Развитие аграрного сектора

Новая аграрная колониальная экономика распадалась на две зоны. Зона рассе­ления коренного населения, главным образом в Южной и Центральной сьерре, дер­жалась на общине, натуральном хозяйстве и самообеспечении, являясь жестко под­чиненной другим секторам - горному делу, городу, асьендам. В зоне сосредоточения испанского и смешанного населения - районы косты и др. - концентрировались но­вые отрасли хозяйства: мелкое и крупное скотоводство, культивация виноградной лозы, сахарного тростника и зерновых, текстильная мануфактура на европейской технике. Все эти отрасли носили ярко выраженный товарный характер, динамично развивались в противовес застойному характеру общинного сектора.

Видные перуанские историки К. Ласо и X. Торд в ряде работ подтвердили под­ходы традиционной школы, рассматривающие колониальное общество в Перу как сугубо феодальное. Так, они прямо утверждают, что испанские колонисты ввели в Перу "феодальный способ производства, имевший своей базой феодальные эконо­мические системы соответственно испанского и инкского происхождения; причем существенные элементы этих систем взаимодополняли друг друга (как пример - энкомьенда и община)... при этом испанская модель оказалась доминирующей". Представляется проблематичной оценка социальных отношений инканата как фео­дальных и сама попытка поставить их в один ряд с испанскими институтами. Подобный упрощенный подход не отражает всей сложности социально-экономического процесса, развернувшегося в колонии с 50-х годов XVI в.

Работы М. Мернера, К. Дэвиса, Дж. Локхарта показывают: энкомендеро пер­вого и второго поколения отнюдь не страдали "феодальным менталитетом". Фор­мировавшееся ими крупное землевладение не только служило укреплению их соци­ального и политического престижа, но и откровенно преследовало прагматические цели: развитие многообразных видов хозяйственной деятельности сугубо коммер­ческого направления. В частности, М. Мёрнер полагает, что у нас мало оснований считать эти товарные хозяйства сеньориальными владениями на принципе само­обеспечения, как в раннесредневековой модели. Они создавались как часть реги­ональных рынков вокруг административных центров и рудников. Среди источников финансирования были обилие доступных земель и низкие цены на них; фактически бесплатный труд энкомендированных индейцев, активное наращивание накоплений на продаже продуктов и тканей, полученных по трибуту.

Продуктами фактически открытой экономики, управлявшейся рыночными за­конами, стали прежде всего вино и сахар, товары повышенного спроса, экономиче­ски рентабельные в условиях обширного рынка сбыта. Первое сахарное инхенио (цех - по переработке сахарного тростника. - Авт.) появилось уже в 60-е годы XVI в. под Уамангой в Центральной сьерре. В последующие годы они быстро рас­пространились на юг, в теплые и жаркие долины до Абанкая и Куско вдоль коро­левской дороги. Инхенио создавались на испанской технологии, с использованием привозного, а затем уже сработанного на месте механического оборудования, прес­сов, котлов, животной тяги.

Долина Куско по прекрасному качеству производившегося здесь сахара заслу­жила славу важнейшего сахаропроизводящего центра Перу. Обширные плантации сахарного тростника возникли в окрестностях крупных городов побережья, таких как Трухильо, Кито, Мокегуа, Арекипа и др. Так, Лима в 1630 г. потребила 15-20 тыс. бутылей патоки и 30 тыс. арроб сахара (1 арроба составляет 11,5 кг. - Авт.). Столь же бурно развивалось производство пшеницы и маиса, выращивавше­гося во всех прибрежных долинах. Только хозяйства на берегах реки Чикама дава­ли 160 тыс. фанег зерна (1 фанега равна 55,5 л. - Авт.), поставлявшегося затем на север, в Кито и Кахамарку, вплоть до далекой Панамы.

Товарное направление приобрело и производство местных культур, таких как перец, табак, кока, картофель в сыром и сушеном виде (чуньо); последние в расче­те на индейского потребителя. Расширение плантаций коки носило поистине взрыв­ной характер; возникли специализированные агрозоны за счет освоения районов тропической сельвы; отдельные хозяйства давали огромную, до 100 тыс. песо при­быль в год, кока поставлялась в места горных разработок.

Индейцы-горнорабочие говорили: "Когда жуешь лист - не чувствуешь голода, а испытываешь большой прилив сил".

