Очерк 2

Торговая конкуренция Испании и Португалии. Продвижение конкистадоров в Новом Свете. Завоевание Мексики и Перу испанцами и Бразилии португальцами. Влияние колонизации на экономику Испании. Причины падения колониального могущества Португалии. Критика защитников системы колонизаторов XVI в. Разоблачения Лас Касаса. Приток драгоценных металлов в Европу и «революция цен».

Нарушать Тордесильясский договор первыми стали португаль­цы, а не испанцы, несмотря на то, что как раз Португалия считалась непосредственно после его заключения в наибольшем выигрыше.

Почему так случилось? Почему португальцы не удовлетвори­лись достигнутыми преимуществами в Индии, что побуждало их к поискам новых богатств в запретных испанских морях и в испан­ском Новом Свете?

Когда в 1494 г, подписывался Тордесильясский договор, испан­цы могли успокаивать себя тем, что он все же окажется более выгод­ным им, чем португальцам. Хотя вопрос, является ли Новая земля Индией или нет, оставался открытым, не было сомнений, что откры­тие Колумба произошло на западе. После высадки Васко да Гамы в Каликуте весы определенно склонились в сторону Португалии.

Во время первых своих путешествий ни испанцы, ни португаль­цы отнюдь не думали завоевывать новые земли; они рассчитывали только на ограбление этих земель, а также на выгодную для себя тор­говлю на отведенном каждому из них земном полушарии.

Европейские купцы поэтому предпочитали на первых порах подходить к местным людям с осторожностью, с поклонами и уч­тивостью — они сами боялись их. Но предупредительность в отно­шениях и обмене товарами исчезла, как только испанцы убедились в неимоверной слабости южноамериканских индейцев: проще все­го было спаивать их водкой; исчезла и осторожность при продви­жении в глубь материка.

Всего лет через 50 после открытия Колумба испанцы захватили два самых цивилизованных государства Южной Америки — Мек­сику в 1519—1521 гг., Перу в 1531—1533 гг.

Мы должны остановиться на этих захватах, чтобы показать, как они вернули силу первоначальным надеждам испанцев на выгоды, вытекающие для них из Тордесильясского договора.

Еще в 1517 г. губернатор открытого Колумбом острова Куба Ди­его Веласкес послал экспедицию на Лукайские острова (так в XVI в. называлась восточная часть Багамской группы) с целью обратить в рабство и доставить на Кубу жителей этих островов. Экспедиция была неудачна, и в следующем году пришлось ее повторить. Руко­водитель экспедиции Хуан Грихальва открыл впервые и берега Юка­тана, и берега Мексики. Он доложил об открытии новой страны гу­бернатору Кубы, в доме которого бывал уже не очень молодой, по тогдашним понятиям (ему шел четвертый десяток), обедневший дворянин, искатель богатства и авантюрист Эрнандо Кортес. Чело­век умный, энергичный, отважный, способный без малейших коле­баний на любую жестокость, честолюбивый, властолюбивый, ко­рыстолюбивый (но не скупой, а очень склонный швырять деньгами), Кортес, познакомившись с рассказом Грихальвы о новых, неведомых берегах, выпросил у губернатора Диего Веласкеса средства и кораб­ли на экспедицию. Губернатор согласился на это, хоть и не весьма доверял слишком предприимчивому авантюристу. Кортес в юности учился (правда, очень мало) в Саламанкском университете в Испа­нии и поэтому мог написать ряд донесений королю о своих деяниях, которые и явились наряду с записками Диаса и другими описаниями этих событий современниками интересным источником по истории этого завоевания. Грамотностью Кортес отличался от многих других испанских завоевателей Нового Света. Например, Писарро (Писарро Франсиско (между 1470 и 1475—1541) — исп. конкистадор), о кото­ром речь будет дальше, завоеватель Перу, не умел ни читать, ни пи­сать и даже нацарапать свое имя научился лишь к концу жизни.

18 ноября 1518 г. Кортес выступил в поход, т. е. посадил на 11 небольших судов на Кубе около 600 человек добровольцев. Его «ка­валерия» располагала 16 лошадьми, а «артиллерия» состояла из дю­жины орудий. Высадившись в Мексике, неведомой и загадочной стране, где, по слухам, существовало огромное государство, Кортес, заметив упадок духа в своем маленьком отряде, сжег те суда, на ко­торых они причалили к берегу Мексики, чтобы прекратить всякие мысли о возвращении домой. Он основал поселок, назвав его Вера Крус (Истинный Крест), и двинулся в глубь страны решительно на­удачу, не зная, куда идет и что встретит.

Прежде всего он наткнулся на государство Тлакскалы. Воины Тлакскалы оказали ему сопротивление, но были побеждены, хотя, по-видимому, и не совсем. По крайней мере, Кортес проявил при за­ключении с ними мира совершенно не свойственную ему умерен­ность — он даже заключил с ними союз — и, усилив свой отряд присланным из Тлакскалы подкреплением, двинулся дальше в се­верном направлении к мексиканскому государству ацтеков, столицей которого был город Мехико, а правителем — Монтесума. Тлакскала восстала против Монтесумы еще до прихода Кортеса. Монте­сума впустил испанцев в столицу без сопротивления. Очень помогло испанцам на первых порах суеверное убеждение мексиканцев, по­черпнутое из их легенд, будто эти белые пришельцы бессмертны, а их предводитель Кортес — сын солнца.

Но больше всего помогли Кортесу враждебные отношения меж­ду мексиканскими племенами, примитивность их вооружения, не­совершенство всей государственной организации. Мирные отноше­ния с Монтесумой продолжались недолго. Небольшой отряд мекси­канцев напал на основанный Кортесом поселок Вера Крус и пере­бил несколько человек из маленького гарнизона. Кортес в ответ ве­лел схватить и заковать в цепи Монтесуму, а виновных в нападении на Вера Крус велел торжественно сжечь живьем.. Затем он овладел громадными сокровищами храмов и дворцов Мехико (золотом, брил­лиантами и т. п.) и, по-видимому, уже помышлял двинуться дальше в глубь страны, как вдруг с юга пришли вести, что губернатор Кубы Веласкес его сменил и прислал нового командира в завоевываемую Мексику, Нарваэса. Кортес решил ни за что не уступать своего по­ста. Он отобрал из своего отряда наиболее храбрых головорезов и двинулся против Нарваэса, которого и разгромил; отряд Нарваэ­са примкнул к победителю. Покончив с этим, Кортес поспешил в Мехико, но столица за время его отсутствия возмутилась, часть испанцев была замучена самыми страшными пытками до смерти, а другая часть успела укрыться. Монтесума был убит, а новые вла­сти начали яростную борьбу. Летом 1520 г. наступила развязка. Объединив вокруг себя главные вассальные племена, входившие в состав мексиканского государства ацтеков и решившие восполь­зоваться случаем, чтобы освободиться от мексиканского верховен­ства, Кортес 7 июля 1520 г. нанес мексиканской армии в Отумбе страшное поражение. Но еще больше года после этого мексиканцы не сдавались, и только 13 августа 1521 г., после ожесточенного штурма, осажденная со всех сторон столица была взята Кортесом. Часть жителей была перебита, город был окончательно разграблен. Страна была объявлена собственностью испанского короля. Попытка мексиканцев избавиться от завоевателя спустя несколько лет окон­чилась поражением восставших, и ужасающими по своей утонченной жестокости казнями всех участников. Король, назначив, правда, Кор­теса губернатором завоеванной им страны, побаивался его, и в кон­це концов Кортес впал в немилость. Сначала была уменьшена его власть: он был оставлен командиром войск, но ему в непрошеную помощь прислали особого сановника по части сбора дани и граж­данской администрации. А потом его и вовсе отстранили. Он вер­нулся в Испанию и умер, забытый, в 1547 г., 62 лет от роду.

