Расправа

Глава седьмая

РАСПРАВА

Я здесь, покарайте меня... я — один в ответе.
Письмо Тупак Амару виситадору Арече.
5 марта 1781 г.

6 апреля 1781 г. Хосе Габриэль Тупак Амару, восстав­ший Инка, стал пленником испанской армии. Его пов­станческая биография продолжалась всего пять месяцев.

Вместе с ним в руках роялистов оказались его жена Микаэла Бастидас, двое их сыновей — старший, 20-летний Иполито, и совсем еще мальчик Фернандо; Томаса Кон- демайта, правительница индейцев Акоса, горячо предан­ная делу восстания; секретари Тупак Амару; его коман­диры. Таким образом, в плен попало около 40 человек, в том числе испанцы, креолы, метисы, индейцы и негры, представители всех сословий колониального Перу. Среди испанцев и креолов следует упомянуть Мельчора Артеагу, занимавшегося материальным обеспечением армии Инки; Рамона Понсе, штурмовавшего Пуно и Хулиаку, ответ­ственного за артиллерию; Мануэля Гальегильоса, писаря, выходца из Оруро; Диего Ортигосо, советника, родом из Арекипы; Эстебана Баку, литейных дел мастера из Ку­ско; Мариано Катаньо, командира; Мариано Бандо, быв­шего секретаря Арриаги, ставшего затем секретарем и советником Инки (141 —142).

Королевские власти знали об участии испанцев в по­встанческом движении. Так, Хосе дель Валье писал 1 ян­варя 1781 г. испанскому министру но делам Индий: «В окружении Инки Тупак Амару есть несколько испанцев, которые даже руководят отдельными отрядами его ар­мии»[99]. Теперь многих из них ожидал суровый королев­ский суд. Примечательно также, что среди соратников Инки были выходцы из крупных городов Перу и Ла-Пла­ты, что говорит о широкой, разветвленной сети его еди­номышленников. В плену оказались и родственники Тупак Амару, так как в восстании принимали участие весь его многочисленный род и род его жены. Среди четырех бывших рабов, освобожденных Инкой, негр, точнее сам­бо, Антонио Облитас — самая известная фигура. Раб и сапожник коррехидора Арриаги, он лично казнил своего хозяина и стал преданным солдатом Тупак Амару. Ему принадлежали несколько прижизненных зарисовок Тупак Амару, которые не дошли до наших дней и считаются без­возвратно утерянными.

Под усиленной охраной, возглавляемой фельдмарша­лом дель Валье, пленников отправили в Куско. Остав­шийся на свободе брат Инки — Диего пытался отбить пленников, но безуспешно. Виситадор Арече, которому не терпелось взглянуть на поверженного врага, выехал встречать его в Уркос.

14 апреля 1781 г. печальная процессия появилась на улицах города, оцепленных вооруженной стражей. Окна и балконы были забиты обывателями и зеваками: Тупак Амару, верхом на муле, руки и ноги в цепях, ехал с не­покрытой головой, «чтобы все его признали»[100]. За ним следовали жена и ближайшие сподвижники. По распоря­жению Арече Инку разлучили с его близкими и всех по отдельности рассадили в мрачные подвалы иезуитского монастыря, временно превращенного в тюрьму.

Колониальные власти рассматривали пленение Тупак Амару, этого грозного врага испанской короны, как ог­ромную победу, дававшую им ключ к горным районам вице-королевств Перу и Ла-Платы. Считалось, что обез­главленное движение выдохнется само собой. Сколь бли­зоруки были испанские чиновники в своих расчетах, пока­зало ближайшее будущее. А пока королевский лагерь шумно ликовал. Епископ Буэнос-Айреса, узнав о поимке Тупак Амару, приказал три дня подряд звонить в коло­кола во всех церквах своей епархии. На улицах Кордовы и Тукумана местные власти устроили праздничные ил­люминации и гулянья. Кульминация событий ожидалась в Куско.

