Визит Кортеса к Моктесуме

III

Вожди Тескоко и Истапалапы вышли встретить испанцев в центральном патио дворца, где был выстроен отряд телохрани­телей и протянулись две длинные шеренги слуг, между которыми и прошествовали испанцы во главе с встретившими их вождями во дворец. Гости шли по многочисленным коридорам и богато убранным залам, где тесными рядами стояли советники, вое­начальники, знатные люди царства — все в роскошных одеяниях, с непроницаемо суровыми лицами.

В приемной перед покоями Моктесумы чужестранцев попро­сили снять обувь, ибо считалось неприличным оставлять следы в царском зале. Затем два воина пошли вторично известить монарха о приходе гостей и, вернувшись, торжественно объяви­ли, что уэй-тлатоани их ожидает.

Кортес вошел со своими капитанами, вооруженными с головы до ног, на лицах которых, наряду с надменностью, вы­званной уверенностью в настоящем и надеждой на славное будущее, проглядывала некоторая растерянность, ибо они не ожидали встретить при дворе того, кого они называли «варваром», вели­колепие, достойное древних азиатских властителей.

Верховный вождь Ацтекского царства сделал несколько ша­гов им навстречу и, подняв руку, с радушной улыбкой жестом пригласил Кортеса сесть на скамью вместе со всеми капитанами, что было несказанной честью и потрясло всю придворную знать, ибо Моктесума позволял сидеть в своем присутствии только вождям своей крови.

Разговор начал Моктесума, спросив Кортеса — через пере­водчика,— доволен ли тот отведенными ему покоями, добавив, что дворец, предоставленный гостям, оборудован для его, Мок­тесумы, пребывания там и построен его отцом, Асаякатлем. Удовлетворенный благодарственными словами Кортеса, верхов­ный вождь-властитель пустился в объяснения, попутно расспра­шивая о восточных землях, откуда родом прибывшие гости, и о высокочтимом властелине, направившем их сюда послами.

Кортес не преминул воспользоваться случаем, чтобы сооб­щить, что он имеет поручение предложить монарху ацтеков заключить дружественный союз с великим королем Испании Карлом V в целях развития торговли между двумя государст­вами и получения обоюдной выгоды.

Моктесума выразил свое удовлетворение и заявил о своей большой радости по поводу того, что в период его правления происходит такое важное событие. Казалось, что после слов испанского предводителя рассеиваются темные тучи вообража­емой угрозы, а проявление гостеприимства Моктесумы становит­ся более искренним. Он довольно долго, с охотой и дружеским интересом расспрашивал гостя о законах, обычаях и традициях испанцев, и во всех его вопросах и замечаниях проявлялась острота ума и живость мысли. Однако когда Кортес завел раз­говор о различии их религиозных верований, Моктесума взма­хом руки дал понять, что ему не доставляет удовольствия делать какие-либо сравнения в этой области, а затем раздражение пере­шло почти в негодование, когда, отдавшись во власть эмоциям и забыв о политике, Кортес не постеснялся высказать свое мнение о нелепости идолопоклонства и высмеял столь почитаемых ин­дейцами богов.

Пока Кортес говорил, глаза Моктесумы сверкали гневом, и видно было, что ему стоило немалых усилий сдержать себя и не перейти границ гостеприимства. Это заметил вождь-властитель Тескоко и хотел прервать говорившего, но Моктесума медленно, с достоинством поднялся и сказал:

— Довольно. Я принимаю с большой благодарностью пред­ложение о союзе, которое ты мне передал от имени великого властителя, пославшего тебя, и желаю почтить и одарить вас, пришельцев, как того заслуживают ваши отвага и подчинение такому именитому правителю, которого я теперь без колебаний признаю законным потомком нашего достославного Кецалькоатля. Но я верю, что все божества одинаково достойны почита­ния — также и мои боги должны быть почитаемы вами. Я же­лаю, — добавил он с подчеркнутой учтивостью,— посвятить осталь­ное время тому, чтобы угостить вас изысканными яствами, но до наступления часа трапезы прошу вас позволить моему бла­городному племяннику, властителю Тескоко, и моему достой­ному брату, правителю Истапалапы, сопровождать вас при осмотре города и показать вам некоторые из его достопримеча­тельностей.

