Колониальная Бразилия

Глава 7

22 апреля 1500 г. с кораблей португальской экспеди­ции Педру Алвариша Кабрала, отклонившихся к западу от своего пути в Индию вокруг мыса Доброй Надежды, увидели неизвестную землю. Кабрал решил, что эта земля — остров, и назвал ее островом Святого Креста, водрузил на берегу деревянный крест в знак присоедине­ния к владениям Португалии и отправился далее. Вскоре обнаружилось, однако, что открытая Кабралом земля лишь часть огромной страны, которую сегодня мы назы­ваем Бразилией.

До сих пор ломаются копья по вопросу о том, случай­ным ли было открытие Кабрала, или он имел особые ин­струкции искать землю на западе Атлантики. Так или иначе, но ничего похожего на то воодушевление, которое восемью годами ранее возбудили в Испании открытия Ко­лумба, в Португалии в связи с сообщением Кабрала не отмечено. Флорентиец Америго Веспуччи, вместе с порту­гальским мореплавателем Гашпаром Лемушем обследо­вавший береговую линию открытой земли и оставивший в своих письмах одно из первых ее описаний, говорит: «Можно сказать, что там нет ничего полезного».[204] В самом деле, когда Веспуччи писал эти слова, Португалия основа­ла свои первые колонии в Индии, откуда в королевство лился сказочный поток богатств, основывались и расширя­лись колонии в Африке. Разве могла идти с ними в сравнение Земля Святого Креста (Санта-Крус) с ее либо пустынными, либо населенными первобытными племена­ми берегами, где не обнаружили тогда ни золота, ни сереб­ра, ни драгоценных камней? Кроме того, у Португалии просто не было сил для колонизации новых земель — наи­более активная часть населения небольшого королевства была вовлечена в прибыльное дело эксплуатации колоний на Востоке и в Африке; дело дошло до того, что большая часть земель в самой метрополии была заброшена, не об­рабатывалась. Отсюда относительная пассивность колони­зации Бразилии в первые десятилетия после ее открытия португальцами. И в этом — разительный контраст с коло­низаторской деятельностью в Америке испанцев, извлекав­ших из своих американских владений колоссальные богат­ства уже на самых первых этапах колонизации.

Тем не менее предприимчивые португальские купцы обнаружили на побережье новых земель нечто заслу­живающее внимания — распространенный здесь вид де­рева, так называемый «пау-бразил», из которого извле­кался очень ценный краситель. Первые поселения порту­гальцев на побережье возникли именно для переработки пау-бразила. От этого же произошло и название страны, закрепившееся за ней уже в XVI в.: первая хроника, по­вествующая о происходивших здесь событиях и написан­ная в 1570 г. Педру ди Магальяэшем Гандаву, озаглавлена «История Провинции Святого Креста, которую мы обычно называем Бразилия»[205].

Последующие шаги колонизации Бразилии были свя­заны с тем, что ее земли оказались чрезвычайно благо­приятными для возделывания сахарного тростника, а са­хар в тогдашней Европе ценился очень высоко; порой он фигурировал в списках приданого принцесс. На протяже­нии более чем полутора веков (середина XVI — начало XVIII в.) основным районом производства сахара стало побережье северо-восточного выступа Бразилии, у южной границы которого располагалась тогдашняя столица ко­лонии и крупнейший город Сан-Салвадор-ди-Баия.

Производство сахара в Бразилии достигло значитель­ных масштабов, и она долгое время оставалась главным поставщиком этого товара на складывавшийся мировой рынок. Из сахарного тростника вырабатывались и спирт­ные напитки — ром и тростниковая водка (кашаса), так­же находившие большой спрос в Европе. Повышение спроса на продукты из сахарного тростника стимулирова­ло расширение его посадок. Если вначале плантации са­харного тростника существовали лишь в двух северо-во­сточных из всех 13 капитаний (основная административ­ная единица в колониальной Бразилии) — в Баии и Пернамбуку, то к концу XVII в. разведение этой прибыльной культуры продвинулось далеко на юг. С началом возде­лывания и переработки сахарного тростника в Бразилии связано возникновение первых латифундий, которые здесь назывались фазендами, по сути дела рабовладельческих хозяйств с обширными плантациями сахарного тростни­ка, а несколько позднее и табака. Владельцы латифун­дий — фазендейру устраивали в своих хозяйствах прими­тивные, но иногда весьма крупные предприятия по пере­работке сахарного тростника (энженью).

Возделывание обширных плантаций сахарного трост­ника и табака и их переработка на основе примитивной технологии требовали большого количества рабочих рук, потребность в которых по мере расширения колонизации Бразилии и умножения фазенд постоянно росла. А меж­ду тем численность индейского населения на колонизо­вавшихся португальцами землях была невелика; индейцы во множестве гибли от изнурительной работы, бежали от колонизаторов. В связи с этим в Бразилии возник специ­фический промысел — охота за индейцами, которых по­том за высокую цену продавали хозяевам латифундий-фазенд. Вооруженный отряд таких охотников за рабами назывался бандейра, а члены его — бандейрантами. Бандейранты вписали немало мрачных страниц в историю страны, стали символом неумолимой жестокости и алчно­сти. С другой стороны, их захватнические походы способ­ствовали узнаванию неведомых земель, освоению внут­ренних территорий Бразилии. Но бандейранты были людьми своей жестокой эпохи, само имя их внушало ужас; во время таких походов иногда уничтожались це­лые племена. А те индейцы, которые попадали в руки бандейрантов, а потом фазендейру, были обречены на не­посильный труд и преждевременную смерть. То, что про­исходило в рабовладельческих латифундиях Бразилии, как нельзя лучше иллюстрируют слова К. Маркса о том, что «обращение с туземцами было, конечно, всего ужаснее на плантациях, предназначенных, так, например, в Вест- Индии, исключительно для экспортной торговли»[206].

Проблема рабочих рук была решена в Бразилии путем ввоза черных рабов из португальских колоний Африки. Впервые африканские негры были привезены еще в 1530 г. на кораблях первой официально организованной для колонизации Земли Святого Креста экспедиции Мар­тина Афонсы ди Сузы. Черные рабы принадлежали в ос­новном к большим этнографическим группам африканско­го населения. Прежде всего это выходцы из Западной Аф­рики, среди которых португальские работорговцы предпо­читали людей из племен мандинге, сонгаи, мосси, хауса — сильных, высокого роста. Впоследствии, впрочем, оказа­лось, что их свободолюбивый характер неоднократно по­буждал происходивших из этих племен рабов к выступле­ниям против жестокого обращения с ними на бразильских фазендах. Другой большой этнографической группой аф­риканских негров, из числа которой в Бразилию были вы­везены сотни тысяч людей, была банту. Уже к концу XVI в. труд черных рабов в значительной мере заменил труд индейцев. В 1585 г. в Бразилии насчитывалось 14 тыс. черных рабов, что составляло около четверти на­селения освоенных районов страны. Общая же числен­ность рабов, ввезенных из Африки в Бразилию, по под­счетам французского историка Ф. Моро, составила в XVI в. 30 тыс. человек, в XVII в. — 500 тыс., а в XVIII в.— 1,7 млн. человек[207].

Уже в XVII в. в Бразилии влияние африканского эт­нического элемента становится особенно сильно; за пе­риод с 1601 по 1700 г. сюда попало 41,8% из всего чис­ла африканских рабов, ввезенных в Америку. За этот же период в Испанскую Америку было ввезено 21,8%, в анг­лийские колонии —19,7, во французские колонии — 11,6%[208]. Негры становились основной рабочей силой во всех отраслях колониального хозяйства Бразилии, а при­везенные ими из Африки быт, язык, кухня, музыкальные ритмы, особенности излюбленной цветовой гаммы в одеж­де, тканях, рукодельных изделиях и т. д. в значительной степени повлияли на складывание национального бразиль­ского быта, на формирование народных говоров Бразилии, характер ремесел, музыки, танца, фольклора. Религиоз­ные же верования африканских племен, бережно сохра­нявшиеся среди привезенных в Бразилию их представи­телей, смешиваясь с упорно насаждавшимся среди них христианством, породили множество смешанных, синкре­тических культов, бытующих подчас и в сегодняшней Бразилии.

И порабощение местного индейского населения порту­гальскими колонизаторами, и жестокая эксплуатация аф­риканских рабов порождали активный протест. Упорно за­щищали свою свободу и свои земли индейцы. Крупное восстание индейцев на северо-востоке Бразилии вспых­нуло в 1686 г. Племена жандуины и карири объединились в борьбе против колонизаторов, во главе их встал индей­ский вождь Канинде, нанесший несколько поражений во­оруженным отрядам португальцев. В 1750—1756 гг. вели упорную борьбу против колониальных властей индейские племена гуарани.