Когда Кортес отправился в экспедицию, под его начальством было около 600 человек. Эти силы еще уменьшились в походе, так что, когда он очутился в центре чужой земли, у него в распоряже­нии оставалось 300 солдат, если не меньше. Нужны были совер­шенно особые условия, чтобы с этими ничтожнейшими средствами завоевать обширное государство, обладающее и политической ор­ганизацией, и относительно высокой материальной культурой, и не­малочисленным населением, жившим в городах и селах.

Правда, хотя главным источником сведений о Мексике в том виде, как ее застал Кортес, являются письма самого Кортеса к императо­ру Карлу V, назвать этот источник очень правдивым мы не можем. Автор знаменитых пяти писем (первое от 10 июля 1519 г., послед­нее от 3 сентября 1526 г.) описывает мексиканскую империю, явно стараясь преувеличить ее могущество, размеры и богатство, чтобы тем самым возвеличить заслугу смелого конкистадора, который с горстью людей овладел этой страной. Но даже и с этой поправкой на хвастовство и преувеличения счастливого бандита рассказ Кор­теса, во многих частях подтверждаемый другими показаниями, ри­сует нам высокую степень цивилизации в этой стране. Даже если в мексиканских городах и не было от 200 до 500 тыс. жителей (та­ких городов и в Европе тогдашней не было), даже если дворцы пра­вителей государства ацтеков и не были «равны» самым лучшим дворцам Испании, как уверяет Кортес в своем втором письме импе­ратору Карлу V, жившему в Эскуриале, все-таки факт высокой ступе­ни материальной культуры Мексики остается вне сомнений. В нашу задачу не входит подробный анализ той общественной структуры и той ступени материальной культуры, которые были найдены ис­панцами в мексиканской империи. Лучшим, что написано о соци­альной структуре древнего мексиканского общества, остается седь­мая глава классической книги Моргана (Морган Льюис Генри (1818—1881) — амер. историк и этнограф), к которой я отсылаю инте­ресующегося этим предметом читателя.

Но мы все же должны тут выделить из имеющихся источников все, непосредственно касающиеся нашей темы, чтобы показать, как завоевание Кортеса имело своим последствием обнищание, пора­бощение, а в большей мере и истребление покоренных мексикан­ских племен.

Земли ацтеков были еще в родовом общинном владении, жили эти племена большими соединениями семейств. Единого государ­ства не было, был слабо спаянный в конфедерацию конгломерат территориально соприкасающихся трех племен, которые, по-види­мому, принадлежали некогда к одному народу, впоследствии рас­павшемуся на несколько племен. Сама конфедерация ацтеков возникла за 94 года до прихода Кортеса. Военный вождь ацтеков яв­лялся вождем и двух других племен, вошедших в эту конфедера­цию, но внутренние дела каждого племени вершились данным пле­менем самостоятельно. У каждого племени были свой совет старей­шин и свой военный вождь, но эти вожди подчинялись в военных делах военному вождю ацтеков. Эта-конфедерация вообще больше походила на длительный военный союз трех племен, необходимый при постоянных войнах с чужими племенами, чем на федеративное государство. Вплоть до самого прихода испанцев окрестные племена не были ни покорены конфедерацией, ни уничтожены ею, ни вклю­чены ею в свой состав на определенных условиях. Жизнь протека­ла от набега к набегу, от одной хищнической экспедиции до другой. Иногда и территории трех племен федерации тоже становились в свою очередь жертвой набегов со стороны других племен. Воен­ная организация ацтеков была связана с теми общественными деле­ниями, подмеченными у них, которые Морган склонен признать ро­дами и фратриями. Эта организация находилась в соответствии с коллективным владением и коллективной обработкой земли ро­дом. Во главе ацтеков стоял совет вождей — предводителей и пред­ставителей родов, а по некоторым источникам, этот совет состоял всего из четырех предводителей, по одному от каждого из четырех кланов, на которые делилось племя. Этот совет состоял при высшем военном вожде конфедерации, которого испанцы весьма произволь­но именовали (по аналогии с Европою) «королем», а иногда и «им­ператором», внося этим путаницу в понимание истинной природы ацтекской государственной структуры. Монтесума, стоящий во гла­ве конфедерации трех племен в момент появления Кортеса, вовсе не был неограниченным монархом, каким его рисуют старые испан­ские источники. Его власть (даже чисто военная) была очень ограни­чена советом вождей, окружавших его. Должность вождя хоть и бы­ла выборной, но выбираться на нее могли лишь члены одного опре­деленного рода, смещались со своей должности они тоже по воле «избирателей». Но кто участвовал в таких собраниях, где выбирали или смещали верховного военного вождя, является невыясненным.

Во всяком случае, никакой «самодержавной монархии», выду­манной испанскими солдатами и священниками, в Мексике не су­ществовало. Неспаянность государственной и военной организа­ции трех конфедерированных племен, враждебное окружение их племенами, которые отчасти признавали себя вассалами конфеде­рации и до поры до времени платили ей дань, а отчасти никогда и вассалами себя не признавали, низкий уровень, как мы уже упо­минали, военной техники (сравнительно с испанской) — все это помогло Кортесу в его отважном разбойничьем набеге.

Города Мексики были разграблены, отчасти выжжены испанцами и их собственными обитателями.

Осмотревшись в новой, громадной, с неопределенными грани­цами на севере и на западе стране, которую он так относительно легко завоевал, Кортес был поставлен лицом к лицу с двумя вопро­сами, теснейшим образом между собою связанными. Во-первых, закрепощать ли мексиканцев, т. е. заводить ли так называемые энкомиенды (имения) с пожалованием их испанцам, а во-вторых, если не заводить их, то как расплатиться и содержать впредь хотя бы те полторы тысячи человек, которые в 1521 г. составляли основное яд­ро его войска.

