Либералы, консерваторы, федералисты, унитарии

В колониальный период иберо-американское общество не представляло собой единого целого, и его существо­вание нельзя назвать безоблачным — вспомним много­численные народные восстания против угнетателей, местных или прибывших из Европы, а также попытки креольской верхушки противостоять диктату Испании и Португалии. В то же время жизнь в колониях текла размеренно, по издавна заведенному порядку, все было предопределено, привычно и понятно.

До Войны за независимость, за исключением, пожа­луй, двух предреволюционных десятилетий, столкнове­ние экономических интересов метрополий и предприни­мателей-креолов не находило отражения в политической деятельности заинтересованных сторон уже в силу их неравноправного положения, хотя, например, в Испан­ской Америке растущая буржуазия через консуладо все-таки приобщалась к политике, отстаивая свои интересы и оказывая давление на королевских чиновников. Одна­ко креольская аристократия оставалась в тисках колони­альной системы, и ею, хорошо или плохо, но руководили, управляли, то есть до разрыва отношений с метрополия­ми она не могла в полной мере определять даже собст­венную судьбу, а тем более — будущее своей родины.

После освободительных революций верховная власть перешла в руки креолов. Казалось бы, теперь они, и вполне заслуженно, стали хозяевами положения в бывших колониях. Но разве настоящих хозяев может быть слишком много? Конечно же, нет, и когда враг был повержен и военные баталии завершились, долгождан­ный мир так и не наступил. При отсутствии общего противника относительно единый, хотя и раздираемый противоречиями революционный лагерь распался, и началась борьба уже между составлявшими его груп­пировками. Политика стала не только «выражением экономики», то есть материальных интересов «верхов», но и различных представлений о месте Латинской Аме­рики в мире, о путях ее развития. Вскоре в странах ре­гиона обозначились два течения — либеральное и кон­сервативное, приверженцы которых начали создавать собственные политические объединения.

Исследователи латиноамериканской истории давно уже задаются вопросом, правомерно ли именовать их партиями. Многие склоняются к тому, что это назва­ние чисто условное, поскольку любая «партия» Ла­тинской Америки XIX в. по своей структуре, организа­ционным принципам, методам политической борьбы мало напоминала партии, которые действовали в то время в Европе и США. Латиноамериканские партий­ные группировки нередко консолидировались на ос­нове родственных связей, личных дружеских отноше­ний, клановой или региональной принадлежности тех, кого называли консерваторами и либералами. Боль­шинство людей, примкнувших к той или иной партии (будем называть их так), не ощущали себя частью еди­ной организации, а просто поддерживали очередного харизматического лидера, который, как они верили, защищал их интересы, или поступали согласно пове­лению своего каудильо.

Чтобы в общих чертах проследить процесс полити­ческого и экономического развития стран региона в XIX в., следует разобраться в сути таких понятий, как «консерватизм» и «либерализм». Мы уже привыкли к тому, что в сознании большинства людей первое из них вызывает ассоциации с «реакционными» умонаст­роениями, второе — с гуманистическими, такими, как терпимость, свобода личности, умение прощать чужие ошибки и заблуждения. Однако в научных кругах под консерватизмом и либерализмом подразумевают две различные идеологии, которые в разное время находи­ли свое воплощение в политике правительств многих стран мира.

Либеральная идеология зародилась в Европе еще в XVII в. и со временем претерпела заметную эволю­цию. Поскольку в данный момент нас интересуют лати­ноамериканские либералы второй четверти — середины XIX в., напомним современные им «классические» либе­ральные принципы, уже воспринятые тогда многими ев­ропейцами и североамериканцами. Утверждение этих принципов было связано с дальнейшим развитием в Старом Свете буржуазных отношений, когда после промышленной революции европейский капитализм вступил в стадию свободной конкуренции. В это время неотъемлемыми правами человека либералы Европы и США считали частную собственность и ничем не ог­раниченную предпринимательскую деятельность, по­этому требовали отмены всех монополий и выступали против вмешательства власти в сферу торговли и про­изводства. Государство должно было лишь следить за порядком и соблюдением законов, которым обязаны подчиняться все члены общества, даже если эти законы несовершенны. Либеральные партии «стран победив­шего капитализма» защищали свободу личности, слова, печати, политической деятельности, вероисповедания, выступали за лишение церкви всех привилегий и отде­ление ее от государства, за светское образование, осво­бождение человеческого сознания от довлевших над ним религиозных догм.

Либералы Латинской Америки разделяли перечис­ленные нами принципы и, кроме того, требовали демо­кратизации избирательной системы — введения пря­мого и тайного голосования, а также отмены рабства и подушной подати с индейцев, ликвидации общинно­го землевладения. Они отстаивали идею федерализма: боролись за ослабление централизации управления, ограничение полномочий президента, предоставление автономии провинциям, которые должны были иметь собственные органы исполнительной, законодатель­ной и судебной власти, свои конституции и вооружен­ные силы. Исключение составляли аргентинские либе­ралы, поскольку они были унитариями.

