ДОКАЗАТЕЛЬСТВО

ГЛАВА VI.

     Согласно Пополь Вух, священной книге народа майя, у супругов Шпийякок и Шмукане родились  два  сына  --  Хунакпу  Один и Хунакпу Семь. Хунакпу  Один вырос,  женился, и у  его жены Шбакийяло Семь родились два сына  -- Обезьяна Один и Мастеровой Один. Хунакпу Семь  не дожил до совершеннолетия; он еще не

успел стать  мужчиной,  когда его  вместе  с братом  принесли  в  жертву  на площадке  для  игры  в  мяч,  когда  они  проиграли  Хунакпу  Смерти-Один  и Смерти-Семь. Затем  голову Хунакпу  Один  поместили  в развилину  тыквенного дерева калабаш,  которое никогда  прежде не давало  плодов; и когда  на  нем появились плоды, они  были  похожи на  голову, а голова  Хунакпу  Один стала походить на плод, и так они стали одним и тем же.

     Затем  молодая  девственница,  по  имени  Кровавая  Женщина,  пришла на площадку для игры  в мяч и жертвоприношений, чтобы посмотреть на это дерево, и  там  она  заговорила  с  головой  Хунакпу  Один,  и  голова Хунакпу  Один заговорила  с  ней. Когда она коснулась его  черепа, ей  на руку  попала его слюна, и вскоре она зачала  ребенка. Хунакпу Семь дал на это свое согласие и таким образом тоже стал отцом того, кто жил в ее чреве.

     Кровавая женщина не  пожелала  рассказать своему отцу,  как она  зачала ребенка,  ибо всем было запрещено подходить к дереву калабаш, где находилась голова  Хунакпу Один. Возмущенный тем, что она  зачала,  еще не выйдя замуж, отец отдал ее для принесения в жертву. Однако, чтобы  спасти себе жизнь, она

поведала  воинам-хранителям  подземного мира,  посланным, дабы убить ее, что дитя  в  ее  чреве было зачато от  головы Хунакпу  Один. Услышав это, они не захотели убить ее, но они должны  были принести ее сердце и показать его  ее отцу. Собирателю Крови. Но Кровавая Женщина  обманула  своего отца, наполнив

чашу красным  соком кретонового  дерева, который загустел и  стал  похож  на окровавленное сердце. Это поддельное сердце обмануло всех богов Шибальбы.

     Кровавая Женщина отправилась в дом вдовы Хунакпу Один, Шбакийяло, чтобы доносить  там свое дитя.  Когда пришло  время,  она родила двух детей,  двух сыновей, которых назвала  Хунакпу и Шбаланке. Шбакийяло невзлюбила детей  за их плач и выбросила их из дому. Ее сыновья. Обезьяна Один и Мастеровой Один, хотели избавиться от новых братьев и положили их на муравейник.  Но младенцы все  же не умерли там, и старшие братья  бросили их  в заросли ежевики. Но и там  они уцелели. Вражда между старшими и младшими братьями продолжалась все годы, пока дети не стали взрослыми.

     Старшие  братья были флейтистами,  певцами,  художниками,  умельцами  и ведунами. Но в первую  очередь они были ведунами. Когда родились их  младшие братья, они хорошо знали, кто они есть и кем они будут, но из зависти никому об этом не сказали. Поэтому справедливо было, что Хунакпу и Шбаланке обманом

уговорили  их  залезть  на  дерево и  так и не  дали  им спуститься. Там два старших брата  превратились в обезьян и больше никогда не ступили на  землю. Потом  Хунакпу  и  Шбаланке,  великие  воины  и игроки  в  мяч,  отправились разрешить  спор  между  их  отцами  Хунакпу  Один  и  Хунакпу Семь и  богами Шибальбы.

     В конце  игры  Шбаланке  был  вынужден принести в  жертву своего  брата Хунакпу.  Он завернул сердце брата в лист дерева и танцевал в одиночестве на площадке для игры в мяч,  пока, наконец, не выкрикнул имя  брата,  и Хунакпу восстал из мертвых и встал рядом с ним. Увидев это, два их соперника в игре, великие боги Смерть-Один и  Смерть-Семь, потребовали, чтобы их тоже принесли в жертву. Тогда Хунакпу и Шбаланке вынули сердце из груди Смерти Один, но он не  восстал из  мертвых. Увидев это.  Смерть Семь был  так напуган, что стал молить не  приносить его в  жертву. Но братья, без его согласия,  вынули его сердце,  и  он  умер постыдной  смертью труса.  Вот  так Хунакпу и  Шбаланке отомстили  за своих отцов Хунакпу  Один и  Хунакпу Семь и лишили  могущества богов Шибальбы.

     Так говорится в священной книге Пополь Вух.

     Когда у Долорес де Кристо Матаморо родился  третий  сын, она  вспомнила уроки по культуре майя в Текаксе на полуострове Юкатан, где она раньше жила. И, не зная  точно, кто был отцом ее ребенка, назвала  его Хунакпу. Если бы у нее родился еще один  сын,  она, несомненно,  назвала  бы его  Шбаланке.  Но случилось так, что,  когда Хунакпу был еще  малышом, ее  в давке столкнули с платформы на станции в Сан-Андрее Тукстла, и она попала под поезд.

     Хунакпу  Матаморо  ничего  не  унаследовал от матери,  если  не считать имени, которое  она дала ему, и, возможно, именно оно побудило его посвятить себя изучению прошлого своего народа. Его старшие братья ничем не отличались от других  жителей Сан  Андрее Тукстла: Педро стал полицейским, а Хосе-Мария

-- священником. Однако Хунакпу  занялся изучением истории майя, мексиканцев, толотеков, санотеков и ольмеков,  -- великих народов, населявших Центральную Америку. Со второй попытки, когда ему удалось набрать достаточное количество баллов, он был принят в число  сотрудников  Службы, и с головой погрузился в свои исследования.

     С самого начала он поставил перед собой  задачу выяснить, что произошло бы в Центральной  Америке, если  бы там  не появились  испанцы. В отличие от Тагири, на личном деле которой красовалась серебряная  полоска,  означавшая, что ей предоставляется полная свобода действий в ее научной работе, Хунак-пу

на каждом шагу сталкивался с различными препятствиями.

     --  Служба изучает прошлое, --  повторяли ему  множество раз. --  Мы не строим  домыслы  о том, что  могло бы произойти,  если бы прошлое  пошло  по какому-то  иному  пути.  Проверить  это невозможно; и даже если бы вы смогли проделать подобную работу, это все равно не имело бы никакой ценности.

     Но несмотря  ни  на что, Хунакпу  продолжал свою работу. Вокруг него не возникло  группы  единомышленников.  Фактически,  он  принадлежал  к  другой группе,  занимавшейся  изучением сапотеков,  живших  на  северном  побережье перешейка   Теуантепек  в  годы,  непосредственно  предшествовавшие  приходу испанцев. Он был зачислен в эту группу, потому что утвержденная  начальством тематика  их  работы  более  всего  соответствовала  интересам  Хунакпу. Его начальники  хорошо   знали,   что   он   занимается   своими   сомнительными исследованиями по меньшей мере столько же времени,  сколько и теми полезными

наблюдениями,  которые пополнят сокровищницу знаний. Они были терпеливы. Они надеялись, что,  если оставить его в покое, то само время излечит его от той юношеской  одержимости,   с   которой  он  пытался   познать  непознаваемое. Разумеется  при  условии,  что  он  будет  продолжать  добросовестно изучать

культуру сапотеков, что он и делал, правда, без особого рвения.      Затем  он узнал об открытии Вмешательства. Служба из  другого  будущего послала  Колумбу  видение, заставившее его  отказаться от  мечты  возглавить Крестовый  поход с  целью освобождения  Константинополя,  и в  конце  концов направило его в Америку. Это было поистине поразительно, но для индейца – а Хунакпу был представителем этого  народа --  вместе с  тем и ужасно. Как они посмели!  Он сразу же  понял, что именно  хотели  предотвратить вмешавшиеся, имелась в виду вовсе не победа христианства над исламом.

