Сообщение об ошибке

Notice: Undefined variable: n в функции eval() (строка 11 в файле /home/indiansw/public_html/modules/php/php.module(80) : eval()'d code).

«Гвоздь дороже экю»: повседневные практики общения и меновая торговля между французами и бразильскими индейцами в XVI веке

Окунева Ольга Владимировна
:::
Статьи и материалы
:::
Бразилия

Окунева О.В. «Гвоздь дороже экю»: повседневные практики общения и меновая торговля между французами и бразильскими индейцами в XVI веке // Повседневные практики Средневековья и Нового времени. От информации уникальной к информации верифицируемой / Отв. ред. О.И. Тогоева. – М., ИВИ РАН, 2015. С. 25-68


Вопрос о соотношении уникальной и верифицируемой информации в письменных и изобразительных источниках Средневековья и раннего Нового времени, а также проблема достоверности исторических реконструкций, которые созда­ются на их основе, обсуждались уже неоднократно. Однако подобная постановка проблемы представляет такой интерес и, как представляется, обладает таким исследовательским потенциа­лом, что обращение к ней продолжает оставаться актуальным.

Задумываясь о расхождениях между реальностью и тек­стом источника, о возможности или невозможности истори­ческих реконструкций, а также о способах представления ре­троспективной информации[1], мы неизбежно приходим к во­просу дискурсивных стратегий, т.е. осознанного конструиро­вания реальности с помощью языковых средств, системы от­сылок, скрытых цитат, аналогий. В некоторых европейских языках (в частности, во французском) даже появился специ­альный термин для обозначения перевода по преимуществу устного свидетельства в письменную форму (mise en écrit), сконструированный по образцу слов, обозначающих теат­ральную постановку как перенесение текста на сцену (mise en scène) или макетирование, расположение текста на странице в соответствии с типографскими правилами (mise en page)[2].

Описание повседневных практик, в принципе, также может зависеть от воли автора подобного описания (само ре­шение зафиксировать то или иное бытовое, повседневное, а, значит, и «обыденное», «само собой разумеющееся», «всем и так известное» явление уже может диктоваться определенным замыслом). Однако остается небольшая надежда на то, что если повседневное и будет зафиксировано, именно в силу своей «очевидности» оно не будет подвергаться значитель­ным авторским реконструкциям, т.к. риторические приемы выстраивания повествования автор «прибережет» для более «возвышенных» и «благородных» материй. Когда-то Мишель де Монтень высмеивал тех, кто, по опыту зная о свойствах какого-нибудь источника или реки, не может пустить в обра­щение свою толику знаний, не затеяв при этом писать целую натуральную историю. Используя эту аналогию, осмелимся предположить, что у такой натуральной истории больше шан­сов оказаться в зависимости от авторского замысла, нежели чем у информации о свойствах реки или источника, ведь в собственных сочинениях авторы зачастую

склонны придавать всему свое толкование и, желая набить ему цену и убедить слушателей, не могут удержаться, чтобы не исказить, хоть немного, правду; они никогда не изоб­разят вещей такими, каковы они есть; они их переиначивают и приукрашивают в соответствии с тем, какими показались они им самим; и, с целью придать вес своему мнению и склонить вас на свою сторону, они охотно присочиняют кое-что от себя, так сказать, расширяя и удлиняя истину.... (курсив мой - О. О.)[3].

Разумеется, в случае с отражением сведений о повсе­дневных практиках в письменных и изобразительных источ­никах Средневековья и раннего Нового времени риск «рас­ширить и удлинить истину» не исчезает. Он может перейти в иную плоскость (например, такие сведения могут оказаться в большей степени «уникальной», нежели «верифицируемой» информацией), однако отдельные казусы, как известно, также, хотя и на свой манер, свидетельствуют о традициях и об усто­явшихся повседневных практиках.

Все вышесказанное относится и к такому необычному предмету, как свидетельства французских авторов XVI - начала XVII вв. о контактах своих соотечественников с бра­зильскими индейцами (необычность связана с тем, что эта страница ранней колониальной истории Франции - в сравне­нии с освоением французами Антильских островов, Канады или Гвианы - не столь известна). Тем не менее французское присутствие в Бразилии продолжалось около столетия, иногда выходя на уровень «официальных» (т.е. санкционированных французской короной) колоний, иногда же оставаясь уделом частных лиц, а потому - не попадая в поле зрения «великих мира сего». При этом именно подобное низовое, «частное» присутствие французов на территории Португальской Америки становилось фундаментом для дальнейших попыток более ак­тивно закрепиться в данном регионе.

Контакты (а точнее, установление хороших отношений) с коренным населением являлись залогом самой возможности находиться на территории, которая по условиям Тордесильясского договора оставалась сферой контроля пиренейских держав. Основой таких контактов стала взаимовыгодная ме­новая торговля: связанным с ней повседневным практикам общения французов и индейцев и будет посвящена данная статья.