Образцом многофункционального хозяйства с выраженным товарным уклоном в ранний период истории Перу предстает хозяйство конкистадора Мигеля Корнехо. Получив при разделе часть выкупа Атауальпы, он вложил свою долю в виноград­ную плантацию в окрестностях Арекипы. К 70-м годам XVI в. его капитал уже со­ставлял 12 тыс. песо. Он выращивал фрукты и пшеницу, имел плантацию на 20 тыс. виноградных лоз, стадо коров, овец и коз, табун лошадей, инхенио, содержал кара­ваны лам и мулов. На берегу в порту Килька стоял принадлежавший ему корабль, доставлявший произведенные продукты в города побережья. Рабочая сила состоя­ла из восьми рабов и тысячи энкомендированных индейцев.

Однако, как уже отмечалось, к концу XVI в. энкомендеро потеряли монополию на землю, круг землевладельца расширился за счет других социальных сословий.

Теперь и него входили крупные и мелкие чиновники, церковные ордена и члены го­родских капитулов, индейская аристократия и частные лица. Они округлили свои владения за счет прямого захвата, скупки выморочных и так называемых свобод­ных необрабатываемых общинных земель. С 90-х годов XVI в. испанская корона провела первую аграрную реформу в колониях и через практику выкупных плате­жей де-юре узаконила фактически слагавшееся частное землевладение. Отныне владельцы стихийно присвоенных земель признавались "подлинными и законными" их собственниками при условии внесения выкупных платежей в королевскую казну по предварительной оценке или "по соглашению" (так называемая композиция)⁴. Так, в 1590 г. донья М. де Оливарес выкупила за 1220 песо более 1400 га земель и районе Амайбамбы, а в 1594 г. монахи-августинцы - поместье за 350 песо в долине Ольянтайтамбо. Тем самым закладывались основы колониальной асьенды, сфор­мировавшейся уже к середине XVII в. В Перу стал бурно развиваться земельный рынок, через систему специальных земельных торгов земля становилась объектом купли-продажи, различных залоговых и прочих спекуляций.

Политика композиций продолжалась до конца XVIII в. и стала инструментом легализации процесса захвата земель у индейских общин. Сама же метрополия пре­вратила композиции в новый источник фискальных поступлений и уже к 1590 г. казна получила 800 тыс. дукатов, которые пошли на укрепление испанского флота. Колониальная асьенда — крупное поместье с частной собственностью на зем­лю, носила полиморфный характер - различного производственно-хозяйственного профиля (земледелие, скотоводство) с большими региональными вариациями и производственном потенциале, использовании трудовых ресурсов и связей с рын­ком. Наиболее высокотоварные специализированные формы нашли выражение в плантационном хозяйстве косты; мелкая асьенда - чакра сложилась в агрозонах больших городов и поставляла продукты питания, овощи и фрукты на городской рынок; скотоводческая асьенда - эстансия (типа ранчо), специализировавшаяся на разведении различных пород скота, а также производстве кож и шерсти в районах высокогорной пуны, имела, как правило, экстенсивный характер.

Практика показала, что крупная асьенда расцветала там, где имелось плотное индейское население или другие категории дешевой рабочей силы, а также доступ­ные крупные рынки сбыта, растущие городские агломерации, такие как горные центры и особенно бурно развивавшиеся города побережья, прежде всего район столицы Лимы и окрестных долин. В частности, на юго-западе Перу, в окрестно­стях Арекипы в идеальном климате, сходном с климатом Андалусии, рано сложил­ся виноградарский комплекс ярко выраженного рентабельного направления. 3 тому благоприятствовало и географическое положение провинции вдоль торгового ка­раванного пути по линии Лима-Потоси.

К 1580 г. регион давал более 100 тыс. бутылей вина, здесь наблюдался бурный рост кредитных и ростовщических операций. Испанская корона от политики запре­щений перешла к экономическим санкциям - высокому обложению местных вин: 2,5%-на вывоз и 5%-наввоз. В 1600 г. после разрушительного землетрясения рай­он Арекипы сильно пострадал - земля в радиусе 90 км покрылась пеплом, погибло три четверти скота и почти все виноградные и фруктовые плантации. Показатель­но, что корона немедленно запретила все восстановительные работы и новые по­садки. Однако потребительский спрос был так высок, что к 20-м годам XV11 в. ви­ноделие было восстановлено.

Интересно, что виноградарство широко распространилось и среди индейских общин, особенно у индейской аристократии, так, например, дон Диего Какп имел 4 виноградника в 100 тыс. лоз, винный пресс, склад с вином, 100 лам для транспортировки продукции в глубинку, не считая 3 кораблей на берегу. В целом к середине XVIII в. общее годовое производство всех виноградных плантаций Перу оценивает­ся почти в 1 млн арроб (более 11 тыс. т. - Авт.).

