Эволюция без стадий
Десять тысяч лет эволюции отделяют самые ранние общества Оахаки от сапотекской цивилизации. Промчавшись на полном ходу через эти десять тысяч лет, мы теперь готовы сойти с нашего потрепанного рабочего автомобиля. Мы закончим свой обзор, как того требует археологическая традиция, замечательным мероприятием, которое мы называем «случайная работа», в северной части Валье-Гранде. Присаживайтесь, берите рюмочку мескаля и тарелку карнитас, и приготовьтесь к сюрпризу. Сейчас мы будем описывать результаты нашего обзора, не опираясь на эволюционные стадии.
Не поймите нас неправильно; мы считаем, что стадии эвристически полезны. Отряд охотников и собирателей, автономная деревня и ранговое общество служат для археолога тем же, чем рыба, рептилия и млекопитающее служат для палеонтолога. Они позволяют кратко ссылаться на общепринятые категории обществ, каждая из которых характеризуется взаимосвязанным набором социальных и политических институций. Мы можем распознать эти категории и в антропологическом настоящем, и в археологическом прошлом.
Теория действия, однако, предоставляет нам метод для анализа длинных исторических последовательностей в терминах изменяющихся отношений между акторами и системой. В таком анализе вехами на пути служат социальные и политические институции, а не стадии. Переходные периоды – эти краткие фазы быстрой эволюции, во время которых система менялась, или акторы сознательно меняли ее – становятся более критичными для нашего анализа, чем длинные, стабильные периоды, на которых основывается наша типология стадий.
«Изначальная» система
Когда мы впервые видим людей в Оахаке, их жизненный уклад уже сложился под влиянием системы, состоявшей из: (1) их предыдущего культурного фона; и (2) природного окружения зоны Чиуауа в поздний ледниковый период. Их предыдущий культурный фон, очевидно, включал разделение труда по половому признаку и эгалитарную этику с сильным упором на дележ. Они предпочли принимать риск на групповом уровне и бежать от истощения ресурсов, используя стратегию высокой мобильности. В конце миграций длиной до 400 км, они собирались вместе на большие загонные охоты. Их потребность разделять пищу, добытую на этих охотах, была такова, что попытки отклониться от эгалитарной этики должны были встречать противодействие остальных.
Изменение окружающей среды
К 8000 лет до н. э. природная среда изменилась, прохладная степь зоны Чиуауа сменилась более теплым и лесистым окружением голоцена. Установился режим «сухая зима/дождливое лето», которые мы наблюдаем сегодня. Система поставила акторов перед проблемой, которую требовалось решить, а именно: выживание в окружающей среде с бОльшим разнообразием съедобных растений, меньшим числом видов, подходящих для загонной охоты, и массой непредсказуемых вариаций в годовом количестве осадков.
Акторам было доступно множество стратегий. Они выбрали стратегию, заключавшуюся в борьбе с риском на локальном уровне. Оставив более продолжительные миграции ледникового периода, они приспособились к сезонному циклу более коротких переходов между дубовыми лесами гор, колючим лесом предгорий и мескитовыми зарослями на дне долины. Во время неурожайных периодов года они принимали риск на семейном уровне, рассеявшись в дикой местности. Во времена изобилия они собирались вместе в более крупные лагеря, где риск распределялся на всю группу. Многие виды социальной и ритуальной активности, по-видимому, откладывались до сезонов, когда люди собирались в эти более крупные лагеря.
Мы подозреваем, что эта стратегия имела несколько непреднамеренных последствий. Во-первых, время, которое они проводили, рассеявшись в дикой местности, способствовало установлению модели, в которой семья была базовой единицей, ответственной за сбор урожая и последующее его хранение. Этот принцип остался в силе в эру жизни в деревнях, что может объяснить, почему наши акторы предпочли жить в домах для нуклеарных семей с отдельными хранилищами, а не в «длинных домах» с общественным складом. Во-вторых, отметим, что в больших лагерях была область, выделенная под ритуальное пространство. Мы полагаем, что эта схема также сохранилась в деревенскую эру, когда пространство выделялось для более долговременных ритуальных построек.
