Встреча месоамериканцев с южными соседями

ГЛАВА VII.

Заброшенный перешеек

В предыдущих главах мы познакомились с удивительным мифом майя. Чем ближе сталкиваешься с ним, тем больше он удивляет, поэтому даже поверхностное знание культуры майя не оставляет сомнений в том, что перед каждым новым исследователем будут открываться все новые неожиданности и тайны. Помимо Юкатана и мексиканского юго-востока мир этот включает в себя северо-западную часть Центральной Америки — Гватемалу, Белиз, часть Гондураса.

А что же происходило на остальной территории центральноамериканского перешейка? Известно, что влияние обеих северных культур — майя и науа — простиралось и на эти земли. Но пределы их влияния нам не известны. Этим и объясняется возникновение растяжимого и условного понятия «Месоамерика». Его изобрел П. Кирхгоф, который не принимал в расчет ни географические, ни политические, а только культурные признаки.

Французский археолог К. Боде в 1967 г. издал в Парижском университете «Труды и мемуары Института высших исследований Латинской Америки». В них, в частности, говорится, что ощущается все большая потребность в раскопках в южной части Центральной Америки, поскольку археологи традиционно оставляют без внимания страны перешейка из-за понятного пристрастия к зонам высоких цивилизаций — Мексике, Гватемале и Перу. Создается впечатление, что археологи, палеографы, этнографы, лингвисты, антропологи и прочие американисты разных специальностей предпочли следовать путем испанских открывателей, конкистадоров и колонизаторов. Это проявляется в пренебрежении к «маловажным» землям и пристрастии к многообещающим культурным центрам — густонаселенным, богатым, организованным — одним словом, к так называемым империям доколумбовой Америки.

Действительно, даже историки Сальвадора, Гондураса, Никарагуа, Коста-Рики и Панамы в XIX, да и большей частью в XX в. предпочитали обращаться исключительно к описаниям современных конкисте хронистов, отличавшихся, правда, достаточным прилежанием и объективностью. К ним относится, например, «первый археолог перешейка» — Г. Ф. де Овьедо, написавший «Общую и естественную историю Индии». Иные описания выглядят весьма фантастично, переполнены предрассудками или же взяты из вторых рук. Такова, например, «Общая история деяний кастильцев на островах и материке моря Океана» А. де Эрреры.

В колониальный период упомянутая зона привлекала внимание в основном чиновников из города Сантьяго-де-лос-Кабальерос-де-Гватемала — политической, культурной и религиозной столицы генерал-капитанства Гватемала (оно охватывало всю Центральную Америку). Их интерес заключался в таких «полезных» ископаемых, как серебро из рудников Тегусигальпы, или в сборе налогов и дани, или в защите берегов от пиратов, особенно в зоне никарагуанского канала.

В XIX в. консерваторы и либералы пяти государств, входивших с 1821 по 1839 г. в Федерацию Центральной Америки (Гватемала, Сальвадор, Гондурас, Никарагуа, Коста-Рика), вели ожесточенную междоусобную борьбу, чему немало способствовала подстрекательская деятельность английских и североамериканских консулов, дипломатов, пиратов. Она заведомо была нацелена на поддержание среди четвертованной федерации беспорядка и анархии. В подобных условиях 400-летней анархии, естественно, не могли сложиться условия, благоприятные для исследования древней истории перешейка. Перечень источников, находившихся в распоряжении центральноамериканских историков XIX в., можно найти в работе X. Мильи «История Центральной Америки». Он, пожалуй, был наиболее сведущим из авторов той эпохи.

Панама никогда не была избалована вниманием метрополии. Драматическое преимущество ее географического положения лишь усугубляло высочайшее имперское забвение, поскольку все внимание испанского двора было приковано к защите межокеанского пути от алчности сильных соперников. В XVI—XVIII вв. это были французские и английские пираты, британские адмиралы, шотландские колонисты.

Индейцы крайне редко принимались в расчет, за исключением тех случаев, когда, например, отважные племена куна перешейка Дарьен примкнули к пирату Моргану во времена восстания против эксплуататоров местного населения. С середины XVIII в. Панама перешла в состав вице-королевства Новая Гранада, созданного в 1717 г. С тех пор панамцы против своей воли оказались вовлеченными в несчастья Великой Колумбии Боливара и Республики Колумбия 1863—1903 гг. Период правления 65 олигархических правительств и неоколониальная политика США в отношении Панамского канала существенно не изменили положения.

В подобной общественно-политической обстановке трудно было ожидать, что возникнут благоприятные условия для исследований доколумбова периода панамской истории. Исторические обзоры и монографии лишь повторяли описания хронистов эпохи конкисты — как уже упоминавшихся, так и таких, как Андагойа Гонсало де Бедахос, Гаспар де Эспиноса, Сиеса де Леон, Фернандес де Энсисо и др. К обзорам добавлялись отдельные данные по исследованию некоторых археологических памятников. Кроме того, специально для панамцев из материалов хроник делались обобщенные выдержки по этнографии их соседей — карибов, южноамериканцев и жителей островов.

Вследствие вышеописанной ситуации население Центральной Америки отдает должное Дж. Стефенсу за его интерес к познанию истории региона, за зарисовки и пропаганду чудес Копана. Отдается должное и Э. Дж. Сквайру за его стремление к исследованию археологических центров на озере Никарагуа. Однако нельзя умолчать о том, что первый хотел за гроши купить весь археологический «участок», на котором расположен Копан, из расчета уплаты незначительной суммы за каждый квадратный метр. Второй же «компенсировал» свой вклад в науку, вывозя бесценные памятники индейской культуры в Вашингтон для Смитсоновского института.

И Стефенс, и Сквайр, как известно, приехали в Центральную Америку отнюдь не как археологи — таковыми они считали себя лишь в душе. Целью пребывания там обоих были дипломатические интриги, направленные против британской политики захвата земель для строительства канала. С английской стороны эту тайную войну возглавил викторианский колонист, бесноватый консул Ф. Чэтфилд. При этом оба агента североамериканского экспансионизма смогли уделить немало времени и усилий археологическим исследованиям. Это, возможно, позволит не слишком сурово осуждать подлые намерения одного и не менее подлые действия другого.

В других североамериканцах, ставших невольными последователями тех двух предшественников, которым удалось приподнять завесу над историей древних обитателей перешейка, мы обнаруживаем уже не эту известную нам разновидность клептомании, а истинную страсть к исследованиям южной части Центральной Америки.

Есть среди них, конечно, и представители других стран — археологи В. Леман, Г. Уилли, Э. Норвеб, М. Ко, В. Хаберланд, С. Лотроп, уже упоминавшийся К. Боде, Дорис Стоун и др. Все они внесли немалый вклад в дело воссоздания более или менее объективной картины доиспанских обществ Месоамерики, которые, по определению Лемана, «очень трудно классифицировать».

