ЕЩЕ О ТУЗЕМНОМ НАСЕЛЕНИИ

Один из историков пишет, что наиболее трогательным и поэтичес­ким верованием этих племен была уверенность в том, что меланхолич­ные звуки птиц — это призыв или весточка, посылаемые душами близ­ких людей.

Именно поэтому индейцы были преисполнены почти суеверного ува­жения к безмолвию, сумеркам и одиночеству.

Ночью они не осмеливались даже выйти из шалаша, так как счита­ли, что поблизости бродят грозные существа, и даже внутри своего жи­лья боялись темноты.

Поэтому повсеместно всю ночь внутри их «ока»* не угасало пламя костра.

 

* Ока — жилище в виде навеса из пальмовых листьев.

 

В душе индейца никогда не стиралось представление о синих горах на западе, где, как он думал, должны собираться души умерших.

Некоторые индейцы, например гуайкуру, верили в то, что души вели­ких людей после их смерти странствуют среди звезд; что касается души простого человека, то она, как они думали, бродит по кладбищам или вокруг жилья.

Почти все племена верили также, что с наступлением ночи среди погруженных в сон жилищ раздается плач душ усопших детей.

В той части побережья, где преобладали наиболее знатные роды тупи, некоторые великие вожди уже превратились в патриархов. Они постоян­но пребывали в больших табах.

С этими первыми признаками оседлого образа .жизни пришла и лю­бовь к земле, появилось чувство собственности, которое, постепенно укре­пляясь, нашло свое выражение в праве собственности.

Торговля между племенами осуществлялась путем прямого обмена.

Индейцы научились строить по всем правилам свои «табы», изготов­лять оружие и разные орудия.

Оружием служили им луки, стрелы, палицы, копья, щиты, стрело-метательные трубки — сарбаканы*, были у них также топоры, дротики, ножи, жернова, бороны и т.д., сделанные из камня, дерева или кости.

Они умели строить суда для плавания по рекам и заливам. Это — уба (иба), игара** и плоты, которыми до сих пор пользуются на севере стра­ны. Индейцы с ловкостью и изобретательностью усовершенствовали свое искусство рыбной ловли и охоты, до сих пор широко распространенное.

«Таба» состояла из длинных навесов (ока), обычно расположенных в виде пятиугольника внутри круглой изгороди (кайсара). Под каждым навесом висели два гамака для супругов. Остальные члены семьи спали на циновках (пири) вокруг гамаков.

Укладывались спать индейцы очень рано и вставали до восхода солнца. Поднявшись, прежде всего купались, после чего приступали к еде, причем имели привычку все свободное от работы время что-нибудь жевать.

В трапезе участвовали все. Члены семьи, каждый со своей «куйя»*** садились на корточки вокруг вождя, который раздавал пищу равными для всех порциями. Во время еды соблюдалась полная тишина. Пища состояла из муки, лепешек, мяса, рыбы и фруктов. Ели очень медленно, тщательно пережевывая пищу. Почти всегда много пили. Напитки приготовлялись из фруктов, злаков и овощей.

При врачевании болезней индейцы, помимо применения трав и ма­сел, прибегали к кровопусканию.

Любопытно, что при врачевании пользовались музыкой, пением и даже внушением.

 

* Из такой трубки стрелок выдувал ртом стрелу, конец которой смазы­вался одним из растительных ядов; в приготовлении последних бразильские индейцы достигли большого искусства.

** Уба — лодка из коры, игара — небольшая лодка-однодеревка.

*** Куйя — чаша из скорлупы плода куйя.

 

Жизнь индейца в период мира сопровождалась непрерывными празд­нествами. Отмечались рождения, свадьбы, половая зрелость девушек, приобщение юношей к военному искусству. Кроме того, отмечались еще религиозные и военные праздники племени. Праздновались времена года, сбор урожая, окончание рыбной ловли, крупные победы над врагами.

Вообще сохранялись пережитки культовых церемоний, соблюдались обычаи, устраивались празднества и игрища и отмечались разные па­мятные события перуанцев.

Например, праздник, именуемый «бурити», напоминал праздник молодости «уарака», ежегодно отмечавшийся в Куско.

Состязания в беге, стрельбе из лука по мишени, борьбе и испытания, которые должен был проходить юноша, вступавший в жизнь,— все это было наследием исходной цивилизации.

Семейные и кровно-родовые связи у наших туземцев были очень прочны.

Как правило, при вступлении молодых людей в брачный союз пред­почтение отдавалось родственникам начиная с двоюродных.

Холостой мужчина должен был вступать в брак с вдовой брата. Дядя по отношению к племяннику исполнял обязанности отца (особенно это соблюдалось в отношении сына сестры). У некоторых племен сын сестры, по-видимому, имел по меньшей мере равные права с собственным сыном данного индейца, что распространялось даже на право наследования гла­вы племени.

