды было найдено благодаря счастливой случайности. Боливар однажды разорвал себе брюки об оловянный гвоздь. Он немедленно приказал использовать такие гвозди на военные нужды. Боливар, Сукре и другие генералы часто посещали мастерские, подбадривали людей, давали советы. Солдаты совершали горные марши, привыкая к высоте.

Освободитель говорил перуанскому генералу Ла Мару:

– Войну не делают из любви к господу богу. Будьте беспощадны. Дисциплинируйте своих солдат. Если нет ружей, вооружайте их копьями. Третий и четвертый ряд бойцов, вооруженных копьями, может принести большую пользу. В бою среди новичков бывают немалые потери. Желаете иметь тысячу или две тысячи солдат, тогда мобилизуйте пять тысяч человек. Каждая деревня, каждый человек должны приносить пользу. Перу мы будем защищать даже зубами. Пусть ни одна соломинка не останется без пользы на освобожденной от испанцев территории.

Наконец в феврале стали поступать подкрепления из Колумбии: прибыл отряд в 2500 бойцов под командованием генерала Кордовы, много ружей и боевого снаряжения, скота, припасов.

Зная, что значительная часть испанской армии состоит из индейцев, Боливар 30 марта 1824 года издал декрет, отменявший подушный налог на них. 8 апреля другой декрет передавал им в личную собственность общинные земли, с тем чтобы «ни один индеец не остался без соответствующего земельного участка». Эти декреты вызвали большой энтузиазм среди перуанских индейцев и внесли замешательство в стан врага.

В апреле армия патриотов насчитывала уже десять тысяч человек. На одном из смотров английский генерал Миллер, принимавший участие в войне на стороне патриотов, заявил Боливару:

– Я заверяю вас, что, появись такая пехота и кавалерия на параде в лондонском парке Сент‑Джеймса, они вызвали бы всеобщее восхищение.

В это время произошло событие, заставившее Боливара ускорить наступление на испанцев. В Горном Перу восстал против вице‑короля Ла Серны генерал Оланьета, который командовал индейскими отрядами, находившимися на службе у испанцев. Хотя Оланьета объяснял свое поведение тем, что считал Ла Серну либералом и сторонником конституции 1812 года, Боливар направил ему свои поздравления и предложил присоединиться к патриотам. Теперь в тылу у Ла Серны находилась враждебная ему сила. Армия врага очутилась между двух огней.

Чтобы спасти положение, Ла Серна решил немедленно открыть военные действия как против Оланьеты, так и против Боливара. Часть испанской армии в количестве четырех тысяч солдат под командованием генерала Вальдеса двинулась в Горное Перу на подавление мятежа Оланьеты, а оставшиеся шесть тысяч солдат во главе с генералом Кантераком получили приказ спуститься с гор в прибрежную полосу и вступить в бой с силами Боливара.

Кантерак сомневался, могла ли его армия в данных условиях перейти в успешное наступление: она не только значительно уступала войскам патриотов по количеству бойцов, у нее был надломлен боевой дух. Кантерак решил не спешить и посмотреть, чем закончится поход Вальдеса против Оланьеты.

Ну что ж, если гора не идет к Магомету, то Магомет пойдет к горе!

– Если испанцы не желают спускаться с гор, то мы нанесем им визит и задушим волка в его собственной берлоге, – говорил Боливар своим бойцам. – Кордильеры нам не страшны, мы уже не раз их переходили, и всегда нам сопутствовала удача. Ла Серна и Кантерак считают, что они находятся в неприступной крепости. Они ошибаются, ибо нет таких Кордильер, которых не смогли бы одолеть патриоты.

Пока солдаты готовились к походу, Боливар расположил свой штаб в горном селении Уайлас. В одном из своих выступлений перед местными жителями Боливар сказал:

– До сих пор все армии мира создавались королями или сильными мира сего. Вы первые, кто взялся за оружие во имя законов и принципов, во имя слабых и справедливых.

Прошло несколько недель, и в июле армия патриотов перешла в наступление. В авангарде шел Сукре. Он строил в горах укрытия для солдат, закладывал склады провианта. За ним во главе основных сил следовал Боливар. Солдаты передвигались на мулах, ведя на привязи боевых коней, навьюченных оружием и боеприпасами. Армию сопровождали сотни индейцев‑носильщиков.

Бойцы вытянулись в цепочку, которой, казалось, не было конца. Над ними медленно кружились горные стервятники, поджидая добычу; то тут, то там в пропасть срывались лошадь или всадник с мулом, и вслед за ними камнем с неба падал кондор. Временами путь солдатам преграждали стада лам и вигоней, изредка встречались убогие индейские селения. Когда армия поднялась на высоту в три тысячи метров, горные проходы заполнились туманом. Расставленные Сукре трубачи, подававшие время от времени спасительные сигналы, помогали бойцам не сбиваться с пути.