Судьба раннего аграрного "капитализма" хорошо просматривается на примере плантационного хозяйства сахарного и винодельческого направления, развернутого Орденом иезуитов на перуанском побережье. С конца XVI в. в долинах рек цент­ральной и южной косты Уаура, Ика, Наска и др. иезуиты создали разветвленную систему плантационного хозяйства. В ее основе - крупная асьенда, ориентирован­ная на производство сахара и вина. Производство в основном базировалось на раб­ском труде. Через два века, к концу 60-х годов XVIII в. их земельные владения (око­ло 100 асьенд площадью в 3400 га, что составляло 40% всех местных угодий) оцени­вались в 6 млн песо, здесь работало более 2 тыс. рабов. Рекордное производство са­хара одной из асьенд в долине Чинча под Лимой составило в 1759 г. 23 т.

Основную рабочую силу в районе косты составляли африканские рабы, на них шло 50% всех капиталовложений. Рабы поступали из различных источников, с ме­стных рынков через Кальяо, а также с востока - через Кордову и Буэнос-Айрес. Специальные агенты выезжали закупать рабов на невольничьих рынках в Панаме и в Картахене.

Другой категорией были пеоны, или хорналерос, которые набирались из зави­симых крестьян, получали до 40 песо в год, затем шли сезонные работники - консертадос и ганьянес, — получавшие от 15 до 20 песо в год. Наконец, технический персонал, надсмотрщики, управляющие, врачи из свободного населения получали в 10 раз больше, до 250 песо в год, включая натуральную оплату скотом.

С первой четверти XVIII в. наметился постоянный годовой прирост объема производства, в отдельных асьендах от 5,7 до 8,5%,чистая прибыль временами со­ставляла до 15 тыс. песо в год. Всего иезуитские плантации производили до 35% пе­руанского сахара.

Испанская корона предпринимала огромные усилия, чтобы блокировать эту конкурирующую перуанскую отрасль хозяйства. К 1615 г. относится запрет на по­ставку местных вин и сахара в Панаму. Столетие спустя запрет стал абсолютным под угрозой "вечного изгнания", лишения должностей и имущества. Однако торго­вля продолжалась контрабандным путем. Таким образом, искусственно закрывая экспортные каналы, королевский двор блокировал процесс расширенного воспро­изводства и обрекал аграрный сектор косты на застой. На наш взгляд, именно от­сутствие широких экспортных возможностей не позволило иезуитским асьендам превратиться в ту широкомасштабную плантационную систему, которая сложи­лась, к примеру, в Вест-Индии и на Кубе в конце XVIII в. Там огромную роль сыг­рала к тому же и близость мировых рынков.

В целом эта крупномасштабная агроэкспортная экономика, охватившая значи­тельные районы перуанской косты, основанная на рабском и различных видах по­лупринудительного и полусвободного труда, была высокорентабельна. Она может служить примером развития в Испанской Америке очагов раннего аграрного капи­тализма своеобразного "анклавного" характера. Р. Конецке назвал его "хищным колониальным капитализмом".

Почему аграрный комплекс иезуитов успешно преодолевал экономические трудности? Если светские владельцы хозяйств северного побережья к середине XVIII в. погрязли в цензовых платежах, испытывали трудности от нехватки креди­та, падения цен на сахар и разорялись, то положение иезуитов было значительно более благоприятным. Так, они имели постоянный доступ к кредитам, освобожда­лись от уплаты ряда налогов (церковные привилегии), постоянно вкладывали день­ги в технологическую базу. Все это определяло высокую конкурентную способ­ность иезуитских хозяйств. Через 200 лет, в 1767 г. по решению испанского правительства последовало изгнание иезуитов из Перу, все они были насильно вывезены в Европу, а их имущество конфисковано в пользу короны. На полвека сахарные асьенды пришли в запустение. Это был акт расправы в интересах государственной монополии Испании как пример недобросовестной конкуренции.

В отличие от прирбрежного агросектора с его явно выраженным рыночным ха­рактером аграрная экономика Центральной и Южной сьерры, судя по работам аг­рарных историков П. Масеры, X. Торда, К. Ласо, М. Бурги, несла в себе значитель­ные феодальные черты. Здесь в зоне традиционного расселения индейских народов крупное частное землевладение оформилось уже к концу XVI в. Это были асьенды по производству различных пищевых культур и скотоводческие эстансии в пуне.