     Спустя несколько недель поползли слухи, и то,  что они не прекращались, как это обычно бывает со слухами, делало их все более убедительными. Великий Кемаль разрабатывает новый проект.  Впервые за все время  своей деятельности Служба  решила  использовать метод  экстраполирования, чтобы  выяснить,  что

могло  бы  случиться  в будущем, если бы не произошло  какое-то определенное событие.  К  чему  разрабатывать  целый проект  для изучения этой  проблемы, изумился Хунакпу. Он был  уверен, что может сразу же ответить на все вопросы Кемаля.  Он  знал, что если бы  кто-то из  группы Кемаля  прочитал  хотя  бы

одну-единственную  статью   из  тех,  что  он  написал  и  отправил  в  сеть электронной связи  в центральное бюро Службы,  то сразу  бы понял, что ответ лежит  прямо  перед  ним.  Работа  уже была проделана,  и понадобится  всего несколько человеко-лет, чтобы восполнить недостающие детали.

     Хунакпу ждал, что Кемаль напишет ему или кто-то из координаторов Службы порекомендует Кемалю  ознакомиться с работой Хунакпу, или даже -- это должно было неизбежно случиться  --  переведет его в группу Кемаля. Однако приказ о переводе не поступал, письмо не приходило,  а  начальники Хунакпу, похоже, и не подозревали, что  самым ценным помощником Кемаля был бы этот вечно сонный молодой майя, уныло трудившийся над скучным проектом сбора данных.

     Именно   тогда  Хунакпу   понял,  что   он   столкнулся  не  только   с сопротивлением со стороны коллег, но и с явным пренебрежением. Его работу ни во  что не ставили, никто никогда  о ней  не вспоминал,  ни  одна из статей, которые он отправил, даже не дошла  по  назначению, и никто  никогда  ими не заинтересовался.

     Однако чувство отчаяния не было свойственно натуре Хунакпу. Напротив, с мрачной решимостью он  удвоил свои усилия, понимая, что единственный  способ преодолеть  барьер  скрытого  пренебрежения   --   это   представить  Кемалю доказательства настолько убедительные, что тот  просто  не сможет  с  ним не считаться.  И если  понадобится, Хунакпу  сам, минуя все официальные каналы, доставит  это доказательство  Кемалю,  как тот  когда-то явился к  Тагири на теперь уже ставшее легендой собрание.  Конечно, тут были некоторые различия.

Кемаль приехал к Тагири уже знаменитым, выполнив ряд широко известных работ, и  был  поэтому  принят  вполне  радушно,  хотя  его точка  зрения не  нашла поддержки. Хунакпу не сделал  никаких  особенных открытий,  во всяком случае таких,  которые  нашли бы  всеобщее  признание.  И  поэтому  вряд  ли  можно

рассчитывать, что Кемаль согласится встретиться с ним или ознакомиться с его работой. И тем не менее все эти соображения и рассуждения не остановили его. Хунакпу продолжал трудиться, терпеливо собирая факты,  подвергая тщательному анализу все свои  находки и проклиная каждую минуту, потраченную на описание

подробностей строительства морских  судов жившими  на побережье запотеками в период с 1510 по 1524 годы.

     Его  старшие  братья, полицейский и  священник,  рожденные  в  законном браке, всегда смотревшие на него свысока, стали  теперь волноваться за него. Они  приехали повидаться  с  ним  на  станцию  Службы в Сан-Андрее  Тукстла. Хунакпу  разрешили  воспользоваться  конференц-залом, где  им  никто  не мог помешать.

     --  Тебя никогда нет дома,  --  сказал полицейский. -- Я  не раз звонил тебе, и все впустую.

     -- Я работаю, -- ответил Хунакпу.

     -- У тебя не очень-то здоровый вид, --  вмешался священник. --  И когда мы говорили о тебе с твоей начальницей, она отметила, что от тебя не слишком много толку. Все занимаешься своим собственным, бесполезным проектом.

     --  Вы спрашивали обо мне мою начальницу? -- воскликнул Хунакпу.  Он не знал,   сердиться  ему  за  такое  вмешательство  или  радоваться,  что  они достаточно любят его, чтобы справляться о его делах.

     --  Ну  что ж,  честно  говоря,  она  сама  пришла  к  нам,  --  сказал полицейский, который всегда говорил правду, даже  если она  была неприятной.

-- Она просила нас поговорить с тобой и убедить отказаться от твоей дурацкой идеи потерянного будущего индейцев.

     Хунакпу с грустью посмотрел на них.

     -- Я не могу, -- промолвил он.

     -- Мы понимаем тебя,  -- сказал священник.  -- Но если  тебя выкинут из Службы,   то  что  ты  будешь  делать?  Есть  у  тебя   какая-нибудь  другая специальность?

     --  Не  рассчитывай,  что мы  сможем помочь тебе  деньгами,  --  сказал полицейский, -- или хотя бы  постоянно  кормить  тебя. Разве  что пару раз в неделю, хотя мы и будем рады сделать это в память о нашей матери.

     -- Спасибо,  -- сказал Хунакпу. -- Вы  помогли  мне привести  в порядок собственные мысли.

     Они встали, чтобы  попрощаться.  Полицейский,  который был старше и бил его, когда Хунакпу был  ребенком,  куда реже, чем священник,  остановился  в дверях. Лицо его выражало сожаление.

     -- Ты ведь не будешь ничего менять? -- сказал он.

     -- Нет, буду,  -- ответил  Хунакпу.  --  Я  собираюсь поспешить,  чтобы побыстрее все закончить. Прежде чем меня выкинут из Службы.

     Полицейский покачал головой.

     -- Ну почему тебе непременно нужно быть таким... индейцем?

     До Хунакпу не сразу дошел смысл сказанного.

     -- Потому что я и есть индеец.

     -- Хунакпу, но и мы тоже.

     -- Вы? Хосе-Мария и Педро?

     -- Да, у нас испанские имена, ну и что из того?

     --  А ваша кровь разбавлена испанской, и вы занимаете те же  должности, что и настоящие испанцы, и живете в испанских городах.

     -- Разбавлена? -- спросил полицейский. -- Наша кровь...

     -- Кто бы  ни был мой отец, -- сказал  Хунакпу, --  он был  майя, как и наша мать. Лицо полицейского потемнело.

     -- Похоже, ты не хочешь быть моим братом.

     -- Я горжусь тем, что я твой брат, -- ответил  Хунакпу, огорченный тем, как были восприняты его слова. -- Я совсем не хочу ссориться  с тобой. Но  я должен узнать, каким был бы народ -- наш народ, -- если бы не испанцы.

     За спиной полицейского в дверях показался священник.

     --   Их   руки   всегда   были   бы   обагрены    кровью   человеческих жертвоприношений, они постоянно пытали бы людей, увечили бы самих себя,  так никогда и не услышав имени Христа.

     --  Спасибо,  что не забыли меня и пришли навестить, -- сказал Хунакпу. -- Со мной все будет в порядке.

     -- Заходи ко мне пообедать, -- пригласил полицейский.

     -- Спасибо. Зайду как-нибудь.

     Братья  ушли,  а  Хунакпу  вернулся  к  своему  компьютеру  и  отправил сообщение Кемалю. Он почти не надеялся, что тот прочитает его -- сетью связи Службы пользовалось  великое  множество  людей.  Вряд  ли такой человек, как Кемаль, обратит внимание на какое-то  третьеразрядное послание  от никому не

известного собирателя  данных для проекта "Сапотеки". И все-таки надо как-то пробиться  к нему,  иначе весь труд Хунакпу пропадет понапрасну.  Поэтому он постарался составить как можно более дерзкое послание и отправил его каждому участнику  проекта  "Колумб"  в  надежде, что  хоть кто-то  из  них  обратит внимание на третьеразрядное сообщение электронной почты  и заинтересуется им настолько, что расскажет о нем Кемалю.

