Литература, танцы и музыка. Часть 4.

4

Драматическое искусство пользовалось у древних майя большим признанием и любовью. Подавляющее большинство драматических произведений было тесно связано с танцами и представляло собой своеобразные балеты с обширным текстом. Представления давались в естественных амфитеатрах или на специальных сооружениях в виде каменных платформ и длились иногда очень продолжительное время. Ланда (1955, стр. 202—204) описывает две такие постройки в Чич'ен-Ице. В классический пе­риод для драматических представлений использовались, очевидно, специально созданные для этого комплексы; примером может слу­жить «Трибуна для зрителей» в Копане и примыкающая к ней западная площадь (Кинжалов, 1963а, стр. 84—86). Подобное же сооружение было открыто Т. Ганном в Лубаантуне (Gann, 1925a, рр.216—220). Сценические площадки декорировались цветами и ветвями.

Можно с уверенностью утверждать, что исполнители являлись актерами-профессионалами. Об этом говорят как наличие в сло­варях терминов ah baltzam (актер), ah iaah (актер, сказитель), так и свидетельства испанских хронистов (Ланда, 1955, стр. 143; Неrrеrа у Tordesillas, 1726—1730, Dec. IV, Lib. 10, Cap. III). Непременным атрибутом их были маски и специальные костюмы, иногда в виде животных или птиц (Noyes, 1932, р. 356). С изготовлением этих масок и костюмов связаны определенные ритуальные правила и суеверия. И в настоящее время индейцы ачи верят, что маска превращается в пыль между представлениями. Когда одному рез­чику масок предложили вырезать новую маску для участника танцевальной драмы, он отказался, говоря, что в таком случае после его смерти умрет и актер (Mayers, 1966, р. 23).

Ланда (1955, стр. 189—190), описывая празднества в месяце Шуль, сообщает: «До первого дня [месяца] Яш-К'ин (Йашк'ин,— Р. К.) ходили комедианты эти пять дней по домам знатных, пред­ставляя свои фарсы и собирая приношения, которые им делали. Все это они приносили в храм, а когда проходило пять дней, де­лили дары между сеньорами, жрецами и танцорами». Весьма вероятно, что в настенной росписи здания B-XIII в Вашактуне (A. L. Smith, 1950, fig. 46; Кинжалов, 1963а, стр. 135—137) мы имеем изображение посещения какого-то знатного дома группой актеров и танцоров (так толкует эту фреску Т. Проскурякова; Proskouriakoff, 1965, р. 475). Если это так, то в надписях, сопро­вождающих фигуры, можно ожидать запись отрывков из разыгры­вавшейся пьесы.

Содержание драм могло быть как мифологическим, так и ис­торическим или легендарным. К сожалению, из всех этих произ­ведений сохранилась в более или менее целом виде только драма киче «Рабиналь-ачи». О других драмах с территории горной Гва­темалы у нас имеются только отрывочные сведения, а о драматур­гии юкатанских майя мы не знаем почти ничего.

Хотя «Рабиналь-ачи» была записана жителем селения Раби-наль Бартоло Сисом только в октябре 1850 г., она несомненно яв­ляется литературным памятником киче доиспанского времени.[136]

Об этом убедительно свидетельствуют помимо самого содержания драмы (где не имеется никаких упоминаний об испанцах и хри­стианстве) также и данные достаточно архаического языка, позво­ляющие сближать это произведение с «Пополь-Вух» и другими древнейшими памятниками киче. Имеющиеся в тексте отдель­ные следы влияния языка какчикелей легко объясняются долго­временными политическими и культурными связями, существовав­шими между тем и другим народом.

На древнее, доиспанское время создания «Рабиналь-ачи» ука­зывает и сама литературная форма драмы. Действие ее разверты­вается в форме диалога только двух людей, каждый из которых является в сущности представителем индейской общины, а не каким-то индивидуальным лицом, так как их личные имена остаются неизвестными. Рабиналь-ачи на языке киче означает «муж, герой, воин из Рабиналя», а Кавек-Кече-Винак или Кече-ачи, как чаще именуется этот персонаж, — «человек киче из рода Кавек», или «муж, герой, воин киче». Таким образом, перед зри­телями спорят представитель Рабиналя и представитель киче.[137] Хор, окружающий спорящих, молчит; другие лица (правитель Рабиналя Хобтох, рабыня), подающие небольшие реплики героям, участвуют в действии лишь формально; часто и роль их в пьесе, и реплики просто ненужны. Очень характерен и распространенный в драме прием: речь каждого героя начинается с повторения пред­шествующих слов его противника.