Политические противники либералов — консервато­ры стремились по-возможности сохранить, «законсер­вировать» прежние, традиционные для Старого Света порядки и учреждения, хотя не отрицали саму идею проведения реформ, особенно в экономической облас­ти — здесь они вполне допускали либерализм. Реформы

Либералов поддерживали, как долгое время счи­талось, средние асендадо, мелкие землевладельцы, торговцы и ремесленники, местная промышленная буржуазия, интеллигенция, часть военных и священ­нослужителей, близких к народным массам, посколь­ку вожди либералов выдвигали вроде бы привлека­тельные для этих слоев населения лозунги. Однако в некоторых исследованиях, посвященных социально-политической истории Латинской Америки, можно встретить утверждение о том, что в действительности либеральные политики выражали прежде всего инте­ресы... олигархии — или провинциальной, также эконо­мически мощной, но не захватившей «место под солн­цем», или же тех латифундистов и торговцев, которые, несмотря на полученные привилегии, добивались го­раздо большей экономической свободы, чем предлага­ли им консерваторы. В Бразилии борьба между либе­ралами и консерваторами вылилась в противостояние республиканцев и монархистов. Республиканские ло­зунги выдвигала та часть буржуазии, которая считала, что монархия попирает политические права бразиль­цев и душит свободное предпринимательство.

Единства не наблюдалось и в рядах самих противо­борствующих партий. Консерваторы могли быть край­ними (правыми) или умеренными, либералы — уме­ренными или радикальными (левыми). В Колумбии, например, либеральная партия раскололась в 1840-е гг. на две фракции — «голгофцев» и «драконовцев», и они существенно расходились по важнейшим пунктам ли­беральной программы. «Голгофцы» выступали за по­степенные преобразования, требовали полной свободы предпринимательства и торговли, считали отмену рабства нарушением священного права собственнос­ти, утверждали, что соблюдение интересов личности и расширение ее свобод превыше всего, добивались ослабления централизации государственного управле­ния. «Драконовцы» - демократическая фракция либе­ралов — были сторонниками ускоренного проведения реформ, государственного протекционизма, отмены рабства, усиления центральной власти и введения же­стких мер для обеспечения безопасности государства. «Голгофцев» поддерживали состоятельные собствен­ники — крупные торговцы, латифундисты, горнопро­мышленники, фабриканты, а за «драконовцами» шли ремесленники, владельцы мануфактур, часть крестьян­ства и некоторые представители средней и мелкой бур­жуазии городов и сельских округов. В Мексике либе­ралы также делились на умеренных - «модерадос» и радикалов — «пурос», но различия между этими дву­мя фракциями были не так велики, как в Колумбии, и проявлялись главным образом в вопросе о темпах проведения буржуазных преобразований.

Весьма сложной и даже запутанной выглядела ситу­ация в Бразилии, где противоборство шло не только между республиканцами и монархистами, но и внутри каждого из этих течений. Большая часть республикан­цев разделяла идеи федерализма, а среди монархистов были и федералисты, и унитарии. В ближайшем окру­жении императора преобладали крайние монархисты (ультрамонархисты), сторонники неограниченной вла­сти монарха, постоянно толкавшие его на установле­ние абсолютистского режима, а в правительственных кругах сложилась группа умеренных монархистов-конституционалистов.

Многие историки считают, что и приверженность либеральным или консервативным принципам, и при­надлежность к различным течениям — унитаристскому или федералистскому — не всегда напрямую зависела от социального и имущественного положения их сто­ронников. Часть революционеров связывала центра­лизм с господством Испании и монархической формой правления, а федерализм, напротив, являлся для них символом независимости, демократического общества и республиканского строя. Следует иметь в виду, что после завершения освободительных революций неко­торые лидеры выступали за установление в Иберо-Америке конституционных монархий европейского об­разца — сторонники этой формы правления были достаточно влиятельны в Аргентине, Чили и Перу, но монархия на короткое время утвердилась лишь в Мексике и надолго — в Бразилии, а в других странах верх одержали республиканцы.

В латиноамериканском историческом прошлом не­обходимо различать федерализм либералов, часто весьма условный и декларативный, и федерализм как форму проявления сепаратистских тенденций. Неко­торые исследователи, напомним, связывали сепара­тизм лишь с защитой провинциальной олигархией собственных экономических интересов от возможных посягательств центрального правительства. Однако есть и другое объяснение — федералистские движе­ния отражали также стремление ремесленников и владельцев мануфактур с помощью таможенного протекционизма оградить свое производство от кон­куренции со стороны иностранных предпринимате­лей, то есть запретить импорт «чужих» промышлен­ных изделий или установить на них максимально высокие пошлины. Не рассчитывая на содействие столичных властей, национальные производители бо­ролись за введение протекционистских тарифов на уровне провинций или штатов, требовали сохранения местных таможен и в итоге добивались полной само­стоятельности своих территорий. Не случайно самой мощной опорой федералистов стали городские и сель­ские ремесленники и промышленники, страдавшие от конкуренции иностранных фабрикантов и требо­вавшие отмены или ограничения принципа свободы торговли.

Существует точка зрения, согласно которой после­революционный федерализм, порой стихийный, был глубоко народным движением, проявлением социаль­ного неблагополучия значительной части латиноаме­риканских трудящихся, а провинциальные каудильо, выступавшие за протекционизм, защищали интересы народа, хотя, если разобраться, и «вожди», и народ­ные массы стремились к реставрации порядков дока­питалистического патриархального прошлого с его общинным укладом, преобладанием натурального хо­зяйства и мелкого производства. Народные «низы» не всегда даже понимали, что такое федерализм, но ста­рались не допустить еще большего ухудшения своего положения. Рассматривать федералистские движения второй четверти — середины XIX в. как опору либера­лов-федералистов (а такое мнение в научной литературе присутствует) не совсем верно, поскольку дви­жения эти имели ярко выраженный антибуржуазный характер.