Жестокий гнет па плантациях и в энженью заставлял бежать в дикие леса не только индейцев, но и африкан­ских рабов. К середине XVII в. побеги негров стали мас­совыми — в лесах скрывались тысячи беглых рабов, по- своему устраивая там свою жизнь. Уже в конце XVI в. в лесах Пернамбуку, где негров в тот период было осо­бенно много, возникают их поселения, укрепленные на случай нападения отрядов фазендейру или бандейрантов (такие поселки назывались киломбо, или мокамбо). А в 1630 г. беглыми неграми на территории Пернамбуку, близ современного города Порту-Калву, было основано незави­симое государство, известное в истории под названием Республика Палмарис (в переводе значит «Пальмовая», поскольку была расположена в пальмовых лесах). Общее число жителей этого своеобразного государства достигало 20 тыс. человек, среди них были не только негры, но и мулаты и индейцы. Они жили в поселках, насчитывавших иногда до 2 тыс. зданий, у них была своя столица — Ма­каку. Современник писал: «Это главный центр всех посе­лений. Он укреплен прочными палисадами и брустверами для защиты воинов. Город занимает большую территорию. Страна имеет своего министра юстиции и все атрибуты цивилизованного государства. Негры подчиняются одному из них, которого они называют Ганга Замба, или Великий Господин, который выглядит как король. Он имеет двор­цы, помещения для своей семьи и охраняется гвардией и офицерами, которые имеют свои специальные помеще­ния. Все оказывают ему почтение и внимание как монар­ху и рассматривают как господина. Те, кто подходит к нему, становятся на колени и складывают руки, что явля­ется символом признания его власти. Они обращаются к нему как к королю и подчиняются ему с благоговением»[209].

Разумеется, в этом свидетельстве есть некоторые преуве­личения: автор, по-видимому, переносил привычные ему представления позднефеодального общества европейского типа на строй и организацию государства Палмарис. На самом же деле, по мнению большинства советских иссле­дователей, африканские негры, и прежде всего негры пле­мен банту, попытались воссоздать в пальмовых лесах Пернамбуку привычную для них социальную организа­цию, т. е. складывавшееся феодальное государство с эле­ментами родо-племенной организации и патриархального рабства (здесь, в частности, применялся труд пленных, обращенных в рабство)[210]. Основная часть населения Палмариса занималась земледелием, выращивая бананы, кукурузу, сахарный тростник, маниоку, фасоль; земля на­ходилась в общей собственности, причем существовали и общинные поля и семейные участки. Меньшая часть жи­телей Палмариса была занята ремеслами — гончарным, текстильным, обработкой металлов, продукты которых использовались для меновой торговли с соседними индей­скими племенами. Вообще обитатели негритянского госу­дарства жили в мире и согласии с аборигенами, негры из Палмариса нередко брали себе в жены индеанок, при сопротивлении карательным набегам вооруженных отря­дов колонизаторов Палмарис и местные племена вступали в военный союз.

Само существование такого явления, как «республика негров» под боком у колониальных властей препятство­вало укреплению португальского владычества в Бразилии, подрывало хозяйственные основы португальской колони­зации. Теперь негры с фазенд бежали не куда-то, в пол­ную неведомых опасностей сельву, теперь у них появи­лась реальная цель. В 1654—1687 гг. португальцы совер­шили несколько карательных экспедиций против негри­тянской «республики», но все они были отражены с боль­шими потерями для колонизаторов. И лишь в 1694 г., когда португальские колониальные власти в Пернамбу­ку с особой тщательностью подготовили поход 6-тысячно­го корпуса, оснащенного артиллерией, они после долгой осады и жестокого штурма смогли овладеть столицей Макаку. Но и после этого сопротивление жителей госу­дарства Палмарис продолжалось долгое время — лишь в 1697 г. были сравнены с землей последние киломбо сво­бодных негров.

К середине XVII в. в Бразилии возникают первые го­рода, как правило на побережье — Сан-Салвадор-ди-Баия,

Ресифи, Сан-Висенти и другие. Города эти были неболь­шими и в колониальный период истории страны не разви­вались так бурно, как в Испанской Америке. Испанцы в своей заморской империи с самого начала видели в горо­дах опорные пункты своего господства, и им, как говори­лось выше, придавалось большое значение. Впрочем, и в метрополиях — Испании и Португалии — значение горо­дов было далеко не однозначным. В португальских замор­ских владениях города в известной степени отразили, за немногим исключением, ту скромную роль, которую они играли в метрополии. Города в Бразилии были прежде всего тесно связаны с аграрным характером колониальной экономики, их назначение состояло в том, чтобы служить портами для вывоза в Европу сахара и минимального ко­личества иных товаров местного производства. Кроме того, они были — весьма, впрочем, номинально — административ­ными центрами. Население их состояло из немногочис­ленных чиновников колониальной администрации, ремес­ленников, мелких торговцев и довольно многочисленного «черного» духовенства — монастырей в первых бразиль­ских городах было много. В городах Бразилии не возник­ло, как это было в городах Испанской Америки, сколько-нибудь значительной прослойки состоятельных купцов- креолов. Даже в XVIII в. португальские купцы, в руках которых находилась торговля с колонией, как правило, не покидали метрополию, а ограничивались тем, что посыла­ли в бразильские порты своих доверенных лиц для совер­шения сделок на покупку и отправку в Европу сахара, табака или иных товаров. Эти доверенные лиссабонских купцов довольствовались тем, что на те несколько меся­цев или лет, которые им предстояло провести в колонии, устраивались — плохо ли, хорошо ли — у родственников или знакомых, а то и прямо у владельцев энженью. Так что ни в Салвадоре, ни в Ресифи, ни в Реконкаву никому и в голову не приходило так сорить золотом, вести такую роскошную жизнь, какую вела креольская феодальная знать или купцы-креолы в Мехико, Лиме или Потоси.

Первые города в Бразилии и возникли, и строились не так, как города Испанской Америки, т. е. не по опреде­ленному, четкому и притом обязательному плану, — пер­вые бразильские города возникали там, где природные условия позволяли устройство порта и обеспечивали безо­пасность жителей от возможного нападения неприятели. Города росли беспорядочно, улицы и переулки изгиба­лись вокруг церкви, занимавшей самую высокую точку, приспосабливаясь к рельефу местности. Только в XVII в. в капитании Байя появились некоторые муниципальные установления по постройке домов и прокладке улиц.

Сама планировка городов в Испанской и Португаль­ской Америке резко различалась. В основывавшихся ис­панцами городах их центром — и, как правило, не только топографическим, но и административным, религиозным, культурным, а нередко и торговым — была «пласа майор». В бразильских городах эквивалентом такого места обще­ния горожан был так называемый «россиу» — большая площадь, иногда луг, расположенный на выходе из горо­да; там жители прогуливались по вечерам, обмениваясь новостями, а по воскресеньям развлекались на свой мест­ный лад. Правда, по мере расширения городов россиу не­редко оказывался не на краю, а где-нибудь в середине города, но общественная функция его оставалась прежней.

Чуждым для бразильских городов остался и традиционый тип испанского городского дома, замкнутого, с па­тио и галереями. Бразильский городской дом раскрыт на улицу, в его узком лицевом фасаде располагались два-три близко расположенных друг к другу окна и две-три две­ри. Такие дома назывались «собраду» и имели часто два этажа. Эти дома на старинных улицах городов северо- востока, с крытыми красной черепицей крышами, окра­шивались в яркие тона — зеленый, розовый, голубой[211].

Церковная архитектура в Бразилии была гораздо бо­лее пышной, чем гражданская, но уступала, как правило, монументальным и ошеломляюще богатым католическим храмам Испанской Америки. Как и в испанских городах, над сооружением и украшением церковных зданий в Бра­зилии работали местные мастера — индейцы, мулаты, ме­тисы. Они также по-своему воспринимали европейские образцы архитектуры, оформления интерьера и создавали произведения национальные, бразильские, порой весьма далекие по стилю от чуждых им заморских канонов. Так, характерными чертами декоративной живописи были под­делка под резьбу или имитация деревянных кессонов пе­рекрытий росписями потолков, что можно видеть, напри­мер, в церкви Носса Сеньора ду Росариу в Эмбу (штат Сан-Паулу). В старейших городах Бразилии, прежде все­го на северо-востоке, большое распространение получила португальская традиция украшения парадных фасадов зданий и их интерьеров расписными изразцами, так назы­ваемыми «азулежус». Иногда из изразцов — как, напри­мер, в церкви монастыря Сан Франсиску в Олинде — со­ставлялись целые композиции на религиозные темы[212].