Если мы обратимся за аналогиями к литературе Старого Света, то увидим, что по своей форме драма «Рабиналь-ачи» до­статочно близка к древнейшим греческим трагедиям. Известно, что содержанием последних часто являлось изложение сказаний о героях, их страданиях и смерти, а также погребальных плачей по ним. С этой точки зрения «Рабиналь-ачи» представляет собой в сущности растянутую прощальную песнь героя перед его смертью на вражеском жертвеннике. В диалоге одновременно участвует не более трех человек, время действия драмы ограниченно и т. п. Связь с танцами, столь характерная для начальных форм древне­греческой трагедии, в памятнике киче лежит на поверхности: уча­стники драмы, произнося свои речи, непрерывно танцуют, да и она сама на языке киче называется xahoh tun, т. е. «танцевание под барабан». Впрочем, на связи начальных форм драматического искусства с танцами и пантомимой останавливались многие иссле­дователи.

Наблюдаемые аналогий драмы киче с древнейшими греческими трагедиями интересны кроме косвенного доказательства древности возникновения «Рабиналь-ачи» также тем, что показывают нали­чие определенных строгих закономерностей в развитии данного вида искусства. Большое расстояние, как территориальное, так и по времени возникновения, между этими двумя памятниками еще более убедительно подчеркивает существование этих законо­мерностей. Естественно, что о каком-либо заимствовании или влия­нии одного народа на другой здесь говорить невозможно. С другой стороны, между греческой трагедией и драмой киче есть и неко­торые различия: «Рабиналь-ачи» имеет сюжетом историческое событие (что нехарактерно для тематики греческих трагедий), хор в ней играет совершенно иную роль и т. д.

Реальное действие в «Рабиналь-ачи» охватывает очень неболь­шой отрезок времени и ограниченное количество событий; слуша­тель вводится прямо в центральный момент происходящего столк­новения. Все предшествующее излагается в речах действующих лиц, причем в достаточной степени запутанно или намеками. Ввиду этого, думается, следует вкратце изложить основные про­исшествия, имевшие место до начала действия в драме.

В горах юго-западной Гватемалы неподалеку друг от друга рас­положены два небольших города-государства: Кунен, в котором живут киче со своим правителем Баламом-ачи, и Рабиналь, в кото­ром правит старец Хобтох. Между обоими городами существует давняя вражда.

Сын Балама-ачи, молодой герой Кече-ачи, подражая вою ша­кала и рычанию ягуара, вызвал 10 или 12 молодых рабииальцев из крепости и заманил их в лес. Там он, нанеся ряд оскорблений, захватил было этих рабинальцев в плен, но сын правителя Раби­наля, Рабиналь-ачи, отстоял и освободил их. В ответ на эти дей­ствия рабинальцы задерживают груз с пеком[138] и какао, предназна­чавшийся Баламу-ачи. Последний, разгневавшись, желает смерти правителю Рабиналя Хобтоху и поручает Кече-ачи объявить раби-нальцам войну. Одновременно киче пропускают племена ушабов и покомамов через свои владения, чтобы они могли напасть на Рабиналь и вернуться на места, некогда захваченные у них раби-нальцами. Войска рабинальцев под предводительством Рабиналя-ачи разбивают вторгнувшиеся племена. Тогда Кече-ачи похищает отправившегося в Ратинибаль-Тохиль Хобтоха и заключает его в крепость. Рабиналь-ачи освобождает своего отца. Киче разру­шают подвластные рабинальцам города Баламвак, Калькарашах, Куну, К осибаль-Так'ах-Тулуль. Рабиналь-ачи и Кече-ачи вступают в единоборство; их поединок длится 260 дней и ночей. Такова предыстория событий, развертывающихся в драме.

Действие первое.[139] В поединке побежденным оказывается Кече-ачи. Он рассказывает о своих подвигах и предлагает Рабиналю-ачи выкуп. Последний говорит, что он отведет пленника к правителю Рабиналя Хобтоху, и тот решит его судьбу.

