Глава тридцатая
Кафекила, с полуночи несшая службу возле священного огня, медленно приблизилась к открытым дверям храма. Хотя небо было усыпано звездами, луна не всходила и землю окутывал непроглядный мрак. Ни один, даже самый слабый проблеск на востоке еще не предвещал рассвета.
Девушка оглянулась на огонь, убедилась, что он горит ровно и ничто ему не грозит, потом оперлась о резной каменный косяк двери и стала всматриваться в ночь.
Храм Солнца, в котором она служила, стоял на вершине холма, в предместье небольшого городка. Здесь даже мощные крепостные стены не заслоняли вида на далекие, нисходящие к востоку цепи гор. За ними начинались горячие, душные густые заросли, о которых рассказывают столько легенд и сказок и где течет огромная загадочная река Укаяли. Никто не знает, куда она течет, что за люди там обитают, где кончается мир. Жрецы строго-настрого запретили далеко плавать по этой реке, так как горцам из племен аймара и кечуа или всемогущим инкам было не по себе на ее знойных равнинах. Если кого-нибудь назначали в долину Укаяли даже на высокий пост, это считалось тяжкой немилостью.
Кафекила, дочь кураки из долины Уальяго, презрительно усмехнулась. Эти глупцы любят только свои горы и нагорья с их скудной растительностью, свои снега, лам, древовидные кактусы. Им неведомо очарование буйной, словно обезумевшей под жгучим солнцем природы. Они не понимают прелести огромных бабочек или птиц колибри, они не способны оценить даже красоту цветов, распустившихся под палящими лучами солнца.
Она же, Кафекила, терпеть не может снега, мороза, ветра и нагорий. Вот скоро ее отпустят из храма, и она тотчас же вернется на родину. К полноводной, могучей, любимой реке. Ей было лет восемь, когда на нее обратил внимание инка, наместник Чинчасуйю, и когда решили, что она станет девой Солнца. Семь лет уже она в этом храме и, собственно, могла бы вернуться домой. Если только... если только сын Солнца не соблаговолит, оказавшись здесь проездом, задержать на ней свой милостивый взор и выбрать ее в жены. Тогда она получила бы дворец, содержание, прислугу - до поры, до времени. Когда же умрет сапа-инка и прибежит с этой вестью часки, жрецы принесут богу Солнца жертвы, и она, вдова властелина, должна будет броситься в пропасть.
Кафекила оглянулась. С правой стороны алтаря на каменном троне со спинкой сидела богато украшенная мумия. Отблеск священного огня играл на золотых браслетах, диадеме, ожерелье. Это Курела, как раз такая однодневная жена сапа-инки Пачакути. Девушки тайком передавали друг другу, что давно умершая дева Солнца не пожелала по доброй воле принять смерть, она сопротивлялась, пока ее не удушила главная мамакона и уже мертвой сбросила со скалы, как повелевает обычай. Распространять этот слух запрещалось: грозила тяжелая кара.
Мумия Курелы находится на почетном месте в храме; молящиеся отдают ей надлежащие почести, и новым кандидаткам в жрицы показывают ее, внушая, что это самая почетная судьба, какая только может выпасть на долю девы Солнца.
Кафекила вздрогнула и плотнее закуталась в плащ из чибы. В наказание за то, что она недостаточно старательно протерла священный золотой диск, символ Солнца, главная мамакона отобрала у нее теплую одежду из шерсти вигони, Дав взамен другую, грубую, плохо защищавшую от холода. Старая ведьма! Житья от нее нет дочерям курак, зато она снисходительна к тем, кто принадлежит к касте инков. А ведь сама она происходит из рода курак. Она делает так для того, чтобы снискать благосклонность сильных и власть имущих.
