Смутное время в Центральной Америке

Со времени покорения Центральной Америки испанцами в первой половине XVI века населяющие ее народы в течение почти трехсот лет находились под иноземным владычеством. Независимость пришла в начале XIX века как результат много­детной освободительной борьбы против испанской короны в Южной Америке и Мексике, где армии колонизаторов были разгромлены. Это создало благоприятные условия для освобож­дения и Центральной Америки. Независимость была провозгла­шена здесь 15 сентября 1821 года. По первой конституции на пе­решейке между двумя океанами возникла Федеральная республи­ка Центральной Америки, и состояла она из пяти государств — Гватемалы, Гондураса, Никарагуа, Коста-Рики и Сальвадора. Каждое из них объявлялось «свободным и независимым в во­просах своего внутреннего управления».

Фреска с изображением сановников майя в звериных шкурах. Бонампак, Гватемала.

Выход Центральной Америки из положения испанской коло­нии произошел без активной борьбы патриотических, револю­ционных сил. Испания, силы которой были подорваны воору­женным подавлением освободительных восстаний в других районах Америки, просто оказалась неспособной и дальше осу­ществлять колониальную власть. Однако и патриотические силы были слабы. Поэтому случилось так, что первые хлопоты по управлению новой независимой федерацией взяли на себя быв­шие королевские чиновники и офицеры; последний генерал-капи­тан стал первым политическим руководителем Центральной Америки (Габино Гаинса). Ясно, что в такой обстановке поме­щики-латифундисты и католическая церковь, скопившие в своих руках за счет угнетения индейского населения огромные богат­ства, употребили все силы, чтобы приспособиться к новым по­рядкам, а на деле удержать свое прежнее влияние. Эти мрачные силы сплотились вокруг образовавшейся партии консерваторов.

Но в эти годы в Центральной Америке начинали действовать и другие политические силы, выступавшие за подлинно прогрес­сивные преобразования, за ограничение засилья помещичьей знати и католической церкви. Эти силы во многом следовали передовым идеям, провозглашенным североамериканской и фран­цузской революциями XVIII века. Эти силы сгруппировались вокруг либеральной партии.

Не прошло и пяти лет со дня провозглашения независимости, как между либералами и консерваторами началась ожесточенная гражданская война, на долгие годы охватившая Центральную Америку. Именно в этот период на исторической арене появи­лась героическая фигура Франсиско Морасана, пламенного сторонника единства всех центральноамериканских народов, их независимого и свободного развития. И историки, и прогрессивные политические деятели сходятся на том, что Морасан — подлинный символ борьбы за единую, свободную и процветающую Центральную Америку. О нем говорили: «Исключите гений Мо­расана, и вы убьете душу Центральной Америки». В самом деле, имя его почитается до сих пор всеми Центральноамериканскими народами.

Франсиско Морасан родился в 1792 году в семье торговца, в нынешней столице Гондураса городе Тегусигальпа. Часто путешествуя вместе с отцом, молодой Франсиско видел, как тяжела жизнь простых крестьян-индейцев и трудового городского люда под игом королевской колониальной власти, креольских помещиков-латифундистов и католической церкви. Он сам рано научился читать и как мог доставал редкие тогда в его стране книги. Глубочайшее впечатление на него произвели сочинения великих просветителей XVIII века Монтескье, Руссо, Токвиля и других, нашедшиеся в библиотеке его родственника. Просветительские идеи справедливости, свободы, равенства и братства на всю жизнь овладели помыслами Морасана. В Гондурасе он и начал свою военную и политическую деятельность, долгое время воз­главлял единое правительство Центральной Америки с резиден­цией в Гватемале, затем руководил правительством Сальвадора. С оружием в руках он боролся за лучшее будущее своей родины на землях всех пяти составлявших ее стран. Многогранна была его прогрессивная деятельность: он проявлял большую заботу о школах, основал университет в городе Сан-Сальвадоре (Сальва­дор) и в Леоне (Никарагуа), издал декрет об освобождении рабов, объявил свободу вероисповедания, при нем был введен суд присяжных. За торжество демократических идей ему при­ходилось почти непрерывно сражаться с оружием в руках. Мора­сан верил в силу передовых идей, в их способность повернуть ход исторических событий.

А между тем самые мрачные, реакционные силы Централь­ной Америки — помещики и католическое духовенство, объеди­ненные под знаменами партии консерваторов,— старались рас­ширить мятеж против прогрессивных преобразований правитель­ства Морасана. Особую ярость вызвали у них конфискация имущества монашеских орденов, ссылка некоторых особенно жестоких священников и монахов. Католические попы призвали нищих и безграмотных крестьян-индейцев к открытому мятежу против правительства либералов.

Что мог противопоставить этим призывам Морасан? Что он мог предложить в то время широким массам народа? Не умевшие ни читать, ни писать, опутанные нескончаемыми долгами поме­щикам, находившиеся под сильнейшим влиянием священников, простые индейцы никак не могли увидеть перспективу светлого будущего, которую открывал для них Морасан. У него, по сути дела, не было средства общения со своим народом. Только очень немногие могли услышать его: читать прокламации и воззвания умели лишь грамотные, которых были считанные единицы. А в то же время любое послание выдворенного из страны епископа, любая клевета на Морасана сразу же сообщались тысячам при­хожан-индейцев с церковных кафедр и папертей. И за спиной лживых проповедников как бы стоял непререкаемый авторитет бога, фанатичную веру в которого испанские колонизаторы внед­ряли здесь на протяжении трех столетий. Вот почему все про­грессивные начинания Морасана неизменно наталкивались на слепое и ожесточенное сопротивление индейских крестьянских масс, подстрекаемых католическими священниками видеть в каждом либерале слугу дьявола.

