Сообщение об ошибке

Notice: Undefined variable: n в функции eval() (строка 11 в файле /home/indiansw/public_html/modules/php/php.module(80) : eval()'d code).

Паулью и Манко

Джон Хемминг ::: Завоевание империи инков. Проклятие исчезнувшей цивилизации

Глава 13

Пока Манко боролся за освобождение Перу и выживание в Вилькабамбе, его единокровный брат Паулью пользовался все­ми привилегиями правителя Куско. Испанцы были откровен­но сбиты с толку энтузиазмом Паулью в сотрудничестве с ни­ми. Епископ Вальверде сообщал королю: «В настоящее время нам очень нужен сын Уайна-Капака по имени Паулью, через которого мы управляем коренным населением, находящимся сейчас в мире и хорошо относящимся к нам». Они относились к нему как «к хорошему индейцу, разумному и послушному», и хвалили его как «доброго друга и слугу его величества». На них производило впечатление то, что «индейцы высоко ценят его, а также потому, что он храбр в сражении» и «много зна­ет о войне». Он заработал себе солидную репутацию главного специалиста по делам индейцев. В 1540 году Алонсо де Торо сказал, что он «видел много раз, как Паулью дает советы губернатору, его помощнику и другим офицерам», и у него было чувство, что его советы были правильные.

Некоторые испанцы считали, что Паулью был слишком хорош, чтобы это было непритворно. Епископ Вальверде пи­сал королю, что дни Паулью, вероятно, сочтены: «Мы считаем и на самом деле уверены, что мятежный Инка либо склонит Паулью на свою сторону, либо убьет его из-за его дружбы с нами». Другие испанцы ставили под вопрос верность Паулью. Во время экспедиции Гонсало Писарро к Вилькабамбе капи­тан Вильегас высказал вслух свои подозрения: «Мы не знаем, какими договоренностями или замыслами он связан со своим братом Инкой Манко, к которому он питает больше вернопод­даннических чувств, чем к нам». И когда маркиз Писарро пы­тался начать с Манко переговоры в долине Юкай, многие ис­панцы подозревали Паулью в предательской связи со своим братом.

Такие подозрения льстили Паулью. Если он и предприни­мал какие-либо действия в этот период, то, скорее всего, это были попытки сорвать переговоры, которые угрожали ему как обладателю титула Инки. Он принимал вид оскорбленной не­винности и доказывал, что он никогда не замышлял предатель­ства по отношению к испанцам, и это, без сомнения, было так. Его друзья поддерживали его. Мартин Салас говорил: «Я слы­шал, что многие люди считали, что Паулью неискренен, но я также выяснил, что еще не было раскрыто ни одного случая замышляемого им предательства».

Теперь Паулью оставалось пожинать награды за свою преданную службу тем, что оказались победителями. Он прошел принятую процедуру донесения о его достоинствах королю. Были составлены двадцать пунктов, каждый из которых описывал его выдающиеся заслуги перед Испанией. С 6 по 12 апреля были опрошены 20 благосклонных к нему свидетелей, которые подтвердили точность заявлений Паулью. Все они были героями прошлых лет, полных сражений, и почти всем им было уже за двадцать, как и самому Паулью. Послужной список Паулью был выдающимся, и свидетели отдали ему должное.

Документ, который был отправлен королю, представлял собой яркую картину сотрудничества Паулью с испанцами и закан­чивался просьбой об оказании королевского покровительства. Эти «Доказательства» были заслушаны лицензиатом Антонио де ла Гама. Чтобы вознаградить этого чиновника за его по­мощь, Паулью провел часть 1540 года вместе с ла Гамой в эк­спедиции за сокровищами в Кольяо, где они собирались изы­мать золото и серебро у местных жителей. Эта парочка была в конце концов из зависти отозвана назад городским советом в Куско.

«Доказательства» произвели большое впечатление в Испа­нии, и Паулью вскоре стал богатым человеком в постконкистском обществе. В свое время Альмагро отдал ему дворец Колькампата в Куско. Это был старый дворец Уаскара в верхней части города, расположенный на крутом склоне горы на пол­пути по направлению к Саксауаману. Отсюда ставленник ис­панцев Инка правил национальной аристократией, все боль­ше и больше испанизировавшейся. Окна его дворца выходили на розовые черепичные крыши домов конкистадоров, которые быстро оккупировали сильно разрушенный город инков.

В добавление к этому городскому дому в начале 1539 года Франсиско Писарро дал Паулью богатое земельное владение, чтобы подкупить его и заставить присоединиться к Гонсало в его походе на Вилькабамбу. Земельное владение вообще-то да­валось для того, чтобы энкомендеро воспитывал индейцев в христианской вере. Паулью был все еще некрещеным языч­ником. Но это было не важно. Писарро оправдывал свой дар Паулью тем, что «он собирался в погоню за Инкой Манко Юпанки, который начал эту войну». Земельные владения Па­улью получили название Хатун-Кана. В них входили города Пичиуа и Яури в провинции Кана, расположенные в верховьях реки Апуримак; их население насчитывало 922 человека, кото­рые должны были платить ему дань. В его владения были пе­реселены еще 4390 индейцев для этой цели. Владения также охватывали несколько деревень вокруг Муйны, расположенных в дальнем конце долины Куско, несколько поселков в Мансио-Сьерра-де-Легисамо в кунти-суйю и области Асиуана и Сурита в восточной части анти-суйю. Они приносили Паулью ежегод­ную ренту в размере 12 тысяч песо. Паулью утверждал, что не­которые индейцы в Альке рядом с Арекипой были его людьми, назначенными для общественных работ («митайо»). А также у Паулью были земли на полуострове Копакабана на озере Титикака и в Эпискаре в долине Хакихауана недалеко от Куско. Все это богатство делало Паулью потенциальной жертвой испанских головорезов. Трудно было заставить испанцев уважать даже такого вождя индейской общины. Один испанец ударил Паулью на улице, дернул его за волосы и оскорбил его; он так и не был наказан. Другие ограбили дом Паулью. По королевскому декрету от октября 1541 года он получил опе­куна из числа испанцев, который должен был блюсти его ин­тересы и не допускать, чтобы он подписывал сомнительные обязательства. Дальнейшие декреты положили конец практи­ковавшемуся ранее размещению охранников в доме Паулью из опасения, что они могут изнасиловать его жен или непра­вильно обращаться с принадлежавшими ему вещами. Различ­ные судебные иски по поводу частной собственности были решены в пользу Паулью, а в опекуны ему был назначен его друг Хуан де Леон.

Охваченный жадностью, марионеточный Инка даже просил короля «подарить ему индейцев и земли, принадлежавшие его брату Манко на тот момент, когда он поднял мятеж, так как он потерял на них право, восстав против служения Вам». В 1543 году принц Филипп отправил ему свое личное послание: «...за верную службу <...> я тебя очень благодарю и повелеваю тебе продолжать так же». На следующий год все многочислен­ные незаконнорожденные отпрыски Паулью были признаны законнорожденными. Но венец триумфа состоялся в 1545 году, когда Паулью получил герб, на котором были изображены чер­ный орел, стоящий на лапах, пальмы, золотая пума, две крас­ные змеи, имперская корона в виде красной бахромы, надпись «Аве Мария» и восемь золотых иерусалимских крестов.