Испанские чиновники — чапетонес, не раз заклеймен­ные Тупак Амару в его воззваниях, поспешно берутся за организацию судилища пад пленными повстанцами.

Индейский вождь стремился облегчить участь своих сторонников. Еще в письме к Арече перед лицом реши­тельной схватки с врагом, который был жесток и беспощаден, Тупак Амару писал: «Уж так повелось, что в на­ших краях во всем виноваты индейцы, если так, накажи­те меня одного как единственного виновного и не рас­плачивайтесь невинными за дело, начатое мною... Если героические действия, предпринятые во имя облегчения участи бедных жителей провинций, испанцев и индей­цев... есть преступление — я здесь, покарайте меня, но оставьте жизнь другим» (152), — вновь повторял Инка, словно предчувствуя, что потоками крови затопит страну его «высокопочтенный» адресат.

Призыв индейского вождя к человеколюбию и гуман­ности остался без ответа.

Тупак Амару и его жену подвергли пристрастней­шему допросу. Специально прибывший из Лимы судья Бенито де ла Мата Линарес пытался выяснить у Инки, кто из видных креолов состоял с ним в заговоре и давал ему «дурные» советы, рассчитывал ли он на английскую помощь, когда задумал восстание и как его готовил. Од­нако ни сам Тупак Амару, ни его мужественная подруга не выдали ни одной тайны, ни одного имени.

Один из стражников, которому удалось несколько раз беседовать с Тупак Амару, рассказывал, что его чрезвы­чайно поразили самообладание и уверенность, с которы­ми держал себя «этот индеец, повергнувший в смятение целое королевство и брошенный в тюрьму»[101]. Ни раская­ния, ни смирения, ни готовности вымаливать прощение в столь безвыходной и трагической ситуации!

Тупак Амару проявил высокое присутствие духа. По словам очевидца, на всех допросах он «продолжал упор­ствовать и не признавал вины, несмотря на страшные ис­тязания, которым подвергли его на дыбе. Ему вывернули одну руку и основательно повредили многие кости. Но и этого оказалось мало, чтобы он сделал признание, кото­рого от него добивались» (2, 787). Постоянный свиде­тель пыток — Арече — был вынужден с удивлением при­знать: «Дух и натура этого человека необычайно креп­кие, а выдержка несоизмерима ни с чем»[102]. Это не меша­ло Арече со свойственным ему изощренным цинизмом приглашать измученного, но не покоренного Тупак Амару в собственные апартаменты на трапезу, «достойную его высокого сана».

Тупак Амару боролся до конца. Нет, он не ждал смиренно смертного часа, пытался дать о себе знать оставшимся на свободе сторонникам, просил у них по­мощи.

Сохранились записки, которые он тайно писал из тюрьмы. Дону Маркосу Кастильо: «У меня трудные вре­мена, разбита правая рука, поэтому пишу еле-еле». Дону Хосе Паласиосу, двоюродному брату, записка была напи­сана кровью на лоскуте рубахи: «Прошу передать пода­телю записки 25 песо в долг». Дону Бернардо Гальего и дону Паскуалю Карвахалю: «Просил Вас прислать 25 песо, но Вы не прислали, вновь обращаюсь к Вам, во имя бога, мне предстоит поездка, а я без средств»[103].

Ни один из адресатов Тупак Амару, несомненно хо­роших знакомых Инки по старым временам, не отклик­нулся на его отчаянные мольбы. Что же касается родст­венника, дона Паласиоса, в дни триумфа писавшего ему восторженные письма, то он испугался и лично отнес за­писку в суд, дабы снять с себя всякие подозрения в соучастии.

Охранявшая Инку стража немедленно докладывала обо всех попытках Тупак Амару связаться с внешним миром. Арече стало известно, что он уговаривал страж­ника Каэтано Вильчеса передать ему нож, чтобы распи­лить цепи, пообещав взамен указать место, где спрятано-де много сокровищ (3, 118). Тупак Амару не удалось бе­жать из подвала иезуитского монастыря, а верноподдан­ный Каэтано Вильчес так и не получил обещанного ему вознаграждения — «трех реалов в день на хозяйство по причине великой скудности королевской казны» (3, 119).