Каким образом сведения об этих практиках отразились в источниках XVI - начала XVII вв. и каковы могут быть здесь риски «удлинения и расширения истины»? С одной сто­роны, фиксация повседневных практик часто страдает непол­нотой в силу того, что «повседневное» может восприниматься как не заслуживающее упоминаний. Однако в нашем случае речь идет хотя и о ставших регулярными, но при этом все же разворачивающихся в необычной обстановке контактах. Эк­зотический фон и утверждения, что общение с индейцами в ходе меновой торговли превратилось в привычное дело для французов, часто идут в источниках рука об руку. Оба этих положения встречаются не только о повествовательных ис­точниках (где авторы, как правило, пытаются не только опи­сать, но и объяснить своим читателям те или иные заморские реалии), но и о документах «прикладного» характера, где та­кие реалии фиксируются без комментариев (например, свое­образный франко-индейский разговорник, т.е. список индей­ских слов с переводом на французский, из бумаг руанского купца 1540-х гг.[4]; контракты на снаряжение торговых экспе­диций первой и второй половины XVI в. с перечнем товаров на обмен[5]). Отметим также источники, содержащие в себе либо своеобразную реконструкцию «типичного» контакта французов и индейцев, либо инструкцию, как нужно вести себя с индейцами[6]. Наконец, сцены торговли между францу­зами и индейцами запечатлены в произведениях изобрази­тельного искусства[7] и даже в театральных постановках (например, в так называемом «бразильском спектакле», став­шем частью празднеств по случаю торжественного въезда Генриха II в Руан в 1550 г.[8]). Тем самым данные о повседнев­ных практиках общения французов и индейцев, которые со­держатся во всех этих источниках, отличающихся между со­бой жанром, стилем изложения, целью создания, взаимно пе­ресекаются, и информация приобретает характер верифици­руемой. Это не отменяет наличия любопытных казусов, отно­сящихся к информации уникальной, однако весь свой смысл они обретают именно в сравнении с устоявшейся практикой. Вот почему перед тем, как перейти к таким казусам, пред­ставляется необходимым остановиться на общих характери­стиках взаимоотношений французов и индейцев, участвовав­ших в меновой торговле.

Одной из таких характеристик была их длительность: и реальная, прослеживаемая по источникам экономического характера, и декларируемая. Наиболее ранние документально подтвержденные торговые контакты французов и коренных жителей атлантического побережья Бразилии относятся к первой четверти XVI в., а уже в конце 1530-х гг. поэт Пьер Криньон, описывавший путешествия своего друга, капитана Пармантье, восклицал:

Если бы [король Франциск I] захотел немного отпустить узду купцам своей страны, они завоевали бы ему торговлю и дружбу жителей этой новой земли в четыре или пять лет, и все это - лишь любовью и без применения силы[9].

Во второй половине XVI в. у французских авторов по­является идея о том, что торговля с индейцами велась «с дав­них времен», «издревле»; она получает полемическую окрас­ку и вписывается в общую стратегию легитимации француз­ского присутствия на территории Португальской Америки. Так, заявление о том, что

французы..., в первую очередь нормандцы и бретонцы, утверждают свое первенство в деле открытия этих земель и настаивают на том, что издавна торгуют с бразильскими дикаря­ми

практически в неизменном виде фигурирует сначала у проте­стантского историка Л. де Ла Поплиньера, затем - в полеми­ческом сочинении «Речь нормандцев в защиту торговли с Ми­диями» (где речь идет ни больше ни меньше о требовании к Португалии уступить Бразилию Франции), и, наконец, уже в XVII в. - у французского иезуита Ж. Фурнье[10].

Не менее внимательны к франко-индейской торговле в Бразилии и соответствующей модели взаимоотношений ока­зались португальцы. В «Информации о Бразилии и ее капи- танствах»[11] португальский иезуит Ж. де Аншьета связывает появление французов в регионе именно с меновой торговлей: первые успешные подобные опыты в самом начале XVI в. по­будили остальных французов последовать за своими соотечественниками-первопроходцами[12]. Ф. Соареш объясняет осно­вание первой французской колонии в бухте Рио-де-Жанейро изобилием в этих краях товаров, привлекавших французов: красного дерева, перца, хлопка и др.[13] Г. Соареш де Соуза, описывающий в 1580-х гг. участки атлантического побережья Бразилии, то и дело упоминает о погрузке красного дерева на французские корабли - как в прошлом, так и в настоящем[14].

Второй характеристикой той модели повседневных от­ношений французов и индейцев, которая складывалась на ос­нове меновой торговли, являлось представление о выгодности этого занятия для индейцев (ниже мы рассмотрим, на основа­нии чего появлялись подобные идеи). Тот факт, что индейцы торгуют теми или иными вещами, выставлялся французскими авторами XVI в. в качестве одной из основных характеристик местного населения. В уже упоминавшемся «бразильском спектакле» 1550 г. меновая торговля с французами представ­лена как столь же привычное и повседневное занятие индей­цев, как охота, отдых в гамаке, сражение с неприятелем[15] (Илл. 1). Географические карты французских авторов, где, по традиции того времени, в пределах контуров материков часто размещали рисунки, включали сцены такого товарообмена[16].