Стратегия фуражировки
Хотя рассеяние и объединение помогали акторам приспособиться к короткому циклу смены влажного и сухого сезона, такое поведение слабо помогало при наступлении долговременной, непредсказуемой череды годов с количеством осадков выше среднего или ниже среднего. Для противостояния данной ситуации индейцы выработали несколько стратегий. Одна стратегия заключалась в использовании более широкого диапазона растительной пищи, включая виды, которые можно было сделать съедобными только путем толчения, жарки, выщелачивания, нагревания, при котором семена лопаются, вымачивания в воде или выпекания в земляных очагах. Растения, которые нужно было жарить, включали семена диких горлянок и тыкв; растения, требовавшие вымачивания в воде, включали семена диких бобов; в перемалывании или нагреве, чтобы лопнуть, нуждались семена теосинте, дикого предка маиса.
Вторая стратегия заключалась в повышении доступности определенных полезных растений путем сознательного высаживания их возле лагеря. Это могло потребовать удаления других видов диких растений, таких, как мескитовое дерево, которое растет на лучшей аллювиальной почве. Дело требовало интенсивного труда, но результат был оправдан: тыква, бобы и теосинте лучше росли на потревоженных участках влажного аллювиума, чем в своих родных предгорьях. Причина того, что они не росли в обычной ситуации на таких почвах, заключалась в том, что мескитовые деревья закрывали от них солнце, а конкурирующие виды растений подавляли их. Индейцы изменили правила системы, устранив эту конкуренцию.
Стратегия собирательства
Примерно за 3000 лет до н. э. наши акторы приняли еще одно решение, к которому их ничто не принуждало, решение, которое также имело непреднамеренные последствия в будущем. Они начали проводить большую часть года в крупных лагерях, и меньше времени в рассеянных семейных группах. Вместо того, чтобы переходить в места наличия животных и растений, они высылали маленькие «экспедиционные группы» из мужчин и женщин, чтобы они приносили им растения и животных.
Их решение переключиться с «фуражировки» на «собирательство» заложило основу для будущих деревень. Оно воодушевляло группу тратить больше усилий на высаживание, прополку, уход за одомашненными растениями и сбор урожая. И это, вероятно, привело к росту населения благодаря двум документально подтвержденным следствиям оседлой жизни: уменьшению детской смертности и сокращению интервала между рождениями.
Переопределение окружающей среды
Результат выразился в формировании совершенно нового окружения, разделенного на оставшуюся неизменной дикую местность (которую сапотеки называли кихши) и сельскохозяйственные поля (которые они называли кеела). Дикая местность не требовала усилий по поддержанию, продолжая обеспечивать олениной и дикими растениями того, кто предпочел бы странствовать по ней. С/х поля требовали ухода, но не требовали странствий от того, кто предпочел бы жить возле них. Наши акторы предпочли не только жить возле с/х полей, но и также защищать их от лиц, не принадлежащих к той группе, которая расчищала поля и обрабатывала их. Это, вероятно, была их первая модификация этики, основанной на широком дележе.
Усиление оседлости, рост населения и благоприятные генетические изменения с/х растений привели к тому, что, по крайней мере, несколько семей стали строить постоянные дома на выступах предгорий над землей Класса I. В этих маленьких деревушках нуклеарная семья все еще оставалась базовой единицей производства и хранения продукции, и основное разделение труда все еще проходило по гендерной линии. К 1300 г. до н. э. в некоторых деревнях проживало 50-150 жителей, что во много раз превосходило население любого предыдущего поселения. Можно привести довод, что такие крупные сообщества имели большое конкурентное преимущество перед соседями, которые жили в меньших поселениях.