Что касается Панамы, то справедливости ради следует признать: в последнее время официальное отношение к индейцам изменилось самым коренным образом. С 1972 г. там празднуется День индейца. Происходит это 20 апреля. Однако не надо думать, что это формальный чиновничий праздник, с шумихой вокруг него и торжественными столами для высокого начальства, при отсутствии подлинных хозяев и именинников. Нет, судя по тому, что случилось в местечке Солой (провинция Чирики), где присутствовал тогда глава панамского правительства О. Торрихос, это совсем другое.

На открытии обещанной за семь месяцев до того «производственной школы для индейцев» он встретился и беседовал с 10 тыс. индейцев гуайми. Старые дискриминационные «резервации для индейцев» исчезли, чтобы уступить место новому движению за вовлечение индейских общин в общественную жизнь. Даже журнал «Индейская Америка», выпускаемый Межамериканским индеанистским институтом, признал эту перемену позиции «панамских руководителей и чиновников национальных учреждений, которые занимают должности специалистов по антропологии и индеанизму».

В научном плане сдвиги также весьма значительны, по крайней мере в археологии и этнографии. В начале 70-х годов руководитель программы «Историческое наследие» при Национальном институте культуры и спорта археолог и антрополог госпожа Торрес могла сказать:

«Длинный путь проделан с первых исследований Маккарди и Холмса о провинции Чирики, Сигвальда Линне о Дарьене, Мейсона и Лотропа о Кокле. Таким образом, научный интерес вышел за пределы эффектных высоких культур, которые на долгое время захватили археологов великолепным ювелирным мастерством, полихромной керамикой и монолитными статуями — все это было, пока не началось углубление в докерамические и палеоиндейские регионы».

Однако, говоря о новом исследовательском направлении, Торрес предупреждает об уже известной специфике латиноамериканистики: «Сейчас рано еще говорить о создании окончательной картины существовавших здесь культур, так как рост интереса к археологии перешейка в настоящее время приносит все новые археологические сведения, которые так или иначе меняют созданную картину». Эти слова вновь напоминают нам семиглавую гидру П. Мартира де Англерии.

Дорога с дувсторонним движением

Центральноамериканский перешеек располагается между огромным науа-майяским и южноамериканским регионами. Естественно, что именно здесь столкнулись два влияния: одно из них распространялось с севера, охватывая территорию от Мексики до Коста-Рики, и устремлялось далее на юг, а другое шло от Перу через Колумбию и дальше вплоть до Гондураса. Поэтому и классификация культурных «маргинальных» проявлений в Центральной Америке представляет собой настоящую головоломку для археологов.

Этнографическое определение этих явлений, основанное на географических показателях, позволяет вести речь о влияниях, которые можно было бы назвать чешуеобразными, поскольку месоамериканские и андские элементы чередовались и частично накладывались друг на друга. Проведя мысленную границу между этими влияниями, американисты Дэниель Бринтон и Карл Сэпир делили Центральную Америку по диагонали — с северо-запада на юго-восток, через территорию Гондураса, район озер Никарагуа, от пограничной гватемало-гондурасской черты до Никои, расположенной в Коста-Рике. Эта линия в значительной мере соответствует данным современной археологии.

Представим себе теперь старую семейную фотографию, засунутую в угол вместе с прочим хламом. Внезапно она оживает и превращается в кинофильм, полнометражную документальную ленту. При этом текст читает Мартир де Англерия:

«Некий правовед по имени Корралес, бывший городским алькальдом дарьенцев, рассказывает, что встретил беглого индейца из больших западных земель, который укрывался у мелкого местного царька. Увидав читающего испанца, он подпрыгнул от восхищения и через переводчиков, понимавших язык касика, спросил:

«Как? У вас тоже есть книги? Как! Вы также пользуетесь буквами, с помощью которых понимаете отсутствующих?»

Сразу же попросил, чтобы ему показали открытую книгу, надеясь увидеть в ней буквы своей страны, но обнаружил совсем иные. Рассказывал, что города его земли имели стены, что его сограждане ходят одетыми, а управление осуществляется по законам».

Очевидно, месоамериканскому изгнаннику в Панаме было приятно обнаружить, что испанцы не столь невежественны и неграмотны, как он предполагал, хотя они все же не знали букв его родины. Преследуемый политический деятель, укрывавшийся в Дарьеие, прибыл «из больших западных земель за границей», которыми вполне могли оказаться майяские города Юкатана или Гватемалы и суровая деспотия долины Мехико. Во всяком случае этот факт свидетельствует о пролегавших через всю Центральную Америку путях сообщения.

Интересен также эпизод с торговым флотом майя, плывшим по Карибскому морю в юго-восточном направлении. Его видели весьма авторитетные свидетели. Одного зовут Христофор Колумб, а другого — Берналь Диас дель Кастильо. Колумб во время своего четвертого плавания, выйдя в открытое море неподалеку от острова Гуанаха (остров Баия, Гондурас), встретился с «кораблем, столь же длинным, как галера, в восемь ступней в ширину, с 25 индейскими гребцами». Это были майя, жившие на Юкатане; они везли торговый груз: какао, медь, колокольчики, кремневые ножи и хлопковые ткани».

Берналь Диас рассказывает:

«Однажды утром 4 марта мы увидели десять очень больших каноэ, называемых пирагуа. Они были заполнены местными индейцами из того селения, что неподалеку от мыса Каточе (Юкатан). Шли под парусом на веслах. Эти лодки сделаны на манер корыта (долбленки), они большие, из толстого дерева, искусно выдолблены; все они из дерева, и во многие вмещаются до сорока индейцев».

Свидетельства эти имеют значение первоисточника, поскольку очевидцы рассказывают о собственном опыте и никто не смог их опровергнуть. Их утверждения поддерживаются современной наукой: передвижения но морю достигали значительного размаха. Существуют доказательства того, что пути майя достигали на севере Тампико, тем более что там говорили и говорят на языке семьи майя, на юге доходили до Панамы и, возможно, острова Маргарита у берегов Венесуэлы на востоке. Это предполагает маршрут общей длиной 3 тыс. миль, который не раз проходили торговцы-майя. Естественно, что, имея столь протяженную береговую линию по всем направлениям своего полуострова, юкатанские майя не могли не стать моряками.

С астеками все было иначе, ведь они расселились на территории Анауака, расположенного на плоскогорье на высоте 2300 м, в окружении вулканов высотой 4—5 тыс. м. Чтобы добраться до своих приморских факторий, находившихся на землях тотонаков, ольмеков и сапотеков (Веракрус, Коацалькоалькос, Акапулько и Соконуско), астекам приходилось преодолевать достаточно большие расстояния. Потому-то они и стали великолепными ходоками — их стремление за горизонт, к новым землям, не знало предела.