Действие второе. Хобтох сообщает Рабиналю-ачи, что он наме­рен привлечь Кече-ачи на сторону рабинальцев, предложив ему стать приемным сыном рабинальцев. Рабиналь-ачи просит осво­бодить его в таком случае от обязанностей полководца войск Рабиналя. Хобтох убеждает сына не делать этого. Рабиналь-ачи обещает повиноваться отцу.

Действие третье. Рабиналь-ачи передает Кече-ачи предложение Хобтоха, но сын Балама-ачи отказывается, угрожая оскорбить действием владыку Рабиналя и Рабиналя-ачи. Рабыня просит Кече-ачи не убивать Рабиналя-ачи.

Действие четвертое. Кече-ачи предстает перед Хобтохом. Он говорит, что смирится, только убив повелителя Рабиналя. Рабыня предостерегает его от этого. Хобтох снова перечисляет все про­ступки Кече-ачи. Последний признает содеянное и говорит, что он совершил все это из зависти. Кече-ачи понимает, что его ждет смерть, и высказывает различные пожелания (еда, питье, одежда из богатых тканей, танец с девушкой из Карчак'а — невестой Раби­наля-ачи, военный танец). Все желания Кече-ачи выполняются. Он просит об отсрочке на 260 дней и ночей. Никто не отвечает на эту просьбу. Кече-ачи прощается с виднеющимися вдали го­рами — его родиной — и заявляет, что готов к смерти. «Воины-орлы» и «воины-ягуары» приносят в жертву пленника на алтаре. Этой сценой драма заканчивается.

Итак, основное содержание произведения составляют борьба сына повелителя Рабиналя с представителем знати киче и смерть последнего на жертвенном алтаре. Несмотря на то что Кече-ачи обрисован в драме смелым и благородным человеком, все симпа­тии автора на стороне его противников. Уже по одному этому, даже если бы данное произведение было найдено Брассером де Бурбуром в каком-нибудь другом поселении Гватемалы, можно было бы бесспорно установить, что место возникновения драмы — Рабиналь. Рабинальцы знали и помнили историческое событие, легшее в основу данного драматического произведения. Об этом говорят и слова Бартоло Сиса в его вступлении к «Рабиналь-ачи».

Можно с уверенностью полагать, что в память этого события и был учрежден торжественный обряд-танец, обросший впослед­ствии текстом и превратившийся в ту драму, которая дошла до нас. О первоначально сакральном характере этого обряда-танца убедительно свидетельствуют слова одного жителя Рабиналя, ко­торый, отвечая на вопрос немецкого исследователя Ф. Термера, почему больше не исполняется «Рабиналь-ачи», сказал, что индей­ская община воздерживается теперь от этого, так как после каж­дого исполнения один из танцоров должен умереть (Termer, 1930a, S. 442). Если мы вспомним, что драма заканчивается смертью Кече-ачи, то вполне возможно допустить, что в доиспанское время исполнитель роли Кече-ачи действительно умирал на жертвен­нике.[140]

Когда же произошло событие, легшее в основу драмы, и что оно собой представляло? Внимательное рассмотрение исторической обстановки, излагаемой в «Рабиналь-ачи», а также анализ языка этого произведения позволяют предположить, что наиболее веро­ятной датой возникновения первичного варианта текста драмы является вторая половина XV в. Это время охватывает много важных событий. Держава киче после восстания народа против правителя Кикаба[141] и последовавших за ним раздоров надолго теряет свое могущество. Воспользовавшись благоприятными об­стоятельствами, от киче отпадают цоцили, мамы, какчикели и дру­гие племена и народности этой части Гватемалы. Какчикели даже создают собственное государство, ставшее скоро ожесточенным врагом и соперником владык К'умаркааха. Именно тогда целый ряд подчиненных киче городов (в том числе и Рабиналь) вновь обрел свою прежнюю независимость. В тексте «Рабиналь-ачи» достаточно ярко охарактеризованы раздробленность некогда еди­ной страны и существующие между отдельными городами-государ­ствами отношения. Естественно, что в этой политической обста­новке все старые предания и легенды о вражде и борьбе того или иного народа с киче снова приобрели свою злободневность и акту­альность.