Но это и к лучшему, так как, может быть, ее, Кафекилу, старуха не будет уговаривать остаться здесь на всю жизнь, не воспрепятствует, когда отец явится с дарами для храма и заберет свою дочь. И, пожалуй, не стоит опасаться, что сапа-инка может неожиданно появиться здесь. Последний раз Уаскар был в Юнии и Уануко и выбрал там себе нескольких дев Солнца. Однако его уже нет в живых. Нет в живых и Атауальпы. Что-то страшное происходит в Тауантинсуйю, но сюда новости доходят редко, и, кроме того, об этом узнают лишь главная мамакона и жрец, умеющий читать кипу, да, возможно, еще комендант крепости. Им, девушкам, велят только безупречно выполнять свою службу и ничего не рассказывают.
Сквозь подошвы простых и уже довольно поношенных сандалий она ощутила холод. Это значит, что близится рассвет. Небо чистое, первый луч солнца, ясный, ничем не затуманенный, упадет прямо на золотой диск - изображение божества.
Потом придут другие жрицы, которые должны служить днем, и она, Кафекила, сможет отправиться спать.
Она потянулась и сладко зевнула. Приятно выспаться после такой ночи. А в полдень они втроем, с Оклой и Уной, пойдут в долину за цветами. Квене, сын коменданта крепости, что-то зачастил туда, они все время его там встречают Этот инка - очень красивый и стройный юноша. Он не смеет приблизиться к девам Солнца, но...
Тишину спящего города нарушил звук быстрых шагов. Так обычно бежит часки с важной вестью или воин, потому что у бегущего, видимо, тяжелые сандалии... Да, это воин. В слабом отсвете, падающем через открытые врата храма далеко на площадь, можно было заметить, что он вооружен, Кафекила отпрянула было, но навык службы в храме сделал свое. Она встала на пороге, загораживая пришельцу путь
- Что ты здесь ищешь в ночное время? - спросила она свысока, видя перед собой незнакомца в запыленном и поношенном солдатском плаще. Он тяжело опирался на копье.
- Я должен сию же минуту говорить с вашей главной мамаконой, выдохнул он.
- Сейчас? До рассвета? Подожди, пока она сойдет к утренней жертве. Если только она вообще захочет с тобой разговаривать.
Незнакомец распахнул плащ, вытащил из-под одежды висевшую у него на шее золотую пластинку и показал ее жрице.
- Видишь это? Понимаешь, что она означает? Нельзя терять ни минуты. Зови мамакону!
- Выслушай его, жрица! - во мраке замаячила какая-то фигура, и Кафекила узнала коменданта крепости. Старый и полнотелый воин тяжело дышал, видимо, он стремился поспеть за бежавшим гонцом. - Это знак самого сапа-инки.
- Какого сапа-инки? Ведь Атауальпы уже нет в живых, - внезапно раздался за их спиной резкий голос. Главная мамакона по обыкновению бесшумно появилась из-за колонны.
- Сапа-инка Тупак-Уальпа, сын Уайны-Капака, шлет тебе этот знак, почтенная.
Старая жрица подозрительно осмотрела пластинку и, обратившись к Кафекиле, резко бросила:
- Иди к огню! Поправь его и сделай поярче!
Девушка вынуждена была удалиться в другой конец храма, но слышала почти все. Прибывший объяснил, кто такой Тупак-Уальпа, дважды отметив при этом, что он носит повязку с перьями птицы коренкенке, но главная мамакона не хотела признать нового владыку, хотя комендант крепости поддерживал гонца и шепотом горячо что-то ей доказывал. Она снова услышала: "Носит повязку и перья птицы коренкенке. Подумай: повязку и перья!"
- Чего хочет от нас твой господин? - спросила наконец мамакона.
- Сын Солнца, сапа инка Тупак-Уальпа приказал, почтенная, повторить тебе эти слова: "Белые идут к Акоре. Девы Солнца не должны попасть в их руки. Пусть лучше дева Солнца превратится в мумию, нежели станет наложницей белого!"