Почти неприметным движением головы Моктесума подал знак вождям-сородичам, которые тут же приблизились; он про­стился с испанцами, удостоив Кортеса небывалой чести отобе­дать с ним в тот же день за одним столом, и указал рукой Какумацину и Куитлауаку, чтобы те, со своей стороны, оказали такую же честь остальным капитанам.

Кортес вышел вместе с вождями Тескоко и Истапалапы, за ними парами двинулись испанцы и знатные индейцы из свит своих вождей. Как только все покинули дворец, их окружили слуги, тащившие на плечах паланкины или пышно украшенные и устланные перьями носилки. Уступая настойчивым просьбам хозяев, испанцы смирились с неизбежностью такого способа передвижения, и процессия потянулась по городу во главе с Ка-кумацином, чей паланкин открывал шествие в сопровождении знати из вассальных земель, а в арьергарде плыл паланкин Куитлауака, в свою очередь окруженный небольшой свитой вож­дей-данников.

Несметные толпы индейцев заполняли улицы, по которым двигался этот своеобразный кортеж. Люди с любопытством раз­глядывали иноземцев и знатных вождей одной с Моктесумой крови.

Среди огромного скопления народа процессия пересекла площадь Тлателолько, обширнейшую площадь, окруженную ко­лоннадой, где ремесленники и торговцы всего Ацтекского царст­ва ежедневно заваливали своими изделиями и товарами легкие открытые палатки, которые тянулись длинными рядами и пред­ставляли собой удивительно живописное зрелище. Каждый товар занимал там свое определенное место: с одной стороны лежали груды разноцветных птичьих перьев, с другой — россыпи изыс­канных золотых и серебряных украшений и драгоценных камней из разных частей страны. Рядом с кипами хлопковых тканей из Тескоко стояли белейшие алебастровые сосуды из Текалько и разноцветные мраморные фигурки из Кальпулалпана; непода­леку от благоухающих цветов и горами громоздившихся ведо­мых и неведомых фруктов, непрерывно подвозимых шнырявши­ми по каналам лодками, продавалась всякого рода свежая дичь.

Посреди площади возвышалось просторное деревянное стро­ение, которое называли «судом», ибо там постоянно находились «судьи», следившие за торговлей и каравшие за всякий обман. Следуя дальше вдоль колоннады, можно было увидеть многочис­ленные палатки с напитками, своеобразные цирюльни, аптеки и парфюмерные ряды, украшенные с поистине азиатской рос­кошью и предлагавшие всевозможные ароматические средства, начиная с изумительного бальзама Уицилосочитль, не уступа­вшего знаменитому палестинскому бальзаму, и кончая благовон­ным соком американской акации, к тому же облегчавшим всякие недуги, равно как и настой чудесной травы — текамаки, слывшей целительным лекарством от любого колдовства.

Отменный порядок, обилие и многообразие товаров, а также тьма народу на площади превращали этот базар в такое внуши­тельное зрелище, что, по выражению одного испанского хрони­ста, «глаза ослепляло роскошество и поражало примерное упра­вление в этом царстве».

Великий «теокальи» — или храм — бога Уицилопочтли был первым большим зданием, которое посетили в тот день чужезем­цы. Храм занимал центр города и был обнесен стеной, за кото­рой, по свидетельству Кортеса, обитал многочисленный люд. Мексиканский монумент, выложенный порфиром[22], был похож на египетские пирамиды и имел четыре выхода на четыре стороны света. Земля между храмом и отделявшей его от города стеной была замощена шлифованным камнем, а портик украшен мра­морными статуями, которые, если и не были произведениями больших мастеров, по меньшей мере доказывали, что ацтекам не было чуждо искусство ваяния.

Храм состоял как бы из пяти этажей, если считать пятым четырехугольную площадку, у восточной оконечности которой поднимались две башни,— каждая по пятидесяти футов в высоту,— увенчанные легкими изящными куполами. Между главным храмом и стеной располагались малые здания, посвященные разным божествам. Тут же находились дворец верховного жреца, жреческая школа для юношей, строение, подобное монастыр­скому, для жрецов и обширное помещение для паломников и пут­ников, приходивших посетить теокальи и поглядеть на красоты столицы Царства ацтеков.

Живописные фонтаны, воде которых приписывали чудотвор­ные свойства, окаймляли эту площадь, от которой лучами рас­ходились главные улицы Теночтитлана.