Кортес очень колебался перед решением первого вопроса. Не то его смущало, конечно, что Карл V только за два года перед тем отменил энкомиенды на Антильских островах и что, следовательно, доволь­но странно, подчинив Мексику, начинать с нарушения его, Карла V, воли и вводить крепостное право, которое тот только что отменил. Эта неловкость Кортеса не очень бы тревожила. Но он сам 20 лет подряд наблюдал, как и на Кубе, и на Эспаньоле (Гаити), и в других местах сотни тысяч индейцев превращались в десятки тысяч, а де­сятки тысяч — в две-три тысячи человек; он знал, что попытка пополнить вымиравшее племя Эснаньолы переселением жителей с «бесполезных» Багамских островов закончилась тем, что из 15 тыс. переселенцев почти немедленно умерло 13 тыс. Кортес знал и о пол­ном разорении всех новоявленных помещиков, получивших энко­миенды и оставшихся без крепостных, и о полуголодном существо­вании всего населения этих богатейших по своей природе стран. Он явно боялся разорить таким путем и Мексику. В письмах-докла­дах Карлу V Кортес не скрывает от императора своих сомнений. «Мексиканские туземцы,— пишет он Карлу,— более одаренные люди, чем краснокожие других мест, и очень важен вопрос: при­нуждать ли их силой служить испанцам пли нет?» Кортесу явно не хотелось на это решиться, но выбора не было. Получить от Кар­ла деньги для уплаты армии Кортеса нечего было и думать, хотя Кортес и делает деликатный намек на желательность подобного ре­шения проблемы в своем письме Карлу от 15 мая 1522 г. Но Карл V, не присылая денег, в то же время категорически воспретил Кортесу вводить энкомиенды, т. е. закрепощать аборигенов.

Кортес три года не платил почти ничего своим солдатам и офи­церам, а очень много из награбленной в Мексике добычи пришлось отправить в Испанию по требованию правительства. Он знал также, что люди его отряда очень рассчитывают на получение поместий и крепостных в только что завоеванной ими стране. Он был до из­вестной степени в положении вождя-завоевателя, который знал, что он может расплатиться со своими дружинниками только пожа­лованием им земельных участков и ничем другим.

Император, правда, был категоричен, но он находился далеко. Не присылая и самых малых сумм для расплаты с армией, он толь­ко требовал золота и серебра; письмо от императора к Кортесу шло четыре-пять месяцев, да письмо к императору от Кортеса — еще четыре-пять месяцев. Кортес решил не повиноваться. Он написал Карлу почтительное донесение с изложением мотивов, почему он никак не может выполнить волю его величества.

Он ввел энкомиенды, раздав их своим соратникам, а часть мекси­канцев он просто обратил в рабство (за сопротивление при завоева­нии) и отправил работать в рудники. Крепостные, приписанные к энкомиендам, были, как уверял он Карла, довольны своей участью, по­тому что до испанского завоевания, когда ими владели знатные люди их собственного племени, им (будто бы) жилось гораздо хуже.

Сам Кортес вознаградил при этом себя лично, пожаловав себе великолепные и колоссальные земли и приписав к этим землям 23 тыс. крепостных из местного населения. Карлу V (как выше сказано) удалось в конце концов отделаться от Кортеса. Но энкомиенды, за­веденные в Мексике Кортесом, остались на целые столетия. До ка­кой степени эта полуфеодальная организация хозяйственной дея­тельности при обработке земли оказалась живучей в условиях ко­лонизаторского продвижения испанцев в Новом Свете, явствует луч­ше всего из истории так называемых новых законов, вотированных в 1542 г. хунтой, которая собралась по повелению Карла V в Барсе­лоне. Эти законы созданы были под влиянием пропаганды Бартоломео Лас Касаса (Лас Касас (1474—1566) — исп. гуманист, историк, публицист). В 1542 г. он написал и направил королю «Кратчай­шее сообщение об уничтожении Индии» («Brevissima relacion de la destruction de las Indias»), которое через 10 лет было опубликовано. В этом сочинении Лас Касас познакомил Европу с потрясающей общей картиной систематического истребления целых племен в Но­вом Свете, с быстрым и полным вымиранием коренного населения. Власть имущие должны были задуматься о том, что происходит обес­ценение новых владений Испании.

10-й статьей этих законов торжественно провозглашалось, что все индейцы отныне свободны и являются лишь вассалами короны, платящими подать королю; статьей 26-й воспрещалось обращать индейцев в рабство под каким бы то ни было предлогом; все энко­миенды духовных лиц, монастырей, пожалованные чиновниками, вице-королями и т. д., поступают в казну, а крепостные индейцы этих энкомиенд становятся тоже (как и рабы) королевскими вассалами и свободными лично людьми. Отныне воспрещалось под каким бы то ни было предлогом давать кому бы то ни было новые энкомиен­ды; как только умрет какой-либо владелец, энкомиенда отбирается в казну, а индейцы, к ней прикрепленные, становятся свободными людьми (статья 35-я). Много еще было хороших статей в законах 1542 г., и все они оказались быстро и незаметно лопнувшими мыль­ными пузырями уже в ближайшие годы, а энкомиенды остались, ин­дейцы продолжали вымирать.

Повелительно требовалось разрешение вопроса о том, как заме­нить на плантациях и в рудниках индейцев, которых убивал этот труд. Тропическое солнце требовало для плантационного труда бо­лее крепкую расу. Не очень тревожили плантаторов обличения их варварских жестокостей Лас Касасом, не весьма убоялись они даже и «гуманного» законодательства барселонской хунты 1542 г. Но с тропическим солнцем нужно было считаться. Оно переводило их крепостных не в «королевские вассалы», а на тот свет, и испол­няло это дело все увеличивающимися темпами. Энкомиенды пусте­ли. Заставить работать на плантациях белых рабов (например, пре­ступников, осужденных в Испании или в самих колониях) нечего было и помышлять: они перемерли бы еще быстрее.

Взоры плантаторов, взоры испанского правительства, взоры куп­цов и банкиров Мадрида, Барселоны, Севильи, связанных интере­сами с заморской торговлей, обратились к Африке, к таинственно­му «черному континенту».

Даже сердобольный Лас Касас с жаром одобрил эту идею: заме­нить индейцев привозными африканцами. Всю отпущенную ему от природы сострадательность он истощил на индейцев. На афри­канцев ее уже не хватило. Тем не менее не он первый указал на аф­риканцев, как это часто повторяется по традиции. О них думали уже с первых лет плантационного хозяйничанья испанских колони­стов на Антильских островах. Во второй половине XVI в. вопрос созрел окончательно.