- Конечно, лучше... - Главная мамакона гордо подняла голову. - Мумии дев Солнца со всей страны сносят в Мочо, что в краю заката, и там их помещают на вечные времена в большой пирамиде.
- Я знаю об этом, почтенная. Но сейчас не время для таких церемоний. Лучше они нашли бы покой хоть здесь, в этой земле, но спаслись от бесчестья. Почтенная, я бегу из лагеря белых, я видел дев Солнца в их руках. Видел страшные вещи.
- Что? Я должна убить своих жриц? Кто же тогда будет охранять священный огонь?
- Молодые пусть бегут. А старые могут остаться. В крайнем случае белые их убьют. Священный огонь они гасят всюду, где только обнаружат его.
Внизу, слева, посреди ночной тьмы вдруг замелькали огни. Стали видны зубцы приземистой круглой башни.
- Слишком поздно! - воскликнул комендант крепости. - Сигнал тревоги. Белые уже здесь.
- Ты задержишь их, вождь? Их только горстка, а стены...
- И нас горсть! - прервал его воин. - Еще Уаскар забрал почти все силы из крепости. Но я уже отдал приказ, чтобы ворота были заперты.
- Нет, нет! Сын Солнца распорядился иначе: впустить их, но чтобы никто из них не вышел отсюда.
- Для этого у меня не хватит сил. Если они войдут в город...
- Кафекила! - Главная мамакона быстро приняла решение. - Беги и созови всех девушек сюда, в храм!
- А священный огонь, почтенная?
- Это уже не твое дело. Беги!
Небо на востоке быстро светлело, оно приобрело зеленоватый оттенок, который вскоре превратился в золотисто-розовый, и, когда вскочившие с постели раньше других жрицы вбегали в храм, над далекими горами взошло огромное яркое солнце. Его лучи упали на большой полированный диск из золота, который висел против двери, и полумрак, царивший в храме, на миг озарился золотистым, трепещущим светом. Жрицы, Синчи, комендант крепости склонились в глубоком поклоне, только одна главная мамакона продолжала стоять, гордо выпрямившись, с суровым лицом, искаженным болезненной гримасой.
Она обратилась к жрицам, торопливо объясняя, что произошло, и повторила приказ сапа-инки Тупака-Уальпы, ко в это время по узким улочкам разнесся странный, непонятный, незнакомый гул. Какой-то тяжелый металл сильно и властно бил о мостовую, и эти частые, ритмичные удары все приближались.
Одному Синчи был знаком этот звук. В тревоге и отчаянии он прервал мамакону.
- Белые! Это большие ламы белых людей! Бегите! Девы Солнца, бегите!
Но было уже поздно. По узкой улочке от южных ворог на площадь перед храмом ворвался отряд испанских всадников. Рядом с лошадьми бежал переводчик Фелипилльо и воин-индеец в полном вооружении. Воин указал на храм и закричал срывающимся от возбуждения голосом:
- Вот он, храм! Там девы Солнца! Там!
- Это Уайра, который охранял южные ворота, - чуть не застонал комендант. - Предатель!
Несмотря на свою полноту, он бросился навстречу всадникам и метнул копье.
Уайра свалился лицом вниз, словно падая ниц перед храмом.
Синчи прямо с высоких ступеней бросил дротик. Конь ближайшего к нему испанца встал на дыбы, заржав от боли, и рухнул на бок, придавив собою наездника.
Фелипилльо что-то кричал высоким дискантом, из чего Синчи разобрал только:
- Кипу! Кипу сапа-инки! Вы должны... - но его голос потонул в грохоте подков, так как кони заметались, и в яростных криках испанцев.
- Негодяи язычники убили коня!
- Убить! Всех до единого!
- Сеньор де Сото! Сеньор де Сото! В храме - девки!
- Ха-ха! Девы!
- Лови их!