Однако, вчитываясь в текст драмы, можно легко заметить, что в нем нет никаких упоминаний о Кикабе или его преемниках. Более того ясно, что составитель текста «Рабиналь-ачи» относил ее действие ко времени вторжения первых тольтекских отрядов в Гва­темалу. На это указывает, например, имя правителя Кунена Бала-ма-Киче (или Балама-ачи), перекликающееся с именами предводи­телей тольтекских родов Балама-Кице, Балама-Акаба и Ики-Ба-лама, выведенных в «Пополь-Вух» прародителями всего народа киче. Эпизод с Кече-ачи, подражающим вою шакала и рычанию ягуара, чтобы вызвать молодых рабинальцев из крепости, сразу же заставляет вспомнить рассказ «Пополь-Вух» о тольтекских жре­цах, применявших те же способы, чтобы обмануть свою жертву (часть IV, глава 1). Не случайна и. та большая роль, которую играет местность Ратинибаль-Тохиль как в «Пополь-Вух» (часть IV, глава 2), так и в «Рабиналь-ачи». Наконец, Балам-Киче (Балам-ачи) прямо называется в тексте драмы гакаиа.1 е ]ацт АН-Си-пеп, т. е. «повелителем тольтеков Кунена». Число подобных сопо­ставлений текста «Рабиналь-ачи» с разделами «Пополь-Вух», говорящими о тольтекском вторжении, может быть легко увели­чено.

Чем же следует объяснить такое стремление автора перенести действие в отдаленное прошлое? Думается, что наиболее вероятное и правдоподобное объяснение этого факта состоит в том, что в Ра-бинале издавна существовало предание (может быть, даже оформ­ленное в виде обрядового сакрального танца) о победе какого-то молодого рабинальца над одним из тольтекских вождей. Эта легенда возвеличивала обитателей Рабиналя в их борьбе против вторгшихся в страну отрядов чужеземцев. После подчинения Рабиналя государству киче такое предание (или танец), конечно, уже не могло рассказываться (или исполняться), так как ущем­ляло чувства победителей. Но о нем помнили, и когда рабинальцы стали снова свободными, то это предание, естественно, вновь об­рело свою политическую действенность. Тогда-то неизвестный автор и составил текст, иллюстрировавший словами обряд-преда­ние. Однако он уже плохо представлял себе это отдаленное про­шлое, поэтому, рисуя его, в действительности описывал современ­ное ему политическое положение и знакомый ему быт.

Рассматривая «Рабиналь-ачи» в плане исторического развития драматургии, нельзя не отметить высокого уровня произведения в чисто композиционном смысле. В сущности эта драма стоит уже на пороге эсхиловой трагедии — явление, чрезвычайно знамена­тельное, учитывая самостоятельность развития. Говоря о драма­тургических новшествах Эсхила, Аристотель в четвертой главе своей «Поэтики» суммирует их следующим образом: «Эсхил пер­вый увеличил количество актеров от одного до двух, уменьшил партии хора и придал первенство диалогу». Другими словами, трагедия перестала быть одной из отраслей мимической хоровой лирики и стала превращаться в драму. В доэсхиловой трагедии рассказ единственного актера о происходящем за сценой и его диалог с корифеем служили лишь поводом для лирических излия­ний хора. Благодаря введению второго актера рядом с хором появилось отделенное от «вестника» действующее лицо, самостоя­тельный носитель внутреннего конфликта, связанного с выбором поведения. Система двух актеров открывала также возможность усилить драматическое действие, противопоставляя друг другу борющиеся силы, и характеризовать одно действующее лицо его реакцией на сообщения или поступки другого (Тройский, 1951, стр. 125). Все эти черты в равной степени приложимы и к «Раби­наль-ачи». Два основных протагониста — Рабиналь-ачи и Кече-ачи — ведут непрерывный диалог; в других сценах конфликт также излагается в столкновении двух лиц (Кече-ачи и Хобтох, Хобтох и Рабиналь-ачи). Значительна разработка индивидуальных обра­зов. И воин из Рабиналя, и пленник предстают живыми людьми со своими понятиями о долге и чести, колебаниями и пережива­ниями. Интересно отметить, что в отличие от обычных представ­лений о первом долге пленного — умереть, не скорбя о смерти, Кече-ачи испытывает к ней отвращение (действие IV). Но постав­ленный перед выбором изменить своему народу или умереть, он избирает смерть. Эта попытка дифференциации человеческой лич­ности уже говорит о многом. Такого пути от обрядовой драмы до трагедии на историческом материале не проделал в древней Аме­рике ни один другой народ,[142] да, пожалуй, и среди памятников художественного творчества Древнего Востока можно назвать лишь древнеиндийскую драму.