     Сообщение гласило:

     Кемаль: Колумба выбрали,  потому что он был величайшим человеком своего времени,  --  тем,  кто сломал хребет исламу.  Его послали на  запад,  чтобы предотвратить  самое   ужасное   бедствие  во  всей  истории   человечества: завоевание  Европы, тлакскаланами. Я могу  доказать это. Мои статьи по этому вопросу были отправлены по  сети  электронной  почты, но на  них не обратили внимания, как, наверняка, случилось бы  и с вашими,  если бы  вы не нашли на старых    метеорологических   видеозаписях    Трусайта   I    доказательство

существования  Атлантиды. Я  не располагаю  видеозаписями  завоевания Европы тлакскаланами. но доказательство тем не менее существует. Выслушайте меня. И вы сбережете себе годы работы.. Откажите мне, и я уйду. Хунакпу Матаморос.

     В  глубине  души  Колумб  стыдился  тех  мотивов, которые побудили  его жениться на Фелипе. Прибыв  в  Лиссабон,  он сразу  понял,  что  не имеет ни малейшего  шанса приблизиться  к  своей  цели,  оставаясь простым  иноземным купцом.  В Лиссабоне существовала  колония генуэзских  купцов, и Колумб,  не откладывая, принял участие в их  делах. Зимой  1476  года он присоединился к флотилии судов, направлявшихся  на  север  во Фландрию,  Англию и к  берегам Исландии.  Еще  не прошло  и  года  с  того момента, как  он, преисполненный больших надежд и  ожиданий,  отправился в  такое  же  путешествие; и сейчас, когда  он, наконец, оказался в портах этих  стран,  он с  большем трудом мог заставить  себя заниматься делами, которые привели его  сюда. Что пользы ему вести торговлю  между городами Северной Европы? Господь  поручил ему гораздо более важное дело. Хотя он и зарабатывал деньги на этих торговых сделках, он

никак не выделился среди остальных купцов. Только в Исландии, где он услышал рассказы моряков о землях, лежавших не так уж далеко на западе, где когда-то существовали   процветающие   колонии  норманнов,   узнал  он   и   кое-что, показавшееся  ему полезным  для  его дела.  Но  и тогда он  не забывал,  что Господь  повелел ему  отправиться на запад южным путем и вернуться северным. Эти  земли, о  которых  рассказывали исландцы, не  были "великими царствами" Востока, уж это-то было ясно.

     Ему   нужно  было  каким-то  образом  организовать   экспедицию,  чтобы исследовать западную часть океана. Несколько раз на торговых судах  он ходил на Азорские острова и Мадейру.  Обычно португальцы не  пропускали чужеземцев дальше, в воды, омывавшие  побережье Африки,  но они охотно принимали их  на

Мадейре, где те покупали африканское золото и слоновую кость, или на Азорах, чтобы  продать съестные  припасы  по  несколько вздутым  ценам. Посетив  эти места, Колумб узнал, что  каждые несколько месяцев  большие караваны  судов, направлявшиеся  в  Африку,  заходили  на  Мадейру.  Сама  Африка  Колумба не

интересовала, но  он  жаждал  заполучить в свое распоряжение такие флотилии. Каким-то образом  ему  нужно было  возглавить одну  из  них, и направить  на запад, а не на юг. Но мог ли он надеяться хоть когда-нибудь добиться этого?

     В Генуе его отец, по крайней мере, был  преданным сторонником Фиески, и это  Колумб  мог  бы  использовать для достижения своей  цели.  Здесь же,  в Португалии, все судоходство и все экспедиции находились под непосредственным контролем короля. Получить  суда,  матросов и  деньги для  исследовательской экспедиции можно было, только обратившись  непосредственно к  самому королю,

на что он, генуэзец и простой купец, вряд ли мог рассчитывать.

     Поскольку он  не имел в Португалии  никаких фамильных связей, оставался только  один  путь, чтобы  приобрести  их.  Однако  жениться на  девушке  из знатного рода с большими связями,  не обладая ни богатством, ни надеждами на него  в будущем, было поистине трудным делом. Ему  нужно было подобрать себе невесту из не  очень  знатного  семейства,  да к  тому же не имевшего шансов возвыситься.  Семейства,  стремящиеся улучшить  свое  положение  в обществе, обычно  ищут  брака с представителем  более  знатного  рода.  Обедневшие  же дворянские семейства,  в особенности  их младшие  ветви, да еще  с  не очень красивыми   дочерьми  и  скудными  средствами,   могли  отнестись  к  такому чужеземному искателю  приключений,  как Колумб, если не очень  благосклонно, то, по крайней мере, терпимо. Или же, наконец,  они могли просто смириться с судьбой.

     То ли потому, что он чуть не погиб в море, то ли потому, что Бог хотел, чтобы он выглядел более аристократично,  но Колумб начал быстро седеть.  Его седеющие волосы при  все  еще  молодом лице и  бодрых  энергичных движениях, неизменно обращали  на себя  внимание. Каждый раз,  отправляясь куда-либо по делам,  стремясь  добиться   успеха  в  торговле,  где  предпочтение  всегда отдавалось своим,  португальцам,  он взял себе  за правило  посещать церковь Всех  Святых.  Сюда,  прослушать  мессу,  принять  причастие,  исповедаться, приводили,  не спуская с них  глаз,  дочерей на выданье  матери из  семейств

недостаточно богатых, чтобы иметь своего домашнего священника.

     Там-то он и увидел Фелипу, или, скорее, удостоверился, что она заметила его. Он со всей деликатностью навел справки о нескольких молодых сеньоритах, и  то,  что он узнал о ней, выглядело  достаточно  многообещающим.  Ее  отец, губернатор  Перестрелло,  был  человеком известным  и  влиятельным  в  своих

кругах,  с  определенными   притязаниями  на  знатность,  которые  никто  не оспаривал в течение его жизни, потому что  он был одним из  молодых моряков, воспитанных принцем Генрихом Мореплавателем, и отличился при взятии Мадейры.

В  награду его назначили губернатором небольшого островка Порто-Санто, почти безводного  клочка земли.  Единственная ценность этого поста  заключалась  в том, что он завоевал ему известный авторитет в Лиссабоне. Теперь губернатора уже не было в  живых, но его не забыли. И человек, женившийся на его дочери, смог  бы  встречаться  с  мореплавателями  и установить контакты при  дворе, которые в конце концов помогли бы ему предстать перед королем.

     Брат Фелипы все еще оставался губернатором острова, а мать, дона Мониц, железной рукой управляла семейством, включая и брата. Именно на нее, а не на Фелипу, должен был произвести впечатление Колумб,  но вначале ему нужно было обратить на себя внимание Фелипы. Сделать это  оказалось нетрудно. Рассказ о

том, как  Колумб доплыл  до берега  после  знаменитой битвы между генуэзским торговым флотом и  французским пиратом  Кулоном, передавался из уст  в уста. Колумб  взял себе за правило  категорически отрицать свой личный  героизм  в этой истории.

     -- Все, что я делал, -- это  бросал горшки и поджег суда, в том числе и свое  собственное. Куда более отважные и достойные люди, чем я, сражались  с пиратами  и умирали. А затем... Я поплыл. Если бы на меня польстились акулы, меня бы здесь не было. Какой же я герой?

     Колумб  понимал,  что  именно так  он  должен  себя вести  в  обществе, привыкшем  к  хвастовству.  Людям  нравилось   слышать,   как  хвастают   их соотечественники, потому  что они хотели видеть  в них своих героев,  однако чужеземец должен  отрицать, что обладает какими-то особенными достоинствами, тогда он скорее понравится им.

