Священный чан

ГЛАВА XVI

ГОРЫ В ШТАТЕ ГЕРРЕРО. МЕКСИКА.

Я один теперь под сводом каменным,
Я один среди померкших скал.
В. БРЮСОВ

Низкие, серо-черные, набухшие влагой облака лениво ползли по небу и, натыкаясь на горные отроги, казалось, поглощали, растворяли их в своей бесформенной массе. Холодный сырой ветер то дул яростно и упорно, то по­чти стихал, будто куда-то прятался.

По узкой тропе, словно прилепившейся к крутому склону одной из гор, медленно двигалась небольшая процессия. В середине ее двое дюжих рабов несли паланкин, в котором полулежали-полусидели Суэмбахамон и Иринефер. Впереди чужеземцев шествовал с группой жрецов торже­ственный Тумех-Цахинг — старший жрец страшного подземного бога Сер­дца земли. На лице его читалось полное удовлетворение. Сзади носилок шло с десяток рослых воинов, вооруженных только массивными деревян­ными палицами. Шествие продвигалось в полном молчании, и только тяже­лое дыхание рабов нарушало тишину гор.

Египетский вельможа мысленно перебрал произошедшие недавно собы­тия и гадал: куда же их несут теперь? Ему было немного неловко своего прежнего панического страха. Совершенно ясно, что ночная церемония означала всего-навсего ритуальное очищение огнем; ведь и он, если бы эти странные люди вступили в его фиванский дворец, окурил бы их очищаю­щими смолами. У каждого народа свои обычаи! Ожогов на его ногах, как и у Иринефера, к их удивлению, почти не было. Следовало просто подчинить­ся требованию провожатого, возможно, тогда бы они уже спокойно сидели в гостях у здешнего правителя. И Суэмбахамон дал себе слово, что отныне он будет беспрекословно выполнять пожелания невысокого костистого ста­рика, возглавлявшего теперь их группу. Только зачем их несут в горы?

Непривычный для египтянина горный пейзаж давил и угнетал его. К счастью фиванца, облака, туман и косые полосы дождя вдали скрывали от него, мимо каких бездонных пропастей и высоких пиков проходила их дорога.

Процессия обогнула выступавший склон горы; тропа явственно начала спускаться вниз. Скоро они вступили в верховье ущелья и начали про­двигаться по нему; принесенные ручьем округлые камни скользили под но­гами и затрудняли движение.

Через час по знаку Тумех-Цахинга все остановились. Двое жрецов по­дошли к большому плоскому камню, лежавшему у отвесно уходящей вверх стены ущелья, и отодвинули его в сторону. Под ним зияло черным про­валом круглое отверстие. Сперва один, а затем и второй жрец скользнули в него и скрылись во мраке. Высаженные с носилок египтяне со страхом смотрели на это исчезновение. Неужели и их отправят туда? Вместо огня — могила в горах?

Следующим в отверстие спустился Тумех-Цахинг; старику это было явно трудно, ему помогали два крепких воина, держа под мышками, да и мелькнувшие на момент ладони двух первых жрецов заботливо поддержа­ли его. Это успокоило Суэмбахамона: значит, глубина ямы была неболь­шой, а кроме того, туда направился сам предводитель их нового путешест­вия. Только зачем они спускаются туда?

Ответ на этот вопрос чужеземцы получили быстро, потому что вслед за еще двумя жрецами в яму начали опускать и их. Как и предполагал Суэмбахамон, она не была очень глубокой: чуть-чуть больше человеческого роста. Неожиданностью оказалось другое: в яме был узкий лаз, по которо­му чужеземцев довольно бесцеремонно поволокли жрецы. Скоро Суэмбахамон почувствовал, что переход внезапно расширился, чьи-то заботли­вые руки помогли вельможе встать, а через секунду в непроглядной тьме блеснул огонек, показавшийся сперва необычно ярким. Один из младших жрецов поднес этот огонек к смолистой ветке, служившей факелом, и все вокруг осветилось. У египтян захватило дух от того, что они увидели.

Пещера была такой высокой, что верхние своды ее терялись в полу­мраке. Отвратительно пищали и носились вверху сотни летучих мышей, встревоженных необычным для них светом. На одной из искусственно вы­ровненных стен виднелось яркое пятно росписи: человек — или божест­во — сидел, поджав под себя одну ногу, на каком-то возвышении вроде низкого трона. Вместо человеческой головы была нарисована оскаленная морда какого-то зверя, похожего на леопарда. Фиванский вельможа не раз видел этих животных в зверинце фараона. Поняв, что перед ним изображе­ние бога меднокожих людей, Суэмбахамон подошел поближе к фреске и низко "поклонился, касаясь пальцами земли. То же самое сделал после мгновенного колебания и Иринефер.