Паулью носил испанскую одежду и научился писать свое имя, но он не умел ни говорить, ни читать, ни писать по-ис­пански. Его прекрасный послужной список коллаборацио­ниста имел лишь один изъян. Хотя он и являлся гордым вла­дельцем энкомьенды, он все еще был язычником. В течение 1541-го и 1542 годов он начал исправлять это, обучаясь дог­матам христианской веры. Испанские власти были по понят­ным причинам взволнованы перспективой полного обращения в христианскую веру, которое может последовать за крещени­ем марионеточного Инки. Его обучение частично осуществля­лось главным священником Куско Луисом де Моралесом, в чьем доме он жил в течение пяти месяцев. Раньше Паулью был поборником национальной религии в Куско и отмечал в своем дворце Колькампате праздник Инти-Райми; в его дворце хранился также священный каменный идол, который когда-то стоял на священной горе Уанакаури. Теперь же с усердием новообращенного он передал христианам кое-какие мумифи­цированные останки «своего отца Уайна-Капака и других своих дядюшек и двоюродных братьев, чтобы их похоронили, не­смотря на стенания своей матери и родственников». Наконец, в 1543 году Паулью принял крещение, которое осуществлял святой отец Хуан Перес де Аррискадо, префект ордена иоаннитов, и викарий церкви в Куско. При крещении ему было дано имя Кристобаль, по имени его крестного отца Кристобаля Вака де Кастро. Спустя годы экс-губернатор Вака де Ка­стро оставил в своем завещании 600 песо сыновьям и наслед­никам Инки Паулью, который крестился, когда он был губер­натором, и стал называться его именем. Жену Паулью Маму Токто Уссику тоже крестили и нарекли Доньей Каталиной, а вслед за Инкой и вся королевская семья прошла церемо­нию обращения в христиан. Мать Паулью Аньяс Кольке ста­ла Доньей Хуаной, а его сестра — Беатрис Уайльяс Ньюстой. Среди мужчин, принявших звучные испанизированные име­на, были Дон Гарсия Кайо Топа, Дон Фелипе Кари Топа, Дон Хуан Паскак, Дон Хуан Сона и многие другие. Обращение в христиан Инки Паулью и его родственников было не настоль­ко успешным, как на то надеялись испанцы. Теперь индейцы «считали Инку Манко господином над ними всеми, а не Инку Дона Кристобаля [Паулью], потому что тот был другом хрис­тиан, с которыми он постоянно общался, и потому что он был крещен».

Многие индейцы убежали в леса Вилькабамбы, чтобы при­соединиться там к Манко. Инка вернулся в Вилькабамбу из своего убежища в лесной чаще и начал создавать мирное госу­дарство. Его последователи построили города и террасы на гор­ных склонах, возродили религию инков и сделали попытку вос­произвести в миниатюре упорядоченное государство, которое существовало на всей территории Перу всего лишь десять лет тому назад. Но тот период — до нашествия чужестранцев — казался бесконечно далеким.

Хотя в тот момент и не было надежды поднять третье вос­стание измученных народов в испанском Перу, люди Манко продолжали причинять испанцам беспокойство когда только возможно. В январе 1540 года экспедиция, возглавляемая Педро де Вальдивия, вышла из Куско, чтобы возобновить завое­вание Чили, которое впервые было предпринято Альмагро пять лет тому назад. Вальдивия продвинулся на юг дальше, чем это удалось Альмагро. В 1541 году он узнал, что Инка Манко пре­дупредил чилийцев о приближении испанцев и передал им, что они должны спрятать свое золото, продовольствие и одежду, с тем чтобы испанцы повернули назад. «Они так добросовестно выполнили эти указания, что даже уничтожили свою собственную одежду и страдали от больших лишений». Крупное восстание местного населения последовало вслед за этим в этой южной провинции империи инков. 10 тысяч индейцев напали на шпанское поселение Сантьяго и полностью его сожгли, убив нескольких испанцев и их лошадей. Вальдивия построил хорошо укрепленный форт и прожил в нем с немалыми трудностями до 1545 года.

Одним из мучителей Манко в 1535 году был Диего Мальдонадо. Этот человек возглавлял поход жителей Куско против Вильяка Уму в Андауайласе во время второго восстания в 1538—1539 годах. В качестве награды Мальдонадо получил к Андауайласе большие земельные владения, и теперь Манко Енапал на них с особой жестокостью. Маркиз Писарро написал в начале 1541 года, что «Манко свободно передвигается, причиняя огромный ущерб и убивая христиан и местное население». Он делал дороги непроходимыми для испанцев, не соблюдающих боевой порядок, и совершал серьезное преступление, избавляя индейцев от службы в испанских владениях. Писарро решился предпринять еще одну попытку расправиться с этим оводом. «Инка со своими воинами продвигается к Уаманге и, говорят, собирается напасть на нее. Мне также сообщили, что он пришел в земельные владения жителя Куско Диего Мальдонадо, находящиеся в Андауайласе, и напал на испанцев с ордой своих воинов, воевал с ними и убил некоторых из них... и украл имущество, которое перевозили из Лимы в Куско. Если не будет найдено какое-либо решение, эти грабежи будут продолжаться и учащаться, что будет поощрять Инку и его последователей на их совершение. Поэтому я намерен объявить Инке войну... и полагаю, что ее следует начать этим летом». Для этого похода Писарро собирался сформировать и экипировать отряд из 100 человек, проживающих в главных городах Перу, и совет Уаманги приказал всем жителям приготовиться к обороне города; каждый должен был «иметь наготове арбалет с дюжиной стрел».

Пока Писарро планировал завершающий удар по своему противнику, Манко, очевидно, обдумывал вариант своего повторного ухода из Вилькабамбы, места, в которое так легко проник Гонсало Писарро. Теперь он планировал отправиться в Кито, «так как это был плодородный край, где у испанцев было меньше возможностей причинить им вред и где они могли соорудить себе лучшие укрепления». Инка покинул Вилькабамбу вместе со всей своей армией и всем имуществом и спустился в район восточнее Уаманги. Но он пришел к заключению, что в Перу было слишком много испанцев, и, чтобы не рисковать при перемещении с места на место, он воз­вратился под сомнительную защиту укреплений Виткоса и Вилькабамбы.

Предложение уничтожить Инку Манко вскоре было забыто. Государство Перу стояло на пороге событий, которые сделали Манко забытым изгнанником в своей тихой заводи в горах. Последователи Диего де Альмагро так и не простили Эрнан­до Писарро казнь их любимого командира в июле 1538 года. Спустя девять месяцев Эрнандо уехал в Испанию, захватив с собой сокровища для короля Карла. Но сторонники Альмаг­ро, возглавляемые Диего де Альварадо и Алонсо Энрикесом де Гусманом, были полны решимости наказать его. Их резкие на­стойчивые обвинения, наконец, привели к тому, что импера­тор повелел отправить Эрнандо в заключение на неопределен­ный срок в замок Ла-Мота в Медине-дель-Кампо.

Последователи Альмагро, которые остались в Перу, вес больше разочаровывались. Многим просто не удалось получить долю от выкупа Атауальпы; их последующие приключения в Чили и различные экспедиции в джунгли были печальными неудачами; и они понесли поражение при попытке удержать Куско. У них не было поместий, и к ним с презрением отно­сились Писарро и его заносчивый секретарь Антонио Пикадо. Эта группа обедневших и обиженных людей сплотилась вок­руг сына Альмагро, Диего де Альмагро, рожденного от житель­ницы Панамы, возраст которого в это время уже приближался к зрелому.

Лима была полна слухов о готовящемся покушении на гу­бернатора, но Писарро не принял никаких специальных мер предосторожности. 26 июня 1541 года группа из 20 одетых в доспехи последователей Альмагро, возглавляемая Хуаном де Эррада, ворвалась в его незащищенный дворец. Большая часть соратников Писарро разбежалась, но шестидесятитрехлетний маркиз Писарро надел нагрудник кирасы и убил одного из нападавших, прежде чем сам погиб от многочисленных ране­ний. Его единокровный брат Франсиско Мартин де Алькантара пал рядом с ним, а вспыльчивый Франсиско де Чавес был убит своими друзьями из числа последователей Альмаг­ро, когда он попытался урезонить их. Искалеченные тела Пи­сарро и его сторонников были тайком захоронены в поспеш­но вырытых могилах, в то время как молодого Диего де Аль­магро торжественно вели по улицам и объявили губернатором и главнокомандующим Перу.

Епископ Висенте де Вальверде прибыл из Куско, когда до него дошла весть об убийстве его друга Писарро. Епископ бежал на корабле в Панаму, но был убит и съеден индейцами-каннибалами на острове Пуна, который был той базой, откуда он и Писарро впервые высадились на земле Перу десять лет назад.