Многие исследователи, как латиноамериканские, так и отечественные, указы­вают на сложный переходный характер колониальной асьенды. В организации и функционировании она как бы сочетала в себе одновременно рабовладельческие, феодальные или капиталистические черты, переплетение которых не поддавалось разграничению.

Говоря о специфических скрещенных формах эксплуатации в Перу перуанские историки X. Торд и К. Ласо отмечали, что тенденция заключалась в порабощении индейца-батрака и феодализации-закрепощении темнокожего раба. Недаром из­вестный правовед XVI в. Солорсано писал, что индейцы оказываются даже в худ­шем состоянии, чем если бы они были рабами. Как и в других регионах, в Перу при укреплении связей с мировым рынком возрастала эксплуатация рабского труда, при свертывании этих связей возрастала тенденция к натурализации производства и уси­лению феодальных форм эксплуатации. В глубинных районах сьерры, где рыноч­ные отношения были ослаблены, особенно в периоды кризиса и депрессии, асьенда нередко функционировала как феодальное хозяйство, экстенсивное, низкодоходное и натуральное, другими словами, рассчитанное на простое воспроизводство.

В целом устойчивое сочетание двух основных функций асьенды - полное само­обеспечение и натуральное производство и товарное направление - при благопри­ятной рыночной конъюнктуре выражало две основные тенденции самой колони­альной экономики - к простому и расширенному воспроизводству. Однако, отра­жая переходный характер самой эпохи, асьенда скорее оставалась феодальным ин­ститутом.

На региональном уровне асьенде противостояло индейское крестьянство, орга­низованное в общины. По вековой традиции индейцам еще удавалось сохранить специфические формы экономической жизни, так называемый вертикальный кон­троль над дополнительными экологическими нишами, которые представляли Ан­ды. Так, например, индейцы в долине реки Мантаро в Центральной сьерре имели угодья во всех климатических поясах: в субтропиках собирали хлопок и коку, в до­линах умеренного климата - маис, на высокогорье - картофель, киноа, держали здесь пастбища для скота. Благодаря такой "многоэтажной экономике" каждая се­мья имела зерно, овощи, мясо, сало, удобрения для полей, шерсть для одежды. Муж­чины при этом регулярно занимались отхожим промыслом. Другими словами, ди­версифицированная семейная и общинная экономика позволяла общиннику пере­жить и плохой, и хороший год. Здесь царил режим самообеспечения, а острая нуж­да в рынке отсутствовала. При этом огромную роль в общинах продолжали иг­рать традиции коллективной взаимопомощи по всем работам хозяйственного цик­ла; взаимный обмен продуктами и трудовой энергией регламентировался обычным правом и не носил денежного характера.

В целом сложная аграрная структура Анд развивалась противоречиво. Полно­му развитию рыночной экономики мешало, в частности, сохранение индейской общины с ее внутренней самодостаточностью, однако одновременно она ставила заслон крайностям колониальной сверх эксплуатации и была гарантом выжива­ния индейцев как этноса. Под многосторонним прессом внеэкономических и эко­номических факторов индейское крестьянство участвовало тем не менее в дина­мике внутреннего рынка и в создании новых социальных связей как напрямую, гак и процессе неуклонно расширявшейся метисации. И система эта была гораздо более прогрессивна, т.е. более наполнена товарными элементами, чем предпола­галось ранее.

В этих условиях становится понятным, почему именно трудовые ресурсы и кон­троль над рынком труда составляли и главную проблему для короны и соперничав­ших с ней колониальных властных структур. Чтобы заставить индейское крестьян­ство продать свой труд, приходилось приводить в действие различные формы госу­дарственного принуждения, среди них в процессе ранней колонизации такие инсти­туты, как энкомьенда, мита и редукции. Однако с конца XVI в. одновременно с фор­мированием крупного землевладения стали бурно развиваться новые формы част­ного закабаления. Этот процесс направлялся новыми сложившимися в колонии эко­номическими классами, занятыми в сельском хозяйстве, ремесле и горнодобыче. Они произвели передел собственности и основных средств производства в виде зе­мли, вод, природных ресурсов, которые в значительной степени оказались в их ру­ках. Именно эти новые собственники включились в борьбу с короной за перерас­пределение власти и контроля за стабильную и дешевую рабочую силу индейского крестьянства.