Рост населения
Рост населения – непреднамеренное последствие оседлости и земледелия – создал целый набор новых проблем, которые должны были решать наши акторы. Эколого-функционалистские подходы не могут нам сильно здесь помочь, поскольку, с точки зрения экологии, рост населения является признаком успеха. Проблемы? Какие проблемы? Разве численность этих людей не увеличивалась? Да, и у них не было социального механизма для интеграции столь большой группы. До перехода к оседлости и земледелию, все напряженные отношения и ссоры можно было решить путем простого разделения. Теперь они не могли отделиться, поскольку покинуть деревню означало потерять свои вложения в жилище, хранилища и землю.
Хотя специфические решения, принятые жителями ранних деревень Оахаки, можно обнаружить в других обществах, мы не можем представить себе, как кто-либо из эколого-функционалистов мог бы их предсказать. Мы полагаем, что эти решения появились, как выразился Салинз, из «изменения значения существующих отношений».
Три типа этих существующих отношений упоминались в Главе 4. Во-первых, в период с 8000 лет до 2000 лет до н. э. люди склонялись к тому, чтобы жить и работать со своими кровными родственниками и свойственниками. Во-вторых, хотя некоторые люди лучше справлялись с задачей обеспечения, чем другие, они искали способы приуменьшить свой успех. В-третьих, мужчины и женщины разделяли между собой работу, необходимую для выживания.
Десцентные группы и тайные общества
Давайте теперь рассмотрим, как акторы периода 2000-1000 лет до н. э. изменили эти отношения. (1) Они создали более крупные группы «кровных родственников», утверждая, что многие, по-видимому, неродственные друг другу мужчины были, фактически, потомками общего мифологического предка. Двумя такими предками – вырезанными на керамике еще за 1150 лет до н. э. – были Земля и Небо, результат дуального деления сапотекского космоса. (2) Они перестали умалять тот факт, что некоторые мужчины лучше справлялись с задачей обеспечения, чем другие. Опытные и уважаемые мужчины из всех десцентных групп теперь должны были проходить обряд вступления в тайные братства, в которые менее уважаемые люди не допускались. (3) Деревенские ритуалы теперь были разделены по гендерной линии. Женские ритуалы выполнялись дома, где вызывались непосредственные предки. Мужские ритуалы исполнялись в Мужском Доме, ритуальной структуре, построенной инициированными членами тайного общества, где вызывались отдаленные предки, такие, как Земля и Небо.
Наряду с тем, что такие решения делали возможной интеграцию крупных сообществ, они также имели непреднамеренные долговременные последствия. В частности, исключающая природа мужских ритуалов (некоторые мужчины входили в число посвященных, некоторые нет) искажала старую эгалитарную этику. Теперь возникли асимметричные отношения, похожие на отношения между Сделанными Людьми и Людьми Сухой Еды у пуэбло тева.
Достигаемая асимметрия
Разумеется, различия в престиже все еще базировались на достижениях. Но теперь амбициозный человек мог работать тяжелее, чем его сосед, выращивать больше маиса, чем было ему необходимо, и инвестировать этот маис в строительство нового Мужского Дома. Он мог содержать более одной жены. Он мог дарить более привлекательные подарки отцам своих невест. У его собственной дочери могло быть приданное с большим количеством перламутра. Поскольку он пробился наверх через исключающую ритуальную систему, такой человек мог позволить себе поведение, за которое охотника архаического периода выгнали бы из лагеря.
Когда в деревенском обществе нет наследственной власти, груз интеграции в значительной мере ложится на его ритуальную систему. Мы это ясно видим в деревнях 1500-1000 г. до н. э., поскольку их ритуалы относились к такому типу, для которого требуется масса принадлежностей: морские раковины, слюда, перья попугая ара, шипы ската, трубы из раковин моллюска стромбиды, барабаны из панциря черепахи. Тот факт, что многие из этих материалов получали путем обмена с другими регионами Мезоамерики, свидетельствует о контактах жителей ранних деревень Оахаки со многими этническими группами. Теперь «система», в которую они были включены, была куда более глобальной. Они остро сознавали собственные цели, знали о решениях соседних акторов и могли использовать их в качестве моделей для собственного поведения.