Везде в этих изображениях индейцам отводится значи­тельная роль: они рубят деревья, снимают со стволов кору и сучья, переносят их к кораблям, а французы «вступают в иг­ру» лишь в самый последний момент (как правило, их изобра­жают либо рядом с кораблями, либо держащими в руках пред­лагаемые европейские товары на обмен) (Илл. 2-3).

Наибольшего выражения идея о «естественной склон­ности» индейцев к меновой торговле с французами достигла в «Сборнике о разнообразии нарядов, находящихся ныне в упо­треблении в Европе, Азии, Африке и на островах дикарей»[17]. Парные изображения представителей тех или иных народов (мужчины и женщины) в соответствующем облачении сопро­вождаются рифмованной характеристикой (Илл. 4). Как в случае «Бразильца», так и в случае «Бразильянки» речь идет о торговле: «Их естественным занятием является рубка красно­го дерева, // Чтобы потом пустить его на продажу» (так опи­сывается «Бразилец»); «Обезьян, а также попугаев // Они предлагают для продажи иностранцам» (характеристика «Бразильянки»)[18]. И если указания на традиционный характер меновой торговли (приемы, которые французские моряки «привыкли использовать», а также «традиции и манера дей­ствий» индейцев) не столь уж удивительно встретить в текстах, подобных описанию «бразильского спектакля» 1550 г., то гораздо более необычно встретить заявления об устояв­шихся приемах меновой торговли в деловом документе, дале­ком от полемической направленности. В тексте контракта на снаряжение корабля из Лa-Рошели в торговую экспедицию в 1592 г. мы читаем:

[Все] пообещали... привести [корабль] с Божьей помо­щью в упомянутую Бразилию и окрестные земли, чтобы про­дать, выменять и получить в обмен (troquer et échanger) ука­занные товары и другие вещи, согласно тому, как принято ве­сти торговлю товарами упомянутой Бразилии...и привести [обратно] корабль с товарами, которые на него будут погруже­ны, именно в этот город...[19].

Схожая ситуация наблюдается и в начале XVII в. Как французские, так и португальские источники свидетельству­ют о том, что французы в Бразилии продолжали действовать согласно уже сложившимся традициям; именно меновая тор­говля вновь оказывалась фундаментом для дальнейшего по­литического и военного сотрудничества с индейцами.

* * *

Меновая торговля и связанные с ней повседневные практики взаимодействия французов и индейцев не продер­жались бы почти столетие, если бы обе стороны не были убеждены в безусловной выгодности для себя подобного то­варообмена (и не выстраивали бы свои взаимоотношения с учетом данного обстоятельства).

Так, французы знали о том, что европейские товары весьма притягательны для индейцев, не видевших ничего по­добного ранее; что восхищение индейцев вызывают и самые недорогие предметы; и что, наконец, драгоценные металлы и камни не вызывают у местного населения того ажиотажа, как в Старом Свете.

С самого начала регулярных контактов с коренными жителями атлантического побережья Бразилии французы не уставали удивляться тому, что гвоздь для них дороже экю[20]. Некоторые наблюдатели усматривали в этом доказательство странности местных племен. Так, Николя Барре, штурман экспедиции Николя Дюрана де Вильганьона, основателя пер­вой французской колонии в Бразилии («Антарктическая Франция», 1555-1560), вроде бы безоценочно отмечал, что индейцы «ценят нашу одежду, наше оружие и все остальное, что приходит из нашей страны, презирая золото, серебро и драгоценные камни, которыми мы так дорожим»[21]. Однако с той же мнимой беспристрастностью Барре пишет и о рационе индейцев («их пища - змеи, крокодилы и большие ящерицы, которых они ценят так, как мы - каплунов, зайцев и кроли­ков»), устанавливая тем самым параллель между безусловно экстравагантными (для европейцев) вкусовыми пристрастиями индейцев[22] и отсутствием у них знания о ценности золота и серебра.

Побывавший в «Антарктической Франции» путеше­ственник и будущий космограф при дворе Валуа, Андре Теве, приводит следующий эпизод: однажды индейцы захватили португальский корабль, перевозивший большое количество отчеканенной монеты, и отдали весь этот груз некоему фран­цузу в обмен на четыре топора и несколько ножиков[23]. Другой путешественник, Жан де Лери, рассказывает о схожем случае, основываясь уже на собственном опыте: в Бразилии он был знаком с французским переводчиком-старожилом, за два но­жа выменявшим у индейцев серебряное блюдо, которое те заполучили, ограбив португальское поселение; ценность этого блюда им была совершенно неизвестна[24]. Жан де Лери при­знавался, что ему доводилось и самому выменивать у индей­цев вещи португальского производства[25]. Он не скрывает, что пользовался наивностью индейцев и с удовольствием разыг­рывал перед ними роль важного и богатого вельможи, одари­вая их сущими безделушками:

Чтобы лучше объяснить вам, как они ценят такие вещи, я расскажу, как однажды оказался в одной деревне... Индеец, ко­торый меня принимал, попросил показать, что у меня с собой в кожаном мешке: он принес большой глиняный горшок, куда я сложил все содержимое. Он же, придя в немалое изумление, позвал всех остальных дикарей, говоря им: «Друзья, вы только посмотрите, какого гостя я принимаю у себя дома! Раз у него столько богатств, не следует ли из этого, что он важный чело­век?». А при том, как я сказал со смехом одному моему спут­нику, который находился там вместе со мной, то, что столь вы­соко ставил этот дикарь, представляло собой пять или шесть ножей с разными рукоятками, столько же гребней, два или три больших зеркальца и другие безделушки, которые в Париже стоили бы два тестона[26].