Смерти этих двух лидеров, Писарро и Вальверде, резко положили конец первому этапу завоевательного похода. Франсиско Писарро был бесспорным руководителем всего пред­приятия с самого начала. Он был одним из тех непостижимых людей, движимых амбициями, у которых нет ясной цели. Он не был религиозным фанатиком, как Кортес, и оставался равнодушным к обращению в христиан местного населения или их благосостоянию. Его амбиции привели его наверх из неясного прошлого, в котором он был незаконнорожденным сы­ном ничем не примечательного офицера, к тому положению, которого он достиг, сосредоточив в своих руках колоссальное состояние и огромную власть. По словам Лопеса де Гомара, Писарро «нашел и присвоил себе больше золота и серебра, чем любой другой из многочисленных испанцев, побывавших в Вест-Индии, и даже больше любых военачальников, кото­рые существовали в мировой истории». И тем не менее Пи­сарро не умел как следует использовать свое богатство. Он ни одевался излишне роскошно, ни жил расточительно; его успех пришел к нему слишком поздно, чтобы он стал заводить су­масбродные увлечения охотой или лошадьми, строительством домов, женщинами, занятиями искусством или карьерой в об­ществе. Он так и не женился, хотя он явно испытывал нежные чувства к своим принцессам из рода Инки и к детям, кото­рых они ему родили. Он был простой солдат, неграмотный и бедный, но его глубоко уважали и слушались молодые лю­ди, которых он вел за собой. И это уважение было вполне за­служенно, так как Писарро был великолепным руководителем, бесконечно упорным и решительным в течение всех тяже­лых лет исследовательских походов до открытия Перу, а так­же твердым и хладнокровно храбрым во время завоевания. Он был спокоен и дипломатичен: он добился для своего сомнительного предприятия поддержки от испанской королевской власти, установил разумные отношения с Инками Атауальпой и Манко и зачастую ограничивал произвол и охлаждал горя­чие головы авантюристов, из которых состояла его армия. Но Писарро мог быть жестоким и бессердечным, а абсолютное отсутствие у него административного опыта сделало его нере­шительным губернатором.

Значительно меньше известно о сподвижнике Писарро Вальверде, у которого почти не было возможности проявить себя в качестве духовного пастыря молодой испанской ко­лонии. Легко заклеймить Вальвёрде как лицемера после его встречи с Атауальпой, когда кавалерия испанцев находилась и состоянии готовности нанести свой смертельный удар, или из-за недостатка в нем сострадания к новообращенному Инке в его последние минуты перед смертью. Он является нам и ином, лучшем, свете в своем длинном и четко изложенном письме, которое он написал императору Карлу в 1539 году: это был первый протест, исполненный человеколюбия, который пришел из Перу. Если бы он остался жить, Вальвёрде мог бы сделать много добра на своем посту в качестве официального протектора индейцев.

Молодой мятежник Диего де Альмагро и его последовате­ли оккупировали Лиму и продолжали контролировать Перу почти в течение года. В то время, когда происходило убийство Писарро, король Карл уже отправил своего эмиссара по име­ни Кристобаль Вака де Кастро с полномочиями урегулировать дела в Перу. Вака де Кастро находился на побережье совре­менной Колумбии, когда произошло убийство Писарро. Вско­ре он сошел на берег в Северном Перу, где к нему присоеди­нилась армия Алонсо де Альварадо, вице-губернатора Писар­ро в северо-восточной колонии Чачапояс. Вместе они стали продвигаться вперед, в глубь Перу, и их армия пополнилась за счет сторонников Писарро и тех, которые интуитивно стреми­лись сплотиться под королевским флагом. Сторонники Альмаг­ро во второй раз потерпели уже окончательное поражение и бою у Чупаса, недалеко от недавно возникшего города Уаманги, 16 сентября 1542 года. Группа воинов Манко с окрестных гор наблюдала, как две армии испанцев уничтожали друг дру­га. Они видели, как противники применяли все оружие для ве­дения войны, существовавшее в XVI веке: арбалеты, аркебузы, артиллерию, а также классическую средневековую атаку пол­ностью одетых в доспехи кавалеристов, сбивающих друг друга копьями.

После убийства Писарро и крушения народных восстаний конкистадоры получили полный контроль над Перу. Сокрови­ща Инки давно уже были переплавлены и распределены. По­этому испанские поселенцы вынуждены были полагаться нп коренное население, которое должно было обеспечить им бо­гатство, за которым они и приехали в Америку. В отсутствие властей, налагающих ограничения, многие испанцы, которые оказались достаточно удачливыми и получили земельные вла­дения, притесняли местных жителей непомерными требова­ниями. Луис де Моралес, главный викарий Куско, сообщал, что некоторые испанцы ставили клейма индейцам на лицо и использовали их как рабов, что было вопиющим нарушением королевских указов. Других индейцев испанские хозяева за­ставляли работать по дому и на полях и ничего им за это не платили. По условиям получения земельных владений вместе с населяющими их индейцами энкомендеро было запрещено жить среди коренного населения своих земель. Индейцы дол­жны были привозить весь оброк в городской дом своего хозя­ина-испанца, и у энкомендеро не возникало ни понимания, ни сочувствия к своим подопечным. Диего Мальдонадо, владель­цу богатого владения в Андауайласе, взбрела в голову идея со­вершить исследовательскую экспедицию в южную часть Тихо­го океана. Деньги на осуществление его мечты должны были ему предоставить индейцы из его владений, и он безжалостно взимал с них дань. Он приказал своему мажордому не давать никаких отсрочек, заставил индейцев удвоить количество при­читающегося ему оброка и построил на их земле склады, чтобы ускорить сбор продукции. Из-за этого курака одной из земель Мальдонадо, Дон Педро Атауальпа из Урко-Урко и Чукиматеро, обратился с жалобой к губернатору Куско. В сороковые годы XVI века юридические документы касались вопросов пе­редачи по наследству, уступки или откровенной продажи раз­личного количества индейцев, которые были вверены заботам энкомендеро. Один энкомендеро, Мельчор Вердуго, так опи­сывал матери свою полную комфорта жизнь: «Я живу в городе, который называется Трухильо; здесь у меня есть дом и нема­лое количество подданных, индейцев, которых, вероятно, ты­сяч восемь или десять. Думаю, не было ни одного года, чтобы они не принесли мне 5 или 6 тысяч кастельяно дохода. Я пишу это тебе, чтобы порадовать тебя».

Вся жизнь в Перу стала вращаться вокруг 480 энкомендеро. Каждый из них завел себе большой дом, предпочтительно камен­ный, и наполнил его родственниками, гостями и приживалами. Испанцы-энкомендеро держали много лошадей, негров-рабов и индианок в качестве домашней прислуги, и, как правило, в жены они брали испанок, которые воспитывали своих детей в тради­циях своей родины. От энкомендеро требовалось, чтобы он обес­печил в своих владениях наличие священника, который обра­щал бы в христианство индейцев. Но усердного священника бы­ло трудно найти. Некоторые энкомендеро содержали священни­ка для своей семьи; другие назначали «мирскими миссионерами» своих дворецких или управляющих.

Самыми злостными правонарушителями зачастую были вновь прибывшие из Испании искатели приключений. Необузданные, алчные, заядлые игроки, недовольные тем, что у них нет земельных владений и легкой добычи, эти новички, вся­кий белый сброд, были самыми высокомерными и злобными по отношению к коренному населению. Вака де Кастро по­пытался возродить прекрасную систему инков, в которую вхо­дили постоялые дворы-тамбо, курьеры-часки и государствен­ные склады. В преамбуле к своим «Предписаниям по органи­зации постоялых дворов» от 1543 года он признавал, что «сво­ими собственными глазами видел, что большая часть городов, постоялых дворов и поселений индейцев покинуты жителями и сожжены и что христиане испанцы чрезмерно обременяют индейцев непосильными грузами во время долгих переходов». Моралес жаловался, что испанцы окружили себя индейскими женщинами «на манер заповедей Магомета», а Сьеса де Леон признавал, что «они отнимали жен и дочерей у индейцев для своих собственных надобностей и совершали другие зверства».