Этому содействовали обезземеливание общин, обезлюдение целых областей, широкие миграционные процессы, которые привели к образованию кочующей сельскохозяйственной резервной армии, смешение всех рас и социальных сословий - в их числе беглые общинники (форастерос) и отработавшие миту общинные индейцы, которые оседали в асьендах и эстансиях, текстильных центрах и городах. Гак, форастерос пополняли категорию вольнонаемных работников - мингадос или мькилас, чей труд даже на условиях кабального найма или аренды оплачивался в 1-4 раза выше, чем труд митайо. Янаконы предпочитали "добровольную" приписку к хозяйствам крупных владельцев на кабально-феодальных условиях: они искали покровительства одного хозяина, лишь бы избегать сверхъэксплуатации со стороны многих.

Словом, с конца XVI в. документы зафиксировали широкомасштабный процесс превращения малоземельных общинников или оторвавшихся от общины крестьян и временных или пожизненных арендаторов земельных угодий асьенд фактически а феодальном праве, т.е. с обязательством нести отработочную, натуральную и другие повинности в пользу асендадо. Конкретные пути закабаления были различ­ии насильственное переселение на земли асьенды или "добровольное" поселение беглых форастерос сопровождалось предоставлением им земельного участка, крова, оплаты долгов или трубута - в долг под будущие урожаи или отработки. Эта система долгового рабства получила название пеонажа. Через пеонаж работник прикреплялся к хозяйству и земле асендадо с последующим установлением личной и земельной зависимости. Отсутствие подлинного рынка наемной рабочей силы, хватка кредитов и капиталов вели к сохранению различных методов внеэкономического принуждения - таков был порочный круг. При всем том пеонаж как экономический институт переходного характера сочетал в себе элементы кабального земного труда, обеспечил постоянные стабильные трудовые ресурсы развиваю­тся экономике колонии и стал ступенью к системе вольнонаемного труда; прав-, процесс этот растянулся на XVIII и XIX вв.

Степень поземельной и личной зависимости от хозяина варьировалась от места к месту, здесь имелись полностью закрепощенные янаконы, ставшие неотъемлемой частью поместий с наследственным статусом; колоны, частично прикрепленные к земле; долговые пеоны; ганьянес и консертадос-арендаторы и издольщики на кабальных условиях, пользовавшиеся относительной свободой передвижения; воль­нонаемные сезонные работники и индейские общинники, нанимавшиеся на работу ради выплаты налога (Ассадуриан называет их "наемными работниками с наде­лом"), и, наконец, рабы. В этом сложном противоречивом процессе одни элементы напоминали картину первоначального накопления капитала в Европе, а другие - усиление кабальных тенденций на пути как бы "рефеодализации", вторичного зака­баления значительной части сельского населения.

Однако на северном побережье и нагорье Перу уже в конце XVIII в. развернул­ся процесс становления товарного земледелия. Крупные землевладельцы-асендадо, поглотив мелких и средних землевладельцев, становились сельскохозяйственной буржуазией, а массы полузакабаленных работников-колонов - сельскохозяйствен­ным пролетариатом. А на юго-западе в окрестностях Арекипы образовались значи­тельные островки мелкого частного крестьянского землевладения. Именно эти группы сельского населения и дали наиболее значительный демографический и экономический прирост в середине XVIII в.

В конечном итоге креольские землевладельческие и предпринимательские кру­ги выиграли у колониальных властей борьбу за трудовые ресурсы. С 30-х годов XVII в. стала складываться материальная база для создания независимой самодоста­точной экономики в Перу, что с конца XVIII в. стало питать стремление колонии к политическому разрыву с метрополией. В этот период в аграрном секторе господ­ствовала асьенда, вокруг которой складывалось новое общество колониального об­разца - особый вариант докапиталистических отношений, предопределивший спе­цифику перехода колонии к капитализму.

Процессы феодализации в колониях предопределялись не только специфиче­ски внутренними условиями, но и всеми направлениями колониальной политики Ис­пании с ее чрезмерным налогообложением, системой торговой и прочих монопо­лий. Вся социально-экономическая система вице-королевства держалась на тесном союзе колониальной власти и местных имущих классов. Испанская корона опира­лась на креольские властные структуры, которые в свою очередь действовали под покровительством колониальных институтов и в значительной мере использовали те привилегии, которые корона им предоставляла, продавая им знатные титулы, до­ходные должности, право разрабатывать рудники, держать питейные заведения, мельницы и др. Наконец, в сферу перераспределения и циркуляции капитала оказа­лись включены и интересы значительной части местных торговцев, чиновников, представителей клира, ставших посредниками в обеспечении колонии европейской мануфактурой и другими товарами, а также предметами культа. Естественно, что взаимодействие обеих структур способствовало стабильности в стране, а значит должны были взаимодействовать и различные формы ренты, обеспечивавшие ин­тересы метрополии и местной власти.

