Поражение Кортеса

VIII

Замысел Куаутемока был достоин его мудрости. Те грозные торжественные звуки были голосом священной раковины, хранив­шейся в большом храме Уицилопочтли под присмотром трехсот жрецов, единственной заботой которых была забота о неприкос­новенной реликвии. Один только уэй-теописк — или верховный жрец — имел право заставить звучать этот священный инстру­мент и лишь тогда, когда родине грозила смертельная опасность.

Бесстрашие ацтеков, переходившее почти в безумие, в рели­гиозный фанатизм под жуткий гул раковины, дорого обошлось Эрнану Кортесу в тот достопамятный день. Ему не удалось поднять дух своего войска, которое уступило яростному натиску врага. Поле сражения было усеяно трупами, воды озера помут­нели от крови, разрозненные отряды захватчиков в панике искали путь к отступлению, а победители еще более ожесточались, видя растерянность побежденных, но уже опускалась ночь, накрывая своим траурным покрывалом леденящее душу зрелище. Лишь приход тьмы спас разгромленное войско, а если бы продлился день, испанцы не нашли бы спасения.

Мрак, всегда помогающий бегству, и ослабевавший натиск индейцев, веривших, что любое сражение несет погибель, если оно не освещается солнцем, позволили наконец Кортесу с большим трудом упорядочить отступление. В битве пали одиннадцать тысяч союзных ему воинов-индейцев и двадцать или тридцать его солдат, а также храбрый капитан Олеа, который погиб, как всегда защищая своего капитана, хотя до сих пор судьба его миловала. Кроме значительного урона, нанесенного испанцам, противнику удалось захватить три тысячи пленных, среди которых находи­лись шестьдесят испанских солдат, известных своей храбростью.

Эта беда была не единственной, которую принес трагический день отважным авантюристам, привыкшим нести победу на сво­их штандартах.

Педро де Альварадо, в начале сражения добившийся некото­рого перевеса, полностью его лишился, когда появившийся от­куда ни возьмись свежий ацтекский отряд бросил на землю в качестве грозного вызова пять отрубленных бородатых голов, сопровождая дар такими страшными словами:

— Вот вам ваш военачальник и его лучшие капитаны! Мы отдаем вам эти головы в обмен на голову вашего Тонатиу.— Так, «Солнцем», индейцы называли красавца Альварадо.

Подобная акция произвела ожидаемое действие. Испанские солдаты остолбенели при виде катившихся к ним окровавленных голов, принадлежавших, по словам индейцев, Кортесу и его капитанам; растерялся от неожиданности и сам Альварадо, а вне­запно подоспевшее индейское подкрепление, воодушевив своих воинов сообщением о победе и видом трофеев, вскоре склонило успех на сторону ацтеков. В час, когда преследуемое остервенев­шим врагом войско захватчиков стало отходить, завывания ра­ковины Уицилопочтли возвестили разгром одних и ввергли в без­отчетную ярость других.

Трудно передать читателю все ужасы бегства, которое стоило испанскому каудильо одной трети его людей, но достаточно полное представление обо всем этом дают простые и точные слова уже не раз цитированного нами Берналя Диаса дель Кастильо:

«Мы отступали (говорит он) под какое-то тоскливейшее завывание, похожее на голос самого дьявола, и такое громкое, что слышалось оно на две или три лиги округ. Это был знак, который подавал своим людям император ацтеков, дабы они знали, что им следует либо наступать, либо умереть. Это завыва­ние действовало на нас удручающе, но врагов словно подстеги­вало: они бросились на нас с великим ожесточением, и, если бы Бог не пришел нам на помощь, спастись не было бы никакой возможности».

В этой битве с участием Альварадо, о которой нам поведал историк, и в другой, которую вели одновременно Кортес и Сандоваль, бригантины не могли прийти им на выручку, как они ожидали. Одна была захвачена индейцами, другие застряли среди камней и бревен, которыми противник завалил прибрежные ла­гуны, и в то же время несметное количество каноэ, из которых неслись тучи дротиков и стрел, не позволяло судовым командам проложить бригантинам путь сквозь эти баррикады.

Лишь когда ветер подоспевшей ночи, спасительный для по­бежденных, повеял над озером, суда смогли вырваться из лову­шек и, величественно подняв паруса, пробились сквозь загражде­ние из каноэ, которые, правда, их преследовали, но без особого успеха.

Таким образом, испанцы отступили, причем с большими потерями и трудностями. Разгром сильно, однако ненадолго омрачил душу Кортеса, как это бывает с отважными людьми, предназначенными для великих и трудных дел.

Раненный, усталый, под доносившиеся издалека ликующие крики праздновавших победу ацтеков, прохаживался возле своей палатки испанский каудильо в ту злополучную ночь. Сложив руки на груди, нахмурив брови, он порой останавливался, подни­мал к небесам осунувшееся лицо и смотрел ввысь мрачно, почти осуждающе, невольно вздрагивая от стонов бесчисленных ране­ных, лежавших вокруг.

Другой такой же молчаливый и погруженный в думы человек вышел из тьмы и медленно, тяжелым шагом приблизился к тому месту, где в горести стоял главный испанский военачальник. Это был Сандоваль, его любимый капитан и лучший друг. Узнав Сандоваля, Кортес протянул ему правую руку в знак молчаливой благодарности, ибо подумал, что тот, всегда разделявший и его славу былых дней, и горечь поражения, пришел, как полагается, оказать поддержку в трудный момент или хотя бы выразить сочувствие в горе. Полной неожиданностью и потому преда­тельским ударом в спину оказались для него слова, сорвавшиеся с губ друга и, возможно, ставшие одним из самых неприятных переживаний, которые обрушивались на Кортеса в этот тяжелый, но достославный период его бурной жизни.

— Что же это такое? — неожиданно произнес недовольным тоном капитан.— Позорный разгром стал конечным итогом ги­гантских замыслов? Таков плод ваших военных хитростей и ва­шего пресловутого военного счастья?

Кортес не сразу нашелся с ответом, глаза вспыхнули, однако, умея сдерживать себя в минуты раздражения, он наконец прого­ворил с наигранным спокойствием:

— Люди, друг Сандоваль, не несут ответственности за ка­призы судьбы или за предначертания небес. Не успехи приносят славу, а величие самих деяний. Если постигшие нас беды — ре­зультат моих просчетов, вы можете упрекать и даже обвинять меня. Если же в том повинен злой рок, было бы жестоко и не­справедливо вменять это тоже мне.

С этими словами Кортес отошел от капитана, однако рана, нанесенная ему на сей раз в самое сердце, казалось, вывела его из оцепенения. «Я добьюсь победы! — тихо сказал он себе, обнару­живая ту силу воли, ту силу самовнушения, которая служит надежным залогом выигрыша в любом деле.— Я добьюсь побе­ды, черт побери, и эта моя рука, не каравшая многих обидчиков, дабы сохранить единство во имя самой высокой нашей цели, все-таки водрузит на этих неведомых землях крест раньше, чем их иссушит лето, крест, как на Голгофе, который навеки сохранит здесь память о моем имени».

Всходившее в эту минуту солнце озарило картину, которая должна была причинить глубокую боль испанцам.

Покрывая немалое расстояние, до испанского лагеря долета­ли из Теночтитлана бой барабанов, свист дудок и веселый шум голосов. Конкистадоры быстро разгадали причину громкого ли­кования: несчастных испанских пленников вели к жертвенному алтарю!