29 июля, почти месяц спустя после начала похода, перевалив высоты в пять тысяч метров, армия патриотов закончила восхождение и вышла на равнину в районе горы Паско. Там 2 августа Боливар устроил парад своим войскам. Освободитель с гордостью смотрел на солдат, представлявших почти все районы Южной Америки. Среди них были уроженцы Каракаса, Панамы, Кито, Лимы, Сантьяго и Буэнос‑Айреса, жители венесуэльской саванны, лесов Эквадора и пампасов Аргентины, дышавшие дымом сражений при Бояке, Карабобо, Пичинче, Майну. А рядом с ними стояли иностранные волонтеры, участники наполеоновских походов, люди, пришедшие на эту крышу мира из далекой Москвы, с берегов Рейна, солнечных долин Италии.

Боливар сказал солдатам:

– Вы призваны закончить одну из величайших задач, которую небо когда‑либо ставило перед людьми, – спасти мир от рабства. Враг, которого вы уничтожите, славится своими победами. Он достоин того, чтобы скрестить свое оружие с вашим, сверкавшим в тысячах сражений. Перу и вся Америка ждет от вас мира – сына победы. Даже либеральная Европа смотрит на вас с восхищением, ибо свобода Нового Света является надеждой для всего человечества.

Кантерак, узнав о появлении Боливара по эту сторону Анд, форсированным маршем направился ему навстречу. Вечером 6 августа авангард патриотов, достигнув долины Хунина, вошел в соприкосновение с передовыми частями испанской армии. Утром началось сражение. Кантерак повел наступление на центр и на левый фланг Боливара. Патриоты встретили испанцев копьями. Ни одного выстрела не раздалось во время боя. Противники дрались холодным оружием. В воздухе стоял грохот от ударов стали о сталь. Почти все республиканские генералы приняли непосредственное участие в этой битве. Особенно отличились части льянеро.

Сражение продолжалось полтора часа и закончилось победой патриотов. Войска Кантерака в беспорядке бежали с поля боя в Куско, где вскоре к ним присоединился Вальдес. Ему так и не удалось наказать мятежника Оланьету.

Несмотря на поражение под Хунином, испанцы продолжали оставаться грозной силой. Они все еще располагали армией в двенадцать тысяч солдат. Остаток августа и сентябрь противники использовали для реорганизации своих сил. Они готовились к последней схватке.

Боливар решил использовать передышку, чтобы освободить Лиму и Кальяо, занятые испанцами. Вначале он намеревался послать для этого Сукре, но тому показалось, что Освободитель теряет к нему доверие. Боливар вынужден был написать ему: «Такая чувствительность – внимание к сплетням маленьких людишек, – недостойна Вас. Слава и величие людей заключаются в том, чтобы они приносили пользу».

После этого Боливар сам направился к побережью, оставив Сукре в качестве командующего горной армией. По дороге Боливар узнал, что конгресс Колумбии отстранил его от командования. Члены конгресса опасались, что Боливар, одержав победу над испанцами, станет всемогущим.

– Счастливы те, кто умрет и не увидит конца этой кровавой драмы. Как бы ни была грустна наша смерть, она все же будет веселее этой жизни – так отозвался Боливар на решение конгресса.

Боливар продолжал оставаться диктатором Перу. В начале декабря Лима вновь была освобождена. Освободитель восстановил там конституционное правительство, назначил министров и судей. 1 ноября Сукре получил известие, что испанцы всеми своими силами двигаются на него. Ла Серна рассчитывал, что ему удастся отрезать Сукре от Боливара. Пытаясь избежать окружения, Сукре в течение 30 дней отступал. Это заставило Ла Серну ускорить продвижение своих войск через горную местность, что сильно изнуряло его солдат. Весь ноябрь прошел в маршах. С 1 декабря обе армии продвигались почти параллельно друг другу. 8 декабря они встретились. Поле, на котором решилась судьба южноамериканской свободы, называется Аякучо, что означает по‑индейски «угол мертвых». Оно расположено на небольшом плато на высоте 3400 метров над уровнем моря, невдалеке от древней столицы инков Куско. На нем в то время росли редкие кустарники и хилые хинные деревца.