Они спешились и яростной лавиной ринулись в храм. Старый комендант крепости погиб, пронзенный двумя мечами; пали двое индейцев, которые заслонили своими телами двери храма. Синчи поразил в грудь ударом шпаги сам де Сото, а когда раненый пошатнулся, кто-то из испанцев стукнул его мимоходом по голове рукоятью меча.
Синчи отбросило куда-то назад, он ударился о стену и тяжело сполз на землю. Сознание не покинуло его, но долгое время он не мог пошевелиться. Он видел, как испанцы ворвались в храм, слышал крики перепуганных жриц, гогот возбужденных победителей, видел, как они гонялись За девами между колонн храма, как срывали одежды с тех, Которых настигали, на ходу оценивая добычу. Старух убивали тут же на месте.
Стены городка содрогались от выстрелов, едкий пороховой дым стлался низом, проникая в храм. Оставшиеся возле лошадей испанцы начали палить из мушкетов вдоль улиц, в ворота домов, откуда выглядывали уже проснувшиеся, перепуганные жители. Оставшиеся в живых тут же в страхе разбегались и прятались.
- Ильяпа! Ильяпа! - несся вопль отчаяния и ужаса. Бросая оружие, спасались бегством даже воины, которые пришли из крепости.
Их была всего лишь горстка. Самые смелые, бежавшие впереди, полегли, настигнутые пулями, или - как думали индейцы - их поразило громом, который повиновался всемогущим, словно боги, белым.
- Девок - на площадь! Связать их всех вместе и охранять! А вы, рыцари-герои, - за мной! Эти краснокожие псы осмелились защищаться. Вырезать их всех до единого!
- Мудрые слова. Ха-ха, за дело, господа!
- Сеньор, а девок, которые поглаже, оставлять в живых?
- Конечно. Ты, Эррера, иди к домам. Прочесать их все подряд! Ты, Педро Санчес, ступай, обойди те улицы. Я примусь за эти. А дон Алонсо де Молина будет охранять коней и пленниц.
- Пусть только появится какой-нибудь краснокожий, я его заставлю целовать землю! А уж пленниц я устерегу, хе-хе, устерегу. Этот товар у меня никто не отнимет. Побольше бы их сюда нагнали!
Испанцы методично переходили от дома к дому, с ожесточением убивая мужчин, детей, старух, связывая и сгоняя на площадь молодых, красивых женщин. То там, то здесь вспыхивали яростные короткие схватки - когда горожане все же брались за оружие. Тут и там слышались крики, дикий гогот, начиналась погоня за убегавшими в ужасе девушками. Но в общем "работа" шла споро и гладко. Смертоносный гром, все еще доносившийся со стороны храмовой площади, вид диковинных животных, на которых прибыли белые, зрелище опозоренных, связанных дев Солнца-все это совершенно ошеломило застигнутых врасплох жителей. Они почти не сопротивлялись, не понимая, что происходит, и даже не помышляли о спасении.
Только тогда, когда насильники утомились от убийств и грабежа, когда даже наиболее кровожадные были сыты по горло пролитой кровью, они немного опомнились, и сам де Сото приказал прекратить бойню.
- Если хотите резать старых баб и щенков - пожалуйста! - кричал он, когда труба созвала всех на площадь. - Но молодые и сильные мужчины нам понадобятся. В одном только храме наберется столько золота, что его едва унесут десять человек. А ведь оно есть еще и в домах. Давайте-ка мне сюда мужчин! Сеньор Алонсо, займитесь сбором золота, А потом мы подпалим этот городишко и тронемся в обратный путь. Сколько всего девок?
- Шестьдесят восемь, сеньор.
Синчи, рана которого оказалась неопасной, а шок от удара прошел, обнаружили в преддверии храма и пинками выгнали на площадь. Лицо бегуна было залито кровью и распухло так, что даже Фелипилльо, все время шнырявший около пленниц, не узнал его. Нагруженный тюком с добычей, связанный с другими пленными ремнем, наброшенным на шею, Синчи медленно двинулся в тяжелый путь к главному лагерю белых.