После того как индейские правители показали испанцам храмы своих богов, они пожелали удивить их дворцами своих властелинов. Разного вида, но одинаково роскошные, дворцы были окружены обширными садами. В одном из них находился, например, царский арсенал, в другом — две удивительные кол­лекции: людей-уродцев и разных зверей и птиц, о чем так много писали историки. Ни в одной стране мира не было столь трудно, как в древней Мексике, собрать значительное число экспонатов для коллекции уродов, ибо там почти не ведали о телесных недостатках, зато вторая — зоологическая — была на удивление богата.

В одном помещении обитали домашние птицы, в другом — хищные. Прекрасные залы были отданы четвероногим живот­ным, в других, не менее просторных и удобных, содержались змеи, причем всюду были устроены водоемы с соленой и пресной водой для речных или морских представителей фауны.

В этом оригинальном музее основным принципом показа наиболее интересных птиц и зверей была контрастность. Рядом с гигантским кондором помещался и тем еще более поражал почти неприметный колибри; неподалеку от неуклюжего тапира пасся стройный олень, а поблизости от страшного крокодила извивались змеи: серебристая макискоатль и безвредная сикатлинан, питающаяся муравьями.

Этот просторный дворец обслуживало триста человек, среди которых было несколько лекарей, в обязанности которых входи­ло врачевание многочисленных обитателей музея.

Выходя оттуда, Какумацин сказал Эрнану Кортесу:

- Ты увидел, благородный посол, некоторые достоприме­чательности Теночтитлана, но чтобы увидеть все, что здесь есть, потребовалось бы много лет.

- Я надеюсь, — добавил Куитлауак тоном, в котором наря­ду с учтивостью слышалась и настороженность,— что наши име­нитые гости не покинут нас, не осмотрев всего города.

Эрнан Кортес, бросивший острый, пытливый взгляд на гово­рившего, ограничился кратким ответом: мол, никогда он не сделает ничего такого, что шло бы вразрез с желаниями его высокоуважаемых союзников.

Затем процессия повернула ко дворцу Моктесумы. По до­роге назад, под шумные проявления людского интереса, испан­ский каудильо погрузился в глубокие думы, осмысливая всю грандиозность того отчаянно смелого дела, которое он затеял.

Индейские вожди проводили испанских капитанов к отведен­ным им дворцам, а Моктесума объявил слугам, что в этот день приглашает к своему столу чужеземного посла.

Стол был накрыт в большом зале, окна которого, многочис­ленные и широкие, выходили в огромный сад. Монарх дотронул­ся до руки Кортеса и торжественно произнес:

— Иди и оцени, так же ли отстали мои повара от ваших, как наши ученые.

Моктесума занял место во главе стола и принудил Кортеса сесть рядом с собой, приказав слугам впустить вначале придвор­ных фигляров.

Появились, действительно, пять или шесть человек в стран­ных нарядах с пестро размалеванными лицами, а за ними вошли тридцать или сорок женщин, роскошно одетых, обычно прислу­живавших монарху за трапезой.

— Это,— сказал Моктесума Кортесу, указав на шутов,— это единственные люди во всем моем государстве, которые говорят мне в глаза самую горькую правду: за то я их люблю и с удоволь­ствием призываю в минуты досуга. Кукалуткако,— добавил он, обратившись к одному из фигляров,— сегодня тебе предостав­лена полная возможность показать свое умение достославному чужестранцу, который пришел из земель, где известны все искус­ства и науки, доступные уму человеческому.

Шут, к которому были обращены эти слова, стал подготавли­вать предметы для жонглирования, а другие фигляры в это время старались подтвердить то, что сказал властелин, отпуская раз­личные едкие замечания, шутливой формой сглаживая остроту смысла. Моктесума не скрывал удовольствия и ежеминутно тре­бовал от переводчика, чтобы тот переводил гостю самые забав­ные или злые слова шутов, подбадривая их покачиванием головы.

А в это время юноши благородных родов принесли различ­ные яства на золотых блюдах и тотчас удалились; их сменили женщины, наливавшие в кубки пульке — напиток, заменявший в том государстве вино,— и хмельной сок кактуса-магея, особен­но любимый Моктесумой и по своему действию не отличавшийся от самых крепких ликеров Европы.

Другие женщины были заняты тем, что жгли в золотых курильницах ароматические смолы, а четыре юные девушки об­махивали властелина и его гостя большими опахалами из перьев.