Если путешественники времен первой французской ко­лонии в Бразилии лишь описывали «странные» представления индейцев о материальных ценностях и забавляли ими читате­лей, то авторы, побывавшие во второй колонии (так называе­мой «Равноденственной Франции» в Мараньяне, на севере современной Бразилии; 1612-1615 гг.), использовали такие примеры для назидания. Индеец даст вам за один нож амбры на 100 экю, - рассуждал капуцин Ив д’Эврё, - но он же сочтет европейцев безумцами, которые уделяют столько внимания вещам, непосредственно не используемым в быту; в то же время очевидно, что в хозяйстве нож человеку намного по­лезнее, чем бриллиант стоимостью 100 тыс. экю[27].

Энтузиазм, с которым индейцы воспринимали европей­ские товары, мог не только забавлять, но и настораживать. Во времена «Антарктической Франции» глава колонии Николя Дюран де Вильганьон решил обосноваться не на материке, а на острове в заливе Гуанабара из опасений, что индейцы нападут на поселение, чтобы захватить привезенные из Фран­ции товары на обмен: о подобном риске писали и его спутни­ки[28], и он сам[29]. Даже относившийся к индейцам с симпатией Жан де Лери не сомневался в том, что некоторые племена, поддерживавшие португальцев, способны устроить из мено­вой торговли ловушку для французов. Он описывает «хит­рость дикарей, чтобы нас заманить», состоявшую в том, что на французский корабль, еще не начинавший выгрузки, яви­лась индейская делегация с заманчивыми предложениями:

под предлогом того, что в их краю растет самое лучшее красное дерево, какое только можно сыскать в Бразилии, кото­рое они помогут нам срубить и принести [к кораблям], и обе­щая снабжать нас продовольствием, они сделали все, что мог­ли, чтобы побудить нас нагрузить наш корабль [бразильскими товарами] именно в этом месте. Но мы знали, что, поскольку эти индейцы были нашими врагами, их целью было призвать нас и побудить нас высадиться на берег, а там, имея над нами преимущество, порубить нас на куски и съесть[30].

Впрочем, экипаж корабля, на котором путешествовал Лери, не разделял его страхов, хотя и не стал отказываться и от мер предосторожности: моряки все же выменяли у индей­цев съестные припасы на ножи и зеркала, а также допустили индейскую делегацию на борт, но постарались не слишком к ней приближаться.

Столь явный интерес к европейским безделушкам есте­ственно было поставить на пользу меновой торговли. Тот же Ив д’Эврё, который истолковывал безразличие индейцев к драгоценным камням и роскоши в моральном ключе, не забы­вает подчеркнуть выгодность торговли с индейцами и, стре­мясь побудить своих соотечественников приехать в колонию, постоянно подчеркивает, что французские товары на обмен должны быть недорогими («дешевые шляпы, старые шпаги и малопригодные аркебузы..., суконные ткани по самой деше­вой цене, которую вы только сумеете сыскать...»[31]). Кроме того, за небольшое количество европейских товаров можно было получить много местных[32]. Спутник Ива д’Эврё, капуцин Клод д’Аббвиль, подтверждает этот вывод, говоря о «той ма­лости, которую вы им [индейцам] даете, чтобы им потрафить, в сравнении с тем, что дают вам они, и с тем, что они для вас делают»[33].

В свою очередь, индейцы не меньше французов были уверены в выгоде для себя меновой торговли, и на это име­лись как объективные, так и субъективные причины. Часть из них описана уже современниками. Одно из объяснений, пред­лагаемых французскими авторами XVI - начала XVII в., за­ключается в следующем: то, что индейцы отдают на обмен иностранцам (фрукты, рыба, мясо), встречается в их стране в таком изобилии, что они могут позволить себе щедрость. Напротив, европейские товары для них редкость, и потому ценны, - утверждает Андре Теве[34]. Кроме того, диковинки вы­зывают любопытство и восхищение, а индейцы как раз очень любопытны по своей природе[35].

Другая причина, по которой европейские товары столь желанны индейцам, - то, что эти вещи облегчают ежедневный труд. Железные топоры эффективнее каменных (не говоря уже о необходимости поджигать ствол дерева, чтобы его сва­лить)[36]. В констатации этого бесспорного факта есть все же доля лукавства. Дело в том, что железными топорами, кото­рые действительно являлись весьма ходовым товаром на об­мен, индейцы не только расчищали участки леса для своего подсечно-огневого земледелия, но и рубили то самое красное дерево, которое было нужно французам (самим индейцам в таких количествах оно было ни к чему, а европейцы весьма ценили извлекаемый из этой древесины краситель). Таким образом, «плата» за красное дерево в виде топоров приносила французам двойную выгоду: они расплачивались за уже по­ставленную партию товара, одновременно готовя условия для будущих поставок, а заодно и повышая качество заготовки нуж­ного им товара. Перед погрузкой на корабль красное дерево нужно было не только срубить, но и обработать стволы, превра­тив их в аккуратные чурбачки без сучьев и коры: все это индей­цы делали европейскими инструментами[37].

