Хикотенкатль

V

Два дня спустя тласкальское войско вошло в Тескоко. В не­скольких милях от города Кортес со своими капитанами встре­чал славного Хикотенкатля с великими почестями. Под бой барабанов и трубный глас ему было сообщено о предстоящей осаде Теночтитлана и даны наказы, которые следовало строго выполнять. В тот же самый день в распоряжение Кортеса предо­ставил своих людей тлатоани Тескоко, собравший для своего покровителя около тридцати тысяч воинов. Из Чалько и других союзных городов тоже подоспели не менее значительные силы во главе с обоими вождями Чалько и кичливым вождем-правителем Отумбы.

Грандиозное зрелище являло на общем войсковом смотре, который делал Кортес, это скопление разноплеменных армий, склонивших свои гербы перед штандартом Кастилии, водружен­ном на чужой далекой земле отрядом в полторы тысячи аван­тюристов, число которых не увеличивалось, хотя испанцы не раз получали подкрепления.

За два дня до начала окружения Теночтитлана в поздний час, когда все войска были разведены по своим лагерям, а жители Тескоко спали, какой-то человек высокого роста, кутавшийся в широкий плащ, медленно прогуливался по берегу безлюдного озера. Время от времени он останавливался, бросая грустные взгляды туда, где столица Царства ацтеков устремляла ввысь стройные башни своих огромных храмов-теокальи.

Невозможно передать душевное состояние, лишавшее покоя закутанного с головы до ног человека, не вспомнив при этом, что на том же самом роковом берегу и в таком же меланхоличном настроении мы видели, еще не столь давно, храброго Какумацина, которому жестокая судьба не дала увидеть рождение того нового дня, когда смогли бы рассеяться ночные кошмары, в ко­торые обращались его горькие думы неукротимой бессонницей. Думы столь же печальные, правда, иного рода, тревожили гнавшего сон незнакомца, который теперь занимает нас и чье имя, возможно, перестанет быть тайной для наших снисходи­тельных читателей, если они обратят внимание на одно обсто­ятельство: при слабом свете луны, опускавшейся за горизонт как раз в то время, когда мы предложили остановить ваш взор на одинокой фигуре, можно было заметить, что порывы ночного ветерка распахивали полы плаща и открывалась его одежда — белого и красного цвета. Впрочем, это еще мало о чем нам говорит. Больше скажет сам незнакомец, который, снова остано­вившись в задумчивости и обратив взор к Теночтитлану, произ­несет наконец следующие слова, не оставляющие у нас никакого сомнения насчет того, кому они принадлежат:

- О Теночтитлан, Теночтитлан! С малолетства я учился ненавидеть твое имя, но сегодня, устыженный тобой, я сочув­ствую тебе и завидую твоей судьбе! Победишь ты или будешь разрушен?.. Впрочем, это неважно! Целый или лежащий в облом­ках, ты сохранишь свою славу. А вот о твоем старом враге, то побеждавшем, то покорявшемся, будут помнить лишь то, что он вступил на твои земли, чтобы надеть на тебя цепи, которые самым постыдным образом сам надел на собственную шею.

Он умолк, ибо в его голове роилось столько разных мыслей, что губы не могли бы их все произнести. После того, как, поддавшись сыновнему чувству, он неожиданно для себя пожерт­вовал своими самыми сокровенными убеждениями, Хикотен­катль почувствовал, что его начинает мучить раскаяние. Прояв­ленное малодушие заставило его залиться краской, и несколько раз ему пришлось преодолеть искушение вернуться, чтобы, бро­сившись к ногам отца — так он был устыжен,— предложить тому свою жизнь, которую ненавидел, ибо должен был покрыть ее позором, отдавая себя добровольно для защиты иноземных ти­ранов. Никогда еще не происходила в его душе такая жестокая борьба, как в ту ночь, о которой идет рассказ.