Дни жизни Тупак Амару были сочтены: сказались две недели пыток, перекрестных допросов, очных ставок. 2 мая 1781 г. его нашли в столь тяжелом состоянии, что власти испугались, как бы он не умер до казни. Спеш­но завершилось слушание дела, при этом королевская аудиенсия в Лиме выполнила все юридические формально­сти, прислав в Куско обвинителя и защитника. 15 мая 1781 г. виситадор Арече подписал приговор, составляв­шийся, судя по всему, в большой спешке.

В обвинительном заключении судьи с предельной четкостью мотивировали поспешность вынесения приго­вора как «из-за особой опасности, которую представлял обвиняемый (дважды пытался бежать), так и ради быстрейшего успокоения этих обширных провинций». Признавалось также необходимым возможно быстрее «рассеять распространенное среди всего индейского паро­да суеверие, будто к Инке нельзя применить смертную казнь по причине его высокого происхождения от главной династии инков как абсолютного и подлинного хозяина этих земель и подданных» (153).

Видимо, исполинская личность Тупак Амару, даже плененного, внушала страх его обвинителям и казалась неуязвимой и неподсудной земному суду для всех ин­дейцев.

«„Преступник” Тупак Амару обвинялся в том, что воз­буждал ненависть к каждому европейцу, ко всем белым, или нукакунас (мы знаем, что ненависть была ответом на жестокий колониальный гнет.— С. С.)», на свой манер восстал против законного суверена, лишив его самых высоких прерогатив, а именно: назначал священников и судей в провинциях, заставлял принимать себя в церквах с королевскими почестями, уничтожал репарто и миту, королевские адуаны, объявив их несправедливыми, откры­вал и сжигал обрахе, конфисковал имущество частных лиц и, не удовлетворившись этим, хотел наложить руку на королевскую казну, осуждал на смертную казнь не­покорных его воле и ставил для этой цели виселицы во всех селениях, казнив таким путем многих; поднял селе­ния и провинции, и приведя их жителей к покорности, убедил их, что является их законным и настоящим сеньо­ром; более того, внушил своим солдатам веру в то, что после своей коронации воскресит всех тех, кто погибнет в битвах; приказывал снимать церковные колокола и пе­реливать их на пушки и т. д. (154).

Практически во всех приведенных пунктах обвине­ния наглядно отразилась программа революционной лом­ки колониальных институтов, реализованная индейским вождем в ходе восстания. Что же касается его необычай­ной способности «воскрешать мертвых», то это поверье, бывшее, очевидно, отголоском древних языческих пред­ставлений, действительно имело широкое хождение среди повстанцев. Вот еще одно свидетельство, взятое нами из частного письма современника событий, жителя Ла-Паса Хуана Савалы, который писал: «Индейцы с восторгом отдаются смерти, так как убеждены, что на пятый день их воскресит их король Тупак Амару» (3, 81).

Приговор гласил: «Преступника Хосе Габриэля Ту­пак Амару вывести на главную площадь Куско, волоча по земле до места казни, где присутствовать ему при исполнении приговоров над его женой Микаэлой, его двумя сыновьями — Иполито и Фернандо, его шурином — Антонио Бастидасом и другими главными капитанами и помощниками в его порочных проектах и планах» (156).

Нужно полагать, с точки зрения королевской юстиции, позволить такому человеку, как Тупак Амару, умереть обычной смертью значило бы проявить к нему непрости­тельное, преступное «сострадание», а потому решено было, чтобы Тупак Амару пережил восемь смертей, преж­де чем умереть самому.