     Это сработало  хорошо. Фелипа уже раньше слышала о нем,  и в  церкви он заметил, что она смотрит на него, и поклонился. Она вспыхнула и отвернулась. Довольно некрасивая  девушка.  Отец ее был воином, а мать фигурой напоминала крепость  --  дочь унаследовала  отцовский  суровый  взгляд  и  внушительную комплекцию матери. Однако, когда приличествующая  ситуации краска сошла с ее лица,  и она  опять обернулась, в  ее  улыбке сквозили  доброта и юмор.  Она понимала,  что они затеяли игру, и не возражала. В конце концов она не такая уж  завидная партия, и если этот  честолюбивый генуэзец обхаживает ее, чтобы

воспользоваться  связями  ее  семьи,  то чем  это  хуже  тех случаев,  когда честолюбивые сеньоры  ухаживают  за  дочерьми из более  зажиточных семейств, стремясь воспользоваться их  богатством? Вряд ли можно ожидать, что девушку, занимающую определенное положение в обществе, возьмут в жены только из-за ее

собственных  достоинств.  Они мало  влияли  на  исходную  цену  при условии, разумеется,   что  она   сохранила   девственность,  а   уж   эту  фамильную драгоценность берегли, как зеницу ока.

     Обмен взглядами в церкви закончился приглашением в дом Перестрелло, где дона Мониц принимала Колумба пять раз, прежде чем дала согласие на встречу с Фелипой, да и то лишь потому, что стороны уже согласились  сыграть  свадьбу. Было решено, что  Колумбу придется перестать заниматься торговлей в открытую -- его морские экспедиции  уже не могли иметь явно  коммерческий характер; и теперь  его  брату  Бартоломео,  приехавшему   из  Генуи,  предстояло  стать владельцем  лавки,  торговавшей  морскими  картами,  которую  Колумб  открыл незадолго до этого. Колумб же будет жить как знатный  господин и лишь иногда

заходить туда, чтобы  дать  своему брату  пару советов.  Это  устраивало как Колумба, так и Бартоломео.

     Наконец,  Колумб  встретился  с  Фелипой,  и  вскоре  после  этого  они поженились. Дона Мониц прекрасно понимала, во всяком случае ей так казалось, что нужно  этому  генуэзскому  искателю  приключений.  Она  была  совершенно уверена,  что  как  только  зять  получит доступ  в  светское  общество,  он немедленно  начнет  заводить себе хорошеньких  и богатых любовниц,  стремясь установить более тесные и многообещающие связи при дворе. Она уже тысячу раз встречала   мужчин   подобного   типа   и   видела  их   насквозь.  Поэтому, непосредственно  перед  бракосочетанием,  она изрядно удивила всех, объявив,

что  ее сын, губернатор Порто-Санто, пригласил Фелипу с  мужем пожить у него на острове. Сама она тоже, конечно, поедет к нему, поскольку не видит причин оставаться  в Лиссабоне, когда ее дорогая дочь Фелипа и ее драгоценный  сын, губернатор,  вся  ее  семья  (о  других замужних дочерях она умолчала) будет

находиться в сотнях миль от нее  на острове в Атлантическом  океане.  К тому же, климат на островах Мадейры намного теплее и приятнее.

     Фелипа  решила, что это,  несомненно, прекрасная мысль. Она уже  успела полюбить остров,  но  к изумлению доны  Мониц, Колумб также с воодушевлением принял приглашение. Его немало позабавила  ее явная растерянность,  но он  и виду не подал. Колумб разгадал ход ее мыслей: раз он хочет ехать, значит тут

что-то не  так. Но все дело  было  в том,  что она и понятия  не имела о его истинных  намерениях. Он  был на службе  у  Бога,  и,  в  конце  концов, ему придется  появиться  при  дворе,  чтобы  получить  королевское  согласие  на путешествие  на  Запад.  Но  пройдут  годы,  прежде  чем  он  будет  готов к осуществлению  своего плана. Ему не хватает  опыта, ему нужны карты и книги, нужно  время, чтобы все продумать. Бедная дона Мониц -- она не понимает, что Порто-Санто  лежит  непосредственно  на  пути,  по   которому  португальские экспедиции  направляются  вдоль побережья  Африки. Они  все делают  заход на Мадейру, и там Колумб сможет узнать много полезного о  том,  как возглавлять экспедиции, как  наносить на карту неизвестные территории,  как преодолевать большие расстояния в незнакомых морях. У старика Перестрелло, покойного отца Фелипы,  была  в Порто-Санто  небольшая, но  ценная  для Колумба библиотека, которой  он  непременно  воспользуется.  Таким  образом,  если  он  овладеет некоторыми  навыками  португальцев  в  судовождении,  а   копаясь  в  старых рукописях,  он, с Божьей помощью, наткнется на важные для него сведения,  он сможет узнать что-то обнадеживающее для предстоящего путешествия на запад.

     Для Фелипы плавание оказалось сплошным мучением. Никогда  раньше она не знала, что  такое морская  болезнь,  и к  моменту их прибытия на Порто-Санто дона  Мониц была убеждена, что  дочь уже  беременна. И действительно, спустя девять месяцев на свет появился Диего. Фелипа  долго приходила  в себя после

беременности и родов, но когда силы вернулись к ней, она полностью посвятила себя ребенку. Ее мать с отвращением наблюдала за происходящим, поскольку для такого дела  всегда существовали кормилицы и няньки. Но она не вмешивалась и правильно  делала, ибо  вскоре выяснилось, что  ребенок -- это единственное,

что было у Фелипы: ее муж, похоже, не  очень нуждался  в  ее обществе. Более того,  он все время  искал случая, чтобы покинуть остров, -- но не для того, чтобы   отправиться  ко  двору.  Нет,  он   пытался  использовать   малейшую возможность,  чтобы  попасть  на  какой-нибудь корабль, направлявшийся вдоль

побережья Африки.

     Однако, чем больше он старался, тем меньше надежды оставалось у него на это. Как ни крути, а он генуэзец,  и не одному капитану приходило  в голову, что  Колумб, возможно, специально породнился с семьей моряка,  чтобы изучить африканское  побережье,  а  затем  вернуться  в Геную  и  привести за  собой итальянские   суда,   конкурентов  португальских.  Это,  конечно,  было   бы недопустимо. Поэтому не было и речи о том,  чтобы  Колумб добился  того, что ему действительно было нужно.

     Видя подавленное состояние  мужа, Фелипа стала упрашивать  мать сделать что-то для ее дорогого Кристовао.

     --  Он  любит  море,   --  говорила   она,  --  он  мечтает  о  больших путешествиях. Неужели ты не можешь ничего для него сделать?

     В  результате та  привела своего  зятя в библиотеку  покойного  мужа  и открыла  перед  ним  ящики  с картами  и  бесценными книгами.  Благодарность Колумба не знала границ. Впервые  ей показалось,  что  он, возможно,  вполне искренен, и его мало интересует африканское побережье. Его просто привлекает

мореплавание,   и  он  мечтает  о  дальних   путешествиях   без   какой-либо определенной цели.

     Теперь Колумб проводил почти все свое  время, склонившись над книгами и картами. Само  собой разумеется, он не нашел никаких карт Западного  океана, потому что ни  один  человек,  забравшийся  дальше  Азорских  или  Канарских островов, или островов  Зеленого  мыса, так и не вернулся обратно. Он узнал,

однако, что  португальские  моряки не  любили близко  подходить к  побережью Африки.  Вместо  этого, они  отплывали далеко в море,  чтобы воспользоваться более сильными и удобными  ветрами и большими глубинами, пока  не определяли по своим приборам, что заплыли на юг так  же далеко, как и в предыдущий раз. Тогда они поворачивали на восток, к земле, надеясь, что на этот  раз заплыли на юг дальше самой южной оконечности Африки, что они найдут путь, ведущий на восток, к Индии. Именно таким образом португальцы и открыли Мадейру, а затем острова Зеленого мыса. Некоторые искатели приключений того времени  верили в

то,  что дальше к западу  находятся цепочки  островов, и плыли дальше, чтобы убедиться в этом. Но  каждое такое плавание заканчивалось разочарованием или трагедией, и никто уже  больше не верил,  что на западе и на юге есть другие острова.

