Литература, танцы и музыка. Часть 2.

2

Несколько лучше мы можем представить себе литературу послеклассического периода, так как часть ее дошла до нас (хотя бы во фрагментах) в поздних записях, сделан­ных латиницей уже после испанского завоевания. Рассмотрим вкратце ведущие жанры.

Продолжает развиваться жанр хроник, представляющих собой изложение в ритмизованной прозе истории того или иного города-государства или какого-то знатного рода. Таковы хроники юкатан­ских майя (Barrera Vasquez and Morley, 1949), «Летопись какчи-келей» (история рода Шахила; Recinos, 1950), история рода Тамуб у киче, «Войны киче и какчикелей» (Recinos, 1957). К ним примыкают и генеалогические списки, впоследствии широко использовавшиеся как важные документы при разрешении споров из-за земельных владений и поэтому дошедшие до нас в значи­тельном количестве, «титулос». Некоторые из них чрезвычайно кратки и сухи, другие, наоборот, обладают значительными литера­турными достоинствами — «Титуло Ф. Ишкин-Нехаиба», «Родо­словная владык Тотоникапана», «История Шпанцай» и др. (Berlin, 1950; Recinos, 1950, 1957).

Историческим сочинениям у майя придавалось большое значе­ние. По свидетельству одного из испанских хронистов — Санчеса-де Агиляра, «индейцы на своих собраниях читали книги историче­ского содержания» (Sanchez de Aguilar, 1892—1900, p. 98), т. е, происходила публичная рецитация исторических произведе­ний, подобно тому как Геродот читал отрывки из своей «Истории» на Олимпийских играх. Имеются, наконец, сообщения о существо­вании специальных помещений для архивов.

Наиболее значительным литературным памятником древних майя несомненно является эпос киче «Пополь-Вух» — «Книга на­рода». Однако, несмотря на значительное число переводов[128] и ста­тей, посвященных этому произведению, не имеется пока ни одной работы, где давался бы его подробный литературоведческий анализ. В частности, совершенно не рассматривались вопросы компо­зиции и языка, идеологической направленности и др. Поэтому пред­ставляется необходимым хотя бы вкратце остановиться на несколь­ких наиболее важных постулатах, чтобы лучше уяснить себе ха­рактерные особенности и историко-литературное значение данного памятника.

Дошедшая до нас версия «Пополь-Вух» делится на четыре части. Содержание первых трех уже изложено выше; в четвертой описываются скитания киче после отправления из Тулана, их прибытие на территорию северо-западной Гватемалы, создание государства и другие события, уже имеющие вполне исторический характер.

Жертвоприношеиие. Граффити из здания 5D-2 (Храм масок). Тикаль.

В рукописи текст «Пополь-Вух» не разделен на главы или ча­сти, он идет беспрерывно. Принятое теперь деление было впервые предложено Брассером де Бурбуром.[129] Тем не менее при чтении произведения деление его на какие-то части ощущается совершенно явственно; на это, например, указывает наличие определенного вида концовок, подытоживающих сказанное выше, и зачинов (или вступлений), информирующих читателя о том, что последует дальше. Таковы, например, фразы: «.. .теперь следует (повество­вание) о поражении и смерти Сипакны, побежденного двумя юно­шами, Хун-Ахпу и Шбаланке» (часть I, начало главы 8), «.. .вот рассказ о девушке, дочери владыки по имени Кучумакик» (часть II, начало главы 3), «...вот, что было совершено ими после обдумывания, после размышления...» (часть I, конец главы 1), «... здесь следуют имена шестого поколения правителей» (часть IV, начало главы 10) и др. Иногда концовка одного раз­дела увязывается с началом следующего в единое целое: «.. .теперь мы расскажем о рождении Хун-Ахпу и Шбаланке, предварительно сообщив о поражении Вукуб-Какиша, Сипакны и Кабракана здесь, на земле» (часть I, конец последней главы).