Способы казни для каждого из осужденных организа­торы судилища продумали с такой тщательностью, слов­но задались целью устроить средневековое аутодафе. Приговор производил столь тяжелое впечатление, что вице-король Ла-Платы отказался предать гласности его текст в своих владениях. «Едва ли в каких-либо вар­варских анналах можно найти документ, сходный с этим по его зверской жестокости и скудоумию, тем не менее вот плод воображения испанского чиновника каких-нибудь 100 лет назад», — писал в конце XIX в. извест­ный английский историк Клемент Маркхэм[104].

В пятницу 18 мая 1781 г. на главной площади города Куско соорудили виселицу и помост и оцепили их че­тырьмя рядами вооруженной стражи. Много казней, мно­го смертей видела древняя площадь, ее плиты были обильно политы кровью сыновей индейского народа, по зрелище, которому предстояло развернуться на ней в тот день, мы вправе сегодня назвать преступлением против человечности.

Казнь началась. Заключенных вывели из камер, каж­дого посадили в мешок, привязанный к хвостам спарен­ных лошадей, и выволокли на площадь. Первыми подня­лись на эшафот Хосе Бердехо и Андрес Кастело, креолы, командиры, а также Антонио Бастидас, брат жены Тупак Амару, и Антонио Облитас. Их «просто повесили» (161).

Затем наступила очередь Франсиско Тупак Амару, 80-летнего старца, и 20-летнего Иполито — дяди и стар­шего сына Инки. Палачи вырвали у несчастных языки и только потом повесили. Томасу Кондемайту ожидала другая участь: ее удушили железным кольцом, привязан­ным к колесу, это была гаррота — орудие пытки, «досе­ле здесь невиданное».

Микаэла Бастидас, по преданию, перед казнью запела ярави, кечванскую песню о любви, прощаясь со своим мужем. Палач попытался отрезать ей язык, но Микаэла сопротивлялась с таким упорством, что это удалось сде­лать только после ее смерти. Да и сама смерть отсту­пилась было от удивительной женщины-воительницы. Как свидетельствуют очевидцы, шея ее оказалась столь тонкой, что «невиданная гаррота себя не оправдала». Тогда озверевшие палачи ударами покончили со своей жертвой (162).

Индейскому вождю уготовили самую мученическую участь. Его вывели в центр площади, вырвали язык и затем бросили лицом на землю. Далее произошло нечто «совершенно невиданное». Руки и ноги Тупак Амару привязали веревками к седлам четырех лошадей. Сидев­шие на лошадях всадники по данному знаку одновремен­но погнали лошадей в разные стороны. Один из свиде­телей казни писал: «Не знаю, то ли лошади были слабые, то ли индеец действительно был сделан из железа, но разорвать его оказалось делом совершенно невозможным; долгое время его раздирали в противоположные стороны, и временами он повисал в воздухе подобно гигантскому пауку, только тогда виситадор (Арече из окна иезуит­ской коллегии наблюдал сцену казни.— С. С.) из состра­дания (!), дабы прекратить мучения несчастного, повелел отрубить ему голову» (162). В то же время он приказал арестовать чиновника, который не обеспечил для казни «подходящих» лощадей.

Все описанное происходило в правление Карла III, по словам авторов расправы, «самого справедливого из всех испанских монархов» (153), который спустя два года утвердил этот варварский приговор.

Казалось бы, мученический конец Тупак Амару и его близких мог удовлетворить самую жестокую фантазию, но нет, до конца было еще далеко. Тело Тупак Амару перенесли на эшафот и отсекли от него руки и ноги. То же самое проделали и с телами других казненных. Среди присутствовавших находилась и еще одна жертва: млад­шего сына Инки — 12-летнего Фернандо, закованного в кандалы, заставили смотреть на предсмертные муки ро­дителей. Пронзительный крик, вырвавшийся из груди мальчика, еще долго звучал в ушах онемевшей от ужаса толпы. Фернандо, «милостиво» прощенного королевскими судьями, провели под виселицей и осудили на вечное из­гнание.