     И все же Колумб не мог считать пустым вымыслом старые рассказы, которые когда-то  увлекали  моряков   на  поиски  лежащих  к  западу   островов.   С неослабевающим  интересом  он  читал записанную когда-то  историю о  мертвом матросе,  прибитом волнами  к  берегам  Африки или Канарских  островов, либо

островов  Зеленого  мыса,  под одеждой  которого  нашли  размокшую  карту  с нанесенными на  ней островами, расположенными на  западе, куда успел доплыть его  корабль и  где  он  затонул.  Рассказы  о  плавающих  стволах  деревьев неизвестных пород, о стаях птиц, паривших на горизонте к югу или к западу, о

телах утопленников с  более круглыми, чем у европейцев, лицами и темной,  но не такой черной, как у африканцев, кожей. Все эти свидетельства относились к давно прошедшим временам и отражали сокровенную мечту  многих моряков. Но он знал  то,  что  не дано было  знать  никому  другому --  Господь повелел ему

достичь великих царств Востока, плывя на запад. А это означало, что не все в этих рассказах было досужим вымыслом, была в них и правда.

     Но  все  равно  это не  могло  быть  веским  доводом для тех, кто будет решать, финансировать ли  отправляющуюся на  запад экспедицию. Чтобы убедить короля, нужно  было  сначала убедить состоявших  на службе при дворе ученых, для чего  нужны серьезные доказательства, а не  россказни  моряков.  Поэтому

книги, хранившиеся в библиотеке покойного губернатора Порто-Санто, оказались для  Колумба подлинным  сокровищем:  как  выяснилось, Перестрелло  увлекался географией и в его библиотеке нашлись латинские переводы трудов Птолемея.

     Знакомство с ними подействовало на Колумба, как  холодный душ. Птолемей утверждал, что самая западная оконечность Европы отстоит  от самой восточной оконечности  Азии  на 180  градусов, то есть  на половину  окружности Земли.

Совершить такое  путешествие через океан было безнадежным делом. Ни на одном судне  нельзя  было  бы разместить достаточное количество припасов, а  также сохранить их  свежими  в течение  того  времени,  которое потребуется, чтобы покрыть хотя бы четверть этого расстояния.

     И тем  не менее Бог  сказал ему, что он может достичь Востока, плывя на запад.  Поэтому Птолемей, наверняка, ошибся, причем достаточно основательно. Он допустил грубейшую, непростительную ошибку, и Колумб  обязан найти способ доказать это. Для  того чтобы король позволил  ему возглавить суда,  которые

поплывут на запад во исполнение воли Божией.

     Было  бы  намного  проще,  твердил  он  в  своих  безмолвных  молитвах, обращенных к Святой Троице, если  бы вы  послали ангела к королю  Португалии возвестить  ему волю  Господа. Почему вы остановили свой выбор на мне?  Ведь никто не захочет слушать меня!

     Но  Бог молчал, поэтому Колумб продолжал размышлять,  изучать старинные рукописи и искать способ, как доказать другим то, что он  считал истиной и о чем до  сих  пор никто не догадывался -- что Земной  шар намного меньше, что Восток и Запад расположены гораздо ближе друг к другу, чем полагали древние.

А  поскольку ученые  примут в  качестве единственного доказательства  только книги,  написанные  древними, Колумбу придется  как-то  разыскать труды этих авторов,  в  которых указываются  такие  размеры  Земли, которые  он  считал истинными.  Он  нашел  некоторые  полезные для него мысли в  книге кардинала д'Айли "Imago Mundi" ("Картина мира"), сборнике трудов авторов древности. Из нее  он  узнал:  Маринус  Тирский  считал,  что  протяженность  мировой суши составляет не 180 градусов, а 225, и,  следовательно,  океан занимает только 135 градусов. Это по-прежнему было слишком много, но все же вселяло надежду. Неважно,  что  Птолемей  жил  и творил уже  после Маринуса  Тирского, что он проверил сделанные Маринусом  вычисления и опроверг  их  результаты. Маринус предложил такую картину мира, которая помогла Колумбу доказать свою правоту, поэтому Маринус  был  для него большим авторитетом. Он  нашел также полезные

высказывания у Аристотеля, Сенеки и Плиния.

     Затем  его  осенило, что  все эти  древние  ученые  ничего не знали  об открытиях Марко Поло, сделанных во время его путешествия в Катей. Добавим 28 градусов суши, открытой им, а затем еще 30 градусов, чтобы учесть расстояние между  Катеем и островным государством Чипангу, и тогда останется  только 77 градусов  океана, который  предстоит пересечь. Вычтем затем  еще 9 градусов, учитывая,  что его путешествие начнется  с Канарских островов, расположенных на юго-западе и наиболее удобных для начала путешествия, которое повелел ему выполнить  Господь. И  тогда  флотилии Колумба  придется  пересечь  лишь  68 градусов океана.

     И все же, это слишком много. Но, наверняка,  и в расчетах Марко Поло, и в  вычислениях древних были ошибки.  Отнимем еще 8 градусов и округлим цифру до  601 Но и  это расстояние непомерно велико. Одна  шестая окружности Земли между Канарскими островами и Чипангу  --  это  значит, что  придется  пройти

более 3000 миль без захода в порт. Как ни старался Колумб, он не мог найти у древних доказательств того, что он считал истиной: для того чтобы доплыть из Европы в великие  царства  Востока,  потребуются дни или, от  силы,  недели. Должны же быть еще какие-то  сведения! Возможно, какой-то другой автор. Либо же какой-то факт, который он пропустил. Что-то такое,  что  убедит  ученых в Лиссабоне  поддержать  его просьбу  и  рекомендовать королю  Жуану  поручить Колумбу возглавить экспедицию.

     Все  это время  Фелипа, судя по ее поведению, была  чем-то озабочена  и даже  расстроена.  Колумб  смутно подозревал, что  она  ждет  от него больше внимания и  заботы,  но  он  не  мог  отвлекаться  на  те  пустяки,  которые интересовали  ее. Во всяком случае сейчас,  когда Бог возложил  на его плечи задачу,  поистине  достойную  Геркулеса.  Он  женился  не  для  того,  чтобы заниматься домом, и  прямо говорил ей об этом. Его ждут большие дела,  но он не мог сказать,  в чем они заключаются  и кто поручил их ему, потому что ему

запретили это. И  он видел, что Фелипа с каждым  днем  все  больше  и больше обижается на него, в то время как у него все усиливалось раздражение в ответ на то, что она так явно ищет его общества.

     Фелипу  много   раз   предупреждали,  что  мужчины  по   своей  природе требовательны и неверны, и  она была готова к  такому поведению  со  стороны мужа. Но с ним, видимо, происходит что-то  непонятное. Здесь, на острове, не было ни одной женщины, на которую он мог бы обратить внимание. А у Диего уже давно  должны были  бы  появиться брат или  сестра,  но  Колумб, похоже,  не испытывал к ней никакого влечения.

     --  Его  интересуют  только карты  да старые  книги, -- жаловалась  она матери. -- А кроме  того  --  встречи с  капитанами и  штурманами,  а  также людьми,  которые  уже  пользовались  или  будут  пользоваться  благосклонным вниманием короля.

     Поначалу  дона Мониц советовала ей потерпеть,  говоря,  что  ненасытная мужская похоть рано или поздно преодолеет равнодушие  ее мужа. Однако, когда этого  не случилось,  она,  в  конце  концов,  дала  согласие на  переезд  с уединенного Порто-Санто в дом, принадлежавший семье в Фуншале, самом большом городе на главном из  Мадейрских островов.  Она  надеялась, что  если Колумб сможет, наконец, удовлетворить свою страсть к морю, то он обратит внимание и на Фелипу.

