Колумбия — Новая Гранада

...Ибо нельзя исцелить зло иначе, как обличая его, и много есть еще не названного зла, и я указываю на него там, где никто не сможет его отрицать.

Де Лас Касас

Открытые испанцами пространства, тянущиеся от мыса Де-ла-Вела до залива Ураба, были поделены на два губернаторства — Санта-Марта и Картахена. Первый губернатор Санта-Марты Родриго де Бастидас совершал набеги на острова и побережье материка еще в 1502 году, когда, сопровождаемый картографом Хуаном де ла Косой, опустошил несколько областей, открыл залив Ураба, который нарек Дульсе, ограбил и захватил на острове Кодего касика Карета, а его людей отправил на продажу на Антильские острова. Богатая военная добыча, награбленная во время этого похода и, по-видимому, приберегаемая им исключи­тельно для себя, стоила ему доноса и последующего заключения в тюрьму на Эспаньоле, откуда командор Бобадилья распорядился отправить его в Испанию, чтобы королевская чета назначила ему наказание, какого он заслуживал. Однако решение монархов при­дало грабежу совершенно неожиданный смысл: они по­велели Бастидасу проехать, показывая собранное им золото, «по всем городам и селениям, что встретятся ему по пути ко двору», который в то время находился в Алькала-де-Энаресе. «Это делалось потому, что в ту пору Индии не прославились еще богатством настолько, чтобы люди пожелали отправиться в те края; толь­ко сильная нужда да большое жалованье могли заста­вить их переехать туда. И вспоминаю я, что Их Католические Величества разослали по Кастилии своих су­дей да альгвасилов, дабы все, кто был приговорен к смерти, к отсечению руки или ноги либо к иному позорному телесному наказанию, были высланы в Индии пожизненно либо на ограниченный срок, в зависи­мости от тяжести преступления, взамен наказания или казни, от которых они таким образом избавлялись»¹⁷⁴.

Надо думать, золото произвело ожидаемое действие довольно скоро, побудив многих поставить свою жизнь на карту ради желанной удачи, поскольку уже в 1548 го­ду, спустя сорок лет после упомянутого распоряжения монархов, отправка в Индии была сопряжена с огром­ным количеством препон и условий, и отъезжающим требовалось «дозволение императора или его совета и чтобы не было на них позору или подозрений отно­сительно чистоты веры, равно как и иных пороков»¹⁷⁵. Так время изменяет все, заключает хронист. Время и, добавим, обстоятельства, ибо Бастидас, которому вновь улыбнулась фортуна, отплыл на Эспаньолу, где обосно­вался и наживался на разведении скота до 1524 года, когда был назначен губернатором Санта-Марты, где и погиб во время бунта своих же солдат.

Не лучший конец ожидал и губернаторов, сме­нивших его на этому посту: убийца Бастидаса Педро де Вильяфуэнте был казнен на Эспаньоле, после про­цесса его и одного из его сообщников приговорили к «четвертованию, части тел оставить на дорогах, вы­ходящих из этого города, а головы выставить у позор­ного столба на главной площади Санто-Доминго. И так было...»¹⁷⁶. Следующий губернатор погиб в корабле­крушении, возвращаясь в Испанию. После него управ­ление Санта-Мартой принял «хитрый и пронырливый» губернатор Гарсиа де Лерма, поразивший хрониста оригинальной привычкой: «он чистил зубы по окончании еды»; давая приемы, держал себя как «великий князь», а распределяя пленников, оставлял для себя касиков, «каждый из которых стоил четырех лучших из тех, что доставались конкистадорам, и притом самых бога­тых»¹⁷⁷. При всех своих причудах вел он себя в точности так же, как его предшественники или преем­ники; «... земли оставил он разграбленными и селения разрушенными»,— пишет Овьедо в приступе правдолю­бия, как правило наступавшем под влиянием личной неприязни. Так, например, он говорит, что германцы в совершенных ими походах в Венесуэле «ведомы были своими грехами», испанцев же считает Овьедо «вели­кими воинами... добывшими славу копьем». Это, однако, не мешает ему откровенно рассказывать о собственных «насилиях и притеснениях», которые он, очевидно, на­ходил вполне естественными:

«...загнали мы индейцев на гору, или на холм, где они защищались, скатывая на нас с высоты огром­ные валуны, каковыми ранили и сбили нескольких христиан. Погибли двое или трое индейцев от выстре­лов, и были взяты в плен девять или десять женщин и один индеец. А среди этих женщин находилась пра­вительница, юная дева, которую мой негр нашел в кус­тах средь ветвей. И была она обликом изящна, но в мо­ем доме в Дарьене, после того как мы туда прибыли, скончалась в скором времени от лихорадки. На мой взгляд, умерла она от отчаяния, оказавшись в плену, поскольку обхождение с ней было только хорошим. Узналось же, что она из рода правителей, по почте­нию и уважению, что выказывали ей другие плененные женщины, ибо ни при каких обстоятельствах не са­дилась ни одна из них в ее присутствии и обращались к ней, не поднимая глаз.

Была эта правительница-индианка красива, каза­лась она женщиной Кастилии, а манеры и достоин­ство ее вызывали восхищение, когда стояла она, нагая, далекая от смешливости или похоти, с выражением на лице сумрачным, но скромным, потому что не могло ей быть более шестнадцати или семнадцати лет»¹⁷⁸.

«А в некоторых местах, что наши разграбили, камня на камне не осталось... Я вступил в одно из таких мест почти с пятьюдесятью людьми... и, будучи рас­сержен из-за того, что ранили у меня человека, велел стрелку подпалить фитилем хижину. Случился тут ве­терок, который дул недолго, но так кстати, что за половину часа сгорела не только эта, но и все осталь­ные хижины того селения, каковых насчитывалось бо­лее сорока»¹⁷⁹. Там же нашел достойный хронист «ка­мень сапфир величиной с куриное яйцо», который, надо думать, присовокупил к значительному количе­ству золота, что, по собственному признанию, вывез с острова Кодего и из Картахены в 1521 году. Так что нетрудно понять причину лихорадки, сведшей в могилу юную правительницу, оказавшуюся невольной свиде­тельницей подобных событий.

Побережье Карибаны — откуда и произошло на­звание «карибы» — населяли непокорные племена, пользовавшиеся отравленными стрелами, рана или даже царапина от которых означала неизбежную смерть. «Благодаря использованию ядовитых трав для своей обороны сумели они сохраниться и всегда защи­щались от испанцев и никогда не были полностью подчинены или покорены ими»¹⁸⁰. Здесь погиб карто­граф Хуан де ла Коса, сопровождавший Алонсо де Охеду в походе по этому краю, где завоеватели встре­тили сильнейшее сопротивление, предвещавшее им не­малые трудности. Женщины карибов сражались столь же мужественно и искусно, как и мужчины. Упорная борьба индейцев привела к провозглашению в 1533 году королевского указа: конкистадорам дозво­лялось воевать с ними «огнем и мечом и обращать их в рабов... за то, что они язычники, чинящие хри­стианам беспокойство и вред»¹⁸¹.

Позднее, направившись из Санта-Марты на запад в глубь материка, в земли древних цивилизованных чибча, конкистадоры открыли для себя высокую куль­туру этого народа, о которой свидетельствовала умелая организация торговли солью и золотом вдоль по ре­ке Магдалена; рынок в Турмеке, где продавался золо­той песок из Сорокота, изумруды из Сомондоко, соль из Сипакира и Немокона, выпаренная в больших гли­няных кувшинах и продаваемая огромными головами весом по нескольку арроб; роскошные хлопчатобу­мажные ткани, как, например, «одно покрывало дли­ною более шести или семи вар и шириною в половину того, со множеством вышитых изображений, усыпан­ных изумрудами, агатами, халцедоном и яшмой...»¹⁸². О высоком уровне развития культуры этого народа свидетельствовали и украшающие двери жилищ золо­тые диски, позвякивание которых на ветру услышали конкистадоры, едва войдя в город Унса; и возделанные поля, удивившие испанцев своими плодами; и природ­ное величие касиков, «важных и изящных властите­лей», которым вскоре предстояло гнить в тюрьмах или скрываться от преследования в лесах; и цело­мудрие «нагих индианок, более стыдливых, чем иные разодетые христианки»¹⁸³.