Плохое обращение с индейцами носило, несомненно, оча­говый характер, и обширные области Перу еще не знали чрез­мерного угнетения. Возможно, многие энкомендеро требова­ли меньше податей, чем индейцы приносили раньше в казну государства и храмовому сектору. От этого периода сохранил­ся большой объем официальных отчетов и юридических доку­ментов, но нет ни дневников, ни заметок беспристрастных пу­тешественников, ни индейских записей и почти нет докумен­тов местных властей. По наблюдениям Льюиса Ханке, в таких неблагоприятных условиях историки делали выводы на свой страх и риск. Надо отдать им должное, многие испанцы отно­сились к своим новым завоеваниям с точки зрения высокой морали. Король был чуток к любым донесениям, из какого бы они ни были источника. Не далее как в 1521 году король из­дал указ о том, чтобы не чинились препятствия никаким по­лезным сообщениям в его адрес. Результатом был поток кор­респонденции, большая часть которой была от страстных за­щитников индейцев. Сьеса де Леон писал, что «многие люди из разных мест информировали его величество о сильном угне­тении, которое терпят индейцы от испанцев».

Письменные отчеты были подкреплены и драматически из­ложены группой реформаторов во главе с Бартоломе де Лас Касасом, который вернулся в Испанию из Гватемалы в 1539 году. Лас Касас и его последователи осудили сам институт энкомьенды. Мигель де Саламанка глубоко сожалел о системе, при которой «весь доход, полученный от труда индейцев, попадает к тем, кто является владельцем энкомьенды. Это противоречит процветанию индейской республики, здравому смыслу и человеческому благоразумию, это направлено против благосостоя­ния и служения нашему Господу и королю, это несовместимо с церковным и гражданским правом, с законами этики и тео­логии и, наконец, это противно воле Божьей и Церкви». Вско­ре после своего возвращения Лас Касас добавил еще два ма­нифеста ко всему тому, что он уже написал на тему благосо­стояния индейцев. В одном своем эссе он доказывал, что дар папы облек короля Испании правом завоевать обе Америки с целью улучшения жизни их населения, а не с целью исполь­зования рабского труда индейцев в энкомьендах. Другой его труд — «Очень краткий отчет о разрушении Вест-Индии» — подкреплял аргументы в пользу реформы страшными подроб­ностями зверств испанцев и завышенной статистикой случа­ев грабежей с их стороны. Слухи об этих постыдных фактах распространились по Европе со скоростью первых сообщений о новых завоеванных землях. Другие народы ревниво отнес­лись к блистательной испанской империи. Зверства привле­кают внимание во все времена, и другие европейцы с готов­ностью приняли впечатляющую гиперболу Лас Касаса, особен­но когда их драматически представил в своих иллюстрациях прекрасный, но склонный к фантазиям Теодор де Брай. В ре­зультате появилась «черная легенда», легенда о непомерной жестокости индейцев, которая вызвала и продолжает вызывать страстное осуждение или защиту действий испанцев. У обеих сторон была и имеется возможность подкрепить свои аргумен­ты достаточным количеством материала отчасти потому, что в XVI веке для политиков-теоретиков было обычным делом всту­пать в жаркую полемику. Ханке цитировал английского ис­торика Пелхэма Бокса для выдвижения более обоснованной точки зрения на вклад Лас Касаса: «Если даже он [Лас Касас] преувеличил в деталях, он был прав в основном, и его правда никак не пострадает от того, как лицемерные иностранцы ис­пользовали его работы... Не самая маленькая заслуга Испании состоит в том, что она явила миру Бартоломе де Лас Касаса и теперь выслушала его, хоть и безрезультатно».

Самоанализ, начатый небольшой группой сторонников пре­образований, принес плоды поразительно быстро. В 1536 го­ду король Карл, довольный успехами завоевательных походов, издал закон, утверждающий выделение земель вместе с про­живающими на них индейцами сроком на два поколения. По­селенцы надеялись, что это может привести к тому, что оно станет навечным. Но затем король совершенно изменил свою точку зрения. Он повелел совету государственных деятелей, юристов и церковников сформулировать законы для благотворного управления новым королевством и в особенности для защиты его коренного населения. Плодом их работы были знаменитые «Новые законы», изданные в Барселоне 20 нояб­ря 1542 года.

«Новые законы» начинались с положений об организации Совета по делам Индий. Далее в них содержались положения относительно индейцев, которые охватывали столько сторон их жизни и были настолько в их пользу, что, вполне возмож­но, их писал сам Лас Касас. Испанским властям предписыва­лось постоянно заботиться о благосостоянии и защите индей­цев. Порабощение индейцев должно было немедленно прекра­титься и не возобновляться ни под каким предлогом, ни даже «под вывеской восстания». Система выделения земельных вла­дений вместе с проживающими на них индейцами осталась, но количество наиболее вопиющих злоупотреблений умень­шилось. Права на такие земельные владения должны были внимательно рассматриваться, и никто не мог иметь в соб­ственности чрезмерно большое количество индейцев, чтобы взимать с них дань. У тех, кто плохо обращался с индейцами, их должны были отбирать, особенно это касалось «тех глав­ных лиц», которые были вовлечены в беспорядки в Перу. Ко­ролевские чиновники и церковники, согласно «Новым зако­нам», теряли свои земельные владения вместе с проживающи­ми на них индейцами и в будущем уже не получали таковых в награду. Четыре Аудиенсии, под чьим контролем находилась Вест-Индия, должны были точно определить объем услуг и налогов, взимаемых с индейцев, и это должно было фиксиро­ваться в специальной книге, имеющейся в каждом земельном владении. Сумма налогообложения должна была быть «мень­ше, чем [индейцы] платили во времена касиков <...> до того, как они стали нам подвластны». И наконец, в дальнейшем практика дарения земельных владений с проживающими на них индейцами прекращается, а уже существующие владения после смерти их настоящих хозяев будут возвращены королю. Проведение исследовательских экспедиций также было стро­го регламентировано. Короче, коренное население должно бы­ло пользоваться почти такими же правами, как и испанцы.

«Новые законы» урезали существующие владения всех по­селенцев в Америке и лишали их перспектив и надежд на бу­дущее. «Здесь люди выслушали все это с большим негодовани­ем... Наконец, по мере того, как распространялись новости, поднялись бурные беспорядки». Поток яростных протестов об­рушился на Испанию из Мексики и особенно из Перу, где уже назревала гражданская война. Король Карл послал вице-короля Бласко Нуньеса Велу, чтобы тот сменил Писарро и Ваку де Кастро и стал правителем Перу. Пока этот королевский чинов­ник приближался с севера, новое созвездие взошло на небо­склоне Перу, появившись из своего поместья в Чаркасе. Это был отважный Гонсало Писарро, последний из четырех вели­колепных братьев, оставшийся в Перу, безрассудный, тщеславный молодой человек и при этом герой бесчисленных войн с индейцами и исследователь Амазонки. В августе 1544 года от имени всех городов и владельцев поместий в Перу он написал подробное послание, в котором выражал несогласие с положе­ниями «Новых законов». Он подчеркнул, в частности, что по­ложение, запрещающее королевским чиновникам владеть по­местьями, было неприменимо, так как многие самые первые Конкистадоры и энкомендеро к тому же занимали официальные посты. Письмо заканчивалось острыми нападками на вице-короля, который прибыл в Перу несколькими месяцами ра­нее. Бласко Нуньес Вела вел себя очень бестолково, всячески провоцируя испанцев, живущих в Перу. Он применял «Новые Законы» с излишней энергией, заключил под стражу экс-губер­натора Ваку де Кастро и убил представителя короля Ильяна Суареса де Карвахала. Король Карл также назначил четырех судей для Аудиенсии в Лиме, которые в сентябре 1544 года были вынуждены сместить вице-короля и отправить его на кораб­ле на родину.