Перейдем теперь к истории завоевания испанцами Перу. Старые испанские историки вроде иезуита Апелло Олива, написавшего в 1631 г. историю Перу и пользовавшегося устными рассказами и преданиями, а также, вероятно, исчезнувшими потом документа­ми, передают историю Перу так. Еще Васко Бальбоа, первый евро­пеец, перешедший через Панамский перешеек и увидевший Тихий океан, прослышав о существовании где-то на юге богатой страны, задумал направить экспедицию вдоль южного Тихоокеанского по­бережья, но погиб, не успев осуществить своих планов. Этот план осуществил Франсиско Писарро, офицер его отряда. Писарро про­исходил из обедневших дворян, но был ловок и предприимчив. Со­брав небольшую компанию солдат и авантюристов приблизительно от 80 до 180 человек, он купил суденышки и в ноябре 1525 г. отпра­вился в дорогу. Путь был долгий, трудный, неведомый. В первые же недели многие умерли голодной смертью, уцелело человек 20, они и продолжали поиски. После многих бедствий и столкновений с местными жителями они получили некоторое подкрепление от гу­бернатора Панамы, к которому Писарро посылал с просьбой свое­го помощника Альмагро. Но все-таки долго ничего не выходило из затеянного, и спутники Писарро громко проклинали его и гото­вы были возмутиться. Наконец Писарро оказался бессилен их удер­живать, и, собрав всех, он провел по песку черту и сказал: «Кто из вас готов терпеть голод и бедствие и пренебрегать опасностями, чтобы довести до конца славное предприятие, переступите через эту чер­ту и соберитесь вокруг меня». Всего 13 человек ответило на этот призыв. Остальные покинули своего предводителя. С оставшимися спутниками Писарро поплыл дальше к югу, и через два месяца они увидели вдруг на берегу громадный город с великолепными здани­ями. Испанцы не решились высадиться все вместе, чтобы было ко­му вернуться в Панаму и рассказать о виденном. Они имели все ос­нования бояться, что их всех могут перебить. Вызвался рискнуть жизнью один из них, по своей охоте. Его все же не убили, он погу­лял по городу, сопровождаемый изумленной толпой, никогда не ви­девшей белого человека. Вернувшись на корабль, он рассказал сво­им товарищам о золотых и серебряных предметах, о богатых двор­цах и тонких тканях, которые он видел.

Пропутешествовав еще некоторое время около этих мест, Пи­сарро вернулся в Панаму. Это первое свое путешествие он рассма­тривал как разведку. Главное оставалось впереди. Писарро отпра­вился в Испанию, и император Карл V дал ему пять кораблей на за­воевательную экспедицию против Перу. В январе 1531 г. Писарро, посадив на суда 180 человек и 50 лошадей, отплыл из Панамы к югу, следуя берегом Тихого океана, и уже в 1532 г., вторгнувшись в им­перию инков, обманом завладел царем страны Атахуальпой. Писар­ро предложил свои услуги Атахуальпе, воевавшему с братом. Вме­шавшись в эту междоусобицу, Писарро овладел и землями, которыми владел сам Атахуальпа, Брат Атахуальпы был убит во время борь­бы, а с самого царя Писарро сначала потребовал огромный выкуп и получил золота больше чем на 1V₃ млн костелланосов (тогдашняя испанская монета) и почти на такую же сумму серебра, через неко­торое время после этого он казнил Атахуальпу. Перу оказалась все­цело в руках испанцев. И тут, как и в Мексике, маленькая шайка авантюристов, правда очень храбрых, решительных, предприимчи­вых, хорошо вооруженных огнестрельным оружием, овладела в ка­кие-нибудь два с половиной года громадной страной: в январе 1531 г., как сказано, Писарро отплыл из Панамы, а уже в августе 1533 г. объ­явил Перу владением императора Карла V. Да и то еще из этих двух с половиной лет нужно вычесть то время, когда Писарро сначала морем, потом сушей с переходом через громадный хребет Андов добирался до Перу,— год и 10 месяцев.

Мы знаем, что он только 15 ноября 1532 г. вошел в селение Кахамарка (под 7° южной широты, там же, где теперь город Кахамарка), а ведь Кахамарка находится еще относительно очень близко от того места Тихоокеанского побережья, где Писарро после мор­ского перехода из Панамы высадил свой отряд. Следовательно, им­перия инков была завоевана в какие-нибудь девять месяцев, считая от середины ноября 1532 г. по конец августа 1533 г.

Конечно, само слово «завоевание» нуждается в данном случае в пояснении и уточнении.

Что представляла собой империя инков? Нельзя приравнивать тогдашнее Перу и империю инков к территории теперешнего Перу. В империю инков входили территории нынешних республик: Перу, Боливии, Эквадора, около 2/3 территории Чили и часть Северной Аргентины. Ясно, что завоевать, то есть овладеть территорией та­ких колоссальных размеров в 10 месяцев, имея в своем распоряже­нии всего 180 человек, фактически невозможно: ведь эта террито­рия примерно равна Франции, Германии и Англии, вместе взятым! Дело надо понимать так, что боевой отряд испанцев нанес удар ди­настической верхушке, возглавлявшей крайне плохо сколоченную федерацию небольших племен, живших особою жизнью и весьма слабыми узами связанных с центром, т, е. с верховным инкой (Сапа-инка — единолично правящий инка). Так же как за 10 лет до того Кортес в Мексике, Писарро в Перу без труда использовал междо­усобную борьбу, которая еще до прихода испанцев долгие годы ве­лась между отдельными племенами, входившими в эту большую федерацию. Кроме того, население жило по большей части жизнью замкнутых общин, которые не только с государственной властью в центре не были никак связаны, но даже и местную ближайшую власть знали весьма мало. До многик частей империи инков чуть ли не через несколько лет дошел только первый слух, что явились ка­кие-то пришельцы белого цвета, умеющие выпускать из палок гром и молнию, и что они убили Сапа-инку и завладели его страной.

Заканчивая обзор испанских завоеваний в Новом Свете в пер­вую половину XVI в., следует вкратце остановиться на захвате зем­ли Чили, входившей в империю инков, но впоследствии образовав­шей самостоятельное государство, а также и Венесуэлы.