Итак, что же представляет собой «Пополь-Вух» как литератур­ное произведение? Вряд ли имеется необходимость приводить под­робные доказательства в пользу предположения, что перед нами эпический памятник. Об этом прежде всего достаточно ясно гово­рят как тематика, так и художественные особенности произведения. Если мы обратимся за аналогиями к литературным памятникам Старого Света, то наиболее близкими к «Пополь-Вух» для первых ее частей окажется «Теогония» Гесиода, а для последней — «Ка­талог» того же автора. В том и в другом случае мы имеем эпиче­ский рассказ о происхождении мира в первой части и генеалогиче­ский эпос во второй. Однако «Пополь-Вух» несомненно превосхо­дит произведения греческого автора, он менее сух. Такую же параллель к «Книге народа» в сущности представляют собой и первые книги Библии, «Калевала» и другие эпические произведе­ния народов Европы и Азии.

Одевание перед торжественным танцем. Деталь росписи комнаты 1. Бонампак'.

В связи с эпическим характером рассматриваемого произведе­ния выясняются и некоторые вопросы его композиции, казавшиеся прежним исследователям неразрешимой загадкой. До начала те­кущего столетия господствовала точка зрения, существовавшая еще со времен Макса Мюллера, но сформулированная только Л. Спен-сом: «Пополь-Вух» представляет собой анонимную запись устных преданий киче, составленную после испанского завоевания (Spence, 1908, р. 31). Однако, отмечал Спенс, сами предания являются памятниками весьма значительной древности. Таким образом, со­гласно этим взглядам, «Пополь-Вух» как литературный памятник был создан только в XVI в., правда, на материале древних ска­заний.

Даже при беглом чтении текста «Пополь-Вух» обращает на себя внимание отмеченный нами выше разрыв в повествовании о сотворении первых людей. Единого мнения о причине такого раз­рыва у исследователей не существовало; в большинстве случаев они ограничивались лишь простой констатацией факта.

Новая точка зрения на происхождение «Пополь-Вух» была вы­сказана в 1913 г. немецким исследователем Вольфгангом Шульцем. Основываясь на этом разрыве текста, он считал, что в основе раз­бираемого памятника лежала иероглифическая рукопись, которая в силу несовершенства иероглифического письма уже в древнее время толковалась различными чтецами по-разному. В дальней­шем, после испанского завоевания, эти толкования, отрывочные и бессвязные, были соединены вместе каким-то компилятором. По­лучившаяся бесформенная «куча обломков», по выражению В. Шульца, и есть дошедший до нас текст (Schultz, 1913, S. 7).

Следуя этим взглядам, немецкий переводчик «Пополь-Вух» Н. Э. Похориллес (Pohorilles, 1913) попытался восстановить пер­воначальный текст (архетип) памятника. Он разделил существую­щий текст на небольшие отрывки, которые соединял затем в новом порядке, основываясь на близости тем или общности предметов, упоминаемых в них. В результате работы Похориллеса, однако, по­лучился совершенно бессвязный текст в целом, где отдельные части резко отличались друг от друга по стилю. Установить же какую-то общую повествовательную связь ему не удалось. В связи с этим нельзя не вспомнить подобной же в сущности попытки, произве­денной в начале текущего века исследователями древнегреческого эпоса (К. Роберт, Э. Петерсен, В. Берар и др.)- Они утверждали, что первоначальный текст гомеровских поэм был впоследствии без­надежно испорчен позднейшими вставками и переработками, и пытались восстановить первоначальные формы и содержание поэм. Как известно, позднейшие исследования показали полную несостоя­тельность подобных реконструкций. Аналогичную же картину мы имеем и с гиперкритической теорией Шульца—Похориллеса. Ка­жущееся противоречие между отдельными частями текста «По­поль-Вух» в действительности объяснялось лишь неправильным переводом того или иного места, нередко и тенденциозно истолко­ванным. К тому же опубликованный в последние годы миф о Сипакне (Mayers, 1966) наглядно показал, что все построения По­хориллеса (по крайней мере в этой части) совершенно не соответ­ствуют действительности.