Гонсало Писарро приехал в Лиму в следующем месяце, легендарная и своеобразная личность, богатый, красивый, одетый в шикарный наряд из черного бархата, украшенный золотом, перьями и драгоценными камнями. Поселенцы со всего Перу сплотились, чтобы оказать ему поддержку. Это была ситуация, знакомая в XX веке, но новая в XVI. Местное правительст­во издавало слишком либеральные законы от имени индейцев Колоний. Европейские поселенцы восстали, громко выражая Евою верность королевской власти и своей родине, но потребовали свободы действий на территории, которую они завоевали и заселили. Роскошь, обеспечиваемая им трудом коренного населения, была для них главным стимулом остаться в Колонии. В то время, когда армия поселенцев сплачивалась во­круг Гонсало Писарро, низложенный вице-король высадился на севере Перу и направился в Кито. В середине 1545 года Гонсало выступил на север против него, и 18 января 1546 года роялисты схватились с поселенцами в бою у Аньякито, на экваторе чуть севернее Кито. Вице-король Бласко Нуньес Вела убит в бою, и мятежник Гонсало Писарро стал бесспор­ным хозяином всего Перу.

Подробности этих бурных лет почти не имеют прямого от­ношения к истории отношений между испанцами и коренным населением. Инка Манко правил в Вилькабамбе и следил за развитием гражданской войны между испанцами. Инка-марионетка Паулью продолжал править в Куско. Теперь он уже был христианином, богатым энкомендеро, снискавшим себе королевские милости и уважение колонистов. Именно на ря­довых индейцев ложилась основная тяжесть беспорядков. Их заставляли служить в армии христиан и подчиняться колонис­там, поведение которых не находилось ни под правительственным, ни под юридическим контролем.

Когда Гонсало был в зените своей власти, многие поселен­цы хотели выступить с односторонней декларацией независимости, в которой Гонсало Писарро провозглашался бы коро­лем Перу. Поступило даже предложение женить его на одном из принцесс Великих Инков, чтобы объединить королевскую ветвь Перу с первой династией конкистадоров. Гонсало Писарро, у которого были любовницы во многих городах Перу и недавно родилась дочь от некой Марии де Ульоа из Кито, писал: «В настоящее время я не могу думать о браке: я женат на моих копьях и лошадях».

Учитывая то, что Гонсало был не женат, большое внимание стало уделяться незаконнорожденным детям от разных братьев Писарро. У маркиза Франсиско Писарро было четверо детей: Франсиска и Гонсало от принцессы Инес Уайльяс и Франсиско и Хуан от принцессы Аньяс, которая при крещении по лучила имя Анхелина Аньяс Юпанки.

Обе женщины впоследствии вышли замуж за видных испан­цев. Писарро выдал Инес замуж за одного из своих слуг, Франсиско де Ампуэро, и выделил им поместье в Лиме. Ампуэро был честолюбивым и умным человеком. Вскоре он стал членом городского совета Лимы, города, где он со своей женой про жил еще много лет. Вака де Кастро назначил Инес пенсию в размере 6 тысяч песо в год, и в 1575 году эта пара «все ещё состояла в браке и была всеми уважаема». Анхелина вышла за­муж за Хуана де Бетансоса в 1542 году, вскоре после смерти Писарро, и ее муж выучил язык кечуа и стал знатоком индейских обычаев. Он написал хронику, полную материала, почерпнутого со слов своей жены и ее родственников королевской крови. Эта пара жила в Куско в районе Карменка.

Когда сторонники Альмагро убили Франсиско Писарро, четверо его малолетних сирот оказались в не меньшей опас­ности. Их энергичная тетка Инес Муньос, вдова единокровного брата Писарро Франсиско Мартина де Алькантара, вышла на корабле в море вместе с малолетними Франсиской и Гонсало, которые, по просьбе их отца, были признаны закон­норожденными специальным королевским указом. Сторонни­ки Альмагро втайне договорились с лоцманом корабля, что­бы он оставил их на пустынном острове, но вместо этого он высадил их на севере Перу. Инес Муньос встретила Баку де Кастро, когда он направлялся на юг, и на время войны в Чупасе он разместил ее и детей в Трухильо. После победы Ваки де Кастро они вернулись в Лиму. Инес Муньос назначила Антонио де Риберу опекуном детей и сама вышла за него замуж. Хуан умер в младенчестве в 1543 году, но его братьев, Гонса­ло и Франсиско, поместили под надзор старого гувернера по имени Кано. Их дядя Эрнандо писал их дяде Гонсало: «Моя жалость к этим детям покойного маркиза так велика, что я едва могу об этом говорить: тому ребенку, который умер, сей­час лучше всех».

Когда Гонсало Писарро наступал на Лиму, вице-король хо­тел отослать сирот в Испанию. Но лицензиат Агустин де Сарате вмешался, чтобы предотвратить это, потому что девятилетняя Франсиска «была взрослой девушкой, богатой и красивой, и ей было бы неприлично находиться среди моряков и солдат». В разгар мятежа Гонсало Писарро его лейтенант Франсиско де Карбахал написал ему, что его племянница стала взрослой красивой девушкой и пора выдать ее замуж. Это показалось интересным экстравагантному Гонсало, который в свои тридцать с небольшим лет оставался холостяком, и ему пришло в голову самому жениться на своей одиннадцатилетней племяннице. Такой брак связал бы его с потомком великого маркиза и королевским домом инков. Это была бы выгодная партия, если бы он когда-нибудь решил возложить на себя корону независимого Перу.

Второй из детей маркиза, девятилетний метис Гонсало, умер в 1546 году. Но сын маркиза Франсиско счастливо рос в Куско. Он ходил в школу вместе с другим полукровкой, будущим историком Гарсиласо де ла Вега, который вспоминал: Франсиско «был моим большим другом и соперником, так как, когда нам было по восемь или девять лет, его дядя Гонсало Писарро обычно заставлял нас бегать и прыгать вместе».

У нового правителя Перу Гонсало Писарро также были малолетние дети: сын и очевидный потенциальный наследник, Известный как Франсискито, и дочь по имени Инес. В нача­ле 1547 года эта Инес и ее двоюродная сестра Франсиска отправились в Куско, где и прошли конфирмацию. Томас Васкес описывал их как «очаровательных юных леди», а Хуан де Фриас писал, что его жена «так любит их, что хотела бы быть с ними и воспитывать их. Здесь есть кому научить их читать и играть на спинете». Юный Франсискито, сын Гонсало Писарро, и «крещеная индианка» получили свои законные пра­ва благодаря королевскому указу в августе 1544 года. Франсис­кито попал в руки вице-короля, но был вновь обретен своим отцом в сражении у Аньякито и остался с ним. Хуан Писарро также оставил дочь, Исабель, от которой он отрекся в своем завещании в 1536 году, но которую воспитывали с надлежа­щим уважением как к потомку Писарро.

Оппозиция восстанию Гонсало Писарро возникла при об­стоятельствах, очень схожих с теми, которые сокрушили Диего де Альмагро-младшего. И снова скромный королевский эмиссар, лицензиат Педро де ла Гаска, появился в Новом Све­те и постепенно собрал вокруг себя армию роялистов в каче­стве оппозиции мятежникам. Гаска начал с того, что склонил на свою сторону командующего флотом восставших, который патрулировал Тихий океан вдали от Панамы. Гаска прибыл с очень широкими полномочиями от короля. Но его самым дей­ственным оружием были королевские указы, которые полно­стью отменяли самые либеральные положения «Новых законов». В июне 1545 года герцог Альба посоветовал королю Кар­лу временно прекратить действие «Новых законов» ввиду гражданских войн и удовлетворить испанцев «целиком, пообещан отдать им их поместья в вечное владение» — все, что угодно, лишь бы не рисковать прекращением поступления потока со кровищ из Вест-Индии. Перед лицом такой опасности король Карл забыл о своих добрых намерениях. В октябре 1545 го да он формально объявил недействительным положение, запрещающее в дальнейшем дарить земельные владения вместе с проживающими на них индейцами, а в феврале 1546 года он отменил закон, согласно которому индейцы отбирались у тех, кто плохо с ними обращался или участвовал в гражданской войне. Педро де Гаска написал письмо каждому потенциальному верноподданному короля в Перу с напоминанием о его долге по отношению к королю и с объяснением отмены некоторых законов. В середине 1547 года он высадился на Тихо океанском побережье с отрядом верных ему испанцев из Истмуса и Мехико.

А в это время Гонсало Писарро наслаждался вкусом власти. Он писал своим помощникам: «Желания Испании вполне понятны, несмотря на ее лицемерие. Она хочет пользоваться тем, за что мы проливали свой пот, и с чистыми руками извлекать выгоду из того, за что мы заплатили своей кровью.