Альмагро, один из спутников Писарро, покорил в 1534 г. племена на территории нынешнего Чили. Вскоре между Писарро и Альмагро возникла вооруженная борьба по вопросу о главенстве и преобла­дании, хотя император Карл V старался разграничить пределы их компетенции а каждого из них наделил самостоятельными функци­ями. В этой испанской междоусобице приняло некоторое участие и только что покоренное население. Борьба закончилась тем, что Франсиско Писарро овладел в 153S г. спорным городом Куско, взял в плен и предал смертной казни Альмагро. Но альмагристы, партия казненного Альмагро, не успокоились после смерти своего вождя: они добились, прежде всего, того, что отправившийся в Испанию для оправдания поступка Писарро брат его был по приказу Карла V посажен в тюрьму и умер после двадцатилетнего заточения, а сам Франсиско Писарро, продолжавший править завоеванными землями как Перу, так и Чили, подвергся 26 июня 1541 г. внезапному напа­дению в своем дворце в городе Лима и был убит вместе со многи­ми приверженцами. С ним покончили заговорщики, руководимые мстившим за отца сыном казненного Альмагро. Молодой Альмагро был затем казнен присланным из Испании новым наместником.

Кроме новых громадных приобретений Испании — Перу и Чи­ли, еще раньше была открыта Венесуэла. Собственно, уже Колумб в третье свое путешествие открыл берег этой страны. Ее посетил затем в 1499 — 1500 гг. Америго Веспуччи, первый географ, побы­вавший в новооткрытых землях и описавший их. Его именем, как известно, и был назван огромный вновь открытый континент. Он на­шел сходство между обследованным им берегом неведомой страны и венецианскими лагунами и назвал страну «маленькой Венецией» (Venezuella). Но испанцы прочно овладели Венесуэлой значительно позже, в 1525—1535 гг. Тут было найдено золото, и тут же впервые стала слагаться легенда о лежащей где-то между Перу и Венесуэлой (впрочем, точные указания варьировались) волшебной стране, зо­лотой стране (El Dorado), где местный государь, раз в году купаясь в священном пруду, вымазывается перед этим особою мазью и, по­грузясь у берега на дно, выходит затем из воды с ног до головы по­крытый золотым песком. Это таинственное Эльдорадо сыграло, бес­спорно, роль в энергичных разведках и поисках, приведших в пер­вой же половине XVI в. к более обстоятельному обследованию вос­точной части Южной Америки.

В конце концов название Эльдорадо было дано обширной стра­не по низовьям р. Ориноко. Но миф о «настоящем» Эльдорадо, где золото лежит песчаными кучами по берегам рек и озер, продолжал жить в воображении моряков и колонистов, постепенно заселяв­ших южноамериканские владения Испании.

С течением времени по мере новых захватов, совершаемых ис­панцами, стала расти и экономическая значимость открытий Ко­лумба. Вместе с тем и Португалия, вопреки Тордесильясскому до­говору, не намеревалась ограничиться «восточными» приобретени­ями. В начале XVI в. колонизаторские попытки и усилия порту­гальцев распространились отчасти и на Америку. Экспедиции, от­правлявшиеся туда вслед за Колумбом, субсидированные королем Португалии Мануэлем, являлись для них своего рода перестрахов­кой. Хотя, конечно, в Новом Свете португальцы в силу упомянутого договора уступали поле деятельности испанцам, одной из их экспедиций с кормчим, служившим ранее у Веспуччи, удалось от­крыть громадную часть его южной половины и тем самым поло­жить начало колонии в Бразилии.

Обыкновенно историю этой колонии начинают с указания на то, как 21 апреля 1500 г. португальский капитан дон Педро Альварес Кабраль, корабли которого противные ветры и сильные морские те­чения отнесли далеко на запад от берегов Африки, где он крейсиро­вал, увидел берег страны, до тех пор неведомой, высадился там и объ­явил ее владением португальского короля. Эта страна, где было обна­ружено драгоценное твердое дерево бразиль, была вскоре после от­крытия названа Бразилией.

Таким образом, все открытие объясняется чистейшей случайнос­тью. Но в последние годы португальская историография пытается до­казать, что открытие Бразилии было вовсе не случайным, а явилось результатом обдуманного плана географических обследований и т. п. Много занимается этими вопросами, например, Кортезано в своем появившемся в 1922 г. в Лиссабоне специальном исследовании.

Так или иначе португальцы постепенно утвердились на восточ­ном берегу Бразилии, и испанцы им не воспрепятствовали, отчасти имея в виду компенсации, отчасти потому, что далеко не сразу и са­ми португальцы узнали и оценили доставшееся в их руки владение. К тому же в 1580 г. на целых 60 лет вся Португалия попала во власть испанцев, а после 1640 г., когда она освободилась, у испанцев уже не было ни силы, ни охоты претендовать на Бразилию. Да и Тордесильясский договор в XVII в. представлялся курьезным анахрониз­мом. Так Бразилия и осталась португальской колонией вплоть до вес­ны 1808 г., когда португальский король Иоанн VI, гонимый Наполе­оном, успел спастись от маршала Жюно, вошедшего с французской армией в Лиссабон, бежал в Бразилию и здесь (в мае 1805 г.) провоз­гласил себя наследственным императором Бразилии, отныне ни от ко­го не зависимой державы. 16 ноября 1889 г. последний бразильский император Педро II был низложен с престола, и теперь Бразилия — федеративная республика.

Нынешняя Бразилия — колоссальная страна, превосходящая по размерам примерно в семь раз Францию и Германию, вместе взятые, она занимает территорию больше 8,5 млн кв. км. Но в тече­ние всего рассматриваемого нами периода, т. е. вплоть до начала XLX в., из этой колоссальной массы земель не только колонизована, но даже просто хоть сколько-нибудь обследована была едва ли од­на сотая часть. Несметные природные богатства Бразилии тоже лишь медленно и постепенно осваивались и входили в круговорот экономической жизни.

Теперь Бразилия — главная на земном шаре поставщица кофе. Но культура кофе в Бразилии в XVI и XVII вв. была еще довольно мало распространена, и лишь в XVIII в. кофейные плантации стали одним из главных богатств страны. Какао, хлопок, сахарный трост­ник стали возделываться с конца XVI в. Добыча каучука (теперь столь существенная статья бразильской экономики) тоже до XVIII в. большой роли не играла. Воск (с воскового дерева), драгоценные породы дерева, бразильские орехи, бразильские лекарственные тра­вы, древесные плоды и кустарники — вот что прежде всего привле­кало внимание первых переселенцев. Конечно, искали они и золото и драгоценные камни. Но долго ничего не находили. Только в сере­дине 70-х годов XVI в. в одной провинции (Сан-Паулу) промывка речного песка дала впервые золото. С тех пор, правда с большими перерывами, золото не переставало добываться в Бразилии, но в не­больших количествах. В начале XVIII в. в Бразилии (в области Минас-Жерайс, или, по португальскому произношению, Жерайш) были найдены первые алмазы и алмазные россыпи, давшие в общем го­раздо больше дохода, чем золото. Бразильские алмазы славились в XVIII и XIX вв. во всем мире, и только впоследствии на мировом рынке их стали вытеснять драгоценные камни Южной Африки.