В качестве наиболее решающего аргумента в пользу своей ги­потезы В. Шульц выдвигал слова самого автора,[130] имеющиеся во вступлении «Пополь-Вух»: «Мы излагаем это потому, что у нас нет уже более светоча, Пополь-Вух, как он именуется, ясного света, пришедшего с другой стороны моря, символа нашей защиты, све­точа для ясной жизни. Подлинная книга, написанная много вре­мени тому назад, существует, но зрелище ее скрыто от того, кто ищет и думает». Близкое по содержанию высказывание имеется и в заключении «Пополь-Вух»: «Больше о существовании народа киче сказать нечего, потому что нельзя уже больше видеть све­тильника,[131] который повелители киче имели в древние времена; она (книга, — Р. К.) совершенно исчезла».

Таким образом, автор признает, что в древности у правителей киче существовала некая книга под названием «Пополь-Вух». В ней излагалась история сотворения мира (см. слова вступления: «Величественными было ее появление и повествование в ней о том, как совершилось возникновение всего: неба и земли...»). Ныне эта книга исчезла, и автор считает нужным передать ее содержание. Но, не говоря уже о том, что подобная ссылка на существова­ние какой-то старинной книги может быть лишь литературной фикцией (неоднократные примеры чего мы встречаем в литературе Древнего Востока), даже признание факта действительного суще­ствования древнейшей версии «Пополь-Вух» еще ничего не дока­зывает. Только если обнаружится какая-либо иероглифическая ру­копись с текстом исследуемого нами произведения или отрывки (ци­таты) из него на лапидарных памятниках, а этого пока нет, можно будет всерьез обсуждать предложенную В. Шульцем гипотезу.

Все сказанное выше вовсе не означает, что мы полностью отри­цаем возможность существования в древности какой-то иероглифи­ческой рукописи, близкой по содержанию к рассматриваемому нами эпическому памятнику. Известно, что перед испанским за­воеванием в К'ушркаахе существовали иероглифические рукописи исторического содержания (Herrera у Tordesillas, 1726—1730, Dec. Ill, Lib. 10, Cap. XVIII; Zorita, 1891, v. Ill, pp. 225—226). Более того, мы считаем, что указаниям автора «Пополь-Вух» можно вполне доверять, при условии, однако, правильного их по­нимания. Содержание первой части этого первоисточника ясно из приведенной выше цитаты вступления. Вторая же часть, по на­шему мнению, содержала генеалогический список правителей киче из дома Кавека (начиная с их мифических предков) и указания на важнейшие события, происшедшие во время их правления, пере­мешанные со всякого рода предсказаниями грядущих событий. Аналогичными образцами подобного рода произведений являются хроники юкатанских майя, «Летопись какчикелей», о чем уже го­ворилось выше, или миштекские рукописи, древнеегипетская «Де­мотическая хроника» и многие другие памятники Старого и Но­вого Света. Подтверждением высказанного предположения служат слова нашего автора: «Они (правители киче Кикаб и Кависимах, — Р. К.) знали, будет ли война, и все было ясно перед их взорами; они видели, будет ли смерть или голод, будут ли какие-нибудь споры. Они поистине хорошо знали, где можно все это было увидеть, где была книга, которую они называли „Пополь-Вух"» (часть IV, глава 11). Таким образом, автор утверждает за древнейшим образцом «Пополь-Вух» как раз те пророческие функции, которые характерны для определенной группы литера­турных произведений юкатанских майя.

У нас нет никаких данных, которые могли бы подтвердить, что составитель дошедшей до нас версии «Пополь-Вух» имел в своих руках эту древнейшую, вероятно, иероглифическую версию. Его слова о том, что «нельзя уже больше видеть светильника, который повелители киче имели в древние времена; она (книга) совершенно исчезла» (часть IV, глава 12), говорят об обратном. Поэтому, ду­мается, возможно предположить, что, зная по рассказам своих старших родственников, может быть жрецов, содержание этой книги (по-видимому, уничтоженной, как и все другие иероглифические рукописи, после испанского завоевания монахами), он воз­намерился записать его, чтобы сохранить для будущих поколений.