 Теперь, когда они раскрыли свои намерения, я обещаю показать им, что мы мужчины, которые умеют защищать то, что им принадлежит». Но королю он писал с чувством оскорбленной невинности: «Никогда я ни словом, ни делом не погрешил против службы вашему королевскому величеству, а также я не пренебрегал своим долгом искреннего и верного вашего вассала». А посланцу Гаски он крикнул: «Послушайте! Губернатором буду я, потому что никому другому не стали бы доверять, даже моему брату Эрнандо Писарро. Мне наплевать и на моего брата Эрнандо, и на моих племянников и племянниц... Я должен умереть губернатором! И нечего тут больше говорить».

Тихий священнослужитель Гаска решительно вступил в Перу. Поселенцы сплотились под королевскими знаменами.

 Многие из них были возмущены жестокостью режима Гонса­ло Писарро, который за короткий срок казнил 340 испанцев. В декабре Гаска формально обвинил Гонсало в предательстве. «Вы не только намеревались выступить против законов; вы хотели узурпировать власть... Несмотря на то что вице-король временно отменил исполнение этих законов, вы преследова­ли его и добились его смерти, проявляя таким образом свое безразличие по отношению к законам и ваше нетерпение из­бавиться от вице-короля, который мог представлять собой пре­пятствие на вашем пути к власти». Возможно, самостоятель­ное исполнение власти является такой же мощной силой, по­буждающей в наши дни такие колонии, как Алжир или Ро­дезия, к отделению, особенно если оно связано с желанием освободиться от всяких ограничений в отношениях с коренным населением.

В октябре 1547 года армия Гонсало одержала еще одну бы­струю победу над армией роялистов в Уарине, на юго-восточном берегу озера Титикака. Но Гаска продолжал двигаться в южном направлении по высокогорной дороге инков, ведущей в Куско. В мае 1548 года индейцы-союзники помогли ему пе­реправиться через реку Апуримак в ее верхнем течении и пре­дупредили его людей о засаде, подготовленной сторонниками Писарро. 9 апреля 1548 года две армии встретились на равни­не Хакихауана или Саксауана в нескольких милях к западу от Хуско. 45 приверженцев Писарро погибли в бою, но огромное большинство его армии перебежало на сторону роялистов, и Гаска потерял в бою только одного человека. Гонсало Писарро был взят в плен и на следующий день казнен. Это произошло на том же самом поле боя, на котором одним веком раньше ринки нанесли поражение племени чанка в начале своей экспедиции. И это был уже пятый раз за последние шестнадцать лет, когда армии вели бой на окраине Куско: Уаскар против Чалкучимы в 1532 году; Франсиско Писарро против Кискиса в 1533-м; Манко против Эрнандо Писарро в 1536-м; Эрнандо Писарро против Альмагро в 1538-м и теперь, в 1548-м, Гаска против Гонсало Писарро.

Инка Паулью оказал президенту Гаске теплый прием, ког­да тот вошел в Куско. Паулью был по-прежнему верен испан­цам вообще, но ему было нелегко пережить десять лет граж­данских войн, которые вели его друзья-европейцы. Только бе­зошибочное чутье политика давало ему возможность перехо­дить на другую сторону, когда это было необходимо. Ни разу, ни на мгновение в течение этих бурных лет Паулью не выхо­дил из милости ни у одного из правивших на тот момент и Куско испанцев — прекрасная характеристика даже для такого мастера политического оппортунизма.

Паулью сыграл незначительную роль в коротком восстании Диего де Альмагро-младшего, хотя, возможно, он и посылал армию индейцев для того, чтобы воевать вместе со сторонни­ками Альмагро в Чупасе. Он просто растаял от похвалы по­бедившего губернатора Ваки де Кастро, который особенно гордился своей собственной ролью в обращении Инки в хрис­тианскую веру. Вице-король Нуньес Вела прибыл в Перу со специальным предписанием оказать покровительство Паулью, и Гутьерес де Сайта Клара, хронист, находившийся в то время в Куско, утверждал, что в начале мятежа колонистов Паулью поддерживал вице-короля. Но когда Гонсало Писарро занял город, Паулью без труда направил свою преданность в другое русло. Губернатором провинции в Куско при Гонсало Писар­ро был Алонсо де Торо, старый друг Паулью и один из самых льстивых свидетелей «Доказательств» 1540 года; поэтому Пау­лью велел своим подданным оказывать помощь восставшим в охране дороги, ведущей на побережье. Эта блокада была на­столько эффективна, что вскоре вице-королю в Лиме переста­ли поступать сведения о перемещениях Писарро в горах. Дво­юродный брат Паулью Кайо Топа также передвигался с армией повстанцев.

Но после появления и успешного продвижения вперед Гаски Паулью чутко уловил, что роялисты снова одерживают верх. И вот последовал еще один крутой поворот. Немедленно пос­ле высадки королевского посланника в Перу Паулью послал ему сообщения с выражением ему своей поддержки, но при этом сумел сохранить свою инициативу в секрете от мятежни­ков, занимавших Куско. Зять Паулью Педро де Бустинса, муж самой влиятельной принцессы из королевской династии инков Беатрис Уайльяс, или Киспике, охранял для Гонсало Писар­ро высокогорную королевскую дорогу инков. С ним был отряд индейцев под командованием Кайо Топы и еще одного вождя, «потому что касики и индейцы питают к ним большое уваже­ние». Очевидно действуя по указанию Паулью, эти индейцы не предупредили Бустинсу и его людей о приближении передово­го отряда Гаски, так что мятежники были взяты в плен и каз­нены. После этого, в ноябре 1546 года, Кайо Топа поступил на службу в королевскую армию в Уаманге и прошел вместе с ней до конца военной кампании. Короче, Паулью «многое делал для президента [Гаски], хотя он и находился вместе с мятеж­никами в Куско». Когда наконец Гаска разгромил Гонсало Пи­сарро и занял Куско, авторитет Паулью был велик как никог­да: он был «человеком огромного мужества, ума и энергии, ко­торый пользовался любовью индейцев повсюду».

Инка Манко не вмешивался напрямую в ход гражданских войн, но он пристально следил за развитием событий. После того как в Чупасе Вака де Кастро нанес поражение Диего де Альмагро-младшему, он казнил многих мятежников, включая Педро де Оньяте, бывшего опекуна Титу Куси. «Ров под эша­фотом в Уаманге был наполнен телами казненных. Это до­ставило большое удовольствие наблюдателям из числа индей­цев, хотя они были немало поражены тем, что — подумать только! — многие из жертв были военачальниками и людьми, занимавшими важные посты. Весть обо всем этом они при­несли в Виткос своему королю Инке Манко Юпанки».

Молодой Диего де Альмагро скрылся в Куско вместе с од­ним из убийц Писарро по имени Диего Мендес «в надежде найти убежище у Инки Манко», который симпатизировал сто­ронникам Альмагро. Но Мендес не смог отказаться от про­щального свидания со своей любовницей, и эта задержка при­вела к тому, что беглецов схватили. Городской совет Куско сообщил, что группа горожан поскакала во весь опор вдогон­ку за Диего де Альмагро и семью или восемью его самыми главными сообщниками. Они перехватили их в долине Юкай в 25 милях от города и взяли их в плен «с большим трудом». «Альмагро был полон решимости присоединиться к Инке, чтобы собрать там всех своих сторонников-испанцев, каких только сможет». Вероятно, было удачей для Манко, что мо­лодой Альмагро не добрался до него: армия испанцев, несом­ненно, отправилась бы в погоню за такой серьезной добычей. Пленные изменники были доставлены назад в Куско. Диего де Альмагро был казнен спустя всего лишь четыре года после своего отца, а Диего Мендесу сохранили жизнь, оставив в тюрьме в Куско.