Итак, в XVI и XVII вв. Бразилия была беднейшей из португаль­ских колоний. Переселялись туда неохотно. Туда ссылали осужден­ных преступников, туда же с середины XVI в. стали ссылать евре­ев, сначала новообращенных, заподозренных в тайном возвраще­нии к иудейству, а потом и всех вообще евреев, которых действо­вавшая в Португалии инквизиция считала нужным сослать. Откры­тие золотого песка в Сан-Паулу в 1576—1577 гг. вызвало было при­ток переселенцев-золотоискателей, но вскоре в Сан-Паулу переста­ли находить золото, и только через 100 лет, когда в 1680 г. уже в другом месте (также в Минас-Жерайс) нашли и продолжали нахо­дить золото, и притом в гораздо большем обилии, чем в Сан-Паулу, эта золотоносная территория, где к тому же, как уже отмечено, бы­ли впоследствии открыты и алмазы, стала заселяться гораздо быс­трее, чем другие части Бразилии.

Параллельно и одновременно с захватом Южно-Американского континента шли закрепление и развитие эксплуатации Вест-Инд­ского архипелага под властью конкистадоров. Посмотрим, какие применялись при этом методы, как они отразились на взаимодейст­вии экономики Испании и ее колоний в Новом Свете и к каким ре­зультатам международного характера они привели.

Колониальные завоевания, ограбления и порабощения абориге­нов, организация плантационного хозяйства — все это включилось в процесс первоначального накопления, начавшегося в Испании и Португалии еще до «эпохи открытий». Колониальная империя, которая была так быстро создана в эпоху конкистадоров, в свою очередь, подготовила и ускорила создание нужных условий для раз­вития в самой Испании текстильной и металлургической промыш­ленности. Одновременно тот же задолго до XVI в. начавшийся про­цесс постепенного обезземеливания мелкого производителя — кре­стьянина (особенно в торговой и промышленной Каталонии, а так­же в Кастилии и Арагоне) — сильно помог быстрому росту числа переселений за океан. Только разве Англия XVII—XVIII вв. может сравниться с Испанией XVI—XVII вв. в этом отношении: колони­зационный поток, шедший из Испании, не скудел около двух столе­тий. Ни Португалия, ни Франция, ни Голландия не могут в этом смысле равняться с Испанией.

Плантационное хозяйство в испанских владениях Нового Света с подневольным трудом сначала индейских племен, а потом, когда они вымерли или разбежались, с подневольным трудом привозных африканцев не являлось своеобразным повторением феодального строя, как это было, например, в Палестине после первого крестово­го похода, а представляло собой нечто более сложное: плантацион­ное хозяйство колоний включалось в экономический процесс, про­исходивший в самой Испании в эпоху первоначального накопления.

Все экономическое значение новооткрытых стран выявилось, правда, не сразу, не в самые первые годы XVI в.

Не очень прибыльными на первых порах оказались результаты открытий Колумба. В 1496 г. на острове Куба был такой лютый го­лод, что пришлось из Испании посылать туда хлеб и съестные при­пасы. Торговля сводилась к непосредственному обиранию абориге­нов под видом обмена. Эти «торговые» сделки так наивно и назы­вались «отобранием» (rescates). Ни кожа, ни сахарный тростник, ни хлопок, ни кофе — ничто из тех богатств, которые через 25—30 лет, а особенно с 30—40-х годов XVI в. стали прибывать в Европу, еще не грузилось на испанские корабли, отплывавшие в обратные рейсы в первые годы после открытия Колумба. Еще не было план­таций, и, кроме относительно очень небольших количеств золотого песка, ничем еще новые владения не успели испанцев порадовать.

Но уже с третьего десятилетия XVI в. картина меняется. Испан­ский торговый капитал неустанно требовал обследования новых стран и налаживания их эксплуатации. Тут прежде всего нужно от­метить очень важную роль большой и богатейшей итальянской ко­лонии (в частности, генуэзской), уже давно начавшей образовы­ваться в Кадисе, в Севилье, в Мадриде. По мере того как пустело Средиземное море и прекращалась торговля со странами Леванта, многие североитальянские купцы, промышленники, владевшие ка­питалами, перебирались со своими фондами, со своими торговыми навыками и знаниями, со своей жаждой широкой коммерческой деятельности в Испанию, в Португалию, в Англию, в эти приатлантические страны, которым предстояло такое великое экономическое будущее. Америго Веспуччи, давший первое систематическое опи­сание берегов Нового Света и получивший за этот скромный труд такую славу (Америка была названа его именем), был флорентий­цем, натурализовавшимся в Севилье. Гримальдо, Кастелло, Гаспар Чентурионе были богатыми генуэзскими выходцами, переселив­шимися в Испанию и деятельно участвовавшими своим капиталом в организации первых торговых экспедиций, отправлявшихся из Се­вильи, Кадиса и других испанских портов в Америку. И когда уже во втором и третьем десятилетиях XVI в. торговля с Америкой ста­ла заметно расти, в этом росте особенно бросалось в глаза именно активное участие купцов и ростовщиков, переселившихся из Генуи, Венеции, Флоренции, Пизы.

К этим привезенным из Италии капиталам, когда мы говорим о торговле Испании с Америкой, нужно причислить, конечно, и ка­питалы чисто испанские. Очень характерно деятельное участие аристократии и вообще дворянства в экономической эксплуатации новых колоний. Бедный идальго, рядовой дворянин Кортес завое­вывает Мексику; старинный аристократ герцог Медина Сидония входит в компанию с двумя ткачами (конечно, хозяевами ткацких мастерских), и они втроем заключают цеховые договоры, вклады­вают капиталы, снаряжают корабль, покупают товары, уславлива­ются насчет будущей прибыли, и корабль, имея на борту обоих тка­чей и представителя герцога Медины Сидония, отплывает в Амери­ку. Это — характерный конкретный образчик того, как дворянство и буржуазия работали вместе на поприще наживы в Новом Свете.

Довольно частой и характерной особенностью испанской тор­говли с Новым Светом является образование от случая к случаю, только для посылки одного или двух кораблей в Америку, специаль­ных компаний, где люди устраивают складчину и соответственно размерам взносов делят барыши. Но большинство этих компаньо­нов остается в Испании, а в Новый Свет с товаром отправляется ли­бо специально нанятый не за проценты с прибыли, а за определен­ное, наперед фиксированное жалованье приказчик, который и ведет весь торг в Новом Свете, продает или выменивает привезенный то­вар и. возвратясь, отчитывается перед пославшими его владельцами капитала, либо один из самих же «компаньонов» (el compacero), ко­торый за свой труд и за потерю времени, ведь ему год-два приходит­ся тратить на это путешествие и пребывание в Америке, получает, кроме процентов, еще и жалованье, доходящее до 20 тыс. мараведисов в год, иногда несколько больше или меньше.