Помимо железных топоров, благодаря французам в обиход индейцев вошли металлические рыболовные крючки[38] (в традиционной культуре для этих целей использовалась ост­рая кость либо шип с хвоста ската), а также наконечники для стрел (иногда их роль выполняли гвозди)[39]. Любопытно так­же, что иногда индейцы предпочитали использовать европей­ские предметы по-своему: например, ножи, которые их при­влекали блеском лезвий, в дальнейшем служили разновидно­стью мачете для рубки сучьев, поскольку в качестве холодно­го оружия индейцы находили их недостаточно удобными[40].

Французские авторы XVI-XVII вв. полагали, что ин­дейцы признательны их соотечественникам за подобные усо­вершенствования в быту и именно поэтому хорошо к ним от­носятся. Индейцы готовы оказывать услуги тем, кого они лю­бят и уважают, потому что эти люди дали им железные топо­ры для рубки леса, научили их одеваться и показали им еще тысячу вещей, которые делают жизнь удобней, - утверждает Андре Теве[41]. Жан де Лери также упоминает «удобства, полу­чаемые жителями Бразилии от товаров, поставляемых им французами», приводит «рассказ о том, как дикари ценят но­жи и другие товары», а также цитирует приветственную речь индейца, в которой французы восхваляются в том числе и за то, что привезли столько прекрасных вещей в страну, где их никогда не было[42]. Кроме того, по сообщению того же Лери, больше всего французские металлические инструменты ценят старики, заставшие времена, когда ничего подобного у них не было[43].

Не жалея слов на описание энтузиазма, с которым ин­дейцы встречают европейский скобяной товар, французские авторы обходят стороной вопрос о том, что индейцы втяги­ваются таким образом в зависимость от европейских контр­агентов. Более прагматичные португальцы (и в особенности иезуиты, работавшие в Бразилии с 1549 г.), напротив, полага­ли возможным использовать это обстоятельство в своих це­лях:

Есть одно средство заставить их (индейцев - О.О.) стать христианами и покориться власти короля и его судейских чи­новников; это средство не доставит никому никакого неудоб­ства. Если Его Высочество прикажет, чтобы ни один христиа­нин под страхом смерти не давал бы ни одному индейцу из Баии[44] ни рыболовного крючка, ни другого товара любой цены и в любом количестве, я уверяю, что таким способом мы быстро заставим их повиноваться Царю на небесах и королю на зем­ле[45].

Иезуит Перо Коррейя, предлагавший подобные меры, развивал свою идею дальше:

В капитанстве Сан-Висенте[46], как и повсюду на побере­жье, самым верным будет устроить им (индейцам. - О.О.) де­фицит, чтобы они ясно увидели, что не получат железных ин­струментов для обработки земли иным образом, кроме как приняв христианство. А вы знаете, что значит не давать им сельскохозяйственных орудий: они столкнутся с голодом, а он - не что иное, как ежедневная война; она быстро их победит[47].

Иезуит уверял, что собственными глазами видел в неко­торых регионах Бразилии, как индейцы, не имея орудий для обработки земли, умирали с голода и были готовы продать своих детей в рабство, лишь бы получить вожделенные же­лезки, однако не уточняет, где именно индейцы настолько быстро забыли собственные традиционные средства обработ­ки земли, что оказались в столь плачевном положении. Впро­чем, на пути осуществления его плана были и препятствия: в первую очередь - тот факт, что частные лица не желали отка­зываться от непосредственных выгод меновой торговли с ин­дейцами. Этими частными лицами были португальские коло­нисты, «заботящиеся более о своей выгоде, нежели о спасении души индейцев» и... ненавистные португальцам французы. О схожей ситуации писал в 1565 г. другой иезуит, Жозе де Аншьета: благодаря получению европейских товаров от французов индейцы не зависят от португальцев[48].

Быстрое внедрение европейских инструментов в индей­ский обиход не могло не отразиться на развитии материаль­ной культуры традиционных обществ. Поначалу это стало для нее новым импульсом к развитию, однако в дальнейшем мно­гие ремесленные навыки ушли в прошлое, уступив место но­вым способам производства; подобная ситуация отмечалась исследователями не только в Бразилии, но и в Канаде[49].

Использование европейских металлических предметов, попавших к индейцам посредством меновой торговли, про­никло и в символическую сферу. Так, важную роль в соци­альной жизни индейцев атлантического побережья Бразилии играла война и связанные с ней ритуалы. Захваченный в плен противник оставался на свободе (иногда месяцы и годы) до момента казни, когда он должен был продемонстрировать мужество и презрение к смерти. После казни его тело стано­вилось предметом ритуальной антропофагии, поскольку та­ким образом община символически восстанавливала свою целостность и восполняла потерю в войне своих собственных членов (враги когда-то сами захватили их и съели, и оттого съесть тела таких противников означало вернуть себе своих соплеменников)[50]. Однако, как и в других подобных случаях, смысл обряда заключался в сознательном исполнении каждой стороной своей роли (и роли эти были зеркальными, посколь­ку сегодняшний палач сам становился жертвой, когда от него отворачивалась военная удача). Вот почему переход к зако­выванию пленников в цепи, в подражание европейцам[51], из­менил изначальный дух ритуала: от взаимного символическо­го обмена между пленником и палачом к одностороннему ка­рательному акту.