Основным стимулом к странствиям был тот же, что вел в XV и XVI вв. иберийских мореплавателей в далекую Азию в обход Африки и который привел их в Америку благодаря необычайному упорству Колумба. Этим стимулом была торговля. Мешикским захватчикам «забили гол» пурепеча и южные майя, но поставить заслон мешикским торговцам (почтека) было абсолютно невозможно. Их проникновение носило, как казалось, мирный характер, но предвещало военную экспансию. В песнях и памятных текстах, преподававшихся в школах Теночтитлана, воспевались и поощрялись кандидаты в престижное торговое сообщество:

Твой долг — отправиться в путь, оставишь город, твой дом в Мехико, отправишься в путь. Встретишься с долинами, с бескрайними землями...

Или другое:

Так мы привезем в Мексику янтарную губную вставку, серьги с перьями кецаля, палки с цветной инкрустацией, веера из перьев фазана, наши накидки, ткани из крученых нитей, сукно из крученых нитей. Все это будет наше — наше приобретенье, слава наших людей...

Таким образом почтека в сопровождении каравана тламеме, груженных товаром (как мы уже отмечали, вьючных животных не было), не раз пересекали дороги Месоамерики. Стерлись следы их сандалий в покрытых сельвой низинах с гнетущей влажностью болот, на далеких вершинах, поросших густыми сосновыми лесами с волнующимися кронами, теряющимися в плывущих высоко облаках. И видим мы в нашем документальном фильме, как растянувшийся караван добирается до желанной остановки — «Большие озера Никарагуа». Об этом сообщает нам один весьма вспыльчивый гватемальский францисканец XVII в. — Франсиско Васкес. Его лицо появляется на экране крупным планом, и он объясняет зрителям, что слово «никарагуа» состоит из корней науа: никан (здесь) и анауакос (люди с Анауака). Мы, кажется, отчетливо слышим его голос:

«Никарагуа — это то же самое, что и ник-анауак, переводимое как «здесь находятся мексиканцы, или анауаки».

А затем в наплыве появляются тламеме, разгружающие товар, и почтека, ведущие переговоры с местным населением.

Экран гаснет, и в зале зажигается свет.

Далекий предок майя

В Гондурасе в 70-е годы нашего века проживало 107 тыс. индейцев, что составляло 5,5% населения страны, рассеянного по территории в 112 088 кв. км. Кроме того, в состав населения входят индоафриканские и индокарибские этнические группы. Это самбо и москито, обитавшие в северо-восточных департаментах Колон и Грасьяс-а-Дьос, появление которых относится лишь к XVII и XVIII вв. Хроники (прежде всего Торкемады) сообщают, что Гондурас был плотно заселен, а на берегах рек «существовали большие поселения и большие площади засевались культурами, издревле возделываемыми индейцами». Все 20 лиг течения реки Улуа — «прекрасной реки — [были] заселены с обеих сторон до самого впадения в море». Улуа пересекает почти всю гондурасскую территорию с юга на север и впадает в Карибское море. Майяские строители могущественного Копана исчезли в XVI в., когда огромное и необъяснимое месоамериканское переселение опустошило основные центры классического периода. Однако известно, что там проживал народ, считавшийся прямым потомком майя. Он известен под именем Ах Пай (Апай).

Неподалеку от Копана, в уголке, образовавшемся на стыке границ трех стран — Гватемалы, Сальвадора и Гондураса, жили карки, также майяского происхождения. Им довелось стать главными участниками последнего героического сопротивления испанцам в 1537 г. Возглавлял их великий вождь, названный по традиции Лемпира. 30 тыс, воинов и 2 тыс, военачальников последовали его героическому решению. И он повел всех до конца, которым неизбежно должна была стать смерть в борьбе против заведомо более могущественного противника. Ныне Лемпира почитается как национальный герой Гондураса.

В маисовой зоне южной и юго-западной частей территории, образованной воображаемой линией Б. Сэпира, мы встретимся с гуахикиро долины Комаягуа, с каре в Интибука, с чоротега, которых испанцы называют «манге». По другую сторону линии, в своеобразном треугольнике, образованном рекой Патука и границей с Никарагуа, жили сумо, которые некоторое время находились в подчинении у пайя и были в 1641 г. побеждены потерпевшими кораблекрушение на одном из работорговых судов африканцами. Эти две группы смешались и положили начало поколениям самбо и москито, сыгравшим немаловажную роль в политике Его британского величества по постройке канала. К западу, где текут реки Тинто и Агуан, встретились пайя и хикаке, предпочитавшие прочей пище юку. Некоторые авторы пишут также о ленка и чонталях.

Со своего протяженного северного берега Гондурас открыт для ветров и вод Карибского моря. Естественно, что к нему одна за другой прибивались волны переселенцев — носителей новых этнических, земледельческих, лингвистических, ремесленных и стилевых влияний, истоки которых лежали в северных культурах Южной Америки. Так, совсем не изумляет появление здесь великолепных путешественников араваков, прошедших Антилы и, возможно, пересекших северный континент. То же самое можно сказать и о вездесущих карибах, пироги которых пересекали одноименное море по всем направлениям.

Именно потому Гондурас и стал уникальным явлением культурных наслоений: воображаемая линия между влияниями Севера и Юга идет не ровно, а как бы зубцами, меж которыми чередуются оба культурных потока. Иллюстрацией служит язык ленка, на котором говорят самые юго-восточные группы и вместе с тем имеющий сходные черты с языком чибча. Аналогичная ситуация складывается и с археологией долины Комаягуа и долины Сула, хранящей следы поглощения местным населением обоих влияний. Это наиболее ценный раздел для гондурасской этнологии и археологии, подтверждающий слова Боде, считавшего, что

«изучение маргинальных регионов Центральной Америки не только послужит написанию еще одной главы в истории континента, но и внесет значительный вклад в решение проблем, связанных с происхождением и развитием более высоких американских цивилизаций».

Героическая традиция Гондураса вошла в противоречие с последними выводами этнографии, когда наука разрушила красивую легенду. Считается, что легенда о царстве Пайяки была создана пришельцами науа, приведенными чуть ли не самим Топильцином Се Акатлем Кецалькоатлем. Затем она распространилась по северо-востоку Гватемалы и западу Гондураса, где столицей был Копан. Некоторые этнографы полагают, что большинство населения Гондураса принадлежало к группе мам, т. е. одной из древнейших ветвей майяского Юго-Запада. Однако это большинство не могло принять участия в интеллектуальном и творческом расцвете, отблески которого сияют в Копане. Эти данные в конечном счете отрицают всякое влияние мексиканского региона. Даже топоним «Чолутек», если им верить, не имеет никакого отношения к Чолула вопреки сложившемуся мнению.