Но когда этот автор (или составитель последней версии, как правильнее именовать его) начал осуществлять свое намерение, перед ним возникли затруднения. Одним из наиболее существен­ных был вопрос: куда, в какое место повествования следует вклю­чить рассказ о деяниях божественных близнецов Хун-Ахпу и Шбаланке, который был известен ему, но не входил в древнейший образец. Вероятнее всего, этот рассказ был некогда отдельным са­мостоятельным мифологическим циклом. Составитель дошедшей до нас версии по тем или иным причинам (для нас неясным) ре­шил включить его в свое повествование. Наиболее подходящим местом для этого ему казался конец третьей главы первой части, повествующей об уничтожении деревянных людей, так как во всем эпизоде с Вукуб-Какишем и его сыновьями ни о существовании людей, ни о сотворении солнца не упоминается (вспомним начало рассказа о Вукуб-Какише: «Облачно и сумрачно было тогда на по­верхности земли. Солнце еще не существовало»). Поместить его дальше, т. е. после первой главы третьей части, было уже невоз­можно, ибо в ней речь идет о сотворении человека, а немного далее (часть III, глава 9) — о восходе солнца. Поэтому именно дан­ное место казалось составителю последней версии наиболее подхо­дящим для вставки. На то, что она разрывает рассказ о происхож­дении человеческого рода, он не обратил внимания или по каким-то причинам не счел это существенным.

Допустима, конечно, и другая возможность: рассказ о Хун-Ахпу и Шбаланке[132] входил в древнейшую версию «Пополь-Вух», но составитель последней редакции не знал его точного места. Этому противоречит, однако, та строгая внутренняя связь всех повествовательных элементов между собой, которую мы наблюдаем в остальных частях произведения. Можно заметить, что во всех других случаях составитель точно помнил последовательность от­дельных частей. Кроме того, поэтическая образность части, по­вествующей о близнецах, имеет несколько иной характер, чем дру­гие. Думается, что в таком «внедрении» рассказа о подвигах божественных братьев в ткань повествования сказались те же спе­цифические черты, присущие древнему эпосу, которые в памятни­ках античной литературы именуются исследователями «законом хронологической несовместимости» (Тройский, 1951, стр. 60).

Мотивировать более подробно и детально нашу точку зрения о таком возникновении дошедшей до нас версии «Пополь-Вух» не имеет смысла. При ознакомлении с материалами по любому древнему эпосу найти явления, аналогичные упомянутым нами выше, можно достаточно легко. Следует лишь отметить, что, к со­жалению, «Пополь-Вух» почти не используется в исследованиях, посвященных проблемам древнего эпоса. Исключением является прекрасная работа Е. М. Мелетинского (1963).

Личность составителя последней версии остается пока для нас неизвестной. В конце 30-х годов гватемальским историком X. А. Вильякортой была выдвинута гипотеза (Villacorta у Rodas, 1927, pp. 157—160; Villacorta, 1938, p. 170), согласно которой автором рукописи из Чичикастенанго являлся потомок знатного индейского рода Диэго Рейносо, получивший образование у мона­хов (о нем упоминает кратко Ф. Хименес; ср. также «Родослов­ную владык Тотоникапана», начало главы IV; Кинжалов, 1959, стр. 142). Точка зрения Вильякорты была поддержана с незначи­тельными изменениями и австрийским исследователем «Пополь-Вух» Рудольфом Шуллером (Schuller, 1931, S. 932). Но резуль­таты тщательного изучения всех относящихся к этому вопросу источников, проведенного А. Ресиносом, полностью опровергли все данные в пользу авторства Рейносо (Recinos, Goetz, Morley, 1950, pp. 24—29; Recinos, 1959). Составитель последней версии по-прежнему остается для нас анонимом, но благодаря разыска­ниям того же Ресиноса мы теперь в состоянии сказать, что ру­копись, попавшая в руки Ф. Хименеса, была написана где-то между 1554 г. и концом ноября 1558 г. (Recinos, Goetz, Morley, 1950, p. 23).