Племенами чибча управляли двое властителей: сипа Боготы Тискесуса и саке Тунхи Кимуинчатеча¹⁸⁴. Ког­да появились испанцы, сипа приказал следить за их передвижениями днем и ночью и обратился к своим воинам с такими словами: «Вы, что добываете и при­носите мне птиц, парящих в воздухе, и оленей, кото­рым нет равных в резвости среди зверей, укрощаете и приручаете многих иных свирепейших тварей... вам ли не по силам этих малых числом чужестранцев, что так дерзко в мои земли вступили, захватить и при­вести ко мне пленными»¹⁸⁵. Как видно, Тискесуса еще не знал «чудо-оружия», которое несли с собой чуже­земцы. Ему предстояло познакомиться с ним очень скоро. «Восседая на усыпанных изумрудами носилках, которые несли индейцы на плечах», завернутый в красное, цвета траура, покрывало, выступил касик против испанцев. Проиграв сражение, одни индейцы укрылись с вождем в Кахике, другие, чтобы задержать пресле­дователей, укрепились в домах Боготы, где их окру­жили конкистадоры. Один из индейских воинов, оче­видно полагая, что может справиться с солдатами, вышел к испанцам, вызывая их на поединок, но один из всадников, «подбадриваемый своими товарищами, подстегнул коня и, не дав индейцу времени восполь­зоваться оружием, налетел на него, схватил за волосы и, не останавливаясь и не давая ему коснуться но­гами земли, доставил его туда, где находились осталь­ные испанцы. Это заставило осажденных понять, что нет у них надежды... и ночью покинули они в полной тишине свое укрытие»¹⁸⁶.

Укрывшийся в горах Тискесуса беспокоил испанцев. До них дошли слухи, что он владеет домом из чистого золота, и они решили отправиться на поиски касика, каких бы трудностей и потерь это ни стоило. Им было известно, что он находился в лесу недалеко от Факатативы. В четверть зари конкистадоры напали на ин­дейцев. «Кесада пошел на сипу не как генерал на войну, пошел как охотник. Окружил его западнями и ловушками под покровом ночи»¹⁸⁷, и «было его [касика] счастьем, что убили его, не узнав среди других погибших»¹⁸⁸,— пишут участники события в письме к монарху, из которого следует, что это поражение не заставило индейцев сложить оружие. Испанцы от­ступили, так и не узнав о гибели касика, а сказоч­ные сокровища сипы не были никогда обнаружены. Хотя его племянник и наследник Сахипа, взятый в плен наряду со многими иными вождями, перед своей «мучительной смертью» обещал передать конкистадо­рам столько золота, сколько поместится в большом доме, но, «будучи правителем важным и изнеженным, не знавшим работы, умер в тюрьме... И так осталось его богатство не найденным по сей день»¹⁸⁹.

У Овьедо есть другая версия, изложенная им в его «Истории» несколькими главами дальше: захвачен­ный в плен и принужденный к сотрудничеству Са­хипа выступил во главе своего многочисленного войска против племен панче. Вернувшись к главе конкистадо­ров с победой, он был обвинен в сокрытии сокровищ своего дяди. Сахипа отрицал, что богатства находятся у него, утверждая, что ничего не знает о том, где они спрятаны. Тогда «был учинен против него формальный процесс, который длился много дней, ибо важные дока­зательства приводились и с одной, и с другой сто­роны». «В итоге был Сахипа приговорен к пытке растя­жением веревками... а спустя месяц, будучи человеком изнеженным и ослабленным заключением и тоскою, он умер»¹⁹⁰.