Парадоксальным образом внедрение привезенного ев­ропейцами железа в традиционные индейские обряды сделало их (и обряды, и их исполнителей) еще более варварскими и дикими в глазах наблюдателей из Старого Света. До того за индейцами еще могли признаваться положительные качества: упорство и хитроумие в изготовлении предметов обихода в отсутствие металлических инструментов, доблесть перед ли­цом смерти и выбор в пользу своеобразно понимаемой чести в условиях формально не ограниченной свободы пленника. Использование же железа не приблизило индейцев к европей­цам, но лишь сильнее отдалило их друг от друга[52].

Этот же разрыв - также применительно к использова­нию металла - ощущался и самими индейцами. Уже упоми­навшийся французский капуцин начала XVII в., Клод д’Аббвиль, приводит любопытный миф, который он услышал в Мараньяне, на севере современной Бразилии. Индейский вождь Япи Уассу, важный союзник французов из колонии «Равноденственная Франция», так объяснял плачевное состо­яние индейцев перед лицом европейских пришельцев. Когда- то на заре времен предкам белых и индейцев предложили вы­брать между деревянной палицей и железным мечом. Предок индейцев счел железный меч тяжелым и предпочел палицу из дерева; от последствий этого выбора его потомки страдают и сейчас. Так железо стало символом потрясения основ тради­ционного общества - потрясения, ощущавшегося и внутри, и вовне[53].

Возвращаясь к рассмотрению повседневных практик, связанных с меновой торговлей между французами и индей­цами, отметим, что единовременной «куплей-продажей» та­кая торговля не ограничивалась, и полученные от французов или от португальцев предметы затем обменивались самими индейцами. Вот как описывает это Андре Теве:

Те, кто живет на морском побережье, где торгуют хри­стиане, получают какие-нибудь топоры, ножи, кинжалы с ши­роким лезвием, мечи и другие металлические предметы, стек­лянные четки, гребни, зеркальца и прочие недорогие безде­лушки, и торгуют ими со своими соседями, не имея для этого иного средства, кроме как обменять одно на другое; и без лишних слов так говорят друг другу: «Дай мне то, а я дам тебе это»[54].

Жан де Лери также упоминает перепродажу индейцами европейских товаров: например, племя уэтака (не принадле­жавшее к семейству тупи-гуарани и остававшееся за предела­ми данной общности, со своим собственным языком, непо­нятным соседям) сознательно не поддерживает отношений с европейцами, однако не отказывается выменивать европей­ские товары у соседей. Для этого используется своеобразная «торговля на расстоянии»: один индеец показывает издалека другому серп, нож, зеркало или гребень, а другой - если предложение его заинтересовало - предметы, которые он мо­жет предложить взамен: изделия из перьев или полированные зеленые камни (они высоко ценились индейцами и использо­вались для украшения лица и тела). Обмениваемый товар по­лагалось положить на землю или на какой-нибудь чурбак, по­сле чего продавец удалялся на расстояние в 300 шагов. Поку­патель брал товар и оставлял на его месте условленный зара­нее предмет на обмен, тщательно избегая приближаться к продавцу. Лери объяснял своеобразие такой торговли тем, что все племена по соседству опасаются уэтака; современные эт­нографы полагают, что дело было скорее в языковом барьере между представителями различных лингвистических семей, проживающими на одной территории[55].

То, что европейские товары, получаемые на обмен, мо­гут в дальнейшем перепродаваться (и повышать тем самым престиж индейцев-продавцов среди их соседей), несомненно, добавляло им притягательности. Французские путешествен­ники говорили в этой связи о «ненасытности» индейцев, же­лавших получить как можно больше таких товаров. Описывая типичную встречу индейцев с новоприбывшим французом, Ив д’Эврё вкладывает в уста жителя Мараньяна такую тираду:

«Вот прибывают корабли из Франции. Я найду себе хо­рошего кума[56], он даст мне топоры, серпы, ножи, мечи и [французскую] одежду... Я буду богат, ведь я выберу себе хо­рошего кума, у которого будет много товаров»[57].

Несколькими десятилетиями ранее, в начале 1550-х гг., немецкий солдат Ганс Штаден, оказавшийся в плену у индей­цев, которые требовали за него выкуп (и сам превратившийся таким образом в «товар на обмен»), рассказывал:

Мой хозяин ответил, что не желает никому меня прода­вать, разве что только мой отец или мой брат даст за меня в качестве выкупа целый корабль, полный товаров.

Впрочем, после многочисленных перипетий Штаден обрёл свободу за куда меньшую цену:

Капитан (судна, увезшего Штадена из Бразилии - О.О.) дал моему хозяину ножей, топоров, зеркалец и гребней на пять дукатов, с каковыми тот и вернулся в свою деревню[58].