Подлинной основой колониального хозяйства и коло­ниального господства португальцев Бразилии в первые два века ее освоения европейцами была сеть укрепленных поместий —так называемые «каза гранди», с обязатель­ной церковью и комплексом хозяйственных построек и жилищ рабов, окружавшиеся крепкими стенами, спо­собными противостоять нападению неприятеля, выдержать осаду. Хозяевами каза гранди были обычно креолы-земле­владельцы, иногда ими становились капитаны отрядов бандейрантов, захватившие земли индейцев, а их самих обратившие в рабство. Юридически эти фазендейру были лишь держателями земель короны, в пользу которой они выполняли ряд повинностей вассального характера: упла­та церковной и королевской десятины, обязанность со­стоять самим и выставлять вооруженные отряды для ополчения на случай войны и т. д. Такого рода земельные держания вначале были пожизненными (как бенефиции в феодальной Европе), но постепенно превратились в на­следственные. По выражению Фр. Моро, фазендейру был в своем имении «первый господин после бога и, верша за­кон в своей семье, имел своих подданных и рабов. Как у паши, у него был гарем; он распоряжался жизнью и смертью своих подданных. У фазендейру был свой свя­щенник, своя церковь, свое кладбище, свои солдаты — вооруженные метисы, охранявшие его особу»[213]. Эти во­оруженные отряды, полностью подчиненные фазендейру, в первые два века колонизации Бразилии и составляли, в сущности, основную вооруженную силу колонизаторов. Порой весьма многочисленные и хорошо вооруженные, они существовали совершенно официально как местное ополчение («милисиас»), командирами в них были фазен­дейру. Ополчение это рассматривалось прежде всего как полицейская сила для удержания в повиновении массы черных рабов и индейцев, оно использовалось для подав­ления восстаний индейцев, а также для защиты от внеш­него нападения. Именно такие милисиас и были направ­лены против государства Палмарис.

Фазендейру, обладая экономическим могуществом в колонии, имели уже в первые века колонизации и нема­лый политический вес. Это нашло отражение в выборных органах местного управления («камерас»), осуществляв­ших функции местной законодательной и исполнитель­ной власти примерно до середины XVIII в. Камерас от­стаивали интересы фазендейру и в значительной мере ограничивали власть королевской администрации вплоть до самого генерал-губернатора.

Так, по мнению JI. Ю. Слезкина, уже к концу XVI в. в колониальной Бразилии складываются социально-эконо­мические отношения, в которых феодальные институты, принесенные португальскими колонизаторами, тесно пе­реплетались с возникшим здесь на основе плантацион­ного хозяйства институтом рабства. Что касается мелких землевладельцев, то их растущая зависимость от фазен­дейру «зачастую приближала их отношения, особенно в условиях существования в стране рабства, к отношениям раба и рабовладельца»[214].

Однако португальские колонизаторы осваивали преж­де всего побережье, официальные представители короны и предприниматели, по выражению летописца эпохи, «об­гладывали берега»[215]. В середине XVII в. в Бразилии по­явилась другая энергичная сила колонизации — иезуиты. Первые шесть монахов этого ордена прибыли в страну в 1549 г. с эскадрой назначенного на вновь учрежденную должность генерал-губернатора колонии Томе ди Суза. Группу иезуитов возглавлял Мануэл да Нобрега (кстати, это было их первое появление в Новом Свете). Высади­лись они 29 марта, а уже 15 апреля Нобрега записал: «Брат Висенти Рижу объясняет детям (индейцев.— В. С.) христианское учение каждый день, он учит их также чи­тать и писать»[216]. С этого момента иезуиты на 210 лет фактически монополизировали дело образования в Бра­зилии.

Надо сказать, что орден иезуитов пользовался особым покровительством прежде всего португальских королей. Именно в Португалии, в Коимбре, рядом со знаменитым университетом расположился иезуитский Королевский колледж искусств, выполнявший важную задачу подготов­ки миссионерских кадров ордена, которые рассылались в Азию, Африку и Америку. Корона оказывала этому кол­леджу щедрую поддержку[217]. Питомцы Королевского кол­леджа искусств в Коимбре в тогдашней Европе пользова­лись репутацией очень образованных людей. Программа, установленная самим основателем ордена Игнасио Лойолой, предусматривала изучение латинского, греческого и европейских языков, грамматики, риторики, поэтики и истории, а также так называемого «третьего курса», включавшего в себя собственно «искусства» — естествен­ные науки, философию, метафизику, этику, математику.

Это не уступало курсу наук, изучавшихся тогда в луч­ших университетах Европы[218]. Кроме того, в условиях жесточайшей дисциплины иезуитские школяры в Коимб­ре обучались особо изощренным методам пропаганды ка­толического христианского учения и обращения в «истин­ную веру». Владением этими методами, несомненно, объ­ясняются быстрые успехи иезуитских миссионеров в деле обращения индейцев в христианство на огромных терри­ториях Америки, о чем рассказывалось выше. Не были исключением и земли Бразилии. В начале же своей дея­тельности в этой стране Нобрега провел для вящего успе­ха «доктринации» эксперимент: выписал из Лиссабона группу детей-сирот, объединив их вместе с индейскими детьми в основанном им в Баии Колледже детей христо­вых[219]. Несмотря на немногочисленность прибывших в колонию иезуитов, в довольно короткое время они смогли создать здесь свою систему образования. По неполным официальным данным, относящимся к 1576 г., начальные школы (где, помимо закона божьего, обучали чтению, письму и счету) существовали в Порту-Сегуру, Ильеусе, Сан-Висенти, Сан-Паулу-ди-Пиратининга; в Рио-де-Жа­нейро, Пернамбуку и Баии были колледжи с начальными школами при них[220]. По-видимому, иезуиты испытывали нехватку педагогических кадров, поэтому генерал ордена советует готовить учителей-монахов на месте «в ожида­нии того, пока они будут подготовлены в Португалии, ибо они нужны повсюду»[221]. Уже в скором времени в Кол­ледже ду Террейру в Баии были подготовлены «местриэскола» (школьные учителя), посланные в Рио-де-Жаней­ро, Параибу, Пару.

На первых этапах колонизации задачи иезуитского ор­дена и королевской администрации объективно совпада­ли. Однако иезуиты имели собственные, далеко идущие замыслы, и шесть монахов, высадившиеся с кораблей Томе ди Сузы в 1549 г. «должны были стать зародышем для выполнения миссии ордена в будущем»[222]. Планы иезуитов в Америке были грандиозны. Они, как мы уже рассказывали, намеревались основать здесь огромную церковно-католическую державу и стать во главе ее. Именно так многие исследователи понимают их систематические и упорные усилия по овладению всей внутренней частью Южноамериканского материка, установление стратегиче­ской линии их миссионерских пунктов, протянувшейся от Уругвая и Парагвая до верховьев Амазонки и Орино­ко. Эти миссии «представляли собой в совокупности ог­ромный блок, части которого были органически связаны между собой. Иезуиты не преследовали цели, обычной для всех религиозных миссий,— проложить для европей­ских колонистов дорогу к туземному населению. В отли­чие от этого иезуиты всеми доступными им средствами, включая применение силы, отчаянно боролись за сохра­нение собственной гегемонии, пытаясь оттеснить светских соперников»[223]. Ядро такой «вселенской» иезуитской дер­жавы должно было располагаться где-то во внутренних районах Бразилии, а сами эти районы, будучи освоены миссиями ордена, составили бы ее значительную часть. Во всяком случае, центр иезуитской экспансии в глубь материка располагался в основанном миссионерами орде­на городе Сан-Паулу-ди-Пиратининга[224].

Свою роль в колонизации Бразилии сыграли и другие монашеские ордена — францисканцы, капуцины, домини­канцы, кармелиты. Однако прибыли они в колонию гораз­до позже, чем иезуиты. В капитании Байя, например, представители этих орденов появились между 1665 и 1693 гг.[225], да и роль их оказалась намного более скром­ной. Они также основывали свои учебные центры. Изве­стно о существовании на севере Бразилии двух коллед­жей, принадлежавших кармелитам,— в Олинде и Ма- раньяне, где готовили учителей и священников. Помимо теологии, там изучались индейские языки[226]. При мона­стырях францисканцев существовали начальные школы.

Иезуитские школы и особенно колледжи пользовались в колонии гораздо более высокой репутацией. «Больше всех повлияли на первую фазу истории Бразилии,— пи­шет бразильский исследователь Круз Коста,— колледжи Общества Иисуса. В конце XVI — начале XVII в. имен­но в колледжах учеников святого Игнатия некоторые сча­стливцы — дети первых владельцев сахарных заводов, тростниковых плантаций, а также дети королевских чи­новников и администраторов колонии — получали гума­нитарное образование. Кроме владения землей и вслед за тем рабом, т. е. орудием, с помощью которого обраба­тывались эти земли, гуманитарное образование являлось истинным признаком принадлежности к высшему клас­су»[227].

Старейший из иезуитских колледжей — Колледж ду Террейру в Баии — в начале XVII в. (в 1615 г.) имел в своих стенах 96 студентов и 120 учеников находившейся при колледже начальной школе. Незадолго до этого, в са­мом конце XVI в., там было 12 преподавателей, которые, по словам современника, были «способны учить теологии, искусствам и гуманитарным наукам в любой части света»[228].

