Кризис общинных традиций

ХОРХЕ ЭНРИКЕ АДОУМ (Эквадор) — поэт и прозаик, автор нескольких поэтических сборников, в том числе книги «Личный отчет о положении дел» (опубликована в Мадриде в 1973 году). Его произведения переве­дены на русский, английский, фран­цузский, шведский и польский язы­ки. Пьеса Адоума, посвященная эпохе завоевания империи инков испанцами, поставлена в театрах ряда стран Европы и Латинской Аме­рики. В течение ряда лет принимал участие в осуществлении программы ЮНЕСКО по изучению культур Ла­тинской Америки, в настоящее вре­мя — сотрудник редакции «Курьера ЮНЕСКО».

В Латинской Америке каждый, кто не ведет свое происхож­дение от индейцев или негров, считается пришельцем, сошедшим с корабля». Это весьма распространен­ное мнение, несмотря на свою непо­пулярность, довольно точно передает состояние этнического и культурного смешения на континенте в настоящее время. Однако, вернувшись на 400 лет назад, можно было бы оспаривать это мнение, так как единственные искон­ные жители латиноамериканского субконтинента — индейцы — в то вре­мя видели, что с кораблей сходят как белые, так и черные люди с той толь­ко разницей, что первые спускаются с палубы, а последние поднимаются из трюма.

Смешение в ту пору началось поч­ти сразу, ибо конкистадоры не оста­навливались перед расовыми прегра­дами, и оно достигло такой степени, что до сих пор вызывает удивление, быть может потому, что это латино­американское явление по своим мас­штабам совершенно уникально (в от­личие от грубого навязывания культур, имевшего место при завоева­нии или колонизации других частей света). Это явление было уникально еще и потому, что между участвовав­шими в этом процессе этническими компонентами различия были на­много больше, нежели между компо­нентами, которые легли в основу ра­сового смешения в Европе или Север­ной Америке.

Как сохранить культурную самобытность тем, кому приходится сталкиваться с иным образом жизни, в корне отличающимся от привычного? Сегодня эта проблема весьма актуальна для Латинской Америки, где постоянно растет количество выходцев из глухих сельских районов, которые вступают в контакт с неизвестной им ранее городской жизнью. Развитие транспорта и связи ломает традиционный уклад даже в некогда полностью недоступных горных деревушках Анд (справа).

Фото - Гальярд, Париж

Однако определим конкретно ре­гионы, в которых имело место это расовое и культурное слияние, а так­же уровень, которого оно достигло. Положение на Антильских островах, в Карибском бассейне, в Бразилии, Уругвае, Аргентине и Чили, где ин­дейцы исчезли или были представ­лены уже как незначительные мень­шинства, совершенно отлично от по­ложения в странах с большим про­центом исконного населения, таких, как Эквадор, Перу, Боливия и неко­торые области Центральной Америки и Мексики.

Какова бы ни была степень куль­турного и этнического смешения в этих районах, явление «аккультура­ции» также достигло здесь известных пределов — если под еловом «аккуль­турация» подразумевать «перенос элементов культуры одной социаль­ной группы или народа на другой».

Культурные смешения, подобно эт­ническому смешению, предполагают равноправное участие в этом процес­се: обмен, несущий с собой обогаще­ние, вызванный добавлением куль­турных и прочих ценностей. Аккуль­турация же, наоборот, предполагает не обогащение, а потерю. В процессе этой аккультурации некоторые эле­менты культуры, отнюдь не всегда ценные и значительные, прямо или косвенно навязываются эндогенной культуре или воспринимаются ею с ущербом для ее системы ценностей.

Когда говорят об «инкорпорации индейцев в цивилизацию» или об «интегрировании их в жизнь нации» в странах, где индейцы составляют от 40 до 80% населения и являются ос­новным источником национального дохода, работая в качестве шахтеров или сельскохозяйственных рабочих, под «цивилизацией» и «нацией», оче­видно, подразумеваются белые и ме­тисы, а не латиноамериканские ин­дейцы.

Однако любопытно, что в Латин­ской Америке подобного рода дискри­минация носит не расовый, а социаль­ный и культурный характер. Почти во всех латиноамериканских странах, где индейцы составляют значитель­ную часть населения, они имеют до­ступ, хотя и в порядке исключения, к высшему образованию, к экономи­ческой и даже политической власти. Действительно, среди лиц, занимаю­щихся определенными профессиями, среди землевладельцев и служащих, а также политических деятелей име­ются мужчины и женщины по проис­хождению своему скорее индейцы, не­жели метисы.