«Пополь-Вух» (имеется в виду дошедшая до нас версия) несо­мненно предназначался, как и все другие эпические произведения, для торжественной рецитации. Вероятно, это имело место на тех публичных собраниях, о которых сообщает Санчес де Агиляр. Язык произведения прост и образен. «Книга народа» написана ритмической прозой, для которой характерно определенное одина­ковое количество ударных слогов в каждом отрезке, или периоде (подобная же особенность характерна, например, и для памятников древнеегипетской или древневавилонской поэзии). Одним из на­иболее широко применяемых в «Пополь-Вух» средств художе­ственной выразительности являются всевозможные аллитерации, в частности подбор нескольких аллитерирующих глаголов или су­ществительных, поставленных в ряд, друг за другом. Не менее распостраненной особенностью литературного языка исследуемого памятника можно назвать и параллелизм членов — явление, также свойственное древневосточным литературам. Охотнее всего автор «Пополь-Вух» применяет это в конце периода (см., например, часть I, глава 2, часть IV, глава 11 и др.). Нередко встречаются и хиастически построенные параллелизмы. Характерным для эпи­ческих произведений приемом являются и так называемые типи­ческие места, т. е. постоянно повторяемые при определенном опи­сании фразы и отдельные выражения. Следует, впрочем, отметить, что по сравнению, например, с древнегреческим эпосом количество этих повторений в «Пополь-Вух» кажется ничтожным. Известно, что при устном исполнении такие повторы служат моментами от­дыха и ослабления внимания для слушателей. С нашей точки зре­ния, сравнительно малое число типических мест в эпосе киче говорит также в пользу предположения о письменном характере архетипа.

Автор охотно прибегает к игре слов, широко используя для этого омонимы, которыми так богат язык киче; см., например, описание Дома мрака в Шибальбе (часть II, глава 2) или сцену игры в мяч (часть II, глава 9). Ряд мест, в особенности содержа­щих описания религиозных действий или человеческих жертво­приношений, выдержан в нарочито туманном стиле; автор часто ограничивается лишь многозначительными намеками. Причины этого понятны: составитель не хотел раскрывать священных, по его представлениям, вещей.

Нельзя не обратить внимание на широкое употребление в тексте прямой речи, иногда в форме диалога, что несомненно является своеобразным зачатком драмы (подробнее см. ниже). С другой стороны, развернутые сравнения, столь характерные для греческого эпоса, в «Пополь-Вух» отсутствуют. У Гомера они раз­растаются в целые отступления, в эпосе киче их совершенно нет. Причины этого, очевидно, следует искать в разнице исторических условий, в которых создавался тот и другой эпос. Очень скромную роль играют в «Пополь-Вух» и эпитеты; зачины сводятся к немно­гочисленным выражениям типа «здесь мы откроем», «здесь мы расскажем», «вот рассказ о...», «теперь мы сообщим о...» и т. д.

В этой скупости художественных приемов таится определенный творческий замысел автора; его, например, почти не интересует душевная жизнь описываемых им героев. Чаще всего их внутрен­нее состояние выражается обычным для всех древних эпосов спо­собом: через действие. Лишь в редких случаях составитель нахо­дит нужным рассказать о переживаниях девушки Шкик, неспра­ведливо осужденной ее отцом на мучительную смерть, или о тревоге бабушки за судьбу ее внучат.

Любовные мотивы в «Пополь-Вух» полностью игнорируются. И это объясняется, конечно, не отсутствием подобного рода пере­живаний у окружавших автора современников, как полагают неко­торые исследователи. Можно совершенно уверенно утверждать, что он имел достаточно материала для развертывания подобных тем. Но он их сознательно удаляет.[133] Это соответствует его худо­жественному замыслу: не затемнять основной идеи произведения отвлекающими деталями, побочными сюжетными линиями и чисто внешним блеском. Ярким примером может служить роман между Кокавибом и его невесткой, а также последующая история с ребен­ком Кокаиба, о которых говорится в третьей главе «Родословной владык Тотоникапана». Автор последней версии «Пополь-Вух» несомненно знал об этих событиях. Но он, рассказывая о путеше­ствии предводителей киче на Восток, не нашел даже нужным упо­мянуть об этом эпизоде. Такое умолчание, однако, становится по­нятным, если мы разберемся, что же являлось основной идеологи­ческой программой при создании дошедшей до нас версии.