Колледж иезуитов в Баии располагал сокровищем не­оценимым, невиданным в условиях тогдашней Бразилии — солидной библиотекой, крупнейшей в огромной колонии. Она вела начало от книг, привезенных первыми прибыв­шими в Байю иезуитами, и в 1649 г. насчитывала 3 тыс. томов произведений «любых авторов, каких только мож­но пожелать»; к моменту изгнания иезуитов в 1759 г. библиотека состояла из 15 тыс. томов[229].

Коль скоро представители духовенства были, в сущно­сти, единственными образованными людьми в Бразилии XVI—XVII вв., им принадлежат и первые заслуги в из­учении страны, ими сделаны первые, хотя и робкие шаги в развитии национальной науки. Первой значительной фигурой на этом поприще многие бразильские авторы счи­тают иезуита Жозе ди Аншиэту. Сохранилось довольно объемистое наследие его произведений, среди которых — ряд поэтических произведений на языке тупи-гуарани, драмы и песни религиозного содержания, написанные по- португальски и на латыни. Наибольшую ценность пред­ставляет его «Описание многообразных явлений природы в Сан-Висенти», где Аншиэта предстает как ученый-на­туралист, скрупулезно описывая природные условия, жи­вотный и растительный мир Бразилии XVI в. Написан­ный в 1580 г., этот труд пять лет спустя вышел в Евро­пе в переводе на итальянский язык. На португальском же он вышел в Лиссабоне лишь в 1799 г.[230]

«Отцом бразильской историографии» считают Висенти ду Салвадора, родившегося и работавшего в Баии. Его пятитомный труд под названием «История порабощения Бразилии» (опубликован в 1627 г. в Европе) охватывает период в 127 лет, с момента открытия Бразилии. Ценным трудом по истории первых веков существования колонии до сих пор остается книга иезуита Симау ди Васконселуса «Летописи общества Иисуса и провинции Бразилия», вышедшая в Лиссабоне в 1663 г.

Необычным явлением в Бразилии той эпохи стал труд, написанный светским автором. Это «Описательный трак­тат о Бразилии 1587 года», принадлежащий перу Габри­эла Соариса ди Сузы — фазендейру и хозяина энженьо в глубине Баии. Трактат представляет собой интересную хронику и описание тогда еще новой колонии, восхваляю­щее природные богатства этого края. Ди Суза сообщает данные о населении, а также о хозяйстве и ресурсах Бразилии[231].

В ходе колонизации Бразилии португальцы столкну­лись с неведомыми им тропическими болезнями, прини­мавшими порой масштабы опустошительных эпидемий. В XVII в. появляется ряд специальных медицинских ра­бот, авторы которых пытались выяснить природу этих бо­лезней и методы их врачевания. Таковы «Трактат об оспе» работавшего в Ресифи Симау Пиньейру Моурау, а также «Трактат о вредоносных происшествиях в Пернамбуку» Жоао Феррейры да Розы, написанный в связи со свиреп­ствовавшей в Пернамбуку в 1685 г. желтой лихорадкой.

Нельзя пройти мимо имени Бартоломеу Лоуренсу ди Гусмана, одного из пионеров воздухоплавания. Окончив­ший в 1701 г. иезуитскую семинарию в Белене, которая, кстати, была не чисто духовным, но общеобразовательным учебным заведением, он занялся опытами по конструи­рованию летательного аппарата; первые его испытания, по свидетельствам современников, происходили в Белене на площади против церкви. В 1707 г. Гусман получил от Совета заморских дел Португалии патент на этот аппа­рат, названный им «Пассарола», а в 1709 г. в присутст­вии португальского короля и многочисленных придворных в Лиссабоне были проведены успешные испытания этой управляемой (в отличие от позднейших воздушных ша­ров братьев Монгольфье) летательной машины[232].

Таковы немногие дошедшие до нас факты культурной жизни одной из самых заброшенных колоний в Новом Свете в первые два века ее существования, когда колони­альные власти возводили множество препон всякому про­явлению интеллектуальной деятельности, когда здесь не было ни книгопечатания, ни университетов — «темные века младенчества страны», по выражению советского ли­тературоведа И. Тертерян[233].

Остановимся на судьбах португальского языка в Бра­зилии XVI — начала XIX в. Вскоре после начала колони­зации из смешения этого языка с индейскими наречиями возник так называемый «лингва жерал» («общий язык»). В его основу лег наиболее распространенный на террито­рий страны в то время язык индейцев тупи-гуарани. Фо­нетический облик португальских слов, вошедших в лингва жерал, приспособился к фонетике тупи-гуарани. Лингва жерал стал языком контактов португальцев с индейцами, а главное — основным языком в семьях поселенцев, же­нившихся на индеанках. Современник писал (в XVII в.): «В этих семьях говорят на языке индейцев, а португаль­ский дети ходят учить в школу»[234]. В распространении и закреплении лингва жерал большую роль сыграли иезу­иты: такой язык как нельзя более соответствовал их пла­нам, о которых говорилось выше. Он долгое время препо­давался в иезуитских колледжах и семинариях, иногда называясь «грегу да терра» («местным греческим»). Уже в XVI в. упоминавшийся выше Аншиэта составил пер­вую грамматику тупи-гуарани, изданную в метрополии. В дальнейшем такие грамматики издавались неоднократ­но. Одну из них, составленную иезуитом Луисом Фигей- рой и изданную в Лиссабоне в 1678 г., переписал изве­стный русский исследователь Бразилии Г. И. Лангсдорф[235].

Однако лингва жерал не смог вытеснить португаль­ский язык, он так и не стал национальным языком Бра­зилии. В течение почти трех столетий оба языка сущест­вовали бок о бок, но лингва жерал все более отступал на второй план и к началу XIX в. оказался полностью вытесненным португальским. Помимо постоянного увели­чения численности португальского населения, на этот про­цесс повлияли и другие факторы. Португальский был го­сударственным языком колонии, это был язык документов, писем, книг, деловой переписки. В 1727 г. королевским указом пользование языком тупи-гуарани было запреще­но, с этого времени как в школах, так и в колледжах преподавался лишь португальский[236].

К XVI—XVII вв. относятся попытки Франции и Гол­ландии отобрать у Португалии часть владений в Амери­ке, основать в Бразилии свои колонии. Попытки эти ока­зались безуспешными и сколько-нибудь заметного влия­ния на облик Бразилии не оказали. То же относится к периоду с 1580 по 1640 г., когда из-за династических смут Португалия, а значит, и все ее колонии подпали под власть испанских королей. Их полное небрежение инте­ресами Португалии привело эту страну к разорению, к потере значительной части ее колониальных владений в Азии и Африке. Поэтому в центре внимания порту­гальской короны с конца XVII в. становится Бразилия, поскольку потеря доходов от восточной торговли заставля­ла искать какого-то их возмещения в американских вла­дениях. В середине XVII в. португальская эмиграция в Бразилию становится столь значительной, что совершен­ное запустение грозит таким важным областям метропо­лии, как, например, Миньо. Все эти обстоятельства имели для Бразилии очень важные последствия. «Упадок порту­гальского королевства повлек за собой заселение и разви­тие этой страны», — писал видный бразильский исследо­ватель К. Прадо Жуниор[237].

Развитию Бразилии в XVIII в. в немалой степени спо­собствовало открытие на ее территории залежей золота, которое португальские колонисты прежде безуспешно искали в течение почти двух веков. Наконец в 1896 г. золото было найдено в районе, который теперь составляет центральную часть штата Минас-Жерайс, около города Ору-Прету (в переводе означает «черное золото»). За этой находкой последовали другие, в том же районе. На той же территории нынешнего штата Минас-Жерайс были обнаружены значительные месторождения алмазов, кото­рые до этого в ограниченном количестве поступали в Ев­ропу из Индии. Быстро развившаяся добыча золота и алмазов, которая в течение XVIII в. стала основным за­нятием в Бразилии, распространила португальскую коло­низацию на всю центральную часть Южноамериканского континента. Это привело и к перемещению главного эко­номического центра колонии, прежде, как мы видели, на­ходившегося в крупных сахаропроизводящих зонах севе­ро-востока — Пернамбуку и Баии. В 1763 г. столица ко­лонии переносится из Баии в Рио-де-Жанейро, так как связь золото- и алмазоносных районов с метрополией было легче осуществлять через порт. На подступах к уже давно существовавшему порту Рио-де-Жанейро в обширной бух­те Гуанабара были построены, перевооружены и укрепле­ны новые оборонительные сооружения — крепости и фор­ты. Однако, несмотря на преобразование в столицу коло­ний, сам облик старого города вплоть до начала XIX в. оставался весьма непритязательным, много уступая обли­ку городов северо-востока страны. Путешественники, по­сещавшие в XVIII в. Рио-де-Жанейро, сообщают, что на вершинах характерных гранитных холмов — «морро», окаймлявших старую часть города, находились форты, на других же располагались несколько монастырей, самый большой из них — на «морро» Сан- Антониу — принад­лежал бенедиктинцам и францисканцам. На дворцовой площади, расположенной неподалеку от порта, размеща­лись, кроме дворца вице-короля, тюрьма и монастырь кармелиток, а за дворцом — ратуша и дворец правосудия. Сам же дворец, четырехугольный в плане и весьма непри­тязательной архитектуры, был единственным в городе зданием с застекленными окнами. Ог площади шла глав­ная улица — Руа Дирейта, другие отходили от нее под прямым углом, и на каждом из этих углов возвышался непременный 3-метровый шест. На каждом из таких ше­стов помещались либо крест, либо застекленная икона, перед которыми каждый прохожий обязательно прекло­нял колени[238]. Необходимость снабжать продовольствием население приисков, а также новую столицу стимулиро­вала хозяйственную деятельность на больших пространст­вах не только капитании Минас-Жерайс, но и Рио-де-Жа­нейро и Сан-Паулу. Здесь широко развиваются земледе­лие и скотоводство.