Археолог Ф. Лунарди впервые выдвинул тезис о «майяском Гондурасе» в 1948 г., опубликовав книгу с тем же названием. Следует признать, что его труд значительно дополняет, расширяет и проясняет работы столь видных предшественников, как Ф. Казервуд, Г. Банкрофт, и уже упоминавшихся исследователей этого века Г. Спиндена, А. Моудсли. К. Сэпира, С. Морли. Для всех них Копан был особенно любимым объектом исследований. Не менее значителен вклад, сделанный в 30-е годы женщинами-археологами Дорис Стоун и Дороти Хьюз Попено. Им удалось прояснить многие сложные проблемы.

Благодаря широте своих научных интересов Лунарди оказался на гребне изысканий, нацеленных на изучение индейского Гондураса. Он охватил в своем анализе месоамериканскую территорию, порвав тем самым со стереотипным восприятием Копана как некоего чужеродного острова классических майя, вторгшихся в земли хикаке и чонталей. Последних же вообще не считали нужным изучать, поскольку их традиционно представляли как стадо покрытых шерстью, голых и размалеванных дикарей. Выводы Лунарди категоричны и основаны на данных археологии и лингвистики:

«Все эти народы чрезвычайно древнего происхождения... В Гондурасе встречаются останки наиболее древних потомков майя... Было бы серьезной ошибкой настаивать на утверждении, что Гондурас не был майяским и что его захватили мексиканцы легендарного Топильцина и не менее легендарные торговцы Моктесумы и Ауисотля».

Вместе с тем утверждения Лунарди не противоречат теории о присутствии южноамериканского влияния, для изучения которого Гондурас продолжает представлять большой интерес как объект столкновений между культурами Центральной и Южной Америки.

Естественный географический коридор

С Сальвадором все обстояло иначе. Этнографические исследования, проведенные в этой стране, указывают на наличие там чрезвычайно древней группы протомайя и на группу майя, которым принадлежала сальвадорская территория между I—VII вв. н. э. Однако впоследствии майя исчезли, не оставив особенно заметных следов своего эфемерного существования, за исключением, пожалуй, нескольких сохранившихся памятников. Это — пирамида, расположенная неподалеку от гватемальской границы, еще одна пирамида около поля для игры в мяч, лежащего к северу от столицы республики, и некоторые другие малоизученные археологические памятники, являющиеся тем не менее веским доказательством присутствия майя.

Историческим подтверждением этого служит следующий достоверный факт. Когда в 1524 г. конкистадор Альварадо проник в Кускатлан, он встретил мощное, бесстрашное и организованное сопротивление индейцев. После ранения в колено он вынужден был вернуться в Гватемалу. Чтобы наконец укрепиться в регионе, понадобилось еще две экспедиции, проведенные в 1525—1528 гг. Что же это были за индейцы? Все сведения о них подтверждают точку зрения о том, что их происхождение было связано с науа. Барон Кастро, ссылаясь на известную захватническую политику индейцев мексиканского региона, проводившуюся между XI в. и кануном конкисты, соглашается с этим мнением.

Оно вполне достоверно, поскольку сальвадорская территория представляет собой своего рода естественный проходной коридор из Мексики в Никарагуа, расположенный на низменных пространствах Тихоокеанского побережья. Издревле население региона предпочитало перебираться с севера на юг — и, очевидно, обратно — вдоль огромной цепи гор и вулканов, пересекающих Центральную Америку как часть великой горной системы: Скалистые горы — Сьерра-Мадре — Южноамериканские Анды, а не покорять горные вершины и перебираться через пропасти.

Но кроме подобных логических рассуждений имеются иные — научные лингвистические доказательства, которые не оставляют места для сомнений в вопросе о происхождении тех, кто оставил мясника Тонатиу после битвы при Ахакутле калекой, у которого одна нога короче другой. Они вошли в историю под именем пипилей. Нежное звучание этого слова никак не соответствует мужественному облику отважных индейских воинов.

Миф о Кецалькоатле дошел и до Сальвадора. Первым правителем пипилей считается Топильцин Ашитль. Описания общественных групп, способа производства, ремесел, корпораций, торговли и, наконец, теогонии и религиозного ритуала не оставляют сомнений в том, что речь шла о более мелких копиях с городов-государств долины Мехико при доминировании астекских черт.

Река Лемпа, текущая с севера на юг, делит пополам всю сальвадорскую территорию. К востоку находятся так называемые группы ленка. Как и в Гондурасе, они представляют собой «связь между народами майя и мискито-чибча, являющимися авангардом народов чибча в Центральной Америке».

Эти ленка, очевидно, были родственны гуахиро и каре, жившим на гондурасской территории в Интибука и Комаягуа.

Согласно все той же статистике, в 1961 г. в Сосонанте оставались 80 тыс. пипилей, а еще 20 тыс. индейцев были рассеяны по остальной части страны. Они составляли 0,4% общей численности населения. Социальная драма Сальвадора заключается не в индейцах, а в метисах, хотя не следует забывать, что в 1932 г. в Исалько и Науисалько было уничтожено 30 тыс. потомков именно тех, кто отважно боролся за четыре века до того с П. де Альварадо.

По обеим сторонам Косиболки: Никарао и Чонтали

Краткое описание протоникарагуанского населения накануне появления испанцев дает нам Анна Чапмэн. Ее работа представляет собой прекрасный лаконичный синтез различных источников. Она напоминает и об обнаруженном при ознакомлении с североамериканскими племенами древнем родстве шошонов и утоастеков. Одновременно выявляются новые родственные связи с южноамериканцами — это явление отмечено нами и в Гондурасе. А. Чапмэн пишет:

«Во времена конкисты никарао жили на западном побережье Никарагуа, на так называемом Истмо-де-Ривас — узкой полосе суши, зажатой между озером Никарагуа и Тихим океаном. Они говорили на науа — древнем языке утоастекской семьи. Их ближайшими соседями на севере и на юге были чоротеги, относящиеся к семье отоманге. На некотором удалении к северу, в области расселения чоротегов, проживало несколько групп субтиаба (марибио). Язык этого народа относят к хоканским семьям (вспомним, что говорилось о семье хока и хока-сиу в первых двух главах). Чибчаязычные племена обитали к востоку от озер по всему Атлантическому побережью: к северу, в сторону Гондураса, и к югу, пересекая Коста-Рику вплоть до внутренних территорий Южной Америки».