Эта главная идейная установка выражена как в первых словах, открывающих «Пополь-Вух», так и в заключительной фразе про­изведения: «Больше о существовании народа киче сказать не­чего. ..». Автор желал создать книгу о славном прошлом своего народа. Конечно, эту славу он понимает своеобразно, исходя из точки зрения представителя раннеклассового общества: ус­пешные войны, захват пленных и поселений враждебных племен, обычай человеческих жертвоприношений, существовавших у киче. Основываясь на этих же установках, он сознательно устраняет все то, что, по его мнению, может каким-либо образом опорочить его родной народ в глазах читателя (или слушателя). Автор послед­ней версии всячески подчеркивает положительные стороны киче: непоколебимость в тяжелых испытаниях, храбрость и смелость в битвах, трудолюбие, душевную стойкость, привязанность и по­слушание по отношению к родителям, верность интересам своего народа. И не случайно поэтому он обрывает свой рассказ, не до­ведя его до двух наиболее трагических событий в истории киче: внутренних раздоров, которыми воспользовались какчикели, чтобы ослабить своих старинных соперников, и испанского завоевания. Прямых антииспанских высказываний в тексте «Пополь-Вух» не имеется, но общая его направленность, постоянное умалчивание тем о завоевателях, о христианстве[134] уже достаточно характерны. Автор не желает признавать ничего нового, появившегося с испан­цами, они для него не существуют.

Подлинным героем «Пополь-Вух» является народ. Даже в за­ключительной части произведения, где речь идет уже о сложении у киче раннеклассового общества и генеалогиях знати, автор последней версии вопреки всем фактам пытается видеть в прави­телях киче лучших представителей народа. Очень характерен в этом отношении отрывок из девятой главы:

«Тогда росло величие и могущество сынов киче, возрастало и крепло величие и значение державы киче. И они построили из камня и извести города, окруженные ущельями. Малые пле­мена и великие племена сходились туда, привлекаемые именем по­велителя. Киче возрастали, тогда увеличивались их слава и вели­чие, тогда они воздвигли дом своего божества и дома для своих владык. Но сами они, впрочем, не утруждали себя никакой рабо­той, не они это делали, не они сооружали свои дома или работали над воздвижением жилища для божества; все это было сооружено их сыновьями и подданными, которые постоянно росли в числе. И они вовсе не обманывали их, не грабили их, не схватывали их силой, потому что каждый из них принадлежал владыке по праву, и много было их старших и младших братьев. Они жили вместе и они собирались вместе, чтобы слушать приказания каждого из владык.

Владыки были поистине почитаемы, и поистине велико было их могущество. И сыновья, и подданные соблюдали дни рождения владык с большим почтением, а жители ущелий и города увеличи­вались в числе. Но это случилось не потому, что все племена под­чинились, и не потому, что [жители] ущелий и поселений пали в битве, нет, наоборот, они возрастали из-за чудесной силы вла­дык. ..».

Глубокая внутренняя связь автора «Пополь-Вух» с народом сказывается и в другом: вставленные им части имеют более гума­нистический характер, чем те, в которых он следовал иероглифи­ческому прообразу своего произведения. И это не случайно: преда­ния о добрых братьях, очищающих мир от носителей зла, осво­бождающих угнетенных от угнетателей (пусть это выражено в мифологических образах), восстанавливающих на земле принципы добра, конечно, значительно ближе к народным истокам, нежели генеалогии знатных родов киче (вряд ли стоит останавливаться на том, что для нашего автора все эти мифологические мотивы уже не были объяснениями окружающего мира, а служили просто материалом для выражения новых общественных представлений).