С началом добычи золота и алмазов колониальный гнет усиливается, создается специальный административ­но-фискальный аппарат. По подсчетам бразильских иссле­дователей, в колонии было добыто более 1000 т чистого золота, за 300 лет — с XVI по XVIII в. в Европу было вывезено более 50% всего золота[239]. Португальцы вывез­ли из Бразилии, кроме того, много серебра, алмазов и дра­гоценных камней.

Экономический гнет португальцев сопровождался гру­бым подавлением всяких попыток оживления культурной жизни в Бразилии. Когда в 1706 г. в Ресифи из метро­полии было завезено печатное оборудование и организова­на маленькая типография для печатания официальных объявлений и церковных проповедей, уже 8 июня того же года последовало особое королевское распоряжение, положившее конец этому начинанию. В нем говорилось: «Конфисковать напечатанное и указать хозяевам печат­ни и служащим в ней, дабы впредь они не печатали и не дозволяли другим печатание книг либо отдельных бумаг».

То же случилось в Рио-де-Жанейро в 1746 г., когда сюда из Лиссабона прибыл старый печатник Антониу Исидору да Фонсека с типографским оборудованием. Он едва успел отпечатать книжку епископа Антониу ду Дестерру «Повествование о восшествии» на 17 страницах, как тут же приказом из португальской столицы было по- велено упразднить типографию, сжечь ее оборудование, «дабы не распространять идеи, которые могут быть про­тивны интересам государства»[240].

И все-таки стремление к развитию интеллектуальной жизни существовало. Проявлялось оно в организации раз­ного рода литературных ассоциаций, первой из которых была так называемая «Бразильская академия непризнан­ных», возникшая в 1724 г. В 1736 г. в Рио-де-Жанейро была учреждена «Академия счастливых», а в 1752 г.— «Академия избранных». В Баии в 1759 г. возникла «Бра­зильская академия возродившихся»[241]. Судьба этих «ака­демий» была плачевна. Мало того, что они не имели ка­ких-либо перспектив выхода к обществу, будучи лишены возможности публикаций своих трудов,— эти эфемерные ассоциации в любой момент могли подвергнуться пресле­дованиям со стороны колониальной администрации. Так случилось с последней из них — «Бразильской акаде­мией возродившихся». Инициатором ее создания был не­кто Жозе Маскареньяс, просвещенный чиновник. В состав «академии» вошли 40 монахов — бенедиктинцев, кармели­тов, францисканцев, каноники, чиновники из числа наи­более образованных, офицеры. Занятия их, проходившие в колледже кармелитов, были весьма невинны: деклами­ровались сонеты на латыни, португальском, итальянском и французском языках. В сентиментальном духе, свойст­венном эпохе, в них использовались местные сюжеты: ин­дейцы, молящиеся за здоровье короля, основание города Сан-Салвадор-ди-Баия, полулегендарный эпизод о даре­нии земли Баии индейским вождем Парангуансу порту­гальскому королю. Один из членов «академии» предста­вил список благочестивых индейцев. Эти «нативистские» сюжеты, в которых фигурировали «хорошие индейцы», как раз и были вменены в вину членам «академии», как «могущие быть воспринятыми враждебными для порту­гальцев»[242]. Жозе Маскареньяс был препровожден на остров Санта-Катарина и заключен в тюрьму, а «Академия возродившихся» распущена.

Неудивительно, что первые три четверти XVIII в. не отмечены сколько-нибудь значительными научными сочинениями. Среди немногих появившихся тогда выде­ляется лишь труд Себастьяна Роша Питы «История Португальской Америки», опубликованный в 1730 г. и принесший автору репутацию крупного историка. В Баии Жозе Антониу Калдас в 1759 г. написал адресо­ванный королю труд, озаглавленный «Общий обзор всех частей данного капитании Байя со времени открытия до сего 1759 года». Он до сих пор является важнейшим источ­ником для изучения экономической истории этого бра­зильского штата[243].

Открытие месторождений золота в районе Минас-Же­райс оказало сильнейшее влияние на многие стороны жизни в колонии. Прежде всего зона активного освоения территории Бразилии сместилась с побережья во внутрен­ние районы. Бразильский историк Р. Помбу пишет: «Как только весть об открытии этих месторождений рас­пространилась в Бразилии и Европе, туда ринулся бесчис­ленный поток иммигрантов, словно весь мир был охвачен каким-то безумием, заставлявшим бросать все и спешить в районы приисков. Правительство тщетно принимало различные меры, пытаясь преградить путь этой стреми­тельной людской лавине, ринувшейся в золотоносные районы страны. Не было никакой возможности воздвиг­нуть такие преграды, которые задержали бы этот челове­ческий поток»[244].

Естественно, что «золотая лихорадка» охватила прежде всего саму Бразилию, докатившись до капитаний северо- востока и вызвав длительное и значительное перераспре­деление населения страны, массовую миграцию, послед­ствия которой ощущались и спустя многие десятилетия. Массовая миграция в Бразилии вызвала упадок прежде процветавшего сельского хозяйства, основанного на воз­делывании сахарного тростника и его переработке. Сокра­щались плантации, останавливались энженыо, пустели скотоводческие фазенды в прибрежных районах. На поиски новых месторождений золота отправлялись из портовых городов терявшие свой привычный промысел ремеслен­ники и торговцы; даже чиновники колониальной админи­страции, солдаты и офицеры колониальных войск бросали свои посты и уходили искать новое Эльдорадо в глубь страны.

Тем временем в районах приисков португальская корона установила строжайший контроль за добычей золота, стре­мясь предотвратить его утечку и направить золотой поток в королевскую казну. На приисках были учреждены спе­циальные интендантства, подчиненные непосредственно Лиссабону, границы золотоносных районов были закрыты и патрулировались специальными полицейскими отря­дами. Особое наблюдение велось за тем, чтобы собрать в пользу казны так называемую «королевскую пятину», поскольку по старинному португальскому праву собствен­ность на все недра земли принадлежала королю. Сбором королевской пятины и другим надзором за добычей золо­та ведали специальные чиновники — «проведоры», обла­давшие большими полномочиями и учитывавшие все до­бытое золото, которое вначале должно было сдаваться в плавильни и уже затем в виде слитков распределялось согласно действовавшим королевским законам. Контра­бандная торговля золотом или сокрытие его считались тягчайшим преступлением и карались сурово — смертной казнью с конфискацией имущества, причем две трети золота отходили в королевскую казну, а одна треть — доносчику.

В тех же районах, где добывалось золото, т. е. в Ми- нас-Жерайсе, как мы уже говорили, около 1724 г. были найдены и значительные месторождения алмазов, больше всего их промывалось в районе Диамантины.

Быстрое развитие золотых и алмазных приисков в капитании Минас-Жерайс обусловило перемещение сюда значительного числа черных рабов, поскольку именно негры с их выносливостью оказались незаменимой рабо­чей силой на трудоемких работах по добыче драгоцен­ного металла и драгоценных камней. Золотопромышлен­ники перекупали черных рабов за огромную цену. В Минас-Жерайсе в течение XVIII в. быстро увеличи­вается негритянское население. Уже в 1718 г. здесь насчитывалось 36 тыс. негров, а по проведенной в 1766 г. переписи, в Минас-Жерайсе проживало 166 996 негров, 32 110 метисов и 70 664 белых[245].

В районе Минас-Жерайса происходит и заметное оживление культурной жизни, так как сами условия активной деловой атмосферы резко отличали этот край от остальной части Бразилии. Постоянно сообщаясь через Рио-де-Жанейро с Европой, этот район мало-помалу при­общался к напряженным ритмам идейной и культурной жизни бурного XVIII в. «Экономическое развитие гор­норудного края... вызвало пышную цивилизацию, мону­ментальные остатки которой возвышаются и поныне, одновременно поражая и очаровывая нас. Возвышенные и утонченные памятники этой цивилизации, затерянной в нескольких сотнях километров от морского побережья, говорят о своеобразии ее интеллектуальной жизни»[246].