Моногамия была правилом; когда же в исключительных случаях какой-нибудь из вождей имел более одной жены, главенство в доме принадлежало первой жене и она регулировала наследование по отцов­ской линии.

Как правило, к 25 годам мужчина должен был вступать в брак; до этого времени соблюдалось целомудрие. Девушка могла выйти замуж лишь после того, как она становилась женщиной.

Претендент на руку дочери вождя племени, своего или чужого (но дружественного), должен был договариваться с ее отцом.

Если ему не давали согласия на брак, он покорно удалялся и часто изгонялся даже из «табы».

Когда юноша влюблялся в свою избранницу, он должен был в тече­ние двух и более лет служить родителям этой девушки, как это имело место у евреев.

Брачная церемония сводилась к торжественной передаче девушки жениху; это событие отмечалось большими празднествами и сопровожда­лось «обильными возлияниями».

Вступивший в брак юноша обычно должен был оставить отчий дом и войти в семью тестя.

Муж был полновластным господином своей жены и детей. Однако женщина подчинялась не просто силе, а скорее чувству понимания священности семьи, укоренившемуся в ее сознании. Она подчинялась из чувства уважения и почитания к мужу. В нем она видела не всесильного властелина, а патриарха, носителя семейной традиции, через посредство которого она и дети участвовали в жизни племени.

Неопровержимым доказательством того, что одной из основ духовно­го облика индейцев был культ предков, служила торжественность, с ко­торой хоронили умерших.

Пока родственник или друг болен, члены семьи проявляют безразли­чие или, во всяком случае, не такую озабоченность, чтобы забросить свои обычные дела.

Но когда больной умирал, душа индейца разрывалась от горя: вся «таба» предавалась безудержной скорби.

Любопытна иерархия, соблюдавшаяся при похоронах. Рядовые покой­ники оплакивались обычно лишь членами своей семьи. Знаменитому воину, соразмерно его славе, почести воздавала вся таба, или племя, или даже весь народ, если умерший был великим вождем.

После кончины кого-либо из знатных людей ко всем воинам по все окрестности рассылались гонцы с этим печальным известием, и воины стекались к «оке», где лежал покойник.

Сначала тело обмывали; затем его смазывали медом и покрывали слоем из хлопка или перьев. Рядом с мертвецом, подготовленным таким образом к погребению и положенным в «окара»* (прибежище среди «ока»), складывались оружие и предметы, которые умерший больше всего любил.

Затем начиналась церемония, посвященная памяти усопшего героя, произносились речи, в которых вспоминались самые блестящие его дея­ния и подвиги, а также случаи, когда он менял свое имя.

Пока одни говорили, другие оплакивали покойного индейца, и за пределами «окара» весь осиротевший народ выражал свое горе.

Затем покойника укладывали в большой глиняный сосуд (игасаба), придав телу положение человека, сидящего на корточках, после чего похоронная процессия несла урну на кладбище (тибикоэра), где уже была вырыта могила, которая должна была принять умершего.

И там, рядом с могилой, покойника оплакивали в течение многих еще дней.

Женщины при этом срезали свои волосы, а мужчины их отпускали; и те и другие проводили весь срок траура в уединении, пока не наступал день окончания траура.

 

* Окара — вообще индейская хижина. Здесь — своего рода усыпальница.

 

По истечении месяца траура справлялся праздник освобождения от печали, когда люди вновь собирались вместе, но уже с превеликой радо­стью и шумным весельем.

Переходя к вопросу о языках племен восточной части Южной Амери­ки, следует указать, что ознакомление с ними указывает на изменчи­вость диалектов, что препятствует фиксации наиболее характерных яв­лений и затрудняет само изучение этих языков,

Язык тупи до сих пор еще недостаточно изучен, и о нем можно ска­зать лишь следующее.

Звуковой состав языка тупи является, пожалуй, самым бедным по сравнению с другими диалектами данной группы племен. В нем нет согласных «р» (твердого), «с», «л» и «ф», «д» встречается очень редко, лишь в сочетании с «м», вслед за ним. Нет ни одного примера употребле­ния «д» в начале слова. То же самое происходит с «б», известным лишь в сочетании «нб», «р» мягкое встречается часто и наряду с «т» играет заметную роль в деле придания благозвучности языку.

Гласные те же, что и в португальском языке.

Наиболее значительной из словообразовательных частиц является частица «мо». Пожалуй, ни в одном из языков не найти односложного слова со столь обширными функциями в роли словообразовательного пре­фикса. В словаре Батисты Кантану мы находим более тысячи слов с этой частицей. Достаточно сказать, что нет существительного или прилагатель­ного, от которого бы не образовывался глагол с помощью этого элемента. Например от «кату» (красивый) образуется «мокату» (украшать).