Обременительный "налоговый террор" обрушился на все слои местного насе­ления. Помимо огромных прибылей от продажи должностей, добычи драгоценных металлов, ртути, соляных разработок, кроме церковной десятины, "индейского" на­лога - трибу та - в казну поступали: альмохарифасго - налог на экспорт и импорт товаров, до 1566 г. составлявший 7,5% стоимости товара, а после 1566 г. - 15%, а также типично феодальная средневековая алькабала, введенная в конце XVI в. тор­говая пошлина в 4-6%, начислявшаяся при любой купле-продаже на местных рын­ках. Вместе с индейским налогом алькабала, буквально парализовавшая местную торговлю, составляла самую значительную часть налоговых поступлений. К концу XVI в. в вице-королевство Перу насчитывалось уже 19 налоговых обложений, два века спустя - 27. При этом до середины XVIII в. доходы по трибуту стабильно сто­яли на втором месте после королевской пятины на производство серебра.

Как перераспределялся один из главных источников колониальной ренты - на­лог с общинного крестьянства? Этими поступлениями оплачивалась служба много­численного местного чиновничества: в городах - членов аудиенсии, казначейств, в провинциях - энкомендеро и коррехидоров, священников, касиков и др. Так, в 1009 г. 40% трибута ушло энкомендеро, 26 - коррехидорам, 20% - клиру. Здесь ин­тересы короны и местных структур совпадали и они совместно участвовали в ис­пользовании прибавочного труда, созданного андским общинником⁴⁸.

Мощным источником фискальных поступлений стало и обложение всей произ­водственной сферы и каналов распределения, прежде всего торговли, а также частной ренты - на доходы, недвижимость (наследство, дарения), которые затрагивали все без исключения слои колониального общества, включая и духовных лиц. Налог с оборота и сама торговая монополия с ее спекулятивными ценами всегда превышалa другие поступления и в сильнейшей степени ущемляла интересы имущих классов, особенно сеньориальное потребление: здесь интересы короны и креольской власти на местах сильно расходились. Ведь на колониальные власти ложились оборонные расходы ситуадос: речь шла о владениях протяженностью в 6-7 тыс. км вдоль Тихоокеанского побережья от Панамы до Чили. Вот почему стремительно росли военные статьи бюджета вице-королевства Перу, в среднем за XVIII столетие они составляли около 37% расходов (в частности, в 1787 г. 450 тыс. песо из 322 915 песо). Себестоимость колонии резко возросла. И если вначале 50% королевской казны, собранной в Перу, поступало в Испанию, то в XVIII в. эта доля колебалась от 1 до 17% максимально. Так в 1720-1724 гг. из 5 776 925 песо доходов в Мадрид ушло 31 645 песо (менее 1%); в 1725-1729 гг. - 1302 тыс. (17%), а в 790-1794 гг. - 2 836 925 песо (10%).

Корона щедрой рукой подкармливала испанскую аристократию, назначая ее представителям пожизненную ренту на одну-две жизни за счет поступлений из казны. Так, в 20-е годы XVII в. более 32 тыс. песо получили живущие в Испании абсентисты: граф де Альба - 8 тыс. песо, маркиз де Гуадалкасар - 6 тыс. песо, маркиз де Каньете - 3 тыс. песо и др. Полтора века спустя, в 1780 г. около 100 тыс. песо были переданы "на карманные расходы" самому герцогу Альбе.

Таким образом интересы короны и колониального общества не только не совпадали, но и входили в противоречие, при этом оно с годами усиливалось и к XVIII в. приобрело характер острого социального и экономического конфликта. Мертвящими цепями "налогового деспотизма" испанская метрополия сковывали развитие промышленности, торговли, зарождавшейся креольской буржуазии и повременно обеспечивала постоянный некомпенсируемый вывоз национального продукта, производившегося народами Перу.

Засилье натурального хозяйства, низкое состояние техники, наличие сильно выраженных форм кабальной зависимости андского крестьянства, плантационное лсгво хозяйств побережий - все это обусловило широкое распространение докапиталистических укладов в аграрной экономике Перу, предопределив ее отсталость сравнению с хозяйством метрополии.