Из этих установок автора вытекает, по нашему мнению, и то реалистическое отношение к действительности (назвать это явле­ние реализмом в полном смысле этого слова, конечно, еще нельзя), которое можно наблюдать в повествовании. Автор охотнее оста­навливается на повседневных картинах трудовой жизни, на обста­новке обычного жилища земледельца, чем на описаниях дворцов знати и пиров, происходящих в них. Его не смущает, 'например, что послом старой Шмукане является вошь. Жизнь простого зем­ледельца с ее огорчениями и маленькими радостями рисуется им без всяких прикрас, просто и правдиво.

Выше уже отмечалось, что автор скупо использует художе­ственные средства. Тем не менее он создает впечатляющие глубо­кие образы. Достаточно, например, вспомнить описание лишений, которые терпели киче во время своих странствований (часть III, глава 7), смерть Хун-Ахпу и Шбаланке в подземной печи, вос­ход утренней звезды и др. Своеобразие жанра «Пополь-Вух», в отличие от произведений Фернандо де Альва Иштлилшочитля, Гарсильясо де ла Беги и других потомков индейской знати, заклю­чается в том, что, поставив перед собой ту же, что и упомянутые писатели, задачу — рассказ о древней истории своего народа, автор памятника киче разрешил ее совершенно иным способом, чем они. Он создал не хроникальное, а эпическое произведение.

Неудивительно, что созданное для народа произведение полу­чило среди него самое широкое распространение, признание и лю­бовь. Ф. Хименес писал об обстоятельствах, при которых он обна­ружил рукопись «Пополь-Вух»: «Эта рукопись хранилась у них (индейцев Чичикастенанго, — Р. К.) с такой секретностью, что никто из прежних священников и не знал о ней ... Я обнаружил, что это сочинение они впитывали чуть ли не с молоком матери и что все они знали его почти что наизусть. . .» (Ximenez, 1929— 1931, v. I, p. 5).

[128] Кроме перечисленной в русском издании литературы (Кинжалов, 1959, стр. 222—235) см.: D. Burgess у Р., 1955; Edmonson, 1964; Saravia, 1965.

[129] Попытка деления текста, предложенная Л. Шульце-Иена в его издании (Schultze-Jena, 1944), не может быть признана удачной; она слишком сложна и запутана. Уже сам Шульце-Иена был вынужден в конце книги (в словаре) отказаться от своего деления и давать ссылки просто на соответствующую страницу издания.

[130] Под словом «автор» мы подразумеваем составителя последней редак­ции «Пополь-В)'х», дошедшей до нас в переписанном Хименесом экземпляре.

[131] Подразумевается книга «Пополь-Вух».

[132] Мы не затрагиваем в настоящий момент вопроса о том, что этот мифо­логический цикл в сущности явственно делится на две части: рождение Хун-Ахпу и Шбаланке и их борьба с повелителями Шибальбы; борьба близ­нецов с Вукуб-Какишем и его сыновьями. Эти два раздела безусловно были некогда совершенно самостоятельными мифами, объединенными лишь общими именами действующих в них героев. Так, в мифе о Вукуб-Какише совершенно не упоминаются ни родители близнецов, ни старая Шмукане; братья полу­чают повеления непосредственно из уст Хуракана, Чипи-Какулха и Раша-Какулха (часть I, главы 5, 9). В пятой главе они прямо называются богами. Не случайно поэтому борьба близнецов с Вукуб-Какишем предшествует в «Пополь-Вух» рассказу об их рождении. Так как и Вукуб-Какиш, и его сыновья являются божествами, то в этом мифе перед нами сказание о бра­тьях-богоборцах.

[133] Характерна в этом смысле переработка, которую автор последней редак­ции произвел над образом Шмукаие (приравнивая ее Шкица из легенды кекчи). Из дикой людоедки, имеющей связь с тапиром (по древнейшей вер­сии, вероятно, ягуаром) и покушающейся на жизнь своих внучат, она превра­щается в эпосе киче в заботливую и нежную бабушку. Вопрос о влиянии на автора мифологии нахуа (Шмукане-Ошомоко) является пока открытым.

[134] Единственное упоминание о христианстве во введении может быть истол­ковано как иронический намек.