Язык драмы торжествен и патетичен. Речи участников, как правило, пространны. Отдельные эпитеты и метафоры напоминают нам о языке «Пополь-Вух». Следует также учесть, что дошедший до нас текст несомненно дефектен и в действительности произве­дение было значительно интереснее и богаче в художественном отношении. Вот образец речи, с которой побежденный обращается к правителю Хобтоху, требуя оказать ему должные почести: «Прикажи тогда приготовить для меня сиденье, приготовить для меня трон, потому что так было в моих горах, в моих долинах, когда праздновалась моя судьба, когда праздновался день моего рожде­ния! Пусть и здесь у меня будет скамья, пусть и здесь у меня будет трон! Разве не я буду предоставлен ветру, разве не я буду предоставлен холоду? Вот, что говорит мой голос пред лицом неба, пред лицом земли.[143] Да будут с тобой небо и земля, о вла­дыка Хобтох!»

Отдельные места «Рабиналь-ачи» дают яркое представление о характерных чертах общественного строя и быта киче и сосед­них с ними народов Гватемалы во второй половине XV в. Укажем лишь на некоторые из них. Так, мы узнаем, что военачальниками являлись обычно сыновья правителей, что предсмертные желания приносимого в жертву знатного лица должны были обязательно выполняться, что существовал обычай прощания жертвы с роди­ной (Кече-ачи перед смертью смотрит на родные горы) и т. п. Отношения домашних рабов и их владельцев, судя по тексту «Рабиналь-ачи», имели еще в достаточной степени патриархальный характер. Очень интересны подробные описания вооружения знат­ных воинов во время поединков и данные о военных объединениях «воинов-орлов» и «воинов-ягуаров». Примечательны сведения по религии и магическим представлениям: Рабиналь-ачи угрожает своему противнику колдовством; Кече-ачи упорно не называет своего имени, хотя знает, что оно известно врагу. Постоянно упо­минаемый период в 260 дней и ночей, как мы видели, имеет риту­альный характер и т. д. Одним из последних желаний побежден­ного является просьба, чтобы его череп был оправлен в металл и служил бы пиршественной чашей Хобтоху, а кости рук и ног использовались бы как колотушки для военных барабанов. Это рассматривается им как высокая честь. Интересно отметить, что это место хорошо поясняет туманное высказывание в «Пополь-Вух», где говорится о ссорившихся предводителях знатных родов, бросавших друг в друга черепа и кости мертвых во время пира (часть IV, глава 8; ср.: Ланда, 1955, стр. 155).

До нас дошли упоминания еще о двух драмах на языке киче, имевших, по всей вероятности, также историческое содержание. Первая из них, «Шахох киче-винак» («Танец людей киче»), по свидетельству Брассера де Бурбура, исполнялась еще в его время (Brasseur de Bourbourg, 1857—1858, t. II, pp. 543—545). Вот как французский исследователь излагает ее содержание (текст произ­ведения не сохранился).