В его разгоряченном мозгу мелькали картины минувшего дня: торжественное объявление об осаде Теночтитлана, шум ликующих голосов, бригантины в канале перед выходом в озеро; другие военные приготовления, произведенные поразительно точ­но и обдуманно, и, наконец, зрелище такой массы племен и на­родностей, мятежных и предающих свою землю, готовых своим оружием возвеличить неизвестного им монарха, притом ведомых своими законными вождями. Все это, им виденное, наводило на грустные размышления, и вдруг показалось не только диким и гнусным, но преступным и трусливым действием подобное выступление в поддержку испанских насильников и захватчиков против верховного вождя, преданного своими вождями-данника­ми и без причин преследуемого неблагодарными гостями, кото­рые нашли у его предшественника, Моктесумы, столь же щедрое, сколь и губительное для несчастного монарха гостеприимство.

Хикотенкатль видел в тот день огромные силы, собранные завоевателем; по собственному опыту он знал, какие выгоды приносит тактика и дисциплина войск во главе с испанцами, а также их превосходство в вооружении. И, подумав о реках крови, которые прольются в предстоящих сражениях, представив себе возможность гибели царства ацтеков, он не мог не содрог­нуться и в страхе тут же спросил себя: а какой же окажется в таком случае судьба Тласкалы? Уже сегодня она — орудие чужих вожделений, а что может завтра ожидать это могущест­венное государство долины Анауак от тех, чью власть само признало?

— О непостоянная и обольщенная врагом страна свободы!— воскликнул молодой воин, похолодев от этих мыслей.— Неужели я должен уступить твоим безумным требованиям и не­разумным просьбам отца, чье сердце стало бесчувственным от холода его семидесяти зим? Неужели я должен сражаться под командой чужеземного военачальника, чтобы завоевывать для его господина индейские владения? А Совет, обманывающий сам себя и убаюканный своей же доверчивостью, не прислушался к моему голосу, кричавшему: «Очнись, неразумный, очнись, еще есть время, но завтра уже будет поздно! Встань и оглянись на родину, которая, доверившись тебе, забывает о былой славе, но позже, одумавшись, у тебя же потребует вернуть ей свободу, ибо ее свобода утонет в реках крови, которые потекут по всем этим землям и смешаются с водами этого озера! У тебя не останется выбора после этой борьбы не на жизнь, а на смерть! Тот, кто победит, станет твоим господином!»

Завершив свой страстный монолог, словно и в самом деле он выступал перед Советом Тласкалы, Хикотенкатль погрузился в глубокое и долгое раздумье. Затем снова ходил в волнении вдоль берега и снова останавливался.

Без сомнения, все эти часы он мучительно обдумывал, как ему поступить: принять или отвергнуть страшное решение. Когда же он увидел, как заалели облака на востоке, возвещая скорое появление солнца, его колебаниям пришел конец. Он надвинул капюшон на самые брови, сжал в руке дротик, воткнутый ранее в прибрежный песок, и быстро зашагал прочь.

Шесть часов спустя вожди тласкальского войска сообщили Кортесу, что в Тескоко нет их военачальника Хикотенкатля, а один тескоканец заявил, что встретил его в двух лигах от города, одинокого и переодетого, и спешившего вроде бы к гра­ницам Тласкалы. Испанский каудильо приказал тем, кто принес эту весть, отправиться вместе с другими теуктли из Тескоко в погоню за беглецом, повелев убедить его тотчас вернуться в лагерь, приказать ему, наконец, сделать это именем Совета Тласкалы, если уговоры не возымеют действия.

Хикотенкатль, уставший от многодневных тяжелых дум и волнений, от бессонной ночи и уже изрядно долгого пути, остановился отдохнуть в небольшом селении на землях Тескоко, где его и нашли в маленькой хижине эмиссары Кортеса.

Удивленный их появлением, но спокойный и решительный, он выслушал их, не перебивая, не выказывая никаких признаков недовольства или, напротив, согласия, пока не исчерпался весь запас красноречия тех, кто говорил ему о гнусности дезертирства, о том, что для его же славы, даже для спасения жизни ему надо вернуться с ними и служить интересам республики-родины, како­вые совпадают с интересами всех ее союзников.