Инка Манко был огорчен сначала смертью Альмагро, а теперь смертью его сына. Поэтому он стал оказывать теплый прием всем беглецам из числа потерпевших поражение сторон­ников Альмагро, бежавших в Виткос. Вскоре и сам Диего Мендес сумел скрыться из Куско и присоединиться к Инке. Это был человек с положением, единокровный брат удалого Родриго Оргоньеса, который чуть не схватил Манко в 1537 году, владелец богатого поместья в Асангаро и один из основных ко­мандиров Диего де Альмагро-младшего. Шестеро других ис­панцев также нашли убежище в Виткосе в сентябре 1542 года. Это были Гомес Перес, Франсиско Барба, Мигель Корнехо, некий Мокрой и еще двое. Манко был рад видеть этих европейцев при своем дворе. По его просьбе они обучали его лю­дей обращаться с захваченным испанским оружием. Сам он при обороне Ольянтайтамбо и в бою с капитаном Вильядиего скакал на коне. Он хорошо понимал, какое важное значение имеет для его людей обучение испанским приемам ведения боя: ведь только таким способом они могли надеяться оказы­вать действенное сопротивление. Беглецы также обучили Ман­ко искусству верховой езды и стрельбе из аркебузы.

Инка старался сделать пребывание беглецов как можно бо­лее комфортабельным на труднодоступных горных отрогах Виткоса. Его сын Титу Куси писал: «Мой отец приказал, чтобы у них были дома, где они могли бы жить. В течение многих дней и лет они были рядом с ним, и он хорошо с ними обращался и давал им все, что им было нужно. Он даже приказал своим женщинам, чтобы они готовили для них еду и питье, прини­мал пищу вместе с ними и относился к ним, как будто они были его родные братья».

Присутствие Манко в Вилькабамбе все еще представляло собой угрозу безопасности Куско и дороги в Лиму. Городской совет Куско сообщил королю, что они не решаются посылать всех жителей воевать в Чупасе: 200 человек были оставлены в Куско для защиты города, «что было совершенно необходимо, потому что во время этих беспорядков Инка Манко подходил к городу, и были подозрения, что он нападет на него».

Когда Вака де Кастро завершил подавление мятежа Аль­магро, он переключил свое внимание на Манко в надежде до­биться его добровольной сдачи дипломатическими средствами. Вака де Кастро сделал попытку примирения и послал Манко в подарок отрез парчи. Манко в ответ отправил посольство «и) двух или трех своих главных военачальников» вместе с предназначенными в подарок попугаями. Вака де Кастро сказал посланцам, что король Карл предоставил Инке охранное свидетельство и прощает его; он также повелел выделить Манко хорошее поместье и хорошо с ним обращаться, если тот выйдет из своего укрытия. Губернатор чувствовал, что переговоры «протекают очень напряженно», в значительной степени «потому, что маркиз Писарро и его братья мертвы — ведь он боялся их и из-за того, что он убил Хуана Писарро, и по другим причинам... [Посланцы Манко] не пожелали уезжать прежде, чем увидят, что я вошел в Куско, потому что они из тех людей, которые оценивают смелость и репутацию того, кто правит. Когда они увидели, как прекрасно все было исполнено, они стали чрезвычайно почтительны». Манко запросил пять поместий в определенных местах, и к концу 1542 года было фактически достигнуто соглашение, что он выйдет из своего укрытия, если они ему будут предоставлены. Но из это­го ничего не вышло. Возможно, Манко отговорили от этого шага его гости, сторонники Альмагро, чьим жизням стала бы угрожать опасность, если бы их хозяин сдался. Или, может быть, Вака де Кастро, которого больше занимало крещение Паулью, потерял к этому интерес или почувствовал, что Манко просит слишком многого.

Очевидно, Манко соблазняла перспектива возвращения в Куско в качестве правителя. Его шансы на это еще больше возросли, когда в мае 1544 года прибыл первый вице-король Перу дон Бласко Нуньес Вела и первые четверо судей Аудинсии в Лиме. Вице-король был послан с целью проводить в 1кизнь «Новые законы», которые обещали коренному населе­нию новое место в колониальном обществе. Это был еще один виновник, только что из Кастилии, который не был предан Рркасным братьям Писарро. Семеро беглецов, сторонников Альмагро, также воспрянули от этой вести о. прибытии вице-короля: они надеялись, что он, возможно, будет расположен К ним более снисходительно, чем до этого был Вака де Каст­ро. Прежде чем предпринять что-либо в этой новой ситуации, Манко посоветовался со своими испанскими компаньонами. Отведя в сторону Диего Мендеса, он попросил его объяснить ему ясно и без утайки, кто такой этот великий и могущественный человек, который прибыл в Лиму, достаточно ли он силен, чтобы защитить себя от Гонсало Писарро, и останется ли он в качестве всеобщего правителя королевства». Ответы Мендеса звучали обнадеживающе по всем этим пунктам, и было решено составить письмо вице-королю с просьбой о помило­вании самого Манко и семерых испанцев, находящихся вместе с ним, по получении которого они тихо-мирно выйдут на испанскую территорию Перу. Гарсиласо де ла Вега писал, что в Лиму отправилось посольство с таким письмом. Оно было принято вице-королем и возвратилось с обещаниями помило­вания.

А тем временем Гонсало Писарро оккупировал Куско и го­товился к открытому мятежу. Он использовал Манко в каче­стве предлога, для того чтобы поднять армию и объявить себя ее главнокомандующим. Армия должна была выступить протии восставшего Инки, и ее единственно возможным командиром был «Гонсало Писарро, потому что он такой великий воин, у него столько храбрости и опыта ведения войны; и потому что Инка страшно боится его». Писарро конечно же и не собирал­ся наступать на Вилькабамбу. Он устроил так, что группа ею сторонников захватила оружие, оставшееся после сражения у Чупаса, которое все еще хранилось в Уаманге, а затем выступил по направлению к Лиме, забрав практически всех лоша­дей и большую часть годных к военной службе мужчин в Куско. Вскоре лишенный защитников город охватил страх того, что войска Манко движутся по направлению к нему, а советником у них — Мендес. Такое могло быть в действительности. Лазутчики Манко проинформировали бы его о том, что Гон сало Писарро вывел из города основную часть горожан, что бы начать новую гражданскую войну. Возможно, он мечтал о том, что судьба подарит ему еще один шанс, чтобы занять свою столицу, и «такая большая армия, какую они смогли собрать», приблизилась к деревням неподалеку от Куско. Гонсало Писарро увел всех лошадей. Поэтому перепуганные муниципальные власти распорядились, чтобы на площади собрали всех кобыл и чтобы туда пришли все мужчины, включая священнослужителей. Самое главное для них было сидеть на лошадях, так как «нет крепости для отражения ярости индейцев, равной испанцам, сидящим верхом на лошадях». Войско индейцев опустошило район в 20 милях от Куско, но отступило, не пытаясь напасть на город. Возможно, они предприняли только кара­тельный рейд на Каруарайко, главу общины в Котамарке, который, по слухам, готовил заговор с целью убить Манко и са­мому стать Инкой.

Беглые сторонники Альмагро испытывали скуку и беспо­койство в своем убежище, расположенном в джунглях с влаж­ным климатом. Их приободрил благоприятный ответ, получен­ный от вице-короля, и им придала еще больше смелости весть о том, что вице-король заключил под стражу их врага Баку до Кастро и собирался схватиться с Гонсало Писарро, братом человека, которого они убили. Возможно, они также вели пере­писку с Алонсо де Торо в Куско, который посоветовал им, что шансы на прощение несравнимо увеличатся, если они смогут избавиться от Инки. Они решили убить Манко, «так как, без сомнения, вице-король простил бы их за такую выдающу­юся услугу и наградил бы их». Мендес предложил, чтобы убий­ство произошло до того, как войска Манко вернутся со своей вылазки в окрестности Куско. Служанка-индианка Франсиско Барбы подслушала заговорщиков и тщетно пыталась предупре­дить Инку. Манко не обратил на это внимания. Инка надеялся, что вернет себе бразды правления в Куско при вице-короле или что его государство в Вилькабамбе сможет получить суве­ренитет, если он поможет роялистам в борьбе с мятежниками Писарро. Но надеждам как Инки, так и его гостей было суж­дено разбиться вдребезги из-за еще одного предательства со стороны испанцев.