Наследуемая асимметрия
Общество Оахаки к концу двенадцатого века до н. э. переживало беспрецедентный рост населения. Стабильные деревни, объединенные с помощью ритуала, тайных братств и крупных десцентных групп распространились по всей долине, вытесняя другие типы поселений. Некоторые деревни выросли больше других, поскольку самопровозглашенные лидеры, которые упорно работали, накапливали ценности, проводили рейды и строили Мужские Дома, были способны привлечь множество последователей. Их лидерство, однако, не могло перейти их потомку; оно умирало вместе с ними.
Мы должны подчеркнуть, что это общество необязательно находилось на траектории движения в сторону цивилизации. Оно могло остаться стабильным, в той же форме, что и в конце двенадцатого века до н. э., вплоть до испанской конкисты.
Изменения в идеологии происхождения
В этот момент, однако, наши акторы снова «изменили значение существующих отношений». На протяжении столетий, успех амбициозных деревенских лидеров приписывался поддержке сверхъестественных сил. Это было единственное благовидное объяснение неравного успеха в эгалитарном обществе. Постепенно, однако, было разработано другое объяснение: успешные лидеры действительно произошли от этих сверхъестественных сил. Через промежуточные поколения выдающихся предков, они монополизировали доступ к самим звездным духам, от которых зависела жизнь деревни. Только непосредственные потомки этих представителей элиты считались достойными лидерства; их более дальние родственники рождались, чтобы подчиняться.
Двумя задействованными сверхъестественными силами были вышеупомянутые Земля и Небо. В своих наиболее гневных формах Землетрясения и Молнии они вырезались на сосудах, которые оказывались в могилах у менее 20 процентов всех жителей деревень.
На протяжении столетий, женщины в деревнях Оахаки вызывали своих недавних предков, изготовляя маленькие фигурки, в которые могли возвращаться духи последних. Теперь некоторые из этих фигурок демонстрируют позы власти, а другие – позы подчинения. Предки некоторых семей были просто более могущественны, чем предки других, и этот идеологический принцип поддерживал лидерство, основанное на наследственном ранге.
Мы утверждаем, что это изменение было «основано на интересе», а не на «давлении». Жителей деревень не принуждал к нему ни рост населения, ни сокращение с/х земель, ни внешняя угроза. Это произошло в атмосфере интенсивного соперничества между амбициозными лидерами, у которых раньше не было способа передать свою приобретенную власть по наследству своим потомкам.
В свою очередь, это изменение подготовило сцену для потери автономии меньших деревень. Через гипогамные браки с сестрами и дочерьми мужчин с высоким рангом в более крупных деревнях, лидеры мелких деревень могли повысить статус своих собственных отпрысков. Выигрыш от такого альянса включал доступ к предметам престижа, которые импортировались в долину родственниками их жен. Цена, которую они платили, заключалась в том, что они становились частью более крупной системы, в которой их маленькой деревне могли приказать доставить тонны валунов, когда большая деревня желала построить новый храм.
Новая система
К 700 г. до н. э. становится ясно, что общественные формы Оахаки теперь определяются системой, в которой культурно обусловленные цели лидера заключались в том, чтобы контролировать так много земледельцев, ремесленников и воинов, как это только возможно. Двумя главными стратегиями для достижения этих целей были: (1) строительство альянсов – через банкеты, дарение подарков и обмен невестами; и (2) война, преимущественно на уровне набегов и сожжения деревень соперников. Среди обильных археологических данных теперь можно выделить погребения высокоранговых женщин в подчиненных деревнях; такие статусные символы, как деформация черепа и ношение жадеита; ямы с остатками от больших банкетов; общественные сооружения, построенные с использованием значительных трудовых ресурсов; храмы, сожженные во время рейдов; и резные изображения принесенных в жертву врагов, чьи личные имена приводились в виде иероглифических названий.