Мятеж против правительства либералов усилился в 1836 году с началом эпидемии холеры. Опустошительность этой эпи­демии — за несколько месяцев умерло полторы тысячи чело­век — была тут же использована противниками Морасана. Цер­ковники утверждали даже, что либералы отравляют колодцы и водоемы, чтобы извести людей, а их земли отдать «иностранцам». Когда же правительство запретило захоронения в церквах, чтобы предотвратить распространение заразы, это толковалось как «лишение усопших прав быть вместе с богом в его храме».

Скульптурный портрет древнемайяского правителя. Барельеф. Фрагмент стелы. Сейбаль, Гватемала. Конец I тыс.н.э.

Как это часто бывало в истории, нашелся и способный гла­варь мятежа, фанатично веривший в то, что он действует за правое дело «защиты истинной веры и добрых старых порядков», на благо простого народа. Таким главарем стал никому не из­вестный дотоле 22-летний сержант Рафаэль Каррера, грубый и невежественный парень. Его необузданную смелость и прирож­денный военный талант сумели подчинить себе католические священники и монахи. Каррера — «человек из народа», высту­павший «во имя веры»,— необычайно быстро стал популярен среди самых широких масс фанатично религиозных крестьян-индейцев, сотнями и тысячами стекавшихся к нему. Мятеж раз­растался. Отряды Карреры нападали на города и деревни, звер­ски умерщвляя правительственных чиновников и либералов.

К началу 1838 года Каррера решился напасть на город Гва­темалу — столицу федерации. Современники писали, что это по­ходило на нашествие варварских орд. Пьяные, едва одетые, люди Карреры громкими криками требовали восстановления привиле­гий духовенства и смерти «иностранцев». Многие шли с мешками, чтобы унести побольше награбленного. Сам же главарь мятежни­ков появился в Гватемале в мундире испанского генерала. Вступ­ление «армии» Карреры в город сопровождалось столь дикими насилиями и разнузданными оргиями, что даже развязавшие этот мятеж духовенство и верхушка консерваторов были ошелом­лены происходившим и принимали все меры для умиротворения разбушевавшихся людей Карреры и удаления их из Гватемалы.

Главарь мятежников получил немалую награду от своих хо­зяев: 1000 песо для себя и 10 тысяч песо для своих людей. Ему преподнесли чин полковника и назначение губернатором в городок Мита — подальше от столицы. Забрав с собой награблен­ное, а также военные трофеи —2000 новых ружей и пушку, отряды Карреры ушли в горы.

Но скоро в Гватемалу пришло письмо на имя правитель­ства за подписью Рафаэля Карреры. Индейский вождь писал, что до него дошел слух, будто бы в столице о нем распростра­няют дурную славу, и предупреждал, что, если это будет про­должаться, ему придется вернуться в Гватемалу и прекратить подобные разговоры. Такого рода напоминания о себе Каррера посылал неоднократно через странствующих индейцев.

Потом Гватемалу взволновала новая опасность. Стало известно, что в горах собираются индейцы, отколовшиеся от Кар­реры, что они намерены разгро­мить столицу, перебить всех бе­лых, взять обратно землю, которая по праву принадлежит им, и установить республику «Свободных ягуаров».

Говорили также, что и Кар­рера вербует людей, чтобы опять пойти на Гватемалу.

Среди жителей снова нача­лась паника. Сотни людей поки­дали столицу. По большой доро­ге двигались караваны лошадей, мулов, носильщиков-индейцев, нагруженных домашним скар­бом.

Правительство прекратило выдачу паспортов и издало дек­рет, призывавший все население к оружию.

Стефенсу было трудно сразу разобраться в противоре­чивой политической обстановке и уяснить сложную ситуа­цию.

Помимо всего, Стефенс узнал, что в мае 1839 года, неза­долго до его приезда, истек срок полномочий президента, сена­торов и депутатов федерального правительства, однако выборы не были назначены. Только у вице-президента не истек срок полномочий, так как он был избран позже и теперь оставался единственным официальным представителем правительства. Гватемала, Гондурас, Никарагуа, Коста-Рика объявили свою независимость, Сальвадор и провинция Кесальтенанго все еще поддерживали федерацию. Морасан, главнокомандующий фе­деральными войсками, занял Гондурас и оттуда пробовал управ­лять страной.

«Я пробыл всего три дня в Гватемале,— пишет Стефенс,— и уже было не по себе. Тучи, которые собрались на политиче­ском горизонте, действовали угнетающе на население. Вечера я проводил дома, в одиночестве».

Когда Каррера снова занял Гватемалу, он всюду расставил патрули из индейцев. Это были наивные недисциплинированные парни, которым очень нравилось стрелять из мушкетов. Им было приказано спрашивать: «Кто идет?», «Какие люди?», «Какого полка?», а потом в зависимости от ответа стрелять. Пароль был: «Свободная родина», «Крестьянин» и «Мир».

Скоро прошел слух, что Каррера после отлучки вернулся в Гватемалу. Стефенсу захотелось увидеть индейского вождя. Он договорился с английским консулом, мистером Павоном, отправиться вместе на прием к «Индейскому Королю», как ве­личали индейцы своего вождя.

Не теряя времени, они встретились на следующее утро у Стефенса на квартире. Английский консул посоветовал археологу надеть парадный дипломатический мундир с золотыми пугови­цами: говорили, что Каррера любил внешний блеск. Стефенс воспользовался советом и достал из сундука свой залежавшийся мундир.