Поступок египтян вызвал у приведших их сюда радостное оживление, они благоговейно зашептались. Тумех-Цахинг зажег стоявшие перед рос­писью курильницы и, взяв одну из них, окурил чужеземцев тяжелым черным дымом с резким, но приятным запахом. Затем, поставив куриль­ницу на место, он жестом пригласил их следовать за ним. Они нехотя по­виновались.

Идти пришлось недолго. Через узкий коридор в стене, противополож­ной росписи, вся процессия вступила в новый зал, еще больше первого. С потолка этой пещеры свисали чудовищной толщины сталактиты, игравшие всеми оттенками красного и розового, когда около них проносили факелы.

Посреди пещеры египтяне увидели огромный каменный чан, доверху наполненный кристально прозрачной водой, продолговатый по форме и высотой приблизительно в четверть человеческого роста. На стенках его были высечены четыре оскаленных лика того же бога-хищника, которого они только что видели на росписи. Воздух в пещере был чистым и прохлад­ным: очевидно, где-то наверху имелось отверстие, выходившее на по­верхность.

Все пришедшие расселись вокруг каменного сосуда; Суэмбахамона по­местили рядом с Тумех-Цахингом. Жрец, несший факел, зажег множе­ство светильников, стоявших на тумбообразных возвышениях-подставках, и внутренность пещеры заиграла всеми переливами белых и красных тонов. Казалось, какой-то волшебный розовый свет заполнил все пространство.

Сидевшие начали монотонно раскачиваться из стороны в сторону, что-то напевая. Тихая сначала, едва слышная песня постепенно набирала си­лу и наконец загремела под сводами, усиленная громким эхом. Какое-то дремотное, усыпляющее состояние охватило египтян. Они так же стали мерно покачиваться, а Иринефер даже присоединил свой хриплый голос к мощному хору.

Внезапно по знаку Тумех-Цахинга пение резко оборвалось. Старый жрец встал, за ним последовали другие. Наклонив голову, он произнес длинную горячую молитву. Затем Тумех-Цахинг достал из складок одежды небольшой мешочек и, развязав его, взял оттуда горстку серовато-корич­невого порошка. Он бережно ссыпал его в свой раскрытый рот и принялся жевать. Один за другим к предводителю стали подходить жрецы, каждый получал порцию зелья и отправлял в рот. После них получили порошок и египтяне; Иринефер беззаботно начал жевать его, но Суэмбахамон, слов­но повинуясь какому-то внутреннему голосу, сунув загадочное вещество в рот, сделал вид, что закашлялся, и тотчас же выплюнул его в ладонь, а потом, осторожно отведя руку, выбросил за спину. Во рту египтянина за­горелось, словно он попробовал что-то жгучее, но вкус порошка показался ему довольно приятным. Никто ничего не заметил.

Получив порцию размельченного священного гриба, все участники обряда вновь уселись около каменного чана и, наклонив головы, стали при­стально глядеть в воду. Несколько минут прошли в полном молчании.

Первым почувствовал действие зелья старый кормчий. Старший жрец Сердца земли, очевидно, уделил ему щедрую порцию, да и организм египтянина не был привычен к таким снадобьям. Иринефер громко рас­смеялся, встал и, не обращая никакого внимания на необычность обстанов­ки, побрел в дальний угол пещеры. Там он улегся на спину и принялся громко голосить старую мореходную песню. Никто из присутствующих не удивился странному поведению чужеземца, только Тумех-Цахинг на мгно­вение оторвал свой взор от созерцания воды и мельком глянул в сторону кормчего.

Суэмбахамон почувствовал себя необычно хорошо, сейчас ему все нра­вилось: и пещера, и таинственность обряда, и все окружавшие его люди.

Он словно выпил большую чашу крепкого кипрского вина, голова приятно кружилась. Он уже жалел, что не проглотил весь порошок.

Понемногу оживление охватило всех. Жрецы еще не отрывали .глаз от воды, но по их неожиданным резким движениям, по коротким вскрикам, срывавшимся с губ то одного, то другого, чувствовалось, что и ими овладе­вает могучая сила снадобья. Иринефер перестал петь и, по-прежнему лежа на спине, смотрел бессмысленно вверх и тихо, но непрерывно что-то говорил.

Неожиданно крепкая еще рука Тумех-Цахинга сильно пригнула голову египтянина к чану. Суэмбахамон нехотя вгляделся в прозрачную воду и вдруг — о чудо! — увидел в ней то, что заставило затрепетать его устав­шее больное сердце.