Однако для того чтобы достичь та­кого высокого положения, этим лю­дям пришлось отказаться от своей культуры, верований, обычаев, одеж­ды и языка. Официальным языком, которым нужно овладеть для того, чтобы пользоваться гражданскими правами, является испанский. Он же используется и в деловой сфере.

Возможно, испанский язык уже впитал в себя все необходимые слова из языка индейцев кечуа, однако ас­симилированный индеец, овладевая испанским языком, отказывается от своего собственного языка, прежде всего в силу престижных соображе­ний, а также потому, что у него от­падает необходимость пользоваться им в новом обществе, в котором он будет вращаться, и еще и потому, что у него более не будет нужды общать­ся со своими прежними собратьями — американскими индейцами. Случается даже, что дети индейцев, живущие в городах, иногда не отвечают, если к ним обращаются на языке кечуа.

Ассимиляция отдельных групп ин­дейцев сопровождается переходом от натурального хозяйства к рыночному. Это определяет межкультурные кон­такты независимо от того, носят ли они эпизодический или постоянный характер.

Если индейцы живут в изоляции, они воспринимают себя лишь по со­вокупности со своей общиной, кото­рой присуща своя система власти, но которая лишена социальной катего­рии классов. Как сказал перуанский писатель Хосе Карлос Мариатеги, ин­деец никогда «не бывает более сво­боден, чем когда он пребывает в оди­ночестве». Он усваивает наше поня­тие индивидуальной свободы только тогда, когда вступает в контакт с до­минирующей культурой... возможно потому, что именно в этот момент он и теряет свою свободу.

Чувство коллективизма традицион­но выражается в таком явлении, как «престаманос» (дословно — «помогаю­щая рука», бесплатная коллективная помощь в возведении крыши над до­мом) или «мингай» (коллективная ра­бота на общинных полях или рытье оросительных каналов). Однако та, другая, официальная культура, ис­пользует традиции общинной жизни и труда для того, чтобы бесплатно пользоваться трудом при строитель­стве шоссейных и железных дорог, школ и церквей, накладывая штрафы за уклонение от этой повинности. И хотя индейцы и соприкасаются при этом с новыми формами культуры (новыми орудиями труда, новыми ар­хитектурными образами), было бы эвфемизмом говорить о культурном смешении.

Отдельные группы индейцев, жи­вущие высоко в Андах, чаще упот­ребляют местоимение «мы», чем «я», и не склонны пользоваться такими выражениями, как «у меня есть», за исключением тех случаев, когда им приходится отвечать на совершенно определенные вопросы. Это, возмож­но, объясняется не только тем, что они владеют очень малым, но более важным в данном случае является то, что у них отсутствует понятие лич­ного «владения».

Члены общины усваивают это по­нятие вместе с понятием индивидуа­лизма, когда они соприкасаются с живущими в деревнях или городах белыми или метисами. Там они так­же знакомятся с такими дотоле не­известными им явлениями, как раз­врат, проституция, эксплуатация жен­щин и собственно понятие эксплуата­ции.

Три поколения

Некогда полностью оторванные от внешнего мира, индейцы, обитатели перуанских и боливийских Анд, гордо хранят давние традиции своей культуры, ярко проявляющиеся во многих аспектах их жизни — в повседневных занятиях, манере одеваться, украшениях и т. д. Чувство одиночества им чуждо, поскольку их психология определяется главным образом сознанием принадлежности к общине. На снимках: три поколения индейцев, живущих высоко в Андах.

Фото – Г. Сильвестер. Рафо, Париж.	Фото – Гальярд, Париж.	Фото – Г. Сильвестер. Рафо, Париж.

В городах индеец с высокогорных Анд может купить «модные» санда­лии, которые представляют собой ко­пию традиционной обуви, если не счи­тать того, что веревочная подошва заменена подошвой из резины авто­мобильной покрышки, более ноской. Но если он купит велосипед, то на­верняка уже произнесет фразу «у меня есть». И поедет он назад на­много быстрее и прибудет более ус­талым, чем если бы он ехал на своем осле, ибо впереди он посадил жену, сзади ребенка, а себе на плечи по­ложил овцу. Интересно было бы спросить у него, когда он начинает ощу­щать разницу между собой и своими соплеменниками, и выяснить, кто вы­гадывает от сэкономленного им вре­мени, особенно если он работает не на себя.