Соперничество и оборона
Одним непреднамеренным последствием стратегий наших акторов стало создание системы, для которой было характерно неослабевающее соперничество и периодические вспышки насилия. Семьи самого высокого ранга в каждой крупной деревне ничего так не желали, как включить земли и человеческие ресурсы деревень-соперников в свою сферу. Поскольку некоторые из этих деревень контролировали население в 700-1000 человек или больше, угроза серьезного конфликта была высокой. В ответ на это системное изменение, в центре долины появилась область ничейной земли. Потребность в обороне теперь стала такой же критической переменной, как и потребность в земле Класса I.
Урбанизм и подрывные изменения
То, что случилось дальше, было наименее предсказуемым событием в истории долины Оахака. Если бы мы писали не об археологии, а о палеонтологии, здесь был бы уместен биологический термин «эволюционный скачок». Урбанистическая передислокация за 500 лет до н. э. была столь впечатляющей, что она должна была быть обусловлена как давлением обстоятельств, так и решением, основанном на интересе. Каким-то образом лидеры нескольких тысяч человек, многие из которых жили в регионе Этла, убедили их оставить свои деревни и основать город на вершине 400-метровой горы.
Когда историки исследуют такие урбанистические передислокации в Древней Греции, они приписывают их или (1) потребности защититься от внешней угрозы (мотив, обусловленный давлением); или (2) укреплению власти (мотив, основанный на интересе). В случае Оахаки, мы считаем, что основание Монте-Альбана было обусловлено обеими причинами. Видимо, именно в таких исторических обстоятельствах, когда цели лидеров, направленные на укрепление власти, рационалистически объясняются внешней угрозой их последователям, возможны великие эволюционные переходы.
В результате великого эволюционного скачка 500-200 г. до н. э. образовалось городское общество – нечто беспрецедентное в Мезоамерике. Как мы видели, однако, путь, избранный основателями Монте-Альбана, был не единственным возможным путем к урбанизму; это был результат решений, принятых в контексте специфических культурно-исторических обстоятельств. Другие крупные населенные центры, такие, как Чьяпа-де-Корсо, возникли в результате других решений, принятых в других культурно-исторических обстоятельствах. Что нас по-настоящему зачаровывает, так это насколько схожими оказались институции этих ранних региональных столиц. Вероятно, отчасти их сходство может быть объяснено их контактом, тем, что эти общества входили в общую мезоамериканскую систему. Однако, не все сходство может быть объяснено таким образом, поскольку эти общества имели также ряд общих черт с Древней Грецией, Египтом и Месопотамией – регионами весьма отдаленными от мезоамериканской системы.
Стратегия предгорий
Очень выразительным примером «проблемы, поставленной системой», была сложность со снабжением Монте-Альбана продовольствием в период между 500 и 100 г. до н. э. Это была, конечно, проблема, созданная собственными действиями акторов: их сознательная урбанистическая передислокация превратила центральную долину, бывшую ничейную землю, в наиболее плотно заселенный регион Оахаки.
Их решение проблемы заключалось в том, чтобы преобразовывать предгорья в пределах 15 км от Монте-Альбана средствами канальной ирригации. Богатые захоронения в мелких поселениях в предгорьях показывают, что эта стратегия внедрялась сверху вниз, под руководством знатных администраторов, живших даже в крупных деревнях. Маис, производимый в деревнях предгорий, шел на поддержание воинов и дипломатов, необходимых для подчинения всей долины Оахака и, вероятно, даже для того, чтобы начать экспансию в окружающие горы.
Весьма интересно, что, с тех пор, как власть Монте-Альбана над целой долиной была консолидирована, это значительное по численности население центральной долины и ее предгорий начало рассеиваться. К первому столетию до н. э. основные области, на которые приходился рост населения, лежали дальше от Монте-Альбана, вероятно, в регионах, недавно присоединенных к столице.