Когда семеро беглецов появились в Виткосе, военачальни­ки Манко хотели убить их немедленно. Это Инка позволил им остаться в живых и находиться у него в качестве гостей при условии, что их лишат оружия. Он, бывало, играл с ними в различные игры, и его любимым времяпрепровождением было метание в цель лошадиных подков. Этим они и развлекались, когда Диего Мендес внезапно вытащил спрятанный кинжал. Он навалился на Инку сзади в тот момент, когда тот собирал­ся метнуть подкову. Мендес с товарищами нанесли несколько колющих ударов человеку, чье гостеприимство когда-то спас­ло им жизнь. В это время девятилетний Титу Куси находился со своим отцом и позднее писал: «Мой отец, чувствуя, что ра­нен, пытался защитить себя, но он был один и невооружен, а их было семеро вооруженных мужчин. Весь израненный, он упал на землю, и они посчитали его за мертвого. Я был всего лишь ребенком, но, видя, как обращаются с моим отцом, я хотел подойти и помочь ему. Но они в ярости обернулись ко мне и метнули в меня копье, которое едва не убило и меня на­смерть. Я был страшно напуган и спрятался в зарослях. Они искали меня, но им не удалось меня найти». Слуги прибежали к истекающему кровью Инке, но спустя три дня он умер. Его убитые горем подданные забальзамировали тело Манко и пе­ревезли его из Виткоса в Вилькабамбу.

А испанцы-убийцы подбежали к своим лошадям и во весь опор поскакали по дороге в Куско. Они ехали всю ночь, но, не заметив тропинки, ведущей через заросшие лесом горы, они остановились в большом доме с соломенной крышей. Индей­цы в Виткосе тем временем отправили бегунов, чтобы предупредить войско, направляющееся в Котамарку. Бегуны встрети­ли его, когда оно возвращалось вместе со своими пленниками. Римачи Юпанки с отрядом лесных лучников повернул назад и схватил испанцев на лесной тропинке. Кого-то из убийц ста­щили с коней; другие отступили к дому, но индейцы навалили хвороста у входов и подожгли его. Тех убийц, которые не сго­рели в огне, закололи копьями или подстрелили, когда они вы­бегали из пылающего дома. «Всем им пришлось умереть очень жестокой смертью, а некоторые сгорели».

Так закончил свои дни Инка Манко. Воин-герой, который столько раз противостоял армии испанцев и скрывался от сво­их преследователей, стал жертвой испанского вероломства. Он получил удар кинжалом в спину от людей, чьи жизни он по­щадил и которые пользовались его гостеприимством в течение двух лет. Это были те же самые люди, которые закололи его врага, Франсиско Писарро. Смерть Манко была трагической потерей для коренного населения Перу. Он был единствен­ным принцем королевского дома инков, чье происхождение и упрямое мужество пользовались уважением в равной степени как у испанцев, так и у индейцев. С падением братьев Писар­ро Манко, несомненно, мог бы вести переговоры о возвраще­нии в оккупированное испанцами Перу на выгодных для себя условиях. Но, будучи неукротимым патриотом, он, возможно, предпочел бы править в своем крохотном, но независимом го­сударстве инков в Вилькабамбе.

Нет сомнений в том, что предатели-испанцы планировали это убийство в надежде завоевать славу и признание этим эффект­ным поступком. Они приурочили свое нападение к тому момен­ту, когда в конце 1544-го — начале 1545 года большая часть ар­мии Манко угрожала Куско, и им почти удалось скрыться.

Многие испанцы стыдились того, что уже во второй раз от рук испанцев погибает Великий Инка. Те же самые хронис­ты, которые приукрашивали казнь Атауальпы, так же стали искать оправдание для этого низкого предательства и наруше­ния законов гостеприимства. Из-за того, что убийство про­изошло во время игры с метательными подковами, они зая­вили, что это было сделано гордым испанцем под влиянием внезапного порыва гнева, так как он почувствовал себя оскор­бленным Инкой. Но ни один испанец, каким бы импульсив­ным он ни был, не убил бы иноземного правителя, при дво­ре которого он получил убежище, под таким незначительным предлогом. Это убийство не было преступлением по страсти. Все самые лучшие источники того времени сошлись на том, что это было предумышленное убийство.

Испанцы удачно выбрали время убийства Манко. Инку убра­ли как раз в то время, когда вызревал мятеж Гонсало Писарро, так что индейцы Вилькабамбы оставались без лидера в течение трех лет, когда испанцы были наиболее разобщены. Манко оста­вался единственным среди индейских вождей, кто стремился организовать еще одно восстание и обладал достаточным авто­ритетом, чтобы вдохновить на него. Его государство в Вилька­бамбе было маленьким: всего горсточка небольших индейских поселений в укромных горных долинах. Многие другие индей­ские племена образовали похожие очаги сопротивления в раз­личных уголках Анд. Но Манко обладал качествами, которые делали его и его государство исключениями. Только он был от рождения принцем королевской крови инков и в течение дет­ских и юношеских лет приобрел самоуверенность человека, ко­торый был убежден в том, что его семья фактически правит всем миром. Его никогда не ослепляла ни цивилизация испан­цев, ни их аура непобедимости: он участвовал в военных похо­дах и жил среди них в самом начале конкисты и видел все их слабости. Хотя он и пытался перенять наиболее эффективное испанское вооружение, он не копировал испанский образ жиз­ни в других отношениях и так и не поменял религию инков на христианскую. При нем произошло возрождение воинственно­го национализма инков в Вилькабамбе с упором на соблюде­ние до мелочей судопроизводства и религиозных обрядов.

Другой сильной стороной Манко было его упорство — не­обходимое качество партизанского вождя для того, чтобы вы­жить, — в сочетании со способностью организовывать и дей­ствовать с большим размахом. Его военные кампании продемонстрировали эту его способность: массовые призывы но­вобранцев в 1536-м и 1538 годах явились зримым доказатель­ством того, насколько эффективным организатором он был. Характер Манко не был однозначным. Его враги, и в особен­ности приверженцы Паулью, такие, как Кристобаль де Молина или кипу-камайоки (специалисты по составлению и толкованию кипу — узелкового письма) Ваки де Кастро, пытались настаивать, что он был жестоким и беспощадным. Они при­водили примеры, в которых он расправлялся с теми, кто был равнодушен к его делу, — об этом же самом он хвастался в своих «Доказательствах». Они утверждали, что угроза Манко уничтожить всех индейцев-коллаборационистов до последнего время осады Куско нанесла невосполнимый ущерб: она вынудила янакона встать на сторону своих испанских хозяев. С другой стороны, его сын Титу Куси описывал своего отца как человека высоких идеалов, щедрого и нескорого на расправу.

Манко прожил три дня после того, как его испанские гости нанесли ему удар в спину. Он успел узнать, что его убийцам не удалось скрыться, и у него было время назначить своим пре­емником своего старшего законного сына Сайри-Тупака. Это был пятилетний ребенок, чье имя означало «королевский та­бак»: инки использовали табак, «сайри», в качестве лекарст­ва и для того, чтобы нюхать, но не курили его. Регентом при юном Сайри-Тупаке стал знатный инка по имени Аток-Сопа или Пуми-Сопа.

Партизанское движение зависит от энергии его руковод­ства. Государство с центром в Вилькабамбе осталось чрезвы­чайно слабым после убийства его молодого правителя — ведь Манко было едва за тридцать на момент его смерти. К сча­стью регентов при Сайри-Тупаке, испанцы были всецело по­глощены мятежом Гонсало Писарро в течение первых трех лет их правления. Все, что мы знаем об этом периоде, указывает на то, что у инков произошло мощное возрождение традици­онализма. В отсутствие воинственного лидера индейцы Вилькабамбы прекратили свои набеги на испанские дороги и были рады, что их оставили в покое в их труднодоступных долинах. Чувство горечи по отношению к убийцам Манко заставило всех, кто его пережил, избегать всего, связанного с испанца­ми. Перестали предприниматься дальнейшие попытки пере­нять испанские приемы ведения боя, и регенты стали наде­яться, что географического положения и хорошо испытанного оружия индейцев будет достаточно, чтобы охранять их в ти­хой изоляции.