Анонимный свидетель казни писал впоследствии: «В этот день собралось на площади много народа, но ни­кто не кричал, никто не возвысил голоса...

Среди зрителей не было видно индейцев, во всяком случае никого в индейской одежде, а если такие и были, то прятали лицо под шляпой или пончо... Время тогда было сухое, дни стояли очень ясные, но в день казни рассвет был такой мглистый, что не было видно солнеч­ного лика, небо везде затянуло тучами; к 12 часам дня, как раз когда лошади раздирали индейца (Тупак Ама­ру.— С. С.), поднялся вдруг такой порыв ветра, и после него начался такой ливень, что все люди и стража по­спешно разбежались. Вот причина, почему индейцы гово­рят, что само небо и силы природы оплакивали смерть Инки...» (162).

Известный перуанский историк Луис Валькарсель пи­шет: «Есть ли в истории страница более жуткая, чем та, на которой... развернулся кровавый пир чудовищного са­дизма — казнь Хосе Габриэля Тупак Амару и его близ­ких?.. Ничто по сравнению с ним бои гладиаторов, невин­ными кажутся пытки инквизиции, благодушными жерт­воприношения христиан в римском цирке... Остановись, человечество, созерцая мученический конец Тупак Ама­ру... Его трагедия не изгладится из памяти людской. Она вечное напоминание — символ жертвенности в жизни и сердцах андских народов»[105].

Изуродованные тела Тупак Амару и Микаэлы были выставлены на вершине горы Пикчу, с которой еще не­давно индейский вождь атаковал Куско. Затем тела их бросили в костер и пепел развеяли по ветру. Согласно специальному документу под названием «Распределение четвертованных тел девяти главных преступников, каз­ненных в Куско 18 мая 1781 г.» более 30 перуанских городов и селений были для острастки «украшены» отруб­ленными руками, ногами и головами Инки и его сподвиж­ников. Голову Тупак Амару выставили «при выходе на самую оживленную дорогу» в Тинте, одну из его рук — в Тунгасуке, «где был он касиком», другую — в столице провинции Карабайя и т. д. (157).

Власти стремились уничтожить все следы пребывания Тупак Амару на перуанской земле: его дом в Тунгасуке сожгли в присутствии жителей селения; поля посыпали солью; имущество конфисковали; документы, подтверж­давшие происхождение от династии инков, публично сжег палач на главной площади Лимы, «чтобы и памяти ни­какой не оставалось об этих подлых бумагах» (157).

Грозный Тупак Амару был трижды мертв. Однако страх продолжал преследовать колониальные власти. Пять месяцев восстания продемонстрировали со всей силой, какие колоссальные резервы подспудно таят в себе индейские народы, как сильно в них чувство вражды к угнетателям-испанцам. Один из пунктов обвинения пря­мо указывал на массовые проявления повстанцами нена­висти к «правящей нации». В. И. Ленин писал: «Нацио­нальные антипатии так быстро не исчезнут; ненависть — и вполне законная — у нации угнетаемой к угнетающей останется на время...»[106]. Для индейского крестьянина кор­рехидор олицетворял не только жестокого эксплуатато­ра, но и чужеземца-поработителя, так классовая нена­висть сливалась с национальной. Это придавало движе­нию социального протеста среди индейцев особенно острый характер.

Пытаясь учесть уроки восстания, колониальные вла­сти принимают ряд драконовских мер, цель которых покончить с социальными и культурными традициями индейцев. Первый удар они наносят по индейской аристо­кратии. Отныне испанская корона перестает ее призна­вать де-юре и де-факто. Институт наследственных касиков со всеми их привилегиями уничтожается. Касики приравниваются к рядовым индейцам. «Буде же найдется некий соискатель на знатность или происхождение от древних языческих королей, удовлетворять эти претензии можно только с личного разрешения короля. Абсолютно запрещается под страхом самого строгого наказания за­ниматься разбором подобных дел местным чиновникам. Что же касается полученных доныне документов на знат­ность, то они не имеют никакой силы и ценности» (157).