Особые условия в Минас-Жерайсе способствовали возникновению и быстрому развитию городов, где бурли­ла подлинная «городская жизнь с ее социальными обы­чаями, нравами, семейными собраниями, общественными отношениями, со своими литературными проявлениями»[247]. В этих городах оседала известная доля добываемых в крае несметных богатств, что позволяло возводить здесь внушительные и нарядные здания. Да и материальный быт разбогатевших в Минас-Жерайсе людей приближался к европейскому быту той эпохи. Высший слой общества, сложившегося в этом районе Бразилии,— владельцы при­исков, высокопоставленные чиновники королевской адми­нистрации, офицеры местных войск, землевладельцы и скотоводы с основанных в ближайшей округе новых фа­зенд, обеспечивавшие необходимыми продуктами растущее население,— вполне следовал европейской моде, разве что с некоторым опозданием. Через Рио-де-Жанейро в Ору- Прету, Диамантину и другие стремительно выраставшие города Минас-Жерайса прибывали модные товары с евро­пейских мануфактур — шелковые чулки, тонкие льняные сорочки, камзолы из шелка и голландского сукна. Из Евро­пы ввозились и некоторые особо изысканные продукты питания — сыры, масло, окорока. Просторные жилища украшались зеркалами, картинами итальянских мастеров, роскошными ложами, стульями в бронзе и с гнутыми пожками. Белье укладывалось в комоды резного дерева. Столовое серебро из Португалии и Англии, драгоценные сосуды из Индии располагались в застекленных буфетах. Нередко в салоне красовался клавесин.

В Ору-Прету, Конгоньяс-ду-Кампу, Сан-Жоан-дел-Рей сформировалась самобытная архитектура бразильского барокко, строились церкви, поражающие особой пластич­ностью, богатством цвета, пышностью лепнины и резного декора. Здесь, пишет советский искусствовед Т. Кочурова, «зарождается национальное бразильское искусство, осно­ванное на традициях барочной архитектуры и скульптуры северной Португалии, но приобретшее самобытность в интерпретации местных мастеров»[248]. В Минас-Жерайсе той поры работает Мануэл Франсиско Лисбоа и его сын Антонио Франсиско Лисбоа (ок. 1730—1814), один из самых выдающихся мастеров Латинской Америки коло­ниального периода. В истории бразильского искусства он известен также под именем Алейжадинью (уродец). Жизнь этого удивительного мастера, которого француз­ский писатель Андре Мору а назвал «Эль Греко-мулатом», глубоко трагична, но, несмотря на тяжкие увечья рук, он создал множество прекрасных скульптурных произве­дений, а также многочисленные прекрасные постройки, вполне проявив свой необычный гений и в зодчестве. Советский искусствовед Н. А. Шелешнева пишет: «Архитектурные работы Алейжадинью знаменуют собой высшую ступень бразильского барокко, в них сконцентрирован новый, отличный от португальского характер возникавшей бразильской нации. Небольшие по размерам, исполненные ясной гармонии, с плавно перетекающими архитектурными объемами, округлыми башнями, обрамленными орнамен­тальной лепниной, порталами и светлыми интерьерами, украшенными изысканной резьбой, его постройки состав­ляют органический ансамбль с природой (церковь Сан- Франсиску-ди-Ассиз, Ору-Прету). В барочных зданиях Алейжадинью было много от рокайльной декоративности, что вообще характерно для архитектуры штата Минас- Жерайс второй половины XVIII в.»[249].

Этот период отмечен подъемом музыкальной культуры в Бразилии, и прежде всего в Минас-Жерайсе. Латино­американские музыковеды (например, Фр. К. Ланге) применяют к истории музыки и исполнительского искус­ства Бразилии второй половины XVIII в. термин «музы­кальный мулатизм», поскольку все существовавшие тогда музыкальные коллективы состояли из мулатов, достигав­ших порой высокого профессионализма. Обычно число участников этих оркестров было 12—14, редко —16. Играли на струнных (скрипка, альт, трехструнный кон­трабас) и духовых (труба, рожок, флейта) инструментах. Иногда использовались ударные. Исполнялась не только церковная, но и светская музыка. В бразильских музы­кальных архивах, относящихся к этому периоду, находят фрагменты произведений Моцарта, Боккерини, Плейеля и других известных европейских авторов. Упомянутый Фр. К. Ланге разыскал здесь партию скрипки из квар­тета Гайдна on. 1, № 3, переписанный в 1794 г. неким мулатом Масиэлом да Крузом.

Появляются и первые композиторы. В Минас-Жерайсе самым заметным из них был мулат Жозе Жоакин Эмерико Лобу ди Мескита; он известен как автор около 40 произведений, из которых музыковеды особо выделяют «Антифону св. Богоматери». Возникают музыкальные кружки; так, в Ору-Прету при церкви св. Иосифа дей­ствовало так называемое «Братство св. Цецилии» (покро­вительницы музыки), представлявшее собой «первое благотворительное общество профессиональных музыкан­тов».

Всеобщее увлечение музыкой в тот период было так велико, так высоко стоял престиж профессиональных мастеров, что один из губернаторов Минас-Жерайса обратился с ходатайством к короне, чтобы профессиональ­ным музыкантам в знак их особого достоинства было да­ровано право носить шпагу[250].

В Минас-Жерайсе процветали театры. Известно, что в Вилья-Рике существовал «Дом оперы», построенный до 1770 г. неким архитектором за внушительную сумму в 16 тыс. крузадо. В этом театральном здании, находив­шемся в частном владении, ставились драмы, комедии, настоящие онеры. В документах мы находим упоминание о постановке здесь оперы Порпоры «Эций в Риме»[251]. Театр был и в Рио-де-Жанейро, где ставились музыкаль­ные спектакли. Конечно, расцвет музыкальной и театраль­ной культуры в Бразилии, еще недавно нищей и забро­шенной стране, был относительным и никак не мог срав­ниваться с тем чудесным взлетом искусств, которым блистала в те годы Европа. И можно понять Луи Антуа­на де Бугенвиля, совсем недавно бывавшего в изыскан­ных салонах и сверкающих театрах Парижа, когда, опи­сывая свое пребывание в Рио-де-Жанейро в 1767 г., он говорит об этом следующим образом. Вице-король граф д’Акунья «приказал отвести для нас ложу в опере. Там в большом и достаточно красивом зале мы имели возмож­ность познакомиться с шедеврами Метастазио в исполне­нии труппы мулатов и слушать божественные произведе­ния великих итальянских мастеров в исполнении сквер­ного оркестра, которым дирижировал горбатый священник в духовном облачении»[252].

К середине XVIII в. относится реформаторская дея­тельность первого министра Португалии Помбала. Себастьян Карвальо, известный больше по своему титулу маркиза ди Помбала, пожалованного ему королем в 1770 г., свои преобразования начал с изгнания иезуитов из пре­делов королевства и всех его владений. Как мы уже говорили, могущественный орден был серьезным препят­ствием на пути реформ в духе так называемого просве­щенного абсолютизма. Королевский указ об изгнании иезуитов был обнародован в 1759 г., а уже в январе следующего года все иезуиты Бразилии были собраны в Рио-де-Жанейро, посажены на корабли и высланы из страны. Помбал сказал: «Наш двор считает высылку ордена иезуитов более полезным, чем открытие Индии»[253]. Путь для его реформаторской деятельности был расчищен, и эта деятельность приняла действительно широкий раз­мах, обновив устаревшие институты и оживив одряхлев­шее хозяйство Португалии. Но только Португалии. Брази­лия первого министра интересовала лишь как источник доходов для его дорогостоящей деятельности, и преобра­зования ощущались здесь в весьма малой степени. На­сильственная культурная изоляция, на которую обречена была Бразилия, поддерживалась по-прежнему. После изгнания иезуитов в сфере образования колонии образо­вался определенный вакуум, поскольку орден был, по су­ществу, монополистом и в начальном и в среднем обра­зовании.

Для исправления положения королевская канцеля­рия приняла известные меры. В Бразилию из метрополии были направлены преподаватели. В 1768 г. для всего королевства и его колоний был составлен список — где и сколько следует быть школ и преподавателей. По этому документу в Бразилии должно было быть 17 школ «чте­ния и письма», а именно: две — в Рио-де-Жанейро, по четыре — в Байе и Пернамбуку и по одной — в Ма- раньяне, Сан-Паулу, Вилья-Рике, Сабаре, Сан-Жоан-дел-Рей, Паре и Мариане[254]. Речь идет о светских школах, помимо тех немногочисленных, которые содержались францисканцами, кармелитами и другими оставшимися в колонии монашескими орденами. Но тем не менее для страны, население которой приближалось к 2 млн., этого было чрезвычайно мало. Кроме того, корона не позабо­тилась отпустить па содержание школ и учителей какие- либо определенные средства, а был введен новый налог, в дополнение к уже существовавшим в колонии тяжким поборам: с каждого налогоплательщика «по одному ар- рателу [1 аррател = 459 г.] говядины» впредь отдавать в пользу школ и учителей, «дабы обеспечить им достойное и независимое существование»[255].