Один из главных владык Ишимче[144] (другие говорят даже, что сам сын правителя — ахпосоциля) слыл самым известным волшеб­ником во всей стране. Он был заклятым врагом правителя киче и поэтому часто переносился на ночь в К'умаркаах, на крышу его дворца. Стоя там, он, преобразившись в животное или какую-ни­будь птицу, страшно завывал и постоянно выкрикивал оскорби­тельные слова по адресу повелителя киче. Последний, не желая больше переносить такие оскорбления, созвал самых искусных волшебников своей страны и пообещал большую награду тому из них, кто сможет усмирить врага. Один из волшебников вызвался совершить это; говорили, что у него большая магическая сила и что он очень сведущ в колдовстве. Однако справиться с какчикельским волшебником оказалось не так-то просто: он одним прыж­ком переносился с горной вершины на другую, наложенные на него путы мгновенно разрывались и т. д. Наконец, волшебник киче сумел связать врага заколдованными веревками. Побежден­ного привели к обрадованному правителю киче. На вопрос: он ли в течение столь долгого времени нарушал ночное спокойствие, какчикель гордо ответил утвердительно. Торжествующий повели­тель киче Вахшаки-Каам (ср.: «Пополь-Вух», часть IV, глава 12 и Recinos, 1947, р. 230) приказал принести его в жертву. Знать и простой народ, «воины-орлы» и «воины-ягуары» собрались во дворе храма; они начали танцевать вокруг пленника, осыпая его оскорбительными шутками, но он переносил все с поразительным хладнокровием. Когда же жрецы были уже готовы нанести ему смертельный удар, какчикель крикнул, сделав им знак рукой: «Подождите немного и выслушайте то, что я сейчас окажу вам. Знайте, что близко уже время, когда вы будете в отчаянии из-за обрушившихся на вас неожиданных бед. А этот отвратительный старик, — добавил он, указывая на Вахшаки-Каама, — умрет еще раньше. Знайте же, что, может быть, завтра, а может быть, после­завтра придут сюда не полуголые, как вы, а одетые и вооружен­ные с головы до ног люди. Они разрушат эти здания, и в них будут жить только совы да дикие коты. Тогда наступит конец вашему величию и вся слава вашей страны исчезнет навсегда».

Сказав эти слова, пленник среди всеобщего оцепенения сам улегся на жертвенник.

Брассер де Бурбур полагает, что в основе этой драмы лежит действительное событие, и даже допускает, что какчикельский юноша мог каким-то образом слышать от странствующих торговцев о высадке испанцев на Антильских островах и о тех жестокостях, которыми она сопровождалась. Мне думается, что создание «Ша­хох киче-винак» следует отнести к более позднему времени, т. е. к периоду, непосредственно следовавшему за испанским завоева­нием. Роль какчикелей в трагических событиях конкисты достаточно хорошо известна, и драма, с нашей точки зрения, Должна была объяснить эту необычную ситуацию, проецируя завязку ее в прошлое.

Обращает на себя внимание близость сюжетов «Рабиналь-ачи» и «Шахох киче-винак». И там и здесь перед нами в сущности обряд принесения в жертву пленника, осложненный во втором слу­чае элементом пророчества. К сожалению, пересказ Брассера де Бурбура не дает возможности представить подлинный текст про­рочества для сравнения его с подобными образцами из книг «Чилам-Балам». Поэтому же мы не можем сказать ничего опреде­ленного о языке и других художественных особенностях этой драмы.

О втором драматическо-танцевальном представлении — «Алит»—нам известно немного: название пьесы, имя ее главной героини (индейской принцессы Алит-Сиспуа) и место действия — Рабиналь (Barrera Vasquez, 1945, p. 187).

Значительно меньше мы знаем о памятниках древней драма­тургии у юкатанских майя. По отрывочным сведениям в словарях можно заключить лишь, что у них имелись как трагедии, так и ко­медии. Названия некоторых из последних известны. В «Словаре из Мотуля» перечисляются следующие девять комедий: «Небес­ная скамья» (имеющая пояснение — интермедия, что указывает, очевидно, на краткость пьесы), «Продавец диких индюков», «Про­давец кувшинов» (интермедия), «Продавец перца», «Продавец путаницы», «Носильщик холмов» (возможно, какой-то сценический вариант мифа о Сипакне или Кабракане; ср.: «Пополь-Вух», часть I, главы 5, 7—9), «Попугай с белым клювом» (возможен и другой перевод: «Лгущий попугай»), «Ребенок с белыми волосами» и, наконец, «Садовник, выращивающий какао».[145] Судя по этим назва­ниям, можно предполагать, что упомянутые комедии (кроме «Но­сильщика холмов») имели бытовой характер. Косвенным подтверж­дением тому может служить и высказывание Ланды (1955, стр. 143) о талантливости актеров: «... . комедианты представляют с большим изяществом, настолько, что испанцы нанимали их для того, чтобы они видели шутки испанцев с их служанками, супру­гами и с самими [индейцами] по поводу хорошего или плохого прислуживания, и затем они это представляли с таким искусством, как настоящие испанцы». То же самое подтверждает и Эррера (Herrera у Tordesillas, 1726—1730, Dec. IV, Lib. 3, Cap. X).