От рангов к стратификации
В какой-то момент в процессе консолидации долины, элита долины Оахака сделала другое «изменение в значении существующих отношений»: они просчитали, что можно еще больше укрепить свой привилегированный статус, если не допускать, чтобы большое число их собственных соотечественников и соотечественниц могло вступать с ними в брак. В результате образовалось общество, в котором между двумя стратами разверзлась пропасть классовой эндогамии. Это изменение было явно обусловлено интересом и нацелено на то, чтобы будущие правители и их подручные были, насколько это возможно, выходцами из семей, уже находящихся во власти. Подобно завоеваниям и политическим альянсам, это была стратегия консолидации, которую можно наблюдать у многих древних цивилизаций.
Это новое деление на правящий класс и класс простолюдинов, как и более раннее появление наследственных рангов, должно было получить благовидное обоснование, или его бы не приняли. Решением стала новая идеология, в которой аристократы и простолюдины рассматривались как имеющие раздельное генеалогическое происхождение. Аристократы произошли от Молнии, гневной формы Неба, теперь изображаемой в иконографии как Косийо. Они носили изображение Молнии на своих головных уборах, и когда они умирали, они преображались в летящие фигуры, которые присоединялись к своим сверхъестественным предкам в облаках. Простолюдины, с другой стороны, произошли всего лишь от предыдущих простолюдинов.
В качестве части этой новой идеологии была разработана сложная символическая система, в которой ягуары или пумы стали ассоциироваться с правителями, а летучие мыши и совы с различными членами знати. Атрибуты хищных животных также использовались для того, чтобы воодушевлять воинов в сражении; те, кто отличился в бою, получали костюмы с головным убором в виде орла или койота.
Эта система из двух классов сопровождалась дихотомией речи: разделялась речь аристократии и речь простолюдинов. Речь аристократии была не только правдивой, но еще и изысканной, в иконографии она изображалась в виде тщательно прорисованного завитка; речь простолюдинов была полна вранья и путаницы. Визуальной формой аристократической речи было иероглифическое письмо, вырезанное на каменных монументах в таких местах, как Монте-Альбан. Эта письменность, впервые использованная для того, чтобы записать имена вождей-соперников, умерщвленных или принесенных в жертву, продолжала развиваться, чтобы стать инструментом правящего класса Оахаки. Она использовалась в их бесконечном соперничестве за позиции, связанные с лидерством, престиж, территорию, дань, и политически выгодные браки. Она также использовалась для продвижения царской пропаганды, или вертикальной (между аристократией и простолюдинами), или горизонтальной (среди аристократии).
На каком-то этапе этого процесса, люди долины Оахака стали идентифицироваться как сапотеки. В их иконографии теперь изображались сверхъестественные силы и существа, которых в Мезоамерике почитали только они. Их система письма, по своей структуре и, особенно, по использованию пальцев в роли порядковых числительных, по-видимому, отражала архаичную форму сапотекского языка.
Создание более крупной системы
Собственные интересы сапотекских знатных акторов обеспечили колоссальную энергию для изменений в период 100 г. до н. э. - 200 г. н. э. Их потребность контролировать тысячи земледельцев, работников и воинов требовала, чтобы многие задания были делегированы административным, религиозным и военным специалистам, писцам, архитекторам и ремесленникам. Одним из результатов была многоуровневая иерархия, в которой крупные деревни площадью 5-8 га надзирали за дюжинами мелких деревень, которые лежали в пределах 1-2 часового перехода. В свою очередь, меньшие города площадью 50-70 га надзирали за крупными деревнями в своем округе. Наконец, некоторые важные меньшие города были отделены от Монте-Альбана расстоянием всего одного дневного перехода, что давало столице возможность присматривать за действиями наследных властителей во вторичных административных центрах. Несмотря на подарки, брачные союзы, и другие вознаграждения, предназначавшиеся для того, чтобы сохранять лояльность властителей этих вторичных центров, правители Монте-Альбана должны были понять, что наибольшая угроза восстания и узурпации исходила от владык этих крупных городских поселений.