Власти изгоняют из употребления одежду языческих времен, прежде всего унку — тунику, или рубашку без рукавов; акольяс — нарядные плащи из черного барха­та; маскапайчу — головную повязку с кисточкой из шер­сти альпаки, окрашенной в красный цвет. Все эти тра­диционные знаки достоинства, некогда составлявшие исключительную прерогативу правителей-инков, после конкисты носили в семьях знатных индейцев.

Коррехидоры получают приказ собрать в индейских домах все запрещенные вещи, в том числе портреты древ­них правителей, «которых там имеется великое множест­во, а также сорвать подобные изображения со стен церк­вей, монастырей и других богоугодных заведений, заме­нив их изображениями короля» (158). Изгоняются из обихода и путуто — большие морские раковины, священ­ные для индейцев предметы, служившие им музыкальны­ми инструментами. Непременная принадлежность всех традиционных индейских праздников, путуто тоже каза­лись колонизаторам опасными, так как «их странные и заунывные звуки воскрешали в памяти индейцев скорб­ные воспоминания о прошлом» (159).

И наконец, «чтобы индейцы забыли ненависть, кото­рую они сохранили в отношении испанцев, пусть оде­ваются они по испанскому обычаю и говорят на испан­ском языке, который будет введен в школах с небывалой до сих пор строгостью. Тех же индейцев, которые после окончания школы не будут говорить по-испански, пример­но наказывать» (159). Всем чиновникам и священникам вменялось в обязанность вести дела с индейцами только на испанском языке[107].

Испанский король проявил личную заинтересован­ность в том, чтобы все экземпляры «Подлинных коммен­тариев» Инки Гарсиласо де ла Веги, из которых «индей­цы черпали столько опасных сведений», были бы изъяты из обращения. Последовал указ скупить все копии за счет королевской казны, «чтобы отныне искоренить у ин­дейцев всякую память об их дурных обычаях» (3, 267, 268).

Все перечисленные меры были направлены на насиль­ственную ассимиляцию многочисленных индейских наро­дов Перу и свидетельствовали о переориентации коло­ниальной политики Испании, только конец испанского ига уже близился. Испанская Америка стояла на пороге войны за независимость.

[98] Братья Катари и Хулиан Апаса были неграмотны, тек­сты обращений составляли их секретари — грамотные метисы или креолы, владев­шие языком кечва или айма­ра. Нам известно также, что Тупак Амару располагал це­лым штатом писарей и секре­тарей, которые размножали воззвания, делая их копии для рассылки по глубинным провинциям. Было скопиро­вано и письмо Тупак Амару к Арече от 5 марта 1781 г. Одну из этих копий достави­ли в лагерь повстанцев, осаж­давших в то время Ла-Пас, где по приказу Тупак Ката­ри ее неоднократно прочиты­вали вслух.

[99] Lipschutz A. Op. cit., р. 247.

[100] Chaves J. С. Op. cit., р. 161.

[101] Ibid., р. 164.

[102] Lewin В. La insurreccion de Tupac Amaru, p. 25.

[103] Lewin В. La rebelion de Tu­pac Amaru..., t. II, p. 736.

[104] Markham CL. R. Op. cit., p. 205—206.

[105] Цит. пo: Cornejo Bouroncle J. Op. cit., p. 356.

[106] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 30, с. 51.

[107] Последнее предложение не было чем-то новым. Еще в 1550 г. испанский король на­правил послание руководст­ву всех духовных орденов, действовавших в испанских колониях, с требованием ис­пользовать все доступные средства для обучения ин­дейцев испанскому языку. Знание испанского языка считалось обязательным для всех касиков и их сыновей. На практике испанская гра­мота стала доступной лишь части индейской знати. Мас­совое же обучение индейцев испанскому языку не было осуществлено на практике ни в те времена, ни в после­дующие столетия (см.: Gib­son Ch. Op. cit., p. 104—105).