Молодой военачальник ограничился коротким, но энергич­ным ответом:

— Если я преступник и заслуживаю смерти, я предстану только перед теми, кто имеет право меня судить. Передайте тому, кто вас послал, что, покинув его лагерь, я бежал не от опасностей, а от позора и что позор падет на головы тех, кто осмелится осуждать поступок воина, который всегда был первым в сражениях и последним при отступлении, когда он сражался за свободу и честь родины, а не во славу корыстных пришельцев. Мне больше нечего добавить, и я не желаю слушать повторения того, что вы уже высказали.

Посланцы вернулись в Тескоко, не добившись цели, а Хикотенкатль после двухчасового отдыха продолжил свой путь, обдумывая речь, которую он произнесет перед Советом, чтобы вырвать советников, если удастся, из плена их роковых за­блуждений.

— Если же ничего не получится,— размышлял он,— если они, как обычно, останутся глухи к моему зову, если их глаза не разглядят истину, пусть возьмут мою жизнь, но моя честь оста­нется при мне. Когда-нибудь моя смерть еще покажется завид­ной, ибо я приму ее, отстаивая свободу своей родины, предпочтя

могилу бесчестию.

Углубившись в свои мысли, Хикотенкагль продолжал идти размеренным шагом, когда вдруг услышал за спиной цокот лошадиных копыт, становившийся все громче. Он сошел к обо­чине дороги, спрятался за раскидистыми ветвями цветущего мамея и посмотрел в ту сторону, откуда доносился шум. Вскоре он увидел, что неспешной рысью приближаются четверо испанских солдат-кавалеристов в сопровождении альгуасила верхом на кордовской кобыле, принадлежавшей Кортесу. Внимательные взгля­ды, которые они бросали по сторонам, свидетельствовали о том, что они кого-то ищут, и Хикотенкатль ни минуты не сомневался, что преследователи охотятся за ним.

Едва ли всадники не заметили бы его, и к тому же гордость не позволяла ему прятаться. И когда солдаты подъехали вплот­ную к тому месту, где он стоял, Хикотенкагль вышел им навстре­чу, спокойно и твердо. Ему было известно не так много слов из испанского языка, и, более полагаясь на красноречивость своих жестов, нежели на слова, он все же промолвил с достоинством:

—  Теуктли! Не меня ли вы ищете? Я иду в свою страну, и вы мне не нужны.

Солдаты, верные исполнители жестокого наказа, тут же прон­зили ему грудь пиками и, подняв затем с окровавленной земли, на которую он рухнул, умирая, повесили его на одной из ветвей дерева, только что его укрывавшего.

—  Тласкала! Отец! — были последние слова, которые прошеп­тал несчастный, чье тело стало добычей хищных сопилотов[81].

Участники же кровавой расправы быстро вернулись и доложили Кортесу о выполнении его бесчеловечного приговора.

Такой черной неблагодарностью испанский военачальник от­платил за любезности своему старому другу дону Лоренсо де Варгасу, и мы отнюдь не склонны предположить — дабы несколь­ко сгладить неприятное впечатление, произведенное на нас подо­бным фактом,— что Кортес хотя бы в душе почувствовал скорбь или втайне пролил слезу по поводу принесения столь большой жертвы в угоду своей жестокой политике. Нет, тот день был слишком заполнен важными приготовлениями, чтобы Кортеса могли волновать иные мысли или заботы, кроме многочислен­ных и серьезных дел, относящихся к его грандиозной затее, судьба которой решалась в ту пору.

Утром 13 мая 1521 года[82], когда стервятники в свое полное удовольствие пировали на трупе героя из Тласкалы, флот Кор­теса уже был на озере Тескоко: горделиво взмыл ввысь испанский стяг под грохот двенадцати пушечных выстрелов и ликующие вопли союзных войск, заполнивших берег.