Хотя Хименес де Кесада и нашел Боготу, столицу сип, покинутой и опустошенной, по всему было видно, что она принадлежит богатому и цивилизованному народу. Индейцы, отступившие на окружающие город холмы, встретили конкистадоров тучами стрел. Испан­цам, ослепленным сверканием изумрудов, вновь про­будивших их алчность, удалось найти проводников, которые привели их к месту, где добывали эти камни «со многими церемониями... и только... в определенное время года». Здесь, в Сомондоко, где находились шах­ты, они впервые узнали, что эти земли принадлежат саке Тунхи — Кимуинчатече, почитаемому как божест­во. Саке жил при дворе в Унсе под охраной огромной преданной ему армии. Глава конкистадоров опасался встречи, но алчность подталкивала его. Боясь упустить сокровища Кимуинчатеча, как уже упустил богатство Тискесусы, он явился к воротам столицы-крепости. Здесь испанцев встретило посольство саке с богатыми подношениями и просьбой подождать хотя бы несколь­ко дней, пока не уляжется волнение в народе. Но Кесада, к удивлению посланников, отказался ждать и иступил в город. Саке поджидал их, восседая на троне и окружении вождей. Кесада потребовал от него под­чинения великому монарху Карлу V, на что тот ответил, что подобный вопрос достоин тщательного и поспешного обсуждения. Тогда завоеватели взяли саке и плен в его собственном доме, в то время как на пло­щади выстроилась, ощетинившись копьями, конница, готовясь подкрепить действиями решение своего ко­мандира.

Завязалось сражение. Пять раз индейским воинам удавалось пробиться за ограду, и пять раз отбра­сывали их конкистадоры. По окончании битвы, при­ставив к саке надежную охрану, испанцы принялись за грабеж. Добыча оказалась так велика, что сложен­ные во дворе груды трофеев превосходили в высоту всадника в седле; мумии прежних саке были разграб­лены, похищены богатейшие драгоценности, захоро­ненные с ними, а сами они выброшены.

Хронист, похваляющийся своей справедливостью и добронамеренностью, сопроводил описания грабежа следующим комментарием: «... и было еще взято со­кровищ на шестьдесят тысяч кастельяно, чуть больше или меньше, в святилищах, или молельных домах, города. Из чего увидели наши, как глубоко верующие люди этой земли в своем язычестве, коли столько золота находилось в их молельнях и было найдено при разрушении города Тунха и его святилищ». Но исто­рик большую благочестивость признает за испанцами при изъятии и расхищении этих сокровищ, нежели за индейцами. Он считает, что «лучше обладать сокро­вищами тем, кто их взял, чем тем, кто использует их на дурные языческие приношения»¹⁹¹.

Здесь видны отголоски дискуссии, начавшейся в Испании по инициативе Бартоломе де Лас Касаса после ограбления гробницы Сену. Основываясь на Библии, церковники решили, что нашедшему сокровища, погре­бенные с телом покойного, «надлежит уяснить себе, что оные вещи суть чужие и имеют владельца... В си­лу чего заключалось, что никто, не совершив тем смерт­ного греха кражи и грабежа и не будучи обязан воз­вратить все, не мог взять себе и употребить какое-либо сокровище или богатство, положенное с телом в гробницу или могилу... не нанеся обиды живым наследникам того, чья могила осквернена, а доброе имя попрано и тем оскорблена память, почему обязан он будет принести им сатисфакцию»¹⁹².

Пока в Испании шло обсуждение гуманистических, просвещенческих идей, пока король узаконивал пора­бощение, коль скоро совершалось оно «во имя правого дела», а жертвы были «язычниками, чинящими христи­анам беспокойство и вред», или, больше того, канни­балами, тем временем Кесада продолжал поход по колумбийским землям.

В Дуитаме испанцев поджидал касик Тундама со своими воинами, чтобы «встретить их тучею стрел».

Селение Согамосо конкистадоры нашли безлюдным, а дворец касика-жреца Сугамуши, представителя бо­жества Бочика,— с открытыми дверьми и нетронутыми сокровищами. Посреди храма Итака, также незапер­того, они обнаружили стоящего неподвижно, словно статуя, старейшину-хранителя, седобородого старца, единственного бородатого человека, встретившегося им в этих землях. В храме находилось множество мумий, согласно обычаю украшенных золотом, жемчугом и изумрудами. Стены сияли от золотых пластин и драго­ценных камней, а пол покрывала сплетенная из дрока циновка тончайшей работы.