Приведенная выше цитата из Ланды (1955, стр. 189—190) дает возможность предположить, что актеры, исполнявшие коме­дии, были связаны с культом К'ук'улькана. На это же указывает и орнамент из конусов, украшавший одну из театральных платформ в Чич'ен-Ице (Tozzer, 1957, р. 81). Предположение Р. Ройса о том, что комедии у майя заимствованы из Центральной Мексики (R. L. Roys, 1943, р. 30), не может быть чем-либо обосновано.

[136] Текст памятника опубликован Брассером де Бурбуром в качестве при­ложения к его грамматике языка киче (Brasseur de Bourbourg, 1862, pt. 2). Это единственный пока известный текст «Рабиналя-ачи» на языке киче. Существует несколько переводов драмы на английский, французский, не­мецкий и испанский языки, лучший из них сделан Монтерде (Monterde, 1955).

[137] Ко времени записи эти персонажи воспринимались уже как индиви­дуальные лица; возможно, что в древнейшем варианте драмы молчащие вто­ростепенные лица (связанные в пояснительном вступлении Бартоло Сиса с героями родственными отношениями) совершенно отсутствовали.

[138] Одна из разновидностей какао (Theobroma bicolor Humb. et. Bonpl.).

[139] Имеющийся текст не делится на действия; при исполнении драма идет без перерывов. Основываясь на содержании и изменении места действия, Брассер предложил деление на четыре действия. Первое и третье происходят перед крепостью Какйук'-Силик, второе и последнее — на внутреннем дворе крепости. Монтерде делит драму на акт I (включающий три первые сцены) и акт II (последняя сцена).

[140] Недавно опубликованные документы инквизиции (Uchmany de la Реnа, 1967) показывают, что католическое духовенство яростно боролось против танца tum-tehche («танец пленного» — другое название «Рабиналь-ачи», под которым эта драма была известна в департаментах Солола и Сучитепекес), так как в нем, по их мнению, прославлялось человеческое жертвопри­ношение. Учмани полагает, что в заключительном действии драмы многое было вычеркнуто из-за боязни преследований. Очевидно, чтобы как-то сохранить «Рабиналь-ачи», индейцами и была создана легенда о покровителе Рабиналя святом Павле и его борьбе с Йеу-ачи, повторяющая в сущности сюжет древ­ней драмы (Mayers, 1966, р. 15, note 2). В 1955 г. (на первом фестивале культуры в Гватемале была сделана попытка поставить снова «Рабиналь-ачи». Руководил постановкой Эстебан Сукун из Рабиналя (Rodriguez Rouanet, 1962). Текст, однако, был использован в записи Брассера де Бурбура, только сокра­щенной, поэтому надеяться на находку нового варианта его, очевидно, не сле­дует.

[141] Мы присоединяемся к тем исследователям (см., например: Recinos, Goetz, 1953, pp. 90—92, 192), которые считают, что Кикаб, представитель шестого (см.: «Пополь-Вух», часть IV, глава 10) или седьмого поколения правителей киче (часть IV, глава 12), не имеет ничего общего с тем Кикабом, сыновья которого жили при испанцах. Этот последний, по сообщению 12 главы IV части «Пополь-Вух», принадлежал к десятому поколению пра­вителей. А. Вильякорта, опираясь на вычисления Ф. Хименеса, датирует правление Кикаба (не различая двух лиц, носивших одно и то же имя) 1294—1334 гг. (Villacorta, 1938, р. 142).

[142] Древнеперуанская драма «Ольянтай», восходящая по сюжету к инк­ским временам, была основательно переработана после испанского завоева­ния и отражает несомненное влияние испанского драматического искусства (подробнее см.: Зубрицкий, 1963).

[143] Сочетание слов «небо и земля» чрезвычайно часто повторяется в «Ра­биналь-ачи». Может быть, в этой связи интересно будет отметить, что в ла­пидарных надписях классического периода также постоянно встречается со­четание или противопоставление двух знаков — «небо» и «земля» (J. E. S. Thompson, 1962, р. 133, №№ 526, 561).

[144] Ишимче — столица государства какчикелей.

[145] Упоминаемую Р. Ройсом (R. L. Roys, 1943, р. 30) комедию «При­хлебатель» мы не смогли найти в источниках.