     Однако, вместо этого он еще больше увлекся морем, и стал одним из самых известных  людей  в  порту Фуншала. Стоило какому-нибудь судну войти в порт, как Колумб тут же оказывался на его борту; он дружески общался с капитаном и штурманами,  примечая   количество   съестных  припасов,  взятых  на   борт, расспрашивая, на сколько их должно хватить, в общем, отмечая про себя все.

     -- Если он  и шпион,  -- сказал один  капитан  доне Мониц, вдове своего старого друга Перестрелло, -- то очень уж  неопытный: он собирает нужные ему сведения, расспрашивая всех так неприкрыто  и нетерпеливо! Мне думается, что он просто влюблен в море и жалеет, что не родился португальцем, ибо тогда он смог бы участвовать в крупных экспедициях.

     --  Но  он не португалец  и поэтому не  может  на  это рассчитывать, -- заметила дона  Мониц. -- Почему  он никак не успокоится? Ему совсем  неплохо живется  с моей дочерью,  и он бы  жил  еще лучше, если бы  просто  побольше обращал на нее внимания.

     В ответ старый моряк только рассмеялся.

     -- Если  в душу мужика запало море, то что может предложить ему  взамен женщина? Что значит для него ребенок? Ветер --  вот его женщина, а  птицы -- его  дети. Зачем вы удерживаете его на  этих островах? Он постоянно  окружен морем, а плавать по  нему  все равно не  может. Он генуэзец, и  поэтому  ему никогда  не  позволят  отправиться  в  еще  неизведанные  воды  африканского побережья. Но почему бы не  дать  ему  возможность  -- нет,  помочь  ему  -- отправиться с купеческими судами в другие места?

     -- Я вижу,  вам цействительно понравился этот  седовласый  мужчина, при котором моя дочь чувствует себя вдовой.

     -- Вдовой? Ну, может быть, лишь наполовину вдовой? В мире есть три типа мужчин: живые, мертвые  и  моряки.  Уж вы-то  должны это знать:  ваш муж был одним из нас.

     -- Но он отказался от моря и остался дома.

     -- И умер, -- сказал капитан с безжалостной прямотой. -- У вашей Фелипы есть  сын,  верно?  Так пусть она отпустит мужа,  чтобы он нажил  состояние, которое, а один прекрасный день, он оставит вашему внуку. Вы просто медленно убиваете его, удерживая здесь.

     Вот почему после  двух лет пребывания  на Мадейре дона Мониц неожиданно заявила, что,  по  ее мнению, настало  время вернуться  в  Лиссабон.  Колумб упаковал  карты и книги тестя,  и  стал энергично готовиться к  отъезду. При этом он  понимал,  что  Фелипе  такая  перемена  не  сулит  никаких  надежд. Путешествие в Порто-Санто было для нее  мучительным, несмотря на то что в то время она ждала столь многого от своего брака. Теперь она не ждала ребенка и отчаялась найти счастье с Колумбом. Все это усугублялось еще и тем, что, чем больше он отдалялся от нее, тем сильнее, пусть и безнадежно, она любила его. Она слышала, как он разговаривает с другими мужчинами, и находила его голос, страстность, звучавшую в нем, его манеру речи завораживающими. Она смотрела, как он сидит, погруженный в чтение книг, которые она едва ли могла понять, и восхищалась  его  блестящим  умом.  Он  писал  что-то  на   полях  книг,  он осмеливался добавлять свои слова к словам древних!  Он жил в мире,  куда она никогда не сможет проникнуть, и тем не менее,  она мечтала  об  этом. Возьми меня с собой, в эти непонятные мне  места,  беззвучно  молила она его. Но  в

молчании, служившем ей ответом, не было такого страстного стремления, а если и было, то  оно не относилось ни к ней, ни  к маленькому Диего. Поэтому  она знала,  что возвращение в Лиссабон ничего  не изменит  в их  отношениях. Она никогда не сможет пробудить  нежность в его душе. У нее есть его ребенок, но чем сильнее  она жаждала общества мужа, чем больше она тянулась  к нему, тем настойчивее он отталкивал ее; однако, если бы она не делала этого, он вообще забыл бы о ее существовании. Она отчетливо понимала, что никакие усилия с ее стороны не принесут ей счастья.

     Колумб видел, что творится в ее душе. Он был не настолько слеп, как она думала. У него просто  не было времени, чтобы сделать ее счастливой. Если бы она  могла довольствоваться тем, что он  делит  с  ней ложе и проводит с ней время,  когда устает от своих занятий, тогда, возможно, он и смог бы дать ей что-то.  Но  она  требовала  куда  больше:  чтобы  он интересовался  и  даже восхищался каждой милой и забавной проделкой этого непонятного Диего!  Чтобы он проявлял интерес к женским пересудам, восхищался ее  рукоделием, чтобы он обратил внимание  на ткань, выбранную ею для нового платья, чтобы он отчитал слугу, ставшего ленивым и дерзким. Он знал, что если бы он проявил интерес к подобным вещам, она  была бы счастлива, но  тогда  она стала  бы  еще больше приставать к нему со всей  этой  чепухой, чтобы отвлечь  его от занятий. А у

него просто  не было на это времени. Поэтому он еще больше отдалился от нее, не желая причинять  ей боли, и все же причиняя ее.  И все это потому, что он должен был отыскать способ, как выполнить волю Господа.

     Во время путешествия обратно в Португалию Фелипа не так сильно страдала от морской болезни, но тем не менее не вставала с  постели, безучастно глядя на стены  своей крохотной каюты. От этой сердечной боли ей уже не избавиться никогда.  Даже в  Лиссабоне, где, как надеялась  дона Мониц,  старые  друзья поднимут  ей  настроение,  Фелипа лишь изредка соглашалась выйти  куда-либо. Вместо этого она посвятила  себя маленькому  Диего, а  все  свободное  время бесцельно бродила по  дому. Когда Колумб отсутствовал,  находясь  по делам в городе или  отправившись в путешествие,  она ходила  по комнатам, как  будто надеялась найти его;  а когда  он был дома, она  никак не могла  собраться с духом и  заговорить с ним. Иногда он вежливо  выслушивал  ее,  а порой резко просил  оставить его в покое, чтобы не отвлекать  от  работы. Но  каждый раз результат был  один и тот же: Фелипа  бросалась на кровать и плакала, потому что понимала, что она совсем  не  является частью его жизни  и не знает, как исправить это. И несмотря на это  она все отчаяннее любила его, и все больше верила, что в ней есть какой-то недостаток, мешающий мужу полюбить ее.

     Самым мучительным для нее  было  ходить вместе  с мужем на концерты,  к мессе или на обед при дворе, потому  что она знала,  что в аристократических домах Лиссабона его принимают лишь потому, что он женат на ней, и поэтому  в подобных случаях  она ему нужна. Им обоим приходилось  вести себя  как муж и жена,  и она все время едва удерживалась от того, чтобы не  разрыдаться и не крикнуть  всем  и каждому, что  ее муж не любит ее, что он спит с ней, может быть, раз в неделю, или в две,  и даже в этих случаях остается холоден. Если бы  она хоть  однажды позволила  себе такое, то  изумилась  бы,  узнав,  что остальные женщины удивлены не характером ее  взаимоотношений с мужем, а тем, что она  находит в этом нечто необычное.  У  большинства из них  были именно такие  отношения  с мужьями.  Женщины и  мужчины живут  в разных  мирах, они встречаются только в постели, чтобы произвести на  свет  наследников, или на светских приемах, чтобы укрепить положение друг друга в обществе. Почему это так  ее  волнует? Почему она  не может  вести  такую же жизнь,  как  и  они, приятную,  беззаботную жизнь среди других женщин,  время от времени баловать

детей,  всегда рассчитывая, что  слуги  позаботятся  о том,  чтобы  жизнь их катилась гладко, как по наезженной колее.

     Ответ,  конечно, заключался в том, что ни один из  их мужей не был хотя бы отдаленно похож на  Кристовао. Ни у одного из  них не пылал в груди такой огонь. Ни  у кого из них  в сердце не таилась  такая всепоглощающая страсть, притягивающая  женщину,  тонущую в этой бездонной  пучине,  так и не  утолив

своей жажды, так и не получив ничего в ответ.