9 декабря в десять часов утра обе армии были готовы к последнему решительному сражению. Сукре обратился с краткой речью к своим бойцам: «От ваших усилий зависит судьба Южной Америки». Солдаты ответили здравицей в честь независимости. Сукре обещал повысить в чине всех солдат, отличившихся на поле боя. Перед началом сражения из рядов обеих армий выступили перед фронтом те, у кого на стороне противника были родные или знакомые, и простились с ними. Сукре был уверен в победе, хотя у неприятеля было вдвое больше солдат, к тому же он располагал мощной артиллерией, в то время как у патриотов была всего лишь одна пушка.

Имеется много описаний исторического сражения при Аякучо, в том числе очевидцев, но, на наш взгляд, самым красноречивым и лаконичным является то, которое оставили нам К. Маркс и Ф. Энгельс в статье, опубликованной в 1858 году в «Новой американской энциклопедии».

Силы испанцев «составляли 13 батальонов пехоты с артиллерией и кавалерии, всего 9310 человек. 8 декабря 1824 года вступили в бой авангарды обеих армий, а на следующий день Сукре повел в атаку 5780 человек. 2‑я колумбийская дивизия под командованием генерала Кордоба атаковала левый фланг испанской армии и сразу привела его в расстройство. Перуанская дивизия на левом фланге под командованием генерала Ла Мара встретила более упорное сопротивление и не смогла продвинуться вперед, пока не прибыли резервы под командованием генерала Лара. Когда после этого отступление неприятеля стало всеобщим, в преследование была брошена кавалерия, которая рассеяла испанскую конницу и завершила разгром пехоты. У испанцев было убито 6 генералов; они потеряли 2600 человек убитыми, ранеными и взятыми в плен; в числе последних был и вице‑король. Потери южноамериканцев составляли: 1 генерал и 308 офицеров и солдат убитыми, 520 ранеными, среди них 6 генералов. На следующий день генерал Кантерак, к которому теперь перешло командование испанской армией, подписал капитуляцию, по условиям которой не только он и все его войска становились военнопленными, но все испанские войска в Перу и все военные посты, артиллерия, склады, а также вся перуанская территория, которая еще находилась в руках испанцев (Куско, Арекипа, Пуно, Килька и пр.), передавались повстанцам. Численность войск, переданных таких путем в качестве военнопленных, достигала в целом почти 12000 человек. Таким образом с испанским владычеством было окончательно покончено…»[3]

– Хотя испанцы находились в таком положении, что от них можно было требовать безоговорочной капитуляции, – докладывал Сукре Боливару, – я считал, что нам следовало отнестись с некоторым великодушием к врагу, который держался в Перу в течение четырнадцати лет. Поэтому я принял капитуляцию на поле боя. Она включала пленение испанской армии на всей территории, ею оккупированной, сдачу всего военного снаряжения и крепости Кальяо. Победа одержана. В награду я прошу вас оказывать мне и впредь ваше дружелюбие и доверие.

Боливар, получив сведения о победе в Аякучо, радостно воскликнул: «Победа, победа, победа!» Тридцатилетний Сукре был произведен им в маршалы Аякучо. Наконец Перу освобождено, а с ним и вся Южная Америка!

Генерал Кантерак, сдавшийся на милость победителя, 12 декабря 1824 года направил послание, адресованное «Его превосходительству сеньору Освободителю дону Симону Боливару». В нем испанский генерал писал: «Как поклонник славы, хотя и поверженный в прах, не могу не поздравить Ваше превосходительство с победой при Аякучо, венчающей ваши достижения в Перу. В связи с этим имею честь поздравить Вас от имени испанских генералов и сообщить Вам, что можете располагать мной по своему усмотрению». Этот довольно курьезный документ завершался фразой: «Ваш преданный и покорный слуга, который целует ваши руки, Хосе де Кантерак».

Боливар ответил своему недавнему врагу: «Господин генерал, я получил Ваше уважаемое письмо с большим удовлетворением. Вы меня поздравляете с успехами нашего оружия. Говоря правду, этот великодушный жест достоин благодарности. К сожалению, я не могу с моей стороны поздравить Вас с тем же, но я должен сказать, что Ваше поведение в Перу заслуживает признания Ваших противников. Совершенное Вами в этой стране в некоторой степени представляется чудом… Вы один смогли задержать освобождение Нового Света, продиктованное природой и судьбой. Под конец, дорогой генерал, Вы можете себя утешить, что мужественно выполнили свой долг и что завершили свою карьеру славной капитуляцией в Перу. Ваш покорный слуга Боливар».

Победой при Аякучо закончилась война за независимость. Новый Свет, открытый Колумбом и покоренный конкистадорами, перестал быть испанским и обрел свободу. Пятнадцать лет провели Боливар и его соратники в скитаниях, походах и сражениях. Народы Южной Америки ценой больших жертв завоевали независимость. Мечта стала былью. Но что же следовало делать дальше?