Испанцы прибыли на место уже вечером, и Кесада распорядился отложить грабеж до утра. Оставив в охране двух солдат с факелами, конкистадоры отпра­вились на отдых. Однако ночью храм внезапно заго­релся, пожар не утихал несколько недель.

На обратном пути испанцев уже поджидал касик Тундама. Расстроенный Кесада хотел изменить курс, чтобы избежать встречи, но все же отправил послов, чтобы договориться с касиком о мире и предложить ему «спасти душу». Тундама ответил, что «нисколько не заботит его спасение души при помощи тех, кто проявил такой аппетит к сокровищам чибча»¹⁹³.

В Суэске глава конкистадоров услышал о золоте долины Нейва. До него дошла легенда об Эльдорадо, о касике, что каждый год погружался в лагуну, рас­положенную недалеко от Гуатавиты, намазав тело смо­лой, к которой пристает драгоценный песок, покрывая его золотом с головы до ног.

В поисках золота перебрались в Новую Гранаду еще два авантюриста — немец Федерманн из Вене­суэлы и Себастьян де Белалькасар из Кито.

На огромных пересекаемых им пространствах Бе­лалькасар встретил такое упорное сопротивление, что не проходило «дня без стычек с индейцами, и нападения их были утомительны, ибо неоднократно налетали они не только все вместе, но и отдельными отрядами и в разные часы. Поэтому следовало всегда быть начеку с оружием наготове и передвигаться весьма осторож­но по каменистым хребтам и непролазным перевалам, где подстерегал противник...»¹⁹⁴.

По пути Белалькасар основал города Пасто и Ка­ли, там, где «никоим образом не прекращали индейцы, непокорнейшие из всех, воевать и яростно биться, пытаясь силою или утаиванием припасов изгнать со своей земли чужестранцев»¹⁹⁵. Белалькасар основал также Попаян, где оказал ему «бесстрашное сопро­тивление» касик Каламбас. Затем он продолжал свой путь, пока все три конкистадора не встретились в одном и том же месте к общей неожиданности и не­удовольствию, «ибо коли правду говорит поговорка, что двум воробьям на одном колоске не примоститься, то каково, ежели их соберется трое?»¹⁹⁶.

Экспедиция оказалась напрасной. Эльдорадо, как и Амазония, источник вечной молодости, осталось на­всегда в мире легенд. Долгие месяцы конкистадоры «блуждали, затерявшись в необозримых пустынных пространствах. Остались лежать в этой земле сотня испанцев, тысячи индейцев и почти все лошади. Одни умерли с голоду, других сожрали дикие звери, ужалили змеи, многие утонули в реках. Большую часть сгу­била лихорадка. И не нашли они желанную страну; пересекли сельву Касаре, долины Путумайо и горы Мокоа, так и не отыскав страну золота»¹⁹⁷.

И все же собранная добыча была огромной. Из од­них только захоронений награблено было достаточно, чтобы ослепить любой взор, вплоть до монаршего. Жители Колумбии хоронили своих мертвых по-разному, но всегда с большим количеством драгоценностей, украшая священные мумии ожерельями, медальонами и коронами.

«После того как умирал сипа, старейшины извле­кали его внутренности и заполняли нутро расплав­ленной смолой; затем помещали тело в выдолбленный ствол толстой пальмы, выложенный изнутри и сна­ружи золотыми пластинами, и тайно несли хоро­нить»¹⁹⁸.

«В тот год, когда вступал на престол новый пра­витель, старейшины по ночам, в самое тёмное время, копали для него могилу в самых отдаленных, глу­хих, скалистых и потаенных местах. А иной раз, дабы было вернее, отводили из русла реку и там, где про­ходило течение, устраивали могилу заблаговременно. Часто даже тот, кому в ней лежать, о том не ведал, а похоронив его, возвращали реку в старое русло, чтоб покрыла могилу. Но подобное усердие затме­валось, как правило, алчностью наших испанцев, на­ходивших в самых невообразимых местах великие и многочисленные сокровища в этих захоронениях»¹⁹⁹.