     А сам Колумб видел,  как  годы их совместной  жизни старят  Фелипу, как опустились   уголки   ее   рта,   и   на   лице   застыла   маска   холодной неудовлетворенности. Видел, как  она  проводит все больше времени в постели, жалуясь на  непонятные  болезни и понимая, что он  каким-то образом является причиной этого. Это  он заставляет ее страдать,  но он не в  силах  что-либо изменить, если хочет выполнить главное дело своей жизни.

     Почти сразу же после возвращения в Лиссабон Колумб нашел книгу, которую искал.  Труд по географин некоего  арабского автора  по имени Альфрагано был переведен на латинский язык, и Колумб обнаружил,  что с ее помощью он сможет сократить те последние 60 градусов до вполне приемлемого для его путешествия

расстояния.  Если  предположить,  что расчеты  Альфрагано были  выполнены  в римских милях, то тогда  расстояние в 60 градусов  между Канарами и  Чипангу составит всего  две тысячи  морских  миль в тех широтах, где он будет плыть. При  благоприятных   ветрах,  которые  наверняка   обеспечит  ему   Господь,

путешествие можно будет проделать всего за восемь  дней, самое большее – за две недели.

     Теперь  в его  распоряжении  были доказательства  в  тех  выражениях  и значениях,  которые  ученые должны понять.  Он предстанет перед  ними  не  с пустыми руками,  и не  с одной  только верой  в то  видение, о  котором  ему запретили рассказывать. Теперь на его стороне древние ученые, и неважно, что один из них  был  мусульманином; он сможет выстроить  цепочку  доказательств необходимости своей экспедиции.

     Наконец-то его женитьба на Фелипе  принесла свои плоды.  Он использовал многочисленные знакомства и  получил  возможность представить свои  идеи при дворе.  Кристофоро  смело  стоял  перед  королем   Жуаном,  зная,  что   Бог позаботится о том, чтобы тот был  к  нему благосклонен, и внушит ему, что по Его воле он  должен  снарядить  экспедицию во  главе с Колумбом. Он разложил перед присутствующими карты со всеми  расчетами, доказывающими, что  Чипангу находится  в пределах досягаемости,  а  Катей -- на  небольшом расстоянии от него. Король и  ученые слушали. Они задавали вопросы. Они вспоминали древних мудрецов, взгляды которых противоречили мнению Колумба относительно размеров Земли и соотношения суши и воды, а Колумб терпеливо и уверенно отвечал им.

     -- Это  истина, -- заявил  он.  Все  шло  своим  чередом,  пока один из присутствующих не спросил:

     -- Откуда вы знаете, что Маринус прав, а Птолемей ошибается?

     Колумб ответил:

     --  Потому  что,  если  Птолемей  прав,  то  это  путешествие  было  бы невозможно. Но оно возможно, и оно закончится успешно. И поэтому я знаю, что Птолемей ошибается.

     Еще  не успев закончить  свою речь, он уже  знал,  что  такой  довод не убедит их.  Видя,  как  они,  слушая его,  вежливо  кивают и  почти  открыто поглядывают на короля, он понял, что они дружно выступят против него. Ну что ж, подумал Кристофоро, я сделал все, что мог. Теперь все в руках Господа. Он поблагодарил  короля за его  милость,  вновь выразил уверенность,  что такая экспедиция покрыла бы славой Португалию, сделала  ее величайшим королевством Европы  и обратила  бы в христианскую веру  великое  множество  язычников. И после этого ушел.

     Он счел обнадеживающим признаком, что, пока он ждал  ответа короля, ему разрешили   присоединиться   к   торговой   экспедиции,   направлявшейся   к африканскому побережью. Это не было разведывательным  путешествием,  поэтому никаких тайн португальской  короны  перед ним не раскрыли.  Тем не менее тот

факт,  что ему позволили доплыть до самой  крепости Сан Жоржи в Ла Мине, был знаком  доверия. Дав мне  возможность ознакомиться с  великими  достижениями португальских мореплавателей, король, видимо, хочет подготовить меня к тому, чтобы я возглавил мою экспедицию, подумал Колумб.

     По возвращении он с нетерпением  ждал  королевского  ответа, надеясь  в любой день услышать, что ему дают необходимые суда, людей и припасы.

     Но король ответил отказом.

     Колумб был раздавлен. Долгие дни он почти ничего не ел и не спал. Он не знал, что и думать. Разве это не было Божьим планом? Разве  Бог не указывает королям и принцам, как поступать? Тогда как же король Жуан мог отказать ему?

     Вероятно, я что-то сделал  не так. Я  не должен был  тратить так  много времени,  пытаясь  доказать,  что путешествие возможно.  Следовало потратить больше времени на то, чтобы убедить короля, что оно желательно и необходимо, и почему Богу угодно, чтобы  оно было совершено. Я  вел себя как  глупец.  Я

недостаточно подготовился. Я никуда не гожусь. Перебирая в уме все возможные объяснения, он все глубже погружался в отчаяние.

     Фелипа  видела, как страдает  ее муж, и поняла, что потерпела неудачу с тем единственным, в чем он нуждался и что она  подарила ему, выйдя замуж. Он нуждался  в  связях  при  дворе,  а  влиятельность  ее  семейства  оказалась недостаточной. Почему же  тогда он не уйдет от нее? Сейчас она была для него

невыносимым  бременем.  Она  не  обладала ничем,  что  он  мог бы  пожелать, полюбить, в  чем  мог  бы  нуждаться. Когда  она, в  попытке  отвлечь его от мрачных  мыслей,  привела к нему  пятилетнего Диего, он  так  грубо  отослал ребенка  прочь,  что  тот целый час плакал, а  потом отказался опять пойти к отцу.  Этот  эпизод явился последней каплей, переполнившей чашу ее терпения. Теперь  Фелипа  знала,  что  Колумб ненавидит ее, и что  она  заслужила  его ненависть, не дав ему ничего, в чем он нуждался.

     Она  бросилась  в   постель,  повернулась   лицом  к  стене  и   вскоре почувствовала, что действительно больна.

     В  последние  дни  ее  жизни  Колумб  был  с  ней  таким  заботливым  и внимательным, что раньше она и  помыслить  бы об этом не смела. Но в глубине души она знала, что он все равно не любит ее. Он скорее выполнял  свой долг, когда говорил ей, как он  переживает то,  что  долго был невнимателен к ней, она понимала:  это  вовсе не значит, что он желает ей поскорее  выздороветь, чтобы получить  возможность искупить  свою вину;  нет, он просто ждет от нее прощения, чтобы  совесть  его была чиста, когда ее смерть  освободит  его от всех обязательств брака.

     -- Ты  обязательно  прославишься, Кристовао,  так или иначе, -- сказала она.

     -- И ты будешь рядом со мной и увидишь это, Фелипа, -- отозвался он.

     Ей хотелось верить в это или хотя  бы в то, что он действительно  хочет этого, но она знала, что это, увы, не так.

     -- Я прошу тебя обещать мне только одно: ты завещаешь все Диего.

     -- Да, Диего, -- ответил Колумб.

     --  Никаким  другим  сыновьям,  --  добавила  она,  --  никаким  другим наследникам.

     -- Я обещаю, -- последовал ответ.

     Вскоре  она умерла.  Колумб держал Диего за руку,  когда  они шли за ее гробом, направляясь к фамильному  склепу.  Внезапно он поднял сына на руки и промолвил:

     --  Ты единственное, что мне осталось  от  нее. Я  нехорошо поступал  с твоей матерью, да и с тобой тоже, и не могу обещать, что в  будущем изменюсь к лучшему. Но я обещал ей кое-что и сейчас скажу тебе то  же самое: все, чем я когда-либо буду владеть, все, чего я когда-либо добьюсь, каждый титул, все свое имущество, все мои почести, всю мою славу я оставлю тебе.