Достоверно мы не можем знать, пересекли ли те эмигранты просторную бухту Фонсека, являющуюся общей для Сальвадора, Гондураса и Никарагуа. Может быть, они перебирались по разбросанным, как брызги, островам или же обогнули ее со стороны гондурасской Чолутеки и прошли через современную Чинандегу. Не знаем мы и того, когда все это произошло. Однако последние данные археологии позволяют отнести эти события к IX в., когда до конкисты оставалось еще около 700 лет. Движение по этому пути не прекращалось вплоть до испанского вторжения в Центральную Америку. Однако и тогда продолжал функционировать двусторонний доколумбов путь с севера на юг и обратно. Завершилось это кровавым столкновением в Гондурасе, выдержанным в чисто испанском духе: в 1524 г. наместник Педрариаса Давилы в Панаме «южанин» Хиль Гонсалес убил в Нако посланца Кортеса из Мехико «северянина» Кристобаля де Олида.

Третий, пока остающийся без ответа вопрос относится к тому, как и в какой последовательности прибывали группы, смешавшиеся затем с местным населением или обособившиеся от него. Как им удалось разместиться на территории между большими озерами и Тихим океаном и, кроме того, оставить следы своего присутствия в археологии, лингвистике и... театре?

Некоторые предположения все же существуют. По своему происхождению первые пришельцы могли быть отоми или, как считает Чапмэн, выходцами из Чьяпаса — чолутеками, манге и оротинья, имеющими общее название «чоротеги», что выдает их этническую связь с юго-востоком Гондураса. Не будем отбрасывать, однако, и спорные, высказанные Лунарди, «антимехикские» гипотезы. Следом за первыми переселенцами прибыли, возможно, субтиабы, археологические следы которых обнаружил Сквайр неподалеку от Леона. И наконец, хлынула большая волна науа, принесшая высокоцивилизованных никарао, которые в конце концов подчинили себе весь юго-западный район, вплоть до перешейка Ривас, действуя на манер теночков.

Именно от этих племен к никарагуанцам перешла национальная принадлежность, что объясняется как этимологически (вспомним слова хрониста Васкеса), так и исторически, ибо в 1522 г. испанское войско Хиля Гонсалеса первым встретило именно никарао. Несмотря на гипотетичность сказанного, совершенно очевидно, что месоюжноамериканский культурный меридиан дотянулся до Никарагуа, разделив по долготе озеро с идентичным названием. К юго-западу при этом остались все науаязычные возделыватели кукурузы и их потомки.

Большая часть департамента Чонталес приходится на обширный восточный регион страны, раскинувшийся от озер до побережья Москитового берега, по которому протекают реки Матагальпа и Рама. Состав населения здесь был несколько иным в силу связей с чибча и карибами. Индейские племена назывались улуа, или сумо (как в Гондурасе), или рама.

720 км Москитового берега, открытого Карибскому морю, стали в прошлом веке, говоря возвышенным языком, «сценой», на которой разыгрался необычайный гротескный фарс, поставленный политикой британской короны. Английские дипломаты занимались почти исключительно махинациями, связанными с желанием прибрать к рукам территорию Никарагуа, где планировалось прорыть межокеанский канал. Москито считалось «независимым королевством» под протекторатом Ее величества королевы Виктории, назначавшей наместниками короны представителей самбо и моско.

Мы уже говорили об этих потомках потерпевших кораблекрушение африканцев, как и о потомках сумо и находившихся с ними с XVII в. в союзе рамо. Эта захватывающая эпопея была не без ехидства охарактеризована X. Родригесом Серной как «англо-москито опера-буфф». Долорес Гомес — автор «Истории Москитового берега, Никарагуа, 1915—1939», охватывающей события от открытия этих земель в 1502 г. до 1894 г., — излагает иную точку зрения на появление в XVII в. москито и самбо. Согласно ее версии, обе этнические группы появились в результате смешения индейцев, европейских пиратов и беглых рабов-негров.

Сквайр и К. Бовеллиус были первыми, кто приподнял завесу безразличия над древней культурой Никарагуа, опустившуюся сразу после того, как были составлены описания первых хронистов. Невозможно даже представить себе, чтобы кто-то занимался изучением древних камней в течение двух столетий между правлением ставленницы англичан династии Москито и правлением ставленницы янки династии Сомосы. Исследователь Тик так охарактеризовал сложившуюся в 1971 г. ситуацию:

«Из-за традиционно отрицательного отношения к этим обезображенным, забитым христианским энтузиазмом культурам их памятники и сейчас еще используют как строительный материал, а если и выделяются места для их хранения, то, как правило, открытые, не защищенные от непогоды».

В 1849 г. на площади Леона Сквайр увидел монолит, изготовленный на острове Мотомбито (озеро Манагуа). На нем находился «убор, напоминающий некоторые скульптуры Древнего Египта». Дремавшая в американском дипломате душа прирожденного археолога внезапно пробудилась. Сквайр обследовал чрезвычайно заинтриговавший его остров и проделал на нем в миниатюре то, что ожидало в недалеком будущем всю Никарагуа: американцы прибрали к рукам и вывезли все ценности, которые не сумели разграбить англичане.

Сквайр сам пишет об этом: «Среди сохранившихся неразбитых фигур мы увидели идола большого размера. Несколько лет назад люди, подосланные английским консулом, попытались вывезти его для Британского музея. Однако, оттащив идола на незначительное расстояние от озера, они были вынуждены его безжалостно бросить... Он оказался нетронутым, и, раз уж так вышло, я решил увезти его в Соединенные Штаты». И действительно, он увез эту каменную статую вместе с одной из «гигантских голов».

Субтиаба, местность неподалеку от Леона, всегда была землей гончаров. Там Сквайр обнаружил, описал и зарисовал, а потом вывез в Музей Смитсоновского института изделия мексиканского типа: «Создается впечатление, что лицо торчит из невероятно раздвинутых челюстей дикого животного, голова которого служит неким подобием головного убора». Это описание изображений Владык Орлов и Владык Ягуаров — бравых астекских воинов. Видел Сквайр и «раскрашенные камни» неподалеку от Манагуа, и «резные камни» неподалеку от Масайи.

Однако самые ценные раскопки он провел на островах озера Никарагуа — Пенсакола и Сапатера. На первом он добыл три монументальные скульптуры, на втором обнаружил церемониальный центр с алтарями, жертвенными камнями, а среди прочих предметов — керамику и 16 каменных статуй. Несмотря на его хищническое отношение к найденным памятникам, нельзя не оценить по достоинству некоторые сделанные им замечания.

«Невозможно, — писал он, — пройти мимо сходства, прослеживающегося между скульптурой № 16 и некоторыми символическими головами древнего мексиканского ритуала. Думаю, что смог бы определить и сравнить всех этих идолов с божествами астекского пантеона, что я уже и проделал с некоторыми из них».

Значительно позже Сквайра к востоку от великого озера (озеро Никарагуа) было начато обследование чонтальских памятников.

«Это иная археологическая зона, в которой, возможно, имеется некоторая ритуальная архитектура», — считает Тик.