Одним из важных мероприятий Помбала считается прогрессивная реформа преподавания в университете Коимбры, поставившая его в один ряд с лучшими выс­шими учебными заведениями Европы. Многократные же прошения об основании университета в Бразилии оста­вались безрезультатными: монополия университетского образования в Коимбре была частью колониальной поли­тики короны. Когда в 60-х годах XVIII в. состоятельные семейства Минас-Жерайса пожелали на свой счет осно­вать здесь высшие курсы медицины, то Совет по замор­ским делам заявил (в 1768 г.), что «одной из крепчай­ших уз, поддерживающих принадлежность колонии, явля­ется необходимость получать образование в Португалии»[256]. Королевское правительство предпочитало облегчить учебу уроженцев Бразилии в Коимбре ложалованием им стипендий и денежной помощи. В колониальную эпоху универ­ситет в Коимбре окончило более 3 тыс. бразильцев с присвоением им степеней бакалавра и доктора[257]. Неко­торые уроженцы Бразилии попадали и в другие европей­ские университеты — Эдинбургский, Монпелье. Так в колонии образовался слой европейски образованных лю­дей, мировоззрение которых было на уровне века Про­свещения и которые исповедовали его передовые идеи.

Именно эти люди и стали основой крупнейшего осво­бодительного движения XVIII в. в Бразилии —так на­зываемого «заговора инконфиденсии» [Inconfidencia — букв, «измена».] в Минас-Жерайсе. Зародышем этого движения был литературный кружок, организованный в Вила-Рике поэтами Томасом Анто­ниу Гонзагой, Клаудиу Мануэлом да Костой и Игнасиу Алваренгой Пейшоту.

Членов литературного кружка, пишет И. Терте- рян, более всего объединяет то, «что в их творчестве с разной степенью весомости, зависящей от поэтического дара каждого, выступают черты особого бразильского миро­ощущения...»[258]. Заговорщики выступали за освобождение от деспотического колониального режима, за независимое развитие своей угнетенной родины.

«Инконфиденты» требовали не только независимости страны и прогрессивных социально-экономических реформ, их глубоко волновали и проблемы культурного развития Бразилии, народного образования, необходимого для успешного развития страны, которую они мечтали видеть независимой. И не случайно в их революционной про­грамме будущих преобразований говорится: «В Вила- Рике будет основан университет... Будут созданы школы для обучения народа»[259]. В этом заговорщики из Минас- Жерайса выступали как передовые люди своей эпохи. Известно, что, несмотря на многочисленные препоны, которые колониальные власти чинили ввозу каждой «крамольной» книги в Бразилии, именно эти книги были обнаружены у «инконфидентов». Так, один из них, каноник Луис Виейра да Силва, мирской священник и профессор философии, располагал солидной библиотекой, содержавшей свыше 800 томов. Среди них были тома знаменитой «Энциклопедии», книги Вольтера, Монтескьё, Руссо, Рейналя, Мабли, Кондильяка. У главы заговора — Тирадентиса — было обнаружено «Собрание конституцион­ных законов Соединенных Штатов Америки» во француз­ском переводе[260].

Колониальные власти жестоко расправились с участ­никами «инконфиденсии», раскрытой из-за предательства одного из членов общества. Все заговорщики были при­говорены к ссылке и изгнанию из страны. Глава «инкон­фиденсии» кавалерийский офицер Жоакин Жозе да Силва Шавьер (известный по прозвищу «Тирадентис») был казнен 21 апреля 1792 г., части его тела были выставлены на перекрестках ведущих в Минас-Жерайс дорог, а голова — на площади в Вила-Рике.

Конец XVIII в. в Бразилии вообще был ознаменован усилением колониального гнета португальской короны. Лишившись торговли с Индией, захваченной англичанами, Лиссабон стал рассматривать свои владения в Америке как основу системы своих колоний, «на которую поэтому было взвалено все бремя лузитанского (португальского.— В. С.) паразитизма»[261].

Усиление колониального гнета вызывало естественное сопротивление. Несмотря на расправу с участниками «инконфиденсии», множились тайные общества, в кото­рых обсуждались запрещенные идеи европейского Просве­щения, французской революции. Таким обществом был, в частности, «Ареопаг Итамбе», в котором ведущую роль играл Мануэл ди Арруда Камара, врач по профессии, в прошлом получивший широкое образование в универси­тетах Коимбры и Монпелье. В городах северо-востока действовали тайные масонские ложи. Активным членом одной из них был купец Домингу Жозе Мартинс, разде­лявший идеи французских якобинцев, а впоследствии вошедший в историю Бразилии как один из руководителей республиканского восстания 1817 г. в Пернамбуку. Дру­гим видным деятелем прогрессивных масонских лож был Антониу Госналвис да Круз, в доме которого висели портреты виднейших деятелей французской и североаме­риканской революций[262].

Естественно, власти были в известной степени осве­домлены о росте недовольства в самых широких слоях населения Бразилии, об опасном распространении рево­люционных идей. Пытаясь как-то предотвратить это, вице-королевская администрация шла по простейшему пути — налагался строжайший запрет на ввоз всякой сколько-нибудь современной для той эпохи литературы, а кроме того, резко ограничивались сфера образования й круг дисциплин, изучавшихся в немногочисленных учебных заведениях Бразилии. Современник сообщает, что в столице колонии Рио-де-Жанейро в 1792 г. сущест­вовала только одна книжная лавка, в 1799 г., правда, их стало две. Торговали в них почти исключительно кни­гами религиозного содержания — церковными календарями, житиями святых и т. д., светская же литература была представлена по-преимуществу жизнеописаниями давно почивших монархов. Все книги, продававшиеся в этих лавках, были отпечатаны в Португалии[263].

Что же касается образования, то в достаточно круп­ном — около 50 тыс. человек населения — и развитом городе Сан-Салвадор~ди-Баия в 1802 г. насчитывалось всего 12 классов, где можно было получить какое-то образование, в том числе шесть — чтения и письма, четыре — латинской грамматики, один — геометрии и один — греческого языка. В другом документе перечисля­ются преподаватели, которыми располагал в 1801 г. тоже крупный по тем временам и довольно энергично разви­вавшийся город Сан-Паулу: философии — один, рито­рики — один, латинской грамматики — пять, чтения и письма — четыре[264].

Тем не менее революционные идеи Европы конца XVIII в., и прежде всего идеи французской революции, проникали в колониальную Бразилию. В последнем десяти­летии XVIII в. их распространение было особенно замет­ным в городах северо-востока, что отчасти объяснялось близостью Французской Гвианы. Колониальная админи­страция как огня боялась возможности проникновения в Бразилию подданных Французской республики, захода в бразильские порты французских кораблей. Так, королев­ский указ в 1792 г. рекомендует тщательно наблюдать за французским кораблем «Ле Дилижан», направленным на поиски пропавшей экспедиции известного мореплава­теля Лаперуза. «Это предлог,— говорилось в королевском указе,— чтобы распространять в иностранных владениях тот дух мятежа, который господствует в этой стране (во Франции.— В. С.)»[265]. Командир корабля «Ле Дили­жан» был обвинен колониальными властями во ввозе «крамольной» литературы. Несколькими годами позднее командир одного французского фрегата и несколько фран­цузских купцов, высадившиеся на остров Сан-Томе (неподалеку от Рио-де-Жанейро), были задержаны мест­ными властями и препровождены в Байю. Их пребывание здесь некоторые исследователи связывают с распростране­нием в этой части страны идей французского Просвещения и французской революции. Так, обнаружилось, что в сте­нах кармелитского монастыря переводились французские книги, в том числе «Новая Элоиза» Руссо. К тому же времени относится случай, когда в Салвадоре один свя­щенник был лишен сана и изгнан за то, что проповедо­вал освобождение рабов.

Все описанные выше проявления освободительных и революционных настроений носили отчетливо элитарный характер; как участники заговора «инконфиденсии» в Минас-Жерайсе (их было всего 34 человека), так и чле­ны масонских лож северо-востока, исповедовавшие пере­довые идеи, относились, как правило, к избранным слоям бразильского колониального общества, к интеллектуаль­ной элите.

Однако в 1790-х годах революционные идеи распро­страняются и в более широких, демократических кругах.