Аналогичную функцию выполняют частицы «аба» и «ара» в каче­стве суффиксов для обозначения субстантивизации. Глагол шонгати-рон» (снаряжать) образует «монгатиронсаба» (снаряжение) и шонгати-ронсара» (снаряжающий). Прилагательное «кату» (добрый или краси­вый) — «катусаба» (доброта).

Что касается надежных окончаний, то тупи уже имели явно свой­ственный им родительный падеж (в виде окончания «суй», превращав­шегося в целях благозвучия и «си», «ри» и «ти») и винительный надеж (в виде суффикса «эбо»).

Винительный падеж часто смешивается с дательным и предложным, точно так же как родительный с творительным.

Что касается чисто грамматических категории, то тупи была свойственна только категория числа («эта» для множественного числа).

Остальные грамматические значения выражались вспомогательны­ми средствами.

Личные местоимения, сливаясь с существительными, приобретают функцию притяжательного местоимения.

Времена глагола также выражаются дополнительными формами: «оаэ» — для настоящего времени; «оэра» — для прошедшего; ерам» — для будущего.

Различные степени как у существительных, так и у прилагательных и наречий также выражаются с помощью дополнительных форм: увеличи­тельной «эта» или «гуасу» и уменьшительной «мирим* или просто «им». Сравнительная степень выражается частицей «бе». Дополнение при срав­нении управляется с помощью «суй». Превосходная степень образуется наречием «этэ», как, например, в слове «кату-этэ», которое в развитом тупи сократилось до «кат-этэ» (с неударной формой степени сравнения).

Что касается словообразования, то в языках тупи имеются весьма любопытные особенности. Например, числительные сами по себе могут привести к весьма важной мысли о необходимости, даже с общей точки зрения сравнительного языкознания, провести исследование бразильс­ких языков. Достаточно указать на тот факт, что тогда были бы установ­лены точные аналогии между формами тупи и соответствующими фор­мами древнего санскрита. Числительное «мосопир» (три) состоит из сло­ва «мосои» (два), к которому добавлена частиц «пир» (более, помимо, сверх). Только два первых числительных имеют собственные непроизвод­ные названия. Остальные являются составными, точно так же как и в прародителе арийских языков.

Следует упомянуть еще об одном факте из морфологии языка тупи: это образование личных местоимении. Множественное число «жэндэ» (мы) образовано из «жэ» (я) и «ндэ» (ты), как и в санскрите.

То же самое происходит со множественным числом других лиц.

Остается заметить еще, что в языке кичуа, культурном языке инков, отмечено более двух тысяч слов, происходящих от древнего языка вед.

Можем ли мы, таким образом, не найти в языках наших индейцев никаких достойных изучения явлений, имеющих столь большое значе­ние для решения проблемы возникновения американской цивилизации?

Помимо всего того, что относится к собственно этническим факторам, касающимся наших индейцев, было бы целесообразно исследовать и воп­рос о влиянии, оказанном последними на позднейшие общественные фор­мации, в частности об их влиянии на колонизаторов наших земель.

Именно в языке можно обнаружить наиболее заметные следы этого влияния, особенно в общей топонимии. Однако со времени начала завое­вания географические названия на языке тупи редко фигурируют на­равне с португальскими.

До начала XVIII века язык тупи преобладал над португальским язы­ком в отношении два к одному. В некоторых капитаниях, как, напри­мер, Риу-Гранди-ди-Сан-Педру, Сан-Паулу, Гран-Пара, язык тупи преоб­ладал и в более позднее время и имел более широкое распространение.

Все сказанное о туземном влиянии на язык относится и к послед­ствиям, которые имели столкновение, а затем и сосуществование с индей­цами для обычаев, ремесел, а также для многих других сторон жизни колонизаторов: эти последствия еще и сейчас сказываются повсюду в Бразилии, и особенно в местах, расположенных вне зон городов.

Необходимо, вне всякого сомнения, отдать должное и большому вкла­ду, внесенному индейцами в дело колонизации континента.

Так, в развитии земледелия, в исследовании внутренних районов стра­ны индейцы были деятельными помощниками, в которых колонисты никогда не добились бы того, что уже сделано. Ни одно отражение нападе­ния пиратов или корсаров, ни одна война против чужеземцев, ни одна экспедиция по исследованию континента не обходилась без индейцев, как главных действующих лиц, как людей неоценимых достоинств, прино­сивших успех, чьими славными подвигами полна вся история колонии.

Наконец, еще более красноречиво то величие, с которым они выра­жали свой героический протест, освобождаясь от насилий завоевателей. Восстания и подлинные войны против злоупотребления силой ярко свидетельствуют о том, что это людское племя обладало глубокой мо­ральной стойкостью, которая делала его достойными самым активным участником жизни данного континента.

Печатается по изданию: Роша Помбу. История Бразилии. М.,1962.