Если скульптура великого озера воскрешает в памяти элементы орнамента, встречающиеся на змеях Храма Воинов в Чичен-Ице, памятники чонталей, наоборот, относятся стилистически совершенно к иному типу: «Если бы нам понадобилось искать стилистические сопоставления, мы смогли бы обнаружить параллели в Колумбии, особенно у цивилизации Сан-Агустин, где прослеживается наибольшее сходство». Меридиан прочерчен, хотя и не столь категорично: идолы Субтиабы все же родственны чонтальским. «Крест в качестве символа появляется как в иконографии чонталей, так и у племен великого озера». Здесь, как и в Гондурасе, влияния оказываются взаимопроникающими.

Хиль Гонсалес окрестил 32 тыс. индейцев и их касика, или тейте Никарагуа, четыре тысячи индейцев касика Дириагена, отбивших первую попытку испанского завоевания страны в 1523 г., при этом он даже прослезился. Это произошло в «жертвенном святилище», созданном руками индейских мастеров. Потомки этих замечательных создателей статуй, керамики, изделий из золота и серебра насчитывали в 1960 г. всего 43 тыс. человек — другими словами, лишь 2,9% населения Никарагуа. Описания Овьедо, Торкемады и Эрреры донесли до нас и многие другие сообщения подобного рода.

Последняя провинция Месоамерики

От хронистов и археологов нам известно, что еще в XVII в. племена чоротегов занимали северо-восток Коста-Рики, примерно совпадающий с территорией Гуанакасте. Они говорили на языке, который лингвисты относят к семье отоманге. На всей остальной территории страны — в современных провинциях Алахуэла, Эредия, Сан-Хосе и Лимон, а также в примыкающем к Панаме юго-восточном районе преобладали языки, восходящие к чибча.

Стоун и Бальсер выделяют три крупных культурных ареала: Никою, Атлантическое побережье и Дикис. Предложенное деление подтверждается немногочисленными археологическими работами и бесконечными тайными раскопками, которые так обогатили частные музеи и коллекции. Предметы из Гуанакасте и особенно с полуострова Никойя, отличаясь самобытностью, имеют много аналогий с расположенными на севере районами современных государств Никарагуа, Гондурас и Сальвадор, тогда как предметы из раскопок на Центральном плато, Атлантическом побережье или юге страны сопоставимы с археологическими находками из Панамы и Колумбии.

Вот так разделительная линия, прошедшая по нашей карте между двумя пластами центральноамериканской культуры, пересекла по диагонали перешеек от Атлантического побережья на северо-западе и врезалась в залив Никоя на тихоокеанском побережье Коста-Рики. В этнографическом плане Гуанакасте оказалась самой южной провинцией Месоамерики на центральноамериканском перешейке.

А. Чапмэн так определяет коста-риканский этнический комплекс:

«Существовала по крайней мере одна колония чибчаязычного населения, вторгшаяся на земли чоротегов, которые находятся на территории современной провинции Гуанакасте. По всей очевидности, именно там удерживался последний оплот древнего проточоротегского населения. Кроме того, существовали вкрапления науаязычного населения в том же самом коста-риканском районе — вероятнее всего в селении Багасес. Из восьми лингвистических макросемей, имеющихся на всем полушарии, четыре были представлены в этом крошечном районе Южной Месоамерики».

В 1957—1959 гг. в Гуанакасте были проведены исследования типов жилищ, захоронений, церемониальных центров и мусорных куч. Все это позволило пополнить коллекции керамикой, каменной скульптурой и каменными орудиями. Найденные предметы в свою очередь стали свидетельством того, что данная местность непрерывно заселялась в течение шести веков. Это означает, что чоротеги были вытеснены никарао, наступавшими с X в. со стороны Мехико. Вместе с тем уже после упомянутого исследования с помощью радиокарбона удалось уточнить даты, находящиеся между началом нашей эры и моментом испанской конкисты. Именно в этом районе Коста-Рики, на который выпало наибольшее число датировок, был обнаружен предмет палеоиндейского происхождения — наконечник копья.

На Центральном плато, на восточных склонах Центральной вулканической Кордильеры Таламанки, на северной равнине и на Атлантическом побережье жили племена уетаров, состоявших в родстве с Панамскими и антильскими семьями единого южноамериканскою происхождения. Основой их питания была юка. Они выращивали и другие культуры, среди которых — пальма пехибайе или мориче, завезенная в Коста-Рику арауканскими или Карибскими переселенцами из Ориноко. Из волокон агавы-питы они плели гамаки. Рядом с круглыми коническими жилищами цетаров можно было увидеть луки из пальмы чонты, деревянные стрелы с наконечниками из кости и рыбьего шипа, щиты из кожи и топоры с зубцами, резцы, палицы и прочий инвентарь, совершенно необходимый всякому охотнику, рыболову и воину. Кроме того, имелись музыкальные инструменты из обожженной глины: маракас, свистульки, окарины, разных размеров барабаны. Из глины изготовлялись сковороды и круглодонные сосуды, их устанавливали на камни.

Жителям нравилось украшать свои изделия декоративным орнаментом. Одним и тем же узором они татуировали и раскрашивали свое тело и каменные зернотерки. Как правило, преобладали зооморфные мотивы. Из камня высекались человеческие фигуры, известные под названием уетарских жрецов. Они представляли собой композиции, изображавшие как бы держащихся за руки близнецов с головой жертвы у одного из них. Именно уетарам принадлежит наиболее ценное культурное наследие атлантического побережья Коста-Рики.

Не столь обильное, как в Никое, но не менее ценное наследие из нефритовых, керамических и металлических (особенно золотых) изделий оставили жители культурного ареала Дикис. К этой же зоне относятся и индейцы дихе с их так называемым богом-топором. Конечно, древний Панакасте должен был поддерживать с соседями обмен или торговлю. Этим путем к уетарам и другим народам нагорья проникало влияние ольмеков, майя и астеков, о чем свидетельствуют археологические находки. С помощью радиокарбона был определен возраст деревянных изделий, золотых фигурок, предметов из нефрита и каменных зернотерок. Вся датировка этой культуры приходится на II—XIV вв. н. э.

Совершенно очевидно, что индейцы брунка, жившие в долинах реки Гранде-де-Терраба, сохранили в своей культуре следы сильного влияния южноамериканского востока, проявившегося и в языке, и в религии, и в искусстве ткачества, и в мастерстве изготовления драгоценных изделий — миниатюр из золота и тумбаги. Эта работа по золоту сродни той, которую мы вскоре обнаружили у соседей — чирики Панамы — и даже несколько дальше — в Кокле и Верагуас.