...По дорожкам тщательно ухоженного сада медленно прохаживалась его жена. Раннее утро. Вельможа хорошо знал этот сад, находившийся около его собственного дома в Фивах... Все было так же, как в день его поспешного отъезда: лучи ласкового утреннего солнца, свежая, политая садовниками зелень деревьев и кустарников... Реннеферт была не одна, за ней шли их дети — дочка Менертимут и малыш Амонпанефер. В руках детей были букеты свежих цветов.. Внезапно дочка забежала вперед и, став перед матерью, спросила: «Мама, а где же наш дорогой отец? Почему я его так долго не вижу с нами?» Скорбные глаза Реннеферт обратились на Менертимут, и она тихо ответила: «Он ушел в загробный мир к Осирису, ваш отец уже никогда больше не вернется к нам...»

Видение медленно растаяло, но Суэмбахамон еще успел увидеть огор­чение на личике девочки... Он продолжал несколько минут смотреть в чан, но в нем уже по-прежнему была только чистая, прозрачная вода...

Египтянин оторвал наконец глаза от каменной чаши, чудесным обра­зом показавшей ему далекую родину, и огляделся. Рядом на песке, усти­лавшем пол пещеры, лежал Тумех-Цахинг, из его полуоткрытого рта стека­ла тоненькая струйка липкой слюны... Двое других жрецов, обнявшись, шептались друг с другом. Остальные кто лежал неподвижно, кто бродил неуверенными шагами по подземному залу. Один, как неуклюжая тряпич­ная кукла, обвис на краю чана, левая рука его была погружена в воду.

Суэмбахамон медленно встал. Гнев, отвращение и тоска охватили душу изгнанника.

Зачем он бежал из родной страны?

Зачем он здесь, среди этих омерзительных существ, так не похожих ни на египтян, ни на финикиян или ливийцев? Если бы снова оказаться в море; может быть, чудом он вернулся бы в Великую зелень и в конце концов домой...

Нарочито медленными шагами он двинулся к Иринеферу, но опасения Суэмбахамона были напрасными, за ним никто не следил. Все оставались в прежних позах, и ни один из жрецов даже не повернул головы в его сторону. Он подошел к кормчему. Тот крепко спал, и все старания разбу­дить его оказались тщетными. Ну что же, нет так нет!

Суэмбахамон быстро пошел к выходу, им овладело страстное, неодоли­мое желание бежать отсюда, в затуманенном еще мозгу выход наружу уже казался чуть ли не половиной обратного пути к морю, а значит, и к поки­нутому дому...

Но у перехода из зала с чаном в пещеру с росписями на его пути вырос молодой жрец. Его остекленевшие глаза смотрели мимо египтянина, он что-то горячо и невнятно говорил. Суэмбахамону показалось, что жрец уговаривает или приказывает ему остаться здесь, он не мог знать, что пре­емник Ax-Маша убеждает его в необходимости изменения календаря. От­чаянная злоба загнанного в угол животного овладела египтянином. С вне­запной силой и решительностью вельможа схватил его за горло и, сильно сжав его, отбросил жреца в сторону. Тот не сопротивлялся и через несколь­ко мгновений, полузадушенный, упал к ногам египтянина. Никто не обра­тил на это внимания.

Быстрыми шагами Суэмбахамон поспешил к выходу. Как он нашел путь в подземном лабиринте, он не мог осознать. Но когда странник выбрался из ямы по спущенной туда грубой деревянной лестнице (кото­рой не было, когда они спускались), то безграничное отчаяние охвати­ло его.

Около ямы прохаживался воин — он подхватил египтянина, как только его плечи показались над землей, — а в нескольких шагах горел костер, около которого грелись остальные. Суэмбахамон бросился на мокрую зем­лю и остался неподвижным. Все оказалось напрасным!

Дождь перестал, небо прояснилось, но все вокруг: жесткие низкие тра­вы, камни, кустарник — было еще сырым. Уныло свистел ветер. Над лиловато-серыми горами стоял холодный тяжелый закат, так не похожий на ве­личественные заходы Ра в родной стране...

Через час или два из ямы начали вылезать жрецы; движения их были еще вялыми и неуверенными, остававшиеся наверху помогали им. Послед­ним поднялся Тумех-Цахинг. Пробормотав молитву, он сделал знак, и во­ины поспешно задвинули отверстие тем же камнем. Не веря своим глазам, Суэмбахамон еще раз пересчитал поднявшихся и похолодел. Среди них не было молодого жреца, помешавшего ему выйти, но не было и старого корм­чего: Иринефер остался в пещере...