Об этом свидетельствуют события, происшедшие в 1792 г. в Сан-Салвадор-ди-Баие и известные под наз­ванием «заговора портных». Главные организаторы его, ру­ководившие распространением «возмутительных бумаг» — расклеивавшихся по стенам листовок, призывавших к вос­станию «во имя Республики, Свободы, Равенства», в кото­рых содержались требования свободы торговли, увели­чения жалованья военным и даже смертной казни священникам, «проповедующим против Революции»,— остались неизвестными властям. Удалось арестовать лишь около 50 второстепенных участников, большинство кото­рых относилось к средним слоям населения, в частности ремесленников и портных (отчего и пошло название — «заговор портных»). Шестеро арестованных были при­говорены к смертной казни, для четверых приговоры были приведены в исполнение.

В том же Салвадоре в 1798 г. была сожжена висели­ца; виновные в этом символическом акте протеста против колониального гнета так и не были найдены[266].

Немалую роль в пропаганде бразильского патриотизма и распространении передовых идей сыграл издававшийся в Лондоне с 1808 г. журнал «Коррею бразильенси», основанный Иполиту Жозе да Коста Перейрой (1774— 1823), которого считают родоначальником бразильской журналистики. Журнал был ежемесячным, вышло в свет всего 175 номеров, в каждом из которых были разделы политики, науки и литературы, торговли и промышлен­ности.

Особый же интерес представляли разделы «Смесь», «Размышления» и «Переписка», в которых поднимались самые острые и актуальные вопросы современной жизни в Бразилии. На страницах «Коррею бразильенси» велась оживленная кампания за обновление хозяйственной и социальной жизни в Бразилии, предлагались такие ради­кальные меры, как отмена рабства, повышение ответст­венности правительственных чиновников, создание пред­ставительных демократических органов, коренная реформа системы образования, включая необходимое основание национального университета. Бразильский историк Н. Вернек Содре называет «Коррею бразильенси» первым подлинно национальным изданием, «материалы которого были тесно связаны с внутренними проблемами, на реше­ние которых ему удавалось оказывать влияние»[267].

Независимость, о которой мечтали «инконфиденты», была завоевана народом Бразилии путем, весьма отлич­ным от тех, по которым шли в борьбе за независимость в начале XIX в. другие народы Латинской Америки. В 1808 г. в Рио-де-Жанейро перебирается королевский двор и все португальское правительство, спасаясь от подходивших к Лиссабону войск наполеоновского маршала Жюно.

Внезапно превратившись в центр монархии, Бра­зилия стала местом, куда притягивались все активные элементы португальской колониальной империи; неузна­ваемо оживилась политическая, экономическая и культур­ная жизнь, что, в сущности, отвечало давно назревшим потребностям страны. В 1808 г. основывается морская академия, а в 1810 — военная. Начинает работать Коро­левская типография, открывается Ботанический сад, основывается Академия изящных искусств, прибывают группы ученых и художников из Франции и Австрии. В Баии возникает вторая типография. В 1811 г. в Бра­зилии выходят уже две газеты — официозная «Газета» в Рио-де-Жанейро и «Идади д’Ору» в Баии. В 1813 г. ма­тематик Араужу Гимарайс начинает издавать в Рио журнал «Патриота», публиковавший научные статьи, литературные и исторические материалы и сыгравший известную роль в развитии национальной культуры. В том же 1813 г. в столице в новом прекрасном здании, выстроенном в подражание зданию театра «Сан-Карлуш» в Лиссабоне, открывается театр «Сан-Жуан»[268].

Однако эти культурные учреждения остаются пока что учреждениями португальскими, лишенными национально­го бразильского характера, лишь игрою истории заброшен­ными сюда, через океан. Окончательному отделению Бра­зилии от метрополии в 1822 г. предшествовала еще на­пряженная идейная, политическая и вооруженная борьба. И лишь тогда перед народом Бразилии открылись широ­кие перспективы, которые впоследствии привели к высо­ким достижениям в развитии подлинно бразильской нацио­нальной культуры.

[204] Цит. no кн.: Прадо Жуниор К. Экономическая история Бразилия. М., 1949, с. 49.

[205] См.: Слезкин Л. Ю. Земля Святого Креста. М., 1970, с. 37.

[206] Маркс К.у Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 23, с. 763.

[207] Mauro F. Le Breril du XV^е a la fin du XVIII^е siecle. P., 1977, p. 80, 176.

[208] Curtin Ph. The atlantic slave trade. Wisconsin, 1969, p. 119.

[209] Цит. пo кн.: Очерки истории Бразилии. М., 1962, с. 45—46.

[210] Подробно о государстве Палмарис см.: Хазанов А. М. К вопросу о негритянском государстве Пальмарес в Бразилии.— Новая и новейшая история, 1958, № 2; Крауц К. А. Палмарес: освободи­тельное движение рабов в Бразилии XVII р,— Лат. Америка. 1970, № 3.

[211] Кириченко Е. И. Указ. Соч. с.111

[212] Подробнее см.: Шелешнева Я. А. Изобразительное искусство Бразилии.— В кн.: Культура Бразилии. М., 1981

[213] Mauro F. Op. cit., р. 85.

[214] Очерки истории Бразилии, с. 35—37.

[215] Прадо Жуниор К. Указ. соч., с. 105.

[216] Silva A. Raises historicas da Universidade da Bahia. Bahia, 1956, p. 15.

[217] Leite S. Novas paginas de historia do Brasil. Sao Paulo, 1965, p. 19,7.

[218] Silva A. Op. cit., p. 36.

[219] Castro Th. de. Historia de civilizacio brasileira. Rio de Janeiro; Sao Paulo, 1969, vol. 1, p. 81.

[220] Leite A. Op. cit., p. 58.

[221] Silva A. Op. cit., p. 22.

[222] Arciniegas G. Op. cit., p. 140.

[223] Прадо Жуниор К. Укав, соч., с. 91.

[224] Arciniegas G. Op. cit., p. 143.

[225] Ibid., p. 144—145.

[226] Historia geral da civilizacio brasileira. Sao Paulo, 1960, 1.1, vol. 2, p. 77.

[227] Коста К. Обзор истории философии в Бразилии. М., 1962, с. 24.

[228] Цит. по кн.: Silva A. Op. cit., р. 18—20.

[229] Ibid., р. 55—56.

[230] Historia geral..., p. 163.

[231] Castro Th. de. Op. cit, vol. 1, p. 87.

[232] Correio da Manha, 1966, 30 ag.

[233] Формирование национальных литератур Латинской Америки. М., 1970, с. 36.

[234] Цит. по кн.: Нации Латинской Америки. М., 1964, с. 403.

[235] Научный бюллетень ЛГУ, 1947, № 14—15.

[236] Вольф Е. М. Португальский язык в Бразилии.— В кн.: Нации Латинской Америки. М.,1964, с. 407.

[237] Прадо Жуниор К. Указ. соч., с. 69.

[238] Mauro F. Op. cit., р. 193.

[239] Коваль Б. И. О некоторых историко-экономических условиях складывания бразильской нации.— В кн.: Нации Латинской Аме­рики, с. 175—176.

[240] Werneck Sodre N. Historia de imprensa no Brasil. Rio de Janeiro, 1964, p. 20—21.

[241] Помбу P. История Бразилии. М., 1962, с. 183.

[242] Arciniegas G. Op. cit., p. 491.

[243] Томас А. Б. Указ. соч., с. 194.

[244] Помбу Р. История Бразилии, с. 231.

[245] Mauro F. Op. cit, p. 191.

[246] Коста К. Обзор истории философии в Бразилии. М., 1962, с. 34.

[247] Diegues Junior М. Regioes culturais do Brasil. Sao Paulo. 1960, p. 89-90.

[248] Лат. Америка, 1972, № 5, с. 113.

[249] Шелешнева Н. А. Указ. соч.

[250] Castro Th. de. Op. cit., p. 90—91; Historia geral..., p. 129—134.

[251] Ibid., p. 135.

[252] Бугенвиль Л. А. де. Указ. соч., с. 77.

[253] См.: Arciniegas G. Op. cit., p. 495.

[254] Historia geral..., p. 84.

[255] Ibid., p. 85.

[256] Ibid., p. 72

[257] Ibid.

[258] Формирование национальных литератур Латинской Америки, с. 37.

[259] Pinto G. A vida da Tiradentes. Rio de Janeiro, 1962, p. 87—88.

[260] Коста К. Указ. соч., с. 34; Werneck SodrS N. Op. cit., p. 14—15.

[261] Prado Junior C. Evolugao politica do Brasil. Sao Paulo, 1947, p. 60.

[262] Werneck SodrS N. Op. cit., p. 18.

[263] Ibid., p. 16.

[264] Historia geral..., p. 86.

[265] Werneck Sodre N. Op. cit., p. 17—18.

[266] Mauro F. Op. cit., p. 241—242.

[267] Werneck Sodre N. Op. cit., p. 25.

[268] Varnhagen F. A. Historia geral do Brasil. Sao Paulo; Rio de Ja­neiro, S. a., t. 5, p. 111—112, 277—278; Historia geral..., p. 104.