Желание получать всё больше новых товаров не пропа­дало, даже если такие же у индейцев уже были. В этом случае в дело вступали законы соотношения спроса и предложения. Даже в меновой торговле случались свои эпизоды демпинга или инфляции. Так, в 1612 г., когда на север Бразилии прибы­ла экспедиция для основания второй французской колонии, местные индейцы оказались завалены европейскими товара­ми, поскольку в этих краях одновременно с колонистами ока­зались и экипажи нескольких кораблей из Гавра и Дьеппа. «Эти господа стали их (индейцев - О.О.) наперебой снабжать товарами и настолько их обогатили всем тем, что они у себя ценят, что им негде было держать всё полученное», - расска­зывал в письмах домой Луи де Пезьё. Такое единовременное «насыщение рынка» вовсе не отбило у индейцев желания и дальше получать европейские товары: они просто вдвое под­няли цены. «Мы застали [индейцев] настолько переполнен­ными товарами от тех, кто торгует в этих краях, что все, что мы хотим от них получить, стоит нам двойную цену», - жало­вался Пезьё[59]. Капуцин же Ив д’Эврё из той же колонии видел в этом свидетельство смышлености индейцев:

[Им] вполне хватает здравого смысла, чтобы поставить себе на пользу тот факт, что французы высоко ценят находя­щиеся в их краях товары, и они прекрасно умеют повышать цены на то, что, как они считают, привлекает французов[60].

Спутник Ива д’Эврё, Клод д’Аббвиль, также упоминал об изменении цен на французские товары, ссылаясь на тех своих соотечественников, которые поддерживали отношения с индейцами Мараньяна задолго до основания «Равноден­ственной Франции». Эти французы-старожилы утверждали, что восемнадцать-двадцать лет назад индейцы были куда ме­нее требовательными; теперь же изобилие товаров, которые им дали, сделало их такими прижимистыми, что они не желают ничего вам давать и ничего для вас делать, если вы не дадите взамен гораздо больше того, что давалось раньше[61].

Таким образом, Клод д’Аббвиль говорит о долговре­менном феномене, тогда как Луи де Пезьё - о краткосрочном; итог же в обоих случаях был один: повышение цен.

С насыщением рынка европейских товаров в середине XVI в. столкнулись и португальцы. Тогда это было связано с тем, что ими они хотели оплатить и продовольствие, и бра­зильские товары на экспорт, и рабочую силу. Представители португальской короны должны были обеспечить поставки определенного количества красного дерева, колонисты же преследовали совсем другие цели, и эти противоречия в ко­нечном счете сделали меновую торговлю с индейцами невы­годной для португальцев[62]. В отличие от них, французы нико­гда не были в Бразилии столь многочисленны, чтобы своими поставками полностью исчерпать возможность (и желание) индейцев заниматься обменом. Кроме того, физическое при­сутствие французов на территории Бразилии не могло срав­ниться по длительности с постоянным пребыванием там пор­тугальцев. Торговые экспедиции частных лиц обычно остава­лись в Бразилии «четыре-пять лун»[63], пока со всех окрестно­стей собирали товары на экспорт; обе колонии продержались в совокупности менее десяти лет и занимали слишком незна­чительную территорию в сравнении с землями окрестных пле­мен. Таким образом, во франко-индейских обменах предложе­ние всегда находило достаточно спроса.

На фоне этой глобальной тенденции выделяются при­меры обратного: индейцы не всегда стремились обязательно что-либо продать французам и фактически отказывались от сделки, специально назначая несуразно высокую цену. Когда Ив д’Эврё захотел купить у индейца чудесный зеленый поли­рованный камень, который использовался для лицевых укра­шений, то на вопрос о цене получил следующий ответ: «Дай мне французский корабль, полный топоров, серпов, одежды, мечей и аркебуз»[64]. Это можно было бы счесть обычным за­вышением цены, как в случае со Штаденом, хозяин которого тоже запросил в качестве выкупа корабль товаров. Однако в эпизоде с полированным камнем и покупателем Ивом д’Эврё речь действительно шла о том, что европейские товары не представляли для индейца достаточной ценности в сравнении с обладанием камнем. Тот же Ив д’Эврё видел, как один ин­деец предлагал другому товаров на сумму в 20 дукатов, лишь бы тот продал ему такой же полированный камень[65], и то судьба сделки была неясна.

С похожим отказом полвека раньше столкнулся и Жан де Лери. Ему и его спутникам захотелось купить у индианки попугая, который умел петь, имитировать разные звуки и изображать танец, не сходя при этом со своего насеста. Каж­дый раз, когда французы заходили в деревню, где жила вла­делица попугая,

она говорила нам на своем языке: «Не дадите ли вы мне гребень или зеркальце, и я тут же при вас заставлю своего по­пугая петь и танцевать?». Если ради забавы мы давали ей то, что она просила, то немедленно после [этого] попугай прини­мался не только подпрыгивать на своей жердочке, но и непод­ражаемо болтать, свистеть и изображать [крики] дикарей, ко­гда те собираются на войну. Короче говоря, когда бы его хо­зяйке ни вздумалось сказать ему «Пой», он пел, «Танцуй» - он танцевал. Если же, напротив, ей [что-то] не нравилось или мы ей не хотели ничего дать, она грубовато приказывала птице «Прекрати»..., и та мгновенно замолкала. Что бы мы этому по­пугаю ни говорили, не в нашей власти было заставить его поше­велить ни ногами, ни языком...