Фигляры стали показывать свое виртуозное искусство жонг­лирования и такую неподражаемую ловкость рук, что Кортес приходил в изумление, к великой радости Моктесумы, который восторгался талантами своих «дураков», как он их называл.

Было подано более трехсот разных блюд, но Моктесума, следуя своему обычаю, отведал не более двух-трех, в отличие от испанца, который не был столь же воздержан в еде.

Затем снова появились женщины с корзиночками фруктов и цветов, и были там все сорта и виды, которые производила плодородная земля долины Анауак; благоухание, казалось, напол­нило воздух всего зала.

В последний раз были подняты кубки. Кортес выпил, произнеся тост в честь Моктесумы, а верховный вождь ответил пожеланием здоровья властелину Испании и его высокочтимому послу.

Моктесума был радостен и весел, словно бы все его сомне­ния, приглушенные первыми объяснениями Кортеса, полностью рассеялись в дружеской атмосфере этого обеда. И в его словах во время десерта проскальзывали откровенность и сердечное рас­положение к гостю, которому он рассказывал о своей семье, о трудностях в управлении царством и даже о своих личных недомоганиях. Несмотря на то, что по природе он был очень недоверчив, ему было свойственно характерное для южноамери­канцев простосердечие, и, привыкнув к такому общению со своими подданными, когда всякое проявление искреннего доверия счита­лось недостойным вождя поведением, он испытывал новое для себя чувство наслаждения, общаясь с человеком, с которым можно было на время забыть о своей роли сурового вершителя судеб.

К самому концу трапезы прислужницы внесли — как тут не вспомнить ритуал нынешнего послеобеденного «кофепития» в Европе — большие чаши с пенящимся шоколадом. Снова ды­шали ароматом курильницы, а Моктесуме и его гостю подали длинные, похожие на турецкие трубки, набитые табаком и кусоч­ками смолы дерева окосоля.

Моктесума приказал ввести музыкантов, а поскольку уже сгустились сумерки, дворец и сад внезапно озарились массой факелов из смолистой древесины, разливавших яркий и чистый свет.

Человек двадцать музыкантов извлекали звуки из флейт, морских раковин, барабанов и своеобразных бандуррий[23] с корот­ким грифом, которые скорее производили шум, нежели услажда­ли слух. Под несколько приглушенный аккомпанемент всех этих инструментов музыканты стали воспевать подвиги ацтекских вождей и героев, затянув особенно долгую песнь, когда очередь дошла до Моктесумы.

- Нет человека на земле,— пели индейские трубадуры,— ко­торый не склонялся бы перед великим Моктесумой. В его жилах течет кровь древних героев, и несут ему дань триста вождей-тлатоани.

- Кровь врагов, им сраженных, могла бы заполнить озеро как то, среди которого стоит Теночтитлан, знатный город. Тре­пещут перед ним все народы и с благоговением называют Мок­тесумой[24].

- Горе тем, кого постигнет кара Моктесумы! Наказание его, как солнце с голубых небес, может пасть и на дерево-сейбу, и на ничтожный земляной орех, который осмелился пробиться маленьким ростком из почвы.

- И молния средь бури не так стремительна и грозна, как ярость Моктесумы. Гнев его сжигает, как огонь, а взгляд его суровый заставляет кровь в жилах стынуть у виновных.

- Никто из смертных воспеть не в силах все славные деяния Моктесумы. Тьма подвигов его слепит глаза, его величие подав­ляет тех, кто захотел бы сложить о нем песнь.

Тут музыканты закончили торжественное песнопение и бод­рыми высокими голосами, одновременно производя своими ин­струментами несусветный шум, прокричали:

— Слава Моктесуме! Моктесума — самый великий и могу­щественный тлатоани! Слава Моктесуме!

Звуки этих инструментов, всегда сопровождавших сражения, а также слова, напомнившие Моктесуме обо всех его победах, настроили монарха на воинственный лад. В его глазах засверкал огонь, лицо побагровело, а сердце учащенно забилось. В эту минуту он забыл и о предсказаниях теописков, и о грозном оружии испанцев. Он чувствовал себя воином, отважным, непобе­димым, и в порыве блаженного самодовольства поднялся с места, показавшись всем высоким, словно сразу вырос на четыре дюйма.

— Да,— воскликнул он, — слава храбрым! Слава непобедимым ацтекам! Государство Анауак вечно, как Солнце! Славься, Анауак!