Одним из способов занять потенциальных соперников, конечно, было отправить их завоевывать еще более отдаленные провинции, чтобы они могли таким образом отличиться. На протяжении примерно 300-400 лет, одно поколение правителей Монте-Альбана за другим поступало именно так; но они также были достаточно дальновидны, чтобы избегать конфронтации с наиболее могущественными царствами в других регионах.
Их экспансия, по-видимому, полагалась на три стратегии. (1) Когда соседний регион был малозаселенным, и не имел возможностей защищаться, сапотеки просто засылали туда колонистов. (2) Когда регион оказывал сопротивление – как в случае Куикатлан-Каньяда – они посылали туда солдат, сжигали несколько деревень, и устанавливали несколько стен с отсеченными головами. (3) Когда в процессе своей экспансии они наталкивались на конкурирующую цивилизацию размера Теотиуакана, они использовали изощренную дипломатию. Такая дипломатия могла включать «встречи-саммиты» между посланниками, вырезание взаимно согласованных иероглифических текстов, или даже установление сапотекского баррио в иностранной столице. Через эту тройственную стратегию колонизации, завоевания и дипломатии, сапотеки Монте-Альбана могли, в итоге, установить свою власть над примерно 20 000 км2 в Мезоамерике к 300-400 г. н. э.
Проблема враждебных соседей
Классическая сапотекская цивилизация существовала в более крупной системе, которая превзошла мечты самых амбициозных акторов более ранних периодов. Колоссальное демографическое преимущество Монте-Альбана привело к изменению всей Мезоамерики к четвертому столетию нашей эры. Их «большая система» теперь простиралась за пределы долины Оахака и включала таких соседей, как Теотиуакан, миштеки и народ Чьяпаса. Роль буферов между ними и этими государствами-соперниками играл ряд внешних провинций, которые быстро перенимали искусство государственного управления от своих сапотекских колонизаторов.
То, что случилось дальше, оказалось изменением в системе, широко распространенным среди ранних цивилизаций. Используя преимущества своего более многочисленного населения, военной мощи и более высокой степени политической централизации, Монте-Альбан превратил десятки прилегающих регионов в уплачивающие дань провинции. Есть, однако, доля иронии в том, что развитие Монте-Альбаном этих провинций в собственных интересах (например, системы каналов и акведуков, устроенные в Куикатлан-Каньяда) дало этих подчиненным регионам те самые знания и умения, в которых они нуждались для своего усиления. К 400 г. н. э. эти регионы были более централизованы, более искусны в строительстве альянсов, более плотно населены, и жаждали автономии. Постепенно они начали вырываться из-под власти Монте-Альбана. Границы сапотекской цивилизации начали откатываться назад, все ближе к границам долины Оахака.
В конечном итоге, окруженные враждебными соседями, сапотеки были вынуждены принять еще одно «обусловленное давлением» решение. Оборона стала критической переменной при выборе расположения поселений. К 500 г. н. э. примерно 64 процента от 115 000 (согласно оценке) обитателей долины Оахака проживало в 38 укрепленных поселениях. Оказавшись в затруднительном положении, когда им было необходимо одновременно и находиться возле земли Класса I, и защищать себя, они предпочли отказаться от некоторых из своих самых отдаленных провинций, чтобы сосредоточиться на задаче удержания своего основного физиографического региона.
Это решение привело к большой концентрации населения в наиболее удобных для обороны частях долины Оахака. Урбанистическая концентрация населения в Хальесе в Валье-Гранде и в Дайнсу-Макуильшочитль-Тлакочавайя-Гвадалупе в регионе Тлаколулы была такова, что эти поселения стали почти равны Монте-Альбану. Рост Хальесы носил столь зрелищный характер, что она даже может служить для нас вторым примером синойкизма, или урбанистической передислокации.
Учитывая наши данные о региональных войнах, было бы просто увидеть в росте Хальесы ответ на внешнюю угрозу. Однако, с того момента, как Хальеса достигла больших размеров, она оказалась в подходящем положении, чтобы заняться собственным «укреплением власти». Это укрепление власти могло ускоряться закатом Монте-Альбана. Фактически, теперь в долине Оахака имелись три различные концентрированные группы населения по 12200 – 16500 человек, отделенные друг от друга расстоянием примерно одного дневного перехода. Никогда больше ни одна из этих общностей не будет властвовать над долиной, как это делал Монте-Альбан на протяжении 500 лет.
