«РЕКЕРИМЬЕНТО»
Наутро, едва солнце коснулось верхушек высоченных голоствольных деревьев, наш друг касик, а с ним еще дюжина пышно разубранных вождей прибыли в лагерь. Капитан был уже на ногах. Он распорядился разбудить солдат – всех до единого, чтобы с достойными почестями встретить ранних гостей. Мы высыпали на деревенскую площадь и кольцом окружили улыбающихся индейцев. Видимо, вчерашний касик не поскупился на лестные слова в наш адрес – индейцы смотрели на нас приветливо, без тени недоверия или опаски.
После того как все мы вдоволь наобнимались с касиками, а сеньор капитан одарил их цветными стекляшками и кусками материй, мой дядя Кристобаль де Сеговия выстроил отряд на площади в три шеренги и приказал соблюдать тишину. Сеньор капитан отошел от кучки робко сгрудившихся индейцев на несколько шагов, повернулся к нам лицом и громко произнес:
– Комендадор Кристобаль Энрикес, Алонсо де Роблес, Кристобаль де Сеговия, Алонсо де Кабрера и Антонио де Карранса… Выйдите из строя и подойдите ко мне!
Ряды пришли в движение. Дядя и четверо названных конкистадоров – я знал их, это были самые заслуженные и знатные дворяне из нас – встали рядом с Орельяной и преподобным отцом Карвахалем.
– Франсиско де Исасага! – назвал капитан имя тихого бискайца, в прошлом монаха.
Узкоплечий Исасага медленно вышел из строя и поклонился.
– Именем его величества короля и сеньора губернатора, заместителем коего я являюсь, назначаю тебя, Франсиско де Исасагу, эскривано [20] нашего войска. Отныне все значительное, что в нашем походе произойдет и свершится, должен будешь письменно удостоверять…
Несомненно, у капитана был накануне разговор с бискайцем, и тот был вполне подготовлен к происходящему. Еще раз поклонившись, он взял у отца Карвахаля Библию и напыщенно присягнул честно и ревностно исполнять свою службу эскривано.
Кивком приказав Исасаге подойти, Франсиско де Орельяна достал из складок плаща маленький жезл и передал его новоиспеченному эскривано. Затем поднял Руку.
– Знамя! – коротко бросил он.
Полуистлевшее бархатное знамя с испанским гербом величественно выплыло на площадь. Его несли Хуан де Алькантара и Эрнан Гутьеррес де Селис. Древко у знамени было сделано из бамбука, очевидно, сегодня утром.
Началась помпезная церемония «ввода во владение», До сих пор я содрогаюсь от омерзения при воспоминании об этом гнусном спектакле. Мне тошно вспомнить, как наш доблестный рыцарь Франсиско де Орельяна громогласно, сохраняя полную серьезность, на чистом кастильском наречии зачитывал «Рекеримьенто» [21], в котором не понимавшим ни слова индейским касикам сообщалось, что отныне они не свободные лица, а рабы испанского короля. Их призывали покаяться в языческих грехах, обратиться к христовой вере, а они… Они приплясывали от удовольствия – до того им нравился неизвестный и такой забавный обычай этих невесть откуда взявшихся чужеземцев. Они с восторгом щупали наше знамя, смеялись и били себя по бедрам, когда Орельяна, подняв ввысь обнаженный меч, обрушивал на их головы страшные слова требования «Рекеримьенто»:
– «…Если же вы не сделаете требуемого или хитростью попытаетесь затянуть решение свое, заверяю вас, что с помощью божьей я пойду во всеоружии на вас… и ваших жен и детей велю схватить и сделать рабами… и вам причиню наивозможнейшее зло и ущерб…»
Процедура «ввода во владение» продолжалась довольно долго. Размахивал Библией патер Карвахаль, совершая богослужение, на огромном костре сжигался маленький идол, которого прихватил преподобный отец еще в Кито, снова сверкал на солнце меч Орельяны и слышался громкий голос конкистадора. Под конец касики откровенно заскучали, и двое из них уселись на землю как раз во время заключающей «ввод во владение» общей молитвы.
Чувство жгучего стыда, сознание того, что все мы являемся участниками постыдного, низкого преступления, не покидало меня во время церемонии. Так и подмывало выбежать из строя и крикнуть: «Да переведите же им, объясните индейцам, что происходит! Они ведь не понимают ни слова! Это обман!»
Но я стоял как вкопанный, с горечью замечая, что лица остальных наших солдат, в том числе и Хуана де Аревало, хранят выражение торжественности и удовлетворения происходящим святотатством. Только губы моего недруга Гарсии де Сории кривились ядовитой усмешкой да Мехия угрюмо хмурил широкие брови.
Когда, наконец, циничная комедия закончилась, касики уплыли на своих каноэ, а мы разбрелись по селению. У порога хижины меня нагнал тощий Гарсия.
– Послушай, Блас, – сказал он заискивающе. – Ты все еще сердишься на своего старого друга Сорию?
Я хмуро отвернулся. Но он не отставал.
– Забудем прошлые неприятности, – зашептал он мне на ухо. – Я видел, как противен тебе был сегодняшний балаган. Поверь, я понимаю тебя и разделяю твои чувства. Но я привык, я видел еще не такое…
– Гарсия, – холодно оборвал я его. – Ты думаешь, я смогу когда‑либо простить тебе того, что ты сделал с Апуати? Напрасно, Гарсия, память у меня отличная…
– Э‑э, – огорченно отмахнулся он. – Я ведь тогда не знал, что она твоя…
Он замялся и вздохнул. Помолчав, Гарсия тихо добавил с неожиданно прозвучавшей печалью в голосе:
– Ты считаешь меня жестоким негодяем… Жаль… Это. жизнь научила меня смотреть на индейцев, как на зверей… Если бы ты увидел хоть частичку того, что видел я, и твое сердце превратилось бы в камень. А я… Я помню, как в войске Беналькасара, когда мы шли на Кундинамарку, индейцам носильщикам рубили головы. Рубили за то, что они устали. Рубили потому, что не хотели расковывать цепь… Эх, ты, молодой идальго!.. Ты обвиняешь меня, а я…
Он отвернулся, и мне почудилось, что в его глазах блеснули слезы.
Усилием воли я поборол в себе неприязнь к этому человеку и негромко произнес:
– Я не сержусь, Гарсия…
Не поворачиваясь, он быстрым движением сорвал со своего пояса короткую дагу [22] и протянул мне.
– Возьми, Блас, пусть эта шпага соединит нас с тобой… Я так нуждаюсь в твоей дружбе, дорогой мой Блас…
[20] Эскривано – писарь в войске, нотариус.
[21] «Рекеримьенто» – «требование», специальный документ, зачитываемый конкистадорами во время церемонии официального присоединения завоеванных земель к Испании.
[22] Дага – старинная короткая шпага с широким клинком, обычно употреблявшаяся как дополнительное оружие для левой руки.