Множество ликующих, восторженных голосов подхватили возгласы монарха, и вопль «Слава Моктесуме!», повторенный слугами в самых дальних покоях, долго отдавался эхом во дворце.

Затем монарх велел музыкантам удалиться и приказал совет­никам внести дары. Сияя от удовольствия и гордости, он обер­нулся к Кортесу:

— Я воспитан на полях сражений, и песни войны были моими колыбельными песнями. Все мои великие дела правителя меньше тешат мне душу, чем мои воинские победы. Моктесума родился для сражений, и опасности для него — праздник сердца.

В это мгновение подошли поклониться ему перед уходом фигляры, и он благодушно обратился к Кукалуткако:

- Скажи-ка, мой умный дурак, мнящий себя предсказате­лем, будут ли мои подвиги в будущем еще более славны, чем в прошлом? Дадут ли мне небеса отведать радость новых побед?

- Сначала ты победи свое самомнение,— медленно отвечал фигляр,— и тем добьешься величайшей победы, какую еще мо­жешь ждать на земле. Ты хочешь знать свое будущее? Боги тебе уже о нем поведали, и незачем тебе видеть его, если ты не можешь избежать его.

Эти слова, которые выдали не более как мужество души и остроту ума человека, их произнесшего, оказали на Моктесуму такое сильное воздействие, что лицо его побледнело, а по спине прошел холод.

Фигляр удалился со смешными ужимками, а монарх опу­стился на мягкую скамью.

Кортес, стоя с ним рядом, смотрел на него с неподдельным изумлением и не мог понять причину внезапного изменения в настроении Моктесумы, а тот, вдруг подняв голову, устремил на Кортеса взгляд, полный ужаса.

— Это правда! — воскликнул он.— Ничего не сделать отваж­ному сердцу, если его сжимает рука судьбы. Человек не в силах противиться воле богов, а боги никогда не меняют своих суровых решений.

И, молча простившись с Кортесом, он долгое время сидел в одиночестве, предаваясь глубоким и печальным размышлениям. Куаутемок осмелился нарушить его покой, войдя в зал, чтобы пригласить монарха на скромное домашнее пиршество, которое устраивала Уалькацинтла в тот вечер в честь годовщины ритуала их бракосочетания. Но Моктесума отказался, сослав­шись на легкое недомогание.

Его властительный племянник уже собрался уходить, немно­го раздосадованный отказом, когда Моктесума вдруг встал, положил руки ему на плечи и сказал дрогнувшим голосом:

- Постой, Куаутемок, погоди и забудь на минуту о моем величии уэй-тлатоани, чтобы понять все муки человека. Куа­утемок, дай мне прислонить к твоей груди свою голову, которая раскалывается от дум; и пусть слух твой не будет поражен горестным признанием несчастного отца, у которого душа рвется от боли — не за себя, а за своих детей и подданных. Но прошу, скорее потуши эти ненужные огни... скорее, властитель Такубы, ибо ни один смертный не должен видеть слезы Моктесумы!

- Слезы! — воскликнул Куаутемок, не веря, что стал свиде­телем подобного малодушия, и судорожно сжал руки монарха.— Горе тому,— добавил он,— кто увидел бы слезы Моктесумы и не смыл бы реками крови такую недостойную слабость духа. Горе, страшное горе тому, кто позволил бы солнцу светить для того подлого человека, который вызвал слезы на глаза уэй-тлатоани Анауака, доверившего свою невольную слабость одному мраку ночи! Назови, о великий татльцин, назови того несчастного, который так ранил твою отважную душу, и его кровь — капля за каплей — смоет следы твоих слез.

Моктесума поднял руки и глаза к небу и глухо сказал:

— Оттуда беда, самоуверенный юноша, и тебе не распла­титься за мою слабость с силами, направляющими судьбы вла­стителей мира.

И, снова рухнув на скамью, он дал знак Куаутемоку удалить­ся. Тот медленно пошел к выходу, а монарх, провожая его взглядом, воскликнул в глубоком отчаянии:

— Ацтеки так храбры, добры, великодушны. Что же мы сделали, о неумолимые боги! Чем вызвали героические ацтекские вожди ваш гнев?

---

[22] Порфир — вулканическая горная порода с кристаллическими вкраплени­ями.

[23] Бандуррия - струнный инструмент, похожий на небольшую гитару.

[24] Моктесума - свирепый властитель (науа).