С этого момента история сапотекской цивилизации становится куда более запутанной. Вместо единой исторической траектории для всей долины Оахака, каждая из вышеупомянутых общностей выбрала свою собственную. Одна траектория привела к брачным союзам с миштеками, в результате чего в западной долине появилась чужеземная аристократия. Другая траектория привела к становлению священного города Митла в восточной долине. Третья же, берущая начало в Саачиле в южной долине, была отмечена сражением сапотеков с ацтекской армией на побережье Тихого океана. Поздняя история Оахаки была столь сложной, что сейчас самое время закончить наше обсуждение.
Теория действия и социальная эволюция
На этих последних страницах мы попытались сконструировать «эволюцию без стадий». Описывая появление сапотекской цивилизации в терминах теории действия, мы представляем ее в виде длинной последовательности исторических перемен. Некоторые из этих перемен стартовали в более крупной культурной и исторической системе, которая определяла действия акторов. Другие изменения происходили, когда акторы, решившие получить то, что представлялось им полезным с материальной и политической точки зрения, изменяли значение отношений внутри системы.
В такой исторической последовательности периоды перехода, или быстрой эволюции, более важны, чем периоды стабильности. Эволюционную теорию часто критиковали за слишком сильную фокусировку на стабильных периодах медленной эволюции, которые служили основой для таких стадий, как автономная деревня, вождество и т. д. Теория действия, которая взамен концентрирует внимание на переходах, может помочь обновить истощенную парадигму. Помещая акторов внутрь своих построений, теория действия также отзывается на жалобы, что эволюционная теория, в основном, делает людей едва ли чем-то большим, чем шестеренки в машине.
Мы не должны забывать, однако, что сапотеки представляют только один пример доисторической социальной эволюции. Дюжины цивилизаций «первого поколения» появлялись в других частях Мезоамерики, в Андах, в Месопотамии, в Египте, в Индии и в Китае.
Теория действия подходит для исследования эволюционной истории отдельной группы, такой, как сапотеки; она вынуждает нас изучать специфический культурный и исторический контекст, в котором формировались акторы и принимались решения. Однако, когда мы начинаем сравнивать сапотеков с другими цивилизациями – Тикалем в джунглях майя, Уари в перуанской сьерре, Уруком на запрудах Евфрата – мы обнаруживаем, что эти общества были сформированы различными культурными и историческими системами, и различными решениями акторов.
Теория действия менее полезна для сравнения всех цивилизаций, поскольку, когда мы это делаем, мы обнаруживаем, что переходы, или периоды быстрых изменений, не обязательно похожи. Гораздо чаще это не так, похожим образом выглядят как раз периоды стабильности, или медленной эволюции.
Именно здесь такие концепции, как отряд охотников-собирателей, автономная деревня, ранговое общество и архаичное государство становятся полезными. Эти абстракции, выведенные в результате изучения обществ недавнего прошлого, позволяют нам сравнивать стабильные периоды в различных эволюционных последовательностях. В образовании всех архаичных государств есть стадии, которые выглядят вызывающе похожими. Одна из наших целей должна заключаться в том, чтобы выяснить, почему так происходит.
В недавней статье, теоретик Чарльз Спенсер высказался за двойной подход к изучению социальной эволюции [1]. Первый подход, который мы использовали в этой книге, делает упор на вклад истории в создание специфической цивилизации. Второй подход ищет общие принципы в эволюции всех цивилизаций. Подобно всем широким обобщающим подходам, второй вызвал интенсивную критику, особенно когда он, кажется, низвел акторов до роли пешек. Возможно, придавая социальной эволюции более человеческое лицо, мы можем представить оба подхода к обсуждению с более сильной позиции, чем раньше.