Некоторые исследователи полагают, что отдельные мексиканские почтека в VIII в. по возвращении из путешествия на юг прихватывали с собой образцы этого восхитительного искусства. Достоверно известно, что предшественники современных терраба оказались там лишь в XVIII в. и использовали технику «вытопленного воска» и чеканку золотой пластины. Двуглавые орлы, многочисленные зооморфные фигурки, маски и нагрудные подвески — все это памятники выдающегося искусства, которым мы ныне можем восхищаться в Национальном музее Сан-Хосе. Там же можно увидеть и керамические предметы, изготовленные чирики. Огромные каменные шары до 15 т весом, выполненные с удивительной геометрической точностью, еще одна из загадок доколумбовой Америки. Существуют предположения, что ими обозначались места церемониальных захоронений. Но все это пока только догадки.

Узел переплетенных культур

Один из наиболее эрудированных членов Панамской Академии истории и аналогичного мадридского учреждения, М.М. Альба, так начал свое краткое, но содержательное исследование по «этнологии и историческому заселению Панамы»:

«С самого начала хроники о «Золотой Кастилии» (ныне Республика Панама) утверждали, что в момент появления конкистадоров страна была чрезвычайно густо заселена».

Если судить по перечисленному доктором Альбой в своем исследовании количеству индейских касиков, то именно так и должно было быть. Из него следует, что на территории современной Панамы проживало несметное число жителей, даже если под правлением каждого из упомянутых автором правителей находилось совсем мало семей.

«Те же хроники и свидетельства, — пишет он далее, — наводят на некоторые мысли при определении местностей, занимаемых разными индейскими вождями и их народами. Кроме того, из них следует, что первыми племенами, с которыми столкнулись кастильцы на востоке перешейка, были сéмако или семáко. Встреча произошла в нескольких лигах от левого берега реки Атрато, который, как считает Мельчор Эрнандес, граничил с территорией касика Комогре (или Комагре). Столица располагалась в чудной долине, земля пересекалась полноводными кристально чистыми реками. Окрестности изобиловали фруктовыми деревьями и разнообразной пищей».

Отсюда автор ведет нас к равным по рангу соседям тех касиков: Куарека (или Ескуарека), Карета, Теока (или Теочакан), Патра, Такаркуна, Коточе, Суририага, Буке-буке, Бонониамá, Покороса и Секатuвa. Но это всего лишь начало. Я решил следовать за панамским этнологом в экскурсии по этому лабиринту во всех его направлениях и насчитал не менее 112 касиков — и у каждого жены, слуги, подданные. И, как Данте, я встретил некоторых знакомых на моем, естественно, менее инфернальном пути, нежели тот, по которому отправился изгнанный флорентиец.

Встретил я, например, в Тубанаме владельца гарема из 80 наложниц — у него уже побывали Писарро и Энсисо. Встретил «кровавого и мятежного» Бирукете, или Биру, — некоторые считают, что от его имени и произошло название Перу. Встретил Шагра и Капиру, чьи имена, превратившиеся в топонимы, подтверждают их приоритет на владение зоной канала. И наконец, встретил я великого Урраку, который, по мнению моего провожатого и всех, кто о нем говорил, был «самым видным и отважным защитником своих земель. В течение долгих девяти лет он поддерживал пламя борьбы против кастильцев, которые так и не нашли способа разделаться со своим ужасным противником за период, оказавшийся достаточным для завоевания народов всего юга континента».

Альба добавляет, что

«кроме упомянутых касиков в разных районах этой территории находилось значительное число маленьких независимых княжеств и других общин, возглавлявшихся вождями небольших племен. Они были легко покорены или же истреблены конкистадорами в самом начале завоевания».

Он полагает, что подсчеты «различных хронистов того времени», согласно которым индейское население Панамы к моменту конкисты должно было достигать 80 тыс. человек, весьма скромны. Подобная статистическая неточность характерна не только для Панамы, такой подход типичен для всей разоренной индейской Америки.

Более объективная статистика нашего времени свидетельствует о том, что

«сейчас индейское население Панамы составляет 8% от общего количества жителей страны, которое достигает I 328,7 тыс. человек. Индейцы представлены пятью группами, степень аккультурации которых зависит от продолжительности контактов с неиндейским населением».

Специалисты предлагают следующую их классификацию: куна (или куэва), к которым принадлежат 20 тыс. островных и 1,2 тыс. континентальных жителей, говорящих на языке, возможно, чибча или аравакского происхождения. Чоко, возможно, амазонского происхождения — 5777 человек. Гуайми — 35 877 человек. Все они имеют большие культурные различия, берущие начало в особенностях доколумбовых разновидностей отдельных ветвей таламанка. В XVIII—ХIХ вв. они были насильственно рассеяны по южным и центральным областям страны. Бокота и териби (или терреба) расселены на северо-западе и находятся на грани исчезновения. Их принадлежность к группе гуайми весьма сомнительна. Из всех этих племен самыми известными являются куна с архипелага Сан-Блас, с их живописными одеяниями — молас, отличающимися яркостью красок, а также носовыми подвесками.

Таким образом, число древних обитателей Панамы остается для нас загадкой. Ничего определенного мы не можем сказать и по поводу их происхождения, как, впрочем, и по поводу происхождения всех остальных американских народов. Неоспоримо лишь мнение о том, что Панама в большей степени, чем остальные страны Центральной Америки была узлом переплетения встретившихся здесь, но имевших разные истоки культур.

М. Уле, более глубоко изучивший эту проблему, писал, что на западе страны преобладало центральноамериканское влияние, а на востоке особенно заметным был вклад культуры чибча. О месоамериканских влияниях, особенно из Гондураса и Никарагуа на Номбре-де-Диос и территории Парис на Тихом океане, уже рассказывал П. де Андагойя. В настоящее время лингвисты, этнографы и археологи, такие, как Д. Стоун, Ф. Джонсон, Дж. Стюарт и Л. Фарон, исследуют отдельные мексиканские колонии в долине Гуайми на побережье залива Альмиранге, а также четыре миграции, имевшие место между ХII и XVI вв. В результате одной из них на эти земли пришли чоротеги, другой — субтиабы, а последних — утоастекоязычные науа.

Существует гипотеза о том, что некогда в Панаме достигла высокого развития автохтонная древняя культура, возможными центрами которой были районы Пенономе и Ната. Нельзя не отметить, что жители Пенономе являются (или во всяком случае были) единственными среди многочисленных племен потомками дораcке-гуайми, населявшими эти земли. Так считает Г. Леман.

Вместе с тем древность доколумбовой Панамы весьма относительна. Так, неподалеку от города Панама были обнаружены наконечники копий, скребки, резцы, проколки и, наконец, предметы, характерные для каменной индустрии собирателей и кочевых охотников. Несколько копьевых наконечников типа «кловис», обнаруженных в болоте, называемом озером Мадден, к востоку от канала, позволили предположить, что каких-либо 17 тыс. лет назад (15 000 лет до н. э.) Панама могла быть своеобразным перевалочным пунктом. Но более определенных фактов, подтверждающих эту гипотезу, пока нет.