     Диего запомнил эти слова. Оказывается, отец  все-таки  любит его,  и он также любил  его мать, и когда-нибудь, если отец станет великим, и сам Диего будет великим после его смерти. Он подумал, не означает  ли  это, что в один прекрасный  день он будет владельцем  острова,  как бабушка. Он подумал,  не значит  ли это, что  когда-нибудь  он  сам  поведет  корабль в  плавание. Он подумал, не означает ли это, что в один прекрасный день он предстанет  перед королем. И еще он подумал, а не значит ли это, что отец сейчас покинет его и он никогда его больше не увидит.

     Весной  следующего года Колумб отправился  в Испанию. Он отвез Диего во францисканский монастырь Ла Рабида неподалеку от Палоса.

     --  Меня  учили отцы-францисканцы  в Генуе, -- сказал он сыну. – Учись хорошо,  сын  мой,  стань   настоящим  ученым,  христианином  и  благородным человеком.  А я  буду служить Господу  и постараюсь,  чтобы мы с тобой стали богатыми людьми.

     Колумб оставил сына в монастыре,  но время  от времени навещал его, а в своих  письмах  настоятелю,  отцу  Хуану  Пересу,  он  никогда  не   забывал справиться об успехах и здоровье сына.  Диего понимал, что немногие отцы так заботятся о  своих сыновьях, как его отец.  И даже  малая толика внимания со стороны его  дорогого отца  значила  куда больше,  чем вся любовь и внимание отцов не  столь  выдающихся,  как  его отец.  Примерно так говорил  он себе, стараясь  заглушить слезы обиды и  одиночества в эти  первые месяцы жизни  в

монастыре.

     Сам же Колумб отправился  дальше, ко двору  испанского  короля,  где он намеревался представить на этот раз куда более тщательно продуманный вариант тех самых  расчетов,  которые подвели его в Португалии. На этот раз он будет еще более  настойчивым. Все, что  пришлось пережить Фелипе, все,  что сейчас переживает  Диего, лишенный семьи и оставленный  в  чужом месте, среди чужих людей, все это будет оправдано. Ибо в конце концов Колумб добьется успеха, и его победа окупит все сторицей. Он уверен, что не потерпит поражения. Потому что, даже не располагая никакими доказательствами, он знал, что прав.

     -- У меня нет доказательств, но я знаю, что я прав, -- сказал Хунакпу.

     Голос женщины  на  другом  конце линии показался  ему молодым.  Слишком молодым, пожалуй, чтобы его владелица занимала влиятельное положение, но она единственная ответила  на его обращение и  поэтому придется  говорить  с ней так, как будто она -- важная персона. А что еще ему остается делать?

     -- Откуда вы знаете, что правы, не имея доказательств? -- спросила  она мягко.

     --  Я не  говорил, что  вообще нет доказательств, я лишь хотел сказать, что не может быть доказательств того, что могло бы произойти.

     -- Ну что же, по крайней мере честно, -- заметила она.

     -- Все, о чем  я  прошу, это возможность представить мои доказательства Кемалю.

     -- Я не  могу гарантировать  этого, -- сказала  она, --  но  вы  можете приехать в Джубу и представить их мне.

     Приехать  в Джубу!  Как будто у него куча  денег,  чтобы разъезжать  по свету, у него, которого вот-вот выкинут из Службы.

     -- Боюсь, что такое путешествие было бы мне не по средствам, -- ответил он.

     --  Но  мы, конечно,  оплатим вашу поездку, -- возразила она, --  и  вы можете жить как наш гость.

     Он был поражен  услышанным. Как  может какая-то молодая девица обладать достаточной властью, чтобы обещать ему такое?

     -- Как вы сказали, вас зовут?

     -- Дико, -- ответила она.

     Теперь он вспомнил это имя; почему же он сразу не обратился к ней? Хотя Кемаль и был руководителем проекта,  осуществлению которого он хотел помочь, не Кемаль обнаружил Вмешательство.

     -- Так вы та самая Дико, которая...

     -- Да, -- ответила она.

     -- Вы прочитали мои работы? Те, которые я отправил почтой, и...

     -- И на которые никто не обратил ни малейшего внимания? Да.

     -- А вы верите мне?

     -- У меня есть к вам вопросы, -- сказала она.

     -- А если вы будете удовлетворены моими ответами?

     -- Я тогда буду весьма удивлена, --  сказала она.  -- Общеизвестно, что империя ацтеков была  на  краю  гибели, когда Кортес прибыл туда в двадцатые годы шестнадцатого  века.  Все  также знают,  что  мезоамериканская  техника никоим образом не могла составить конкуренции европейской.  Ваши рассуждения

относительно завоевания Европы мезоамериканцами безответственны и абсурдны.

     -- И тем не менее вы позвонили мне.

     --  Я люблю  выяснять все до  конца  так, чтобы  не  оставалось никаких сомнений.

     -- А вами до сих пор никто не заинтересовался, и поэтому...

     -- Вы заинтересовались мной.

     -- Вы приедете?

     --  Да, -- ответил он.  Пусть  у него будет  лучше слабая надежда,  чем вообще никакого отклика.

     -- Предварительно отправьте копии всех относящихся к делу файлов, чтобы я могла просмотреть их на своем компьютере.

     -- Большая часть из них уже находится в системе Службы, -- ответил он.

     --  Тогда пошлите  мне  перечень  всех  своих работ.  Когда вы  сможете приехать? Я попрошу от нашего имени предоставить вам отпуск для консультации с нами.

     -- А вы можете это сделать?

     -- Я могу попросить, -- отвечала она.

     -- Тогда завтра, -- сказал он.

     --  Я не  смогу прочитать  все к завтрашнему  дню. Давайте на следующей неделе, во вторник. Но не откладывая, отправьте мне все файлы и списки.

     -- И вы попросите предоставить мне отпуск... когда я отошлю файлы?

     -- Нет,  я попрошу об  этом в ближайшие  пятнадцать минут. Приятно было поговорить с вами. Надеюсь, вы не псих.

     -- Нет, -- ответил он. -- Мне тоже было приятно пообщаться с вами.

     Она положила трубку. Спустя час к нему пришла его начальница.

     -- Чем вы занимались? -- резко спросила она.

     -- Чем всегда, -- последовал ответ.

     -- Я как раз писала рекомендацию о вашем переводе на другое направление работы, -- сказала она. -- И тут приходит это.  Запрос от  проекта  "Колумб" относительно  вашего присутствия там  на следующей  неделе. И не  могу ли  я предоставить вам оплаченный отпуск.

     -- Для вас было бы дешевле просто уволить меня, -- сказал он, -- но мне будет  труднее  помочь  тем  людям  в  Джубе,  если  меня  лишат  доступа  к компьютерной системе Службы.

     Она посмотрела на него с почти откровенным испугом.

     --  Вы что,  пытаетесь  убедить меня, что вы,  оказывается,  отнюдь  не сумасшедший, а своенравный, безмозглый осел и бездельник?

     -- Ничего не могу гарантировать, -- ответил он. -- Может случиться так, что все согласятся с вами.

     -- Не сомневаюсь, -- заметила она. --  Но  вы получите отпуск, и можете оставаться с нами, пока он не закончится.

     -- Надеюсь, что оправдаю расходы, -- промолвил он.

     -- Надеюсь,  -- сказала она.  -- Ваше жалованье во время отпуска  будет поступать из их бюджета. -- Она улыбнулась. -- Знаете, на самом-то  деле  вы мне нравитесь. Мне просто кажется, что вы не поняли,  чем в действительности занимается Служба.

     -- Да, не понял, -- сказал Хунакпу. -- Вот я и хочу разобраться во всем сам.

     -- Желаю удачи. Если вы в конце концов окажетесь гением, не забывайте о том, что я никогда, ни на секунду не верила в вас.

     -- Не беспокойтесь,  --  сказал он с  улыбкой.  --  Я  никогда этого не забуду.