Торговля с Америкой вовлекала все больше и больше людей всех слоев испанского общества в спои круговорот. Но почти одновременно становится все заметнее и другое явление: из Испании в новые владения начинает тянуться эмигрантский колонизацион­ный поток, через океан едут тысячи и тысячи заселять только что открытые и завоеванные территории.

До сих пор продолжаются споры испанских историков о числе жителей в Испании в XVI в. Наиболее вероятные и даже доказатель­ные подсчеты колеблются (для конца XVI в.) между 9 и 10 млн чело­век. За XVI в. население возрастало, а в следующую эпоху (со вто­рой трети XVII в.) стало несколько уменьшаться. Но и в XVII в. эми­грация в Америку не прекращалась, и есть данные, что еще при Кар­ле II. т. е. в последние десятилетия XVII в., из Испании ежегодно пе­реселялось в другие страны, и главным образом в американские ко­лонии, около 40 тыс. человек.

Выселялись (особенно с середины XVI в.) многие из обезземе­ленных мелких собственников. Этот элемент был уже не похож на первую волну искателей золота, авантюристов, лихих соратни­ков Кортеса или Писарро. Процесс обезземеления крестьян, процесс превращения десятков мелких владений в одну латифундию имел место параллельно с другим процессом — превращением пахотных земель в пастбище. Испания XVI в. в этом отношении походила на современную ей Англию. На собраниях кортесов неоднократно и с беспокойством отмечались упадок мелкого землевладения и про­исходящее в связи с этим обезлюдение деревень. «Многие части этих королевств (Кастилии и Арагона,— Е. Т.) подвергаются обез­людению»,— с тревогой отмечают, например, кортесы 1548 г.

Пастбища давали шерсть, и эта шерсть не только вывозилась из Испании, но и питала быстро развивавшуюся в стране промыш­ленную деятельность, которая тем быстрее росла, чем более бога­тым и обширным рынком сбыта для испанских товаров становился Новый Свет.

Уже с 1498 г. сам Колумб, а за ним первые переселенцы из Ис­пании в Америку не переставали домогаться обращения в рабство всех индейцев вообще, жалуясь на невозможность иначе добыть себе какие бы то ни было средства к существованию.

В 1501 г. губернатором индейских владении Испании был на­значен королевой Изабеллой Николай Овандо, с которым отправи­лась огромная партия переселенцев (около 2500 человек). Новые колонисты сразу же взяли установку на создание своеобразных фе­одально-крепостнических отношений в новой стране. Их домога­тельства были поддержаны губернатором, и 20 декабря 1503 г. ко­ролева Изабелла дала рескрипт на имя Овандо, в котором, в сущно­сти, объявлялось о введении крепостного права: благочестивая ко­ролева тут же настойчиво прибавляла, что «индейцы будут свобод­ными людьми, а не рабами», но формально закрепляла их за испанскими колонистами. «...Ныне мы извещены, что вследствие край­ней свободы, которой пользуются индейцы, они избегают общения и соприкосновения с испанцами до такой степени, что они не хотят работать даже за плату, но бродят без дела и не поддаются христианам для обращения в святую католическую веру»,— говорится в рескрип­те. На этом основании королева приказывает губернатору Овандо, на­чиная со дня получения ее рескрипта, «побуждать силою названных индейцев соединяться с христианами», работать на плантациях, до­бывать золото и другие металлы, «обрабатывать поля и добывать пищу для христианских обитателей и поселенцев острова» (рескрипт в первую очередь относился к острову Эспаньола). За свою работу каждый индеец должен получать «плату и содержание», которые губернатор найдет достаточными. Королева Изабелла вместе с тем уполномочивает губернатора делать ответственными за работу ин­дейцев их старшин и знатных людей, кациков.

Рескрипт заканчивался уже отмеченной лицемерной фразой о том, что индейцы будут отныне свободными людьми, а не раба­ми, и ни к чему не обязывающими пожеланиями, чтобы «с означен­ными индейцами обращались хорошо, а с теми, которые сделаются христианами, лучше, чем с другими», и чтобы «губернатор не со­глашался и не позволял кому бы то ни было обижать или угнетать индейцев»,

Это и было началом царившей в испанских колониях до середи­ны XVIII в. системы эксплуатации индейцев, системы раздачи зе­мель колонистам с приписыванием к их землям тех индейцев, кото­рые в этой местности проживали. Эта система кое-где закончилась, впрочем, еще задолго до XVIII в., и закончилась по весьма уважитель­ной причине: вследствие полного вымирания всех закрепощенных индейцев. Так, например, случилось на острове Эспаньола (о кото­ром в первую очередь заботилась, как мы видим, королева Изабелла). Индейцы жили поселками и целыми общинами выходили на бар­щину на поля своего господина, а вечером возвращались домой. За уход с работы полагались лютые телесные наказания. Продавать индейцев их господин не мог: они были прикреплены не к нему, а к его земле.

Индейцы должны были работать на своих белых господ, которые смотрели на кациков как на прирожденных, так сказать, надсмотр­щиков за крепостными. Вместе с тем верховное право собственнос­ти над крепостными индейцами оставалось за правительством.

Так, король испанский Фердинанд неоднократно приказывал пе­реселять индейцев с «бесполезных» островов (т. е. с таких, где бы­ло доказано отсутствие драгоценных металлов) на «полезные», где еще была надежда найти золото или серебро. Землевладельцы без­ропотно должны были подчиняться и лишаться своих крепостных.

Вымирание индейцев шло весьма быстрыми темпами на Эспаньоле, на Кубе, на Ямайке, на Малых Антильских островах. Их не только морили на работе, но подвергали самым зверским истязаниям вплоть до сожжения на медленном огне, вплоть до истязания до смерти маленьких детей с целью наказать за что-либо их мать.

В 1515 г. впервые раздался протест против ужасов, которые тво­рились в испанских владениях.

Лас Касас, сам долго проживший на Эспаньоле и Кубе, сам вла­девший пожалованным поместьем с приписанным к нему индей­ским населением, отпустил своих крепостных, т. е., точнее, передал их в казну, за которой оставалось верховное право ими распоряжать­ся, а сам поехал в Испанию с целью добиться улучшении их участи. Лас Касас держался того мнения, что индейцы не только должны быть свободны, но что и земля у них отнята испанцами без малей­шего права.