Неудивительно, что спутники Лери во что бы то ни ста­ло хотели заполучить такого попугая. Однако на все вопросы, что она хочет в обмен, индианка насмешливо отвечала: «Ар­тиллерию», и переубедить ее никому не удалось[66].

Индианка называла своего попугая Cherimbavé (то, что я люблю), и нежность, которую она испытывала к своему пи­томцу, исключала любую возможность продажи. В другой ситуации Лери также пришлось убедиться на опыте, что не все продается и покупается. Однажды в индейской деревне он решил раздобыть себе курицу или индюшку на ужин и свер­нул шею наиболее подходящей птице, собираясь затем запла­тить обычную цену. Однако реакция ее хозяина оказалась неожиданной. Он набросился на Лери с угрозами убить его так же, как тот убил индюшку: она принадлежала его умер­шему брату, а он любил его больше всего на свете. Индеец уже схватился за оружие, а остальные его соплеменники, при­сутствовавшие при этой сцене, по обычаю не стали вмеши­ваться в спор. Дело чуть было не дошло до открытого кон­фликта, и лишь с трудом ярость индейца нашла выход в воин­ственных заявлениях[67].

Рассмотренные ситуации относились к разряду «один хочет купить, другой не хочет продавать», когда стороны ру­ководствовались прямо противоположными побуждениями. Но любая торговля - и меновая не исключение - иногда по­рождала у участников процесса весьма схожие желания, а именно: обхитрить (обмануть, обвести вокруг пальца) парт­нера. В этом отношении и выходцы из просвещенной Европы, и охотники и собиратели, находившиеся на стадии первобыт­но-общинного строя, оказывались едины. Так, индейцы быст­ро подметили интерес европейцев к яркому оперению попуга­ев и других экзотических для Старого Света птиц и наловчи­лись окрашивать живых птенцов в желтый цвет с помощью растительных красителей, повышая их стоимость[68]. Французы же во времена «Антарктической Франции» продавали индей­цам порох, подмешивая к нему толченый уголь. Впрочем, здесь речь шла не только о попытке обвести вокруг пальца, но и о вынужденных мерах предосторожности: индейцы не по­нимали, как именно надо заряжать пушки и норовили засы­пать в них весь наличный порох. Жан де Лери утверждал, что если бы французы не «разбавляли» порох углем, артиллерий­ские стволы взрывались бы прямо в неумелых руках[69]. Андре Теве описывал ту же ситуацию немного иначе. Индейцы дей­ствительно засыпали слишком много пороха, и во время вы­стрела орудия взрывались, калеча и убивая всех вокруг. Од­нако индейцы раскусили хитрость с толченым углем и не по­желали ей поддаваться. Они стали требовать, чтобы в момент совершения сделки им демонстрировали качество пороха, и лишь после этого отдавали то продовольствие, на которое и выменивались боеприпасы[70].

Рассматривая особенности повседневных практик, свя­занных с меновой торговлей, отметим, что в долгосрочной перспективе подстраиваться под правила игры чаще приходи­лось французам, чем индейцам. Наиболее полное свое вопло­щение эта тенденция нашла в появлении особых торговых посредников, так называемых «переводчиков-старожилов». По-французски их наименование (truchement) тесно связано с идеей совершения действия посредством чего-либо, с помо­щью чего-либо (в современном французском языке это слово существует как наречие в составе словосочетания par le tru­chement de quelqu’un; в XVI в. оно еще было существитель­ным и достаточно часто встречается на страницах сочинений Теве и Лери). Речь идет о распространенной практике «внед­рения» французов в повседневную жизнь индейцев до такой степени, чтобы сделать из них практически членов племени. Непосредственной целью было доскональное изучение ин­дейского языка и обычаев для дальнейшего посредничества в торговых контактах. Часто для таких целей использовали детей-подростков: на кораблях они являлись юнгами, а затем их оставляли среди индейцев. Так, Лери упоминает шестерых мальчиков, которые плыли с ним на одном корабле в «Ан­тарктическую Францию» и которых специально взяли для то­го, чтобы они выучили индейский язык; в дальнейшем он встретил одного из бывших попутчиков в индейской де­ревне[71]. Есть любопытные свидетельства о подобной практи­ке, исходящие и от португальцев. В 1592 г. Инквизиция вы­звала на допрос некоего Симона Луи, француза по происхож­дению, осевшего в капитанстве Байя, и он показал, что в воз­расте десяти лет уплыл из Гавра в Бразилию, а затем оставал­ся среди индейцев, пока не встретил португальских иезуитов из Баии[72]. Хотя ответчик утверждал, что остался в Бразилии по собственной инициативе (он сбежал с корабля во время одной из