Некоторые полученные недавно данные палеоэкологии впервые представили нам более полную информацию. Благодаря ископаемой пыльце из центральной части Панамы доказано, что 7 тыс. лет назад здесь уже выращивался маис. Смешанный с пыльцой древесный уголь показал, что уже применялся огневой метод обработки полей для посевов. Стюарт полагает, что маис, возможно дикий, был известен в Панаме 7300 лет назад. Это лишний раз подтверждает именно американское происхождение кукурузы. Основываясь на этих данных, Стюарт датирует самое раннее появление человека в Панаме 8—7 тыс. лет до н. э., тогда как Лофтин отодвигает дату до 10 тыс. лет.

Береговая линия Панамского залива своими контурами удивительно напоминает профиль быка, вырезанный из бумаги. Серро-Манготе приходится точно на нос, где торчит кольцо — наподобие «Гран-При» на выставках скота. Несколько ниже, на жующей, простите за вольность, морде, находится Монагрильо, имеющий чрезвычайное значение в археологической истории не только Панамы, но и всей Америки, поскольку там обнаружена чуть ли не самая древняя керамика — ей более 4 тыс. лет. К югу от полуострова Асуеро, или, продолжая наше сравнение с быком, там, где начинается шея, жили прекрасные мастера-гончары начала нашей эры. Это были гуайми из Тоноси. Расцвет этого ремесла в центральных районах страны — провинциях Кокле, Верагуас и Панама — приходится на IV—VII вв. н. э.

1947 год принес панамской археологии большую удачу: некий крестьянин случайно обнаружил несколько антропоморфных статуй, расставленных по окружности в местности Бугаба провинции Чирики.

Находка ознаменовала собой открытие крупнейшего центра культуры, поименованной позже «Баррилес» и относящейся к 300 г. до н. э. — 300 г. н. э. Все указывало на то, что здесь должен был быть церемониальный центр, в котором осуществлялось ритуальное обезглавливание. Неподалеку располагались погребальные урны и несколько захоронений.

Статуи эти впечатляют. Мне довелось увидеть одну из них в Новом музее панамца в столице страны. Некоторые фигуры держат в левой руке голову жертвы, а в правой — топор. Другие более чем двухметровые скульптуры изображают, вне всяких сомнений, правителя, сидящего верхом на шее совершенно голого пленника-раба. Тот, кто сидит наверху, украшен коническим головным убором, антропоморфными украшениями, возможно золотыми, и шейными подвесками. Положение тела и даже выражение лиц обоих отличаются пугающим реализмом: наглое высокомерие у седока, страдание и унижение у обнаженного носильщика. Вся композиция представляет собой законченное пластическое выражение идеи классового общества. Образ господства един во всех своих проявлениях. Этот символ одинаково понятен для различных обществ нашего мира. Это символ панамского народа иод ярмом канала.

«Метатес», или зернотерки, также являются ценными памятниками панамского искусства. Многие из них выполнены в виде зооморфных скульптур — их можно увидеть в Национальном музее Панамы. Высеченные на ножках некоторых из них фигуры впечатляют не меньше, чем выразительные композиции восседающих правителей. Две из этих фигур — женская и мужская — изображают невероятно большие половые органы. По размеру резных подпорок можно сделать вывод, что метате (зернотерка) или даже столик, частью которого они были, во много раз превосходили размеры известных индейских камней для растирания маисовых зерен. Если судить по символике органов зачатия, они, возможно, служили жертвенными алтарями или даже местом для принятия родов.

Археолог К. Бальсер в 1971 г. обнаружил в Коста-Рике статуи, похожие на те, которые были найдены в провинции Чирики. Его коллега Рейна Торрес отмечала в этой связи: «Нельзя отрицать центральноамериканского влияния на культуру Баррилес. В ней, в частности, достаточно отчетливо представлен культ метате, распространившийся от Никарагуа на восток. Точно так же центральноамериканский характер имеют и великолепные «трофейные головы» с коста-риканского побережья Тихого океана». Использование каменных зернотерок — типично месоамериканская черта. Представители других культур толкли зерно с помощью ступки и пестика.

Тот, кто видел изящные ювелирные изделия из Панамы и знаком с мнением специалистов о технике их изготовления, несомненно, найдет аналоги у кимбайя, чибчей и других колумбийских мастеров, посвятивших себя этому изысканному искусству. Торрес пишет, что 16 веков назад ювелиры Тоноси широко использовали такую технику, как чеканка, вальцовка и «вытопленный воск», создавая при этом цельные и полые фигурки из тумбаги — сплава золота и меди — и из гуанина — сплава золота и серебра.

Однако не только в Тоноси имелись подобные мастера. Прекрасные ювелиры из Верагуас, Чирики, Кокле оставили нам антропоморфные подвески, маленьких божков, орлов, лягушек, стилизованных кайманов, филигранные изделия и многие другие доказательства высокого уровня развития доколумбова ремесла Панамы. Не менее любопытны золотые шлемы и нагрудные подвески, сделанные чеканщиками Ситио-Конте.

Поскольку древние жители Панамы возделывали маис уже несколько тысячелетий назад, используя для этого подсечно-огневое земледелие, были неплохими гончарами, владели искусством каменной скульптуры и, наконец, достигли столь же высокого совершенства в ювелирном ремесле, как и их колумбийские соседи, нет сомнений в том, что некоторые из этих племен находились на чрезвычайно высоком уровне социального развития. Убедительным свидетельством наличия классового неравенства в их обществе являются впечатляющие скульптурные изображения.

Современная этнография располагает немалыми результатами в исследовании различных аспектов деятельности самых развитых культур древних панамцев: на севере высокого развития достигло сельское хозяйство — там выращивали маис, пехибай, ачиоте, анил, хлопок, табак, добывали каучук. Торговля велась с племенами севера, а на юге — с Эквадором и Перу, как сухопутными путями, так и по морю на парусниках. Шел обмен соленой рыбой, маисом, солью, золотом, хлопковыми нитями, хлопком-сырцом, тканями и т. д. В Дарьене охотились и ловили рыбу с использованием сетей, крючков и копий. В социально-политическом плане общества древних жителей Панамы делились на привилегированную знать — кевис — и зависимых от знати вассалов — кабрас. Следует упомянуть о неизбежных для того времени и уровня развития межплеменных войнах. Характерной чертой господствовавшей тогда философской мысли было создание космогонических мифов и легенд.

Обо всем этом мы узнаем благодаря творениям древних обитателей Америки, занимавших земли Панамского перешейка. Географически он представляет собой мост между двумя великими континентами, звено, соединяющее их в культурном отношении и по сей день. Это земля, поделенная между месоамериканцами, южноамериканцами и жителями Антильских островов.