Лас Касасу удалось добиться аудиенции у короля. Фердинанд был, разумеется, больше всего обеспокоен перспективой полного исчезновения индейской расы. Торговли рабами, захваченными в Аф­рике, еще не было; следовательно, исчезновение индейцев ничем не могло быть немедленно компенсировано (в смысле дарового труда). Но Фердинанд вскоре умер (в 1516 г.), его преемнику Карлу 1 (впоследствии императору Карлу V) было не до того. Лас Касас продолжал с фанатическим упорством свое дело, и Карл V даже на время отменил в 1519 г. законы, введенные Изабеллой, и объя­вил закрепощенных индейцев свободными. Но это было ненадолго. Вскоре начинается усиленная охота на индейцев в неведомых, еще только постепенно открываемых странах. Ведь нельзя забывать, что наряду с крепостными индейцами, жившими в поместьях, су­ществовали и рабы-индейцы. Это были, во-первых, заподозренные в людоедстве, во-вторых, осужденные за преступления, в-третьих, военнопленные, взятые при сражениях с испанцами.

Освобождение крепостных индейцев, приписанных к поместь­ям, нисколько не касалось рабов, которые вовсе и не были припи­саны к земле, а принадлежали в качестве полной собственности своему владельцу.

Когда вслед за Кортесом в новооткрытую и завоеванную Мекси­ку хлынули люди всякого положения в происхождения — и только что прибывшие из Испании обедневшие идальго, н купеческие приказчики и служащие, и оскудевшие за отсутствием крепостных землевладельцы Кубы, Эспаньолы, континента Южной Америки, то они туда шли не только за золотом и брильянтами, но и за «жи­вым товаром», за рабами.

Уже с 1502 г. на Антильские острова стали привозить африкан­цев, и владельцы поместий, которым они предоставлялись за деньги или по королевской милости, старались приобрести их побольше. Они спешили заводить сахарные и хлопковые плантации на своих землях, а также начинали культивировать рис, кукурузу, фиги, заво­дить скотоводство. Несколько позже Антильские острова стали до­ставлять какао, табак и т. д. Именно прекрасные сорта кожи, достав­лявшейся с Антильских островов, сделали Испанию уже в полови­не XVI в. лучшей поставщицей дорогих кожаных изделий для всей Европы. Еще в первые десятилетия на Антильских островах рядом с трудом рабов — как привозных африканцев, так и обращенных в рабов индейцев — мы встречаем и труд подневольных, закрепо­щенных индейцев, которые так по месту жительства и прикрепля­ются к земле данного испанского колониста.

Золота на первых порах как на островах, так и на континенте добывалось не очень много в сравнении с последующим периодом, но все же извлекались весьма солидные суммы сравнительно с ко­личеством золота, обращавшимся в Испании до тех пор.

В вышедшем в 1934 г. превосходном исследовании Гамильтона о притоке золота и серебра в Испанию в первые 150 лет после от­крытия Америки мы находим впервые сделанные статистические подсчеты, представляющие громадный исторический интерес.

По найденным Гамильтоном архивным данным, с 1503 по 1660 г. из Америки в Испанию было привезено золота и серебра в общем на сумму в 447 820 932 песо. Из этой суммы 117 385 086 песо посту­пило в казну, а 330 435 846 было привезено частными лицами. При­бавим к этому, что громадные суммы не вошли и не могли войти в этот подсчет по той простой причине, что были ввезены контра­бандным путем, чтобы не платить взносов в казну. Открытие в кон­це первой половины XVI в. серебряных рудников в Потоси (в Боли­вии), золотых россыпей в Мексике, в Перу, в Чили, в той части Юж­ной Америки, которая стала потом называться Аргентиной, привоз в Европу громадных сокровищ, награбленных Кортесом в Мексике, Писарро — в Перу, их последователями и преемниками,— все это тоже далеко не всегда регистрировалось испанской официальной ста­тистикой, которой пользовался Гамильтон в своем только что на­званном исследовании. Серебра находилось и привозилось гораздо больше, чем золота, и уже в середине XVI в. за 11 серебряных мо­нет в Испании, в Англии, во Франции давали обыкновенно одну мо­нету золотую (равную по весу одной из этих 11 серебряных монет). В XVII в. это соотношение еще более изменилось в пользу золо­та, которое стало цениться уже не в 11, а в 14 раз дороже серебра (к концу XVIII в. даже в 15, а местами — в 16 раз дороже серебра). Этот колоссальный приток драгоценных металлов в Европу не­минуемо должен был способствовать явлению, наметившемуся в Ев­ропе еще до появления американских драгоценных металлов,— так называемой революции цен. Громадное оживление торговли, быст­рый рост населения, ряд других причин, связанных с процессом разложения средневекового хозяйства,— все это уже давно начинало сказываться на повышении цен на сельскохозяйственные продукты и вообще на предметы первой необходимости. Этот процесс наме­чался уже тогда, когда Колумб еще обивал безуспешно пороги ко­ролевских резиденций, выпрашивая два-три суденышка. Тогда, в по­следние годы XV в., в Европе количество золота и серебра, насколь­ко можно учесть, экономисты определяют всего в 7 млн кг (по весу), а от открытия Америки до конца XVI в., как они же считают, сере­бра было ввезено 23 млн кг, а золота— больше 3/4 млн (755 тыс. кг). В XVII и XVIII вв. этот процесс еще ускорился, и за эти два столе­тия было добыто в общем золота 3 млн кг, а серебра — 93 млн кг, т. е. в среднем 46,5 млн кг серебра за каждое столетие. Конечно, это должно было сильно ускорить «революцию цен». Заметим, что зо­лото и серебро шли преимущественно из Америки (в XVI в.— 3/4, в XVII и XVIII вв.— 5/6); Индия, Европа, Африка доставляли ни­чтожную часть общего количества.

Цены на предметы первой необходимости быстро возрастали: в среднем стоимость их во второй половине XVI в. увеличилась в не­которых местах на 3/4, а в других — в 2 и 2,5 раза сравнительно с на­чальными десятилетиями, а через 100 лет, в середине XVII в.,— еще в 1,5—2 раза сравнительно с предшествующим периодом. Это в сред­нем; бывали места, где этот «жизненный стандарт» был несколько ниже или несколько выше. Прежде всего золото и серебро хлынули в Испанию. Но в Испании драгоценные металлы, произведя «рево­люцию цен», не задерживались, а шли во Францию, в Нидерланды, в Западную Германию, в Англию. Этот процесс, в частности, уско­рился со второй половины XVI в., но особенно с начала XVII в. Все это привело к свертыванию, а затем и гибели испанской ману­фактурной промышленности.

Промышленность, торговля, судостроение — во всем этом Гол­ландия, Англия, потом Франция так решительно стали обгонять Испанию, а, с другой стороны, Испания так нуждалась во всем, по­требном для войны и военной обороны своих колоссальных владе­ний от противников, что американские золото и серебро неминуе­мо и очень быстро уплывали из подвалов Casa de la Contratacion в Мадриде (нечто вроде управления по делам американских коло­ний) и из сундуков испанских банкиров и купцов и распространя­лись по Европе.