Когда индейцы перебираются в го­род, что случается все чаще и чаще по мере того, как механизация сни­жает потребность в количестве сель­скохозяйственных рабочих, они, как правило, вливаются в массу люмпен-пролетариата.

Если кому-нибудь из них удается достичь относительного благосостоя­ния, то он уже пользуется определен­ным уважением, оказываемым обыч­но только метисам, а если он стано­вится еще более богатым, то его ок­ружают знаками внимания, которые предназначаются лишь для белых. Это «возвышение» в глазах общества отражается и в его новом юридиче­ском статусе — у него появляется больше прав и влияния, и независимо от того, сколько в нем индейской кро­ви, ему автоматически, без всякой просьбы с его стороны, выдается пас­порт, в котором указывается, что он принадлежит к «белой расе».

Таковы крайние случаи изоляции и интеграции. Однако можно просле­дить известные этапы, которые раз­деляют эти два явления и в настоя­щее время представляются пока не­обратимыми. Не возвращаясь к явле­нию патернализма белых и метисов, который долгое время доминировал в литературе, антропологии и социо­логии, и не идеализируя американо-индейский тип общества, представля­ется необходимым изучить каждый отдельный случай, чтобы выяснить, действительно ли имело место взаим­ное культурное обогащение или под­линное смешение двух или более культур.

Известные и крайне дорогие мо­дельеры ввели в Европе и Америке моду на пончо и зооморфические узоры Анд на тканях. Однако в тех случаях, когда индейцы сами ткут ковры и заменяют традиционные ри­сунки узорами, изображающими ра­стения или повторяющими персид­ские мотивы, мельком увиденные в иностранном каталоге, то это не их собственное творение, а результат навязанных им вкусов, то есть спро­са рынка. Приноравливаясь к этому спросу, в Гватемале, например, кув­шины традиционной формы делаются теперь из пластмассы.

В Европе сотни людей обогащают свои культурные познания, посещая музеи, где выставляются предметы индейского искусства доиспанского периода. Однако жители высокогор­ных Анд не знают этого, и зачастую эти формы искусства им просто не­известны. Они далеки от того, чтобы использовать традиции искусства своих предков, и расписывают свои гончарные изделия мотивами, взяты­ми из мультипликационных фильмов Уолта Диснея.

Можно возразить, что культурное «обогащение» заключается в том, что туристы раскупают то, что изготов­ляется именно местными ремеслен­никами. Но дело заключается в том, что туристы закупают предметы декоративного искусства без какого-либо культурного ущерба для себя, в то время как индейцы, приобретая изделия из пластмассы, выражают этим свое стремление к «модерниза­ции» и к тому, чтобы «походить» на кого-то, что представляет собой пер­вый этап «инкорпорирования» в бо­лее «высокую» культуру. Это же явление отражается и в том, что мо­лодые люди из деревень по воскре­сеньям одеваются в городскую одеж­ду или даже хуже того — с гордостью напяливают на себя майки с изображениями Тарзана или героев комик­сов, уподобляясь городской молодежи. На границе джунглей в маленькой эквадорской деревне девочки-школь­ницы недавно приняли участие в карнавале, одевшись в костюмы из гофрированной бумаги, и, уподоб­ляясь балеринам из «Лебединого озера», позировали, стоя на дви­жущемся помосте, изображавшем гондолу. Такое явление, вероятно, не является единственным. Интересно все же, каким образом это венециан­ское влияние культуры проникло в джунгли. Все это не вызывало бы такого беспокойства, если бы была уверенность, что этих девочек хотя бы немного приобщили к итальянской культуре или, что было бы еще более важно, искусству своего народа (я не имею ни малейшего представ­ления о том, позируют ли амазонские «индейцы» в лодках на фестивалях в Ницце или Венеции, однако сомне­ваюсь в том, что эту жалкую имита­цию «экзотики» можно было бы рас­сматривать как культурное обогаще­ние).

Серьезная латиноамериканская, а зачастую и европейская музыка ча­сто основывается на индейских рит­мах, но не исполняется на индейских музыкальных инструментах. В дей­ствительности индейцы продолжают исполнять свою собственную музыку, но в дополнение к традиционной флейте и барабану они используют и испанскую гитару, ставшую на­столько популярной в Латинской Америке, что ее можно рассматри­вать как национальный инструмент par excellence, так же как скрипки, арфы, гармоники и аккордеоны.

Это как раз те инструменты, с ко­торыми они приходят на фиесты, совпадающие обычно по времени с праздниками католических святых. Но после мессы или процессии (во время которой Святая Дева облачает­ся в плащ, украшенный банкнотами, монетами, высушенными колосьями, кусочками газет и осколками зеркал) индейцы осуществляют свои древние обряды, о глубоком мифологическом содержании которых та, другая, офи­циальная культура не имеет никако­го представления.

Во время фиесты пьют пиво, а также традиционную чичу, пшенич­ную водку. Эти праздники — единст­венная возможность для индейцев поесть мяса; но они совершенно не употребляют в пищу молока (в язы­ке кечуа даже нет такого слова) и не едят яиц, ибо эти продукты должны продаваться на рынке «другой куль­туре». Многие индейцы уже настоль­ко привыкли к этому, что даже не помышляют о том, чтобы есть яйца, даже если они преподносятся им в подарок. Таким образом, недостаточ­ность питания, вызванная бедностью, нехваткой протеинов и излишком углеводов, усиливается укоренивши­мися «табу» экономического проис­хождения.

Хотя индейцы и не знают этого, единственной моральной компенса­цией для них могло бы служить то обстоятельство, что два их исконных продукта — картофель и табак — за­воевали весь мир и что пищу горо­жан, включая деловые обеды и офи­циальные приемы для высокопостав­ленных лиц, часто украшают «истин­но туземные блюда», которые сами индейцы не могут себе позволить. Зачастую же эти блюда вообще не типичны для индейцев.

Индейцам с каждым днем все труднее жить в полной изоляции. Индейцы племени куна в Панаме, живущие на архипелаге Сан-Блас (в котором, как говорят, столько же островов, сколько дней в году), стро­го следуя своим традициям, сохрани­ли свою культуру, избегая контакта с континентом. Однако один из них, Неле-кантуле, или врачеватель, жа­ловался, что «раньше было легче бо­роться с так называемой цивилиза­цией потому, что она была представ­лена людьми. Теперь стало хуже потому, что имеешь дело уже с ма­шиной». В данном случае он имел в виду телевидение. В «лоне» циви­лизации индейцам нет нужды куда-либо ехать, чтобы устанавливать культурные контакты, ибо машины, привносящие информацию и концеп­ции, проникают прямо в их дома и прочно обосновываются в них.

Транзисторные приемники уже наводнили все Анды. Но между жизнью индейских общин и идеали­зированным образом городской жиз­ни существует столь жестокое проти­воречие, что оно приводит к разного рода психологическим перегрузкам.

Радио, телевидение и кино могут быть бесценным учебным пособием, но в то же время и рассадником посредственности. Когда дети, как эти молодые индейцы (вверху), смотрят «движущиеся картинки» и получают духовную пищу в виде второсортных фильмов, то какое у них может сложиться представление о «цивилизации» и о «прогрессе», не говоря уже об их собственной культуре. Более того, когда индейцы покидают свои поселения в горах, отправляясь в города на поиски работы (внизу), привлекательность и блага городской жизни вынуждают их отвернуться от своих собственных культурных традиций.

Фото – Д. Дежярдин, Париж.	Фото – Гальярд, Париж.

Действительно, радио и телевиде­ние способствуют появлению у ин­дейцев сознания того, что их образ жизни устарел, а их дома уродливы и негигиеничны. Это в свою очередь создает зависимость от предметов роскоши, которые чужды образу жизни индейцев и одновременно вы­зывают чувство зависимости от лю­дей, производящих эти предметы. Кроме того, радио и телевидение порождают в индейцах комплекс не­полноценности, поскольку они пони­мают, что их культурные ценности отвергаются.

В настоящее время кажется невоз­можным сохранить культуры от внешнего влияния. Каждая из них должна ассимилировать только те элементы, которые считает для себя наиболее подходящими, а не те, кото­рые навязываются какой-либо суще­ствующей формой власти.

В поисках и сохранении своей культурной самобытности народы Латинской Америки должны сначала внимательно посмотреть на себя как бы в зеркало, которое не должно быть ни выпуклым, ни вогнутым, посколь­ку, если оно будет таковым, они увидят лишь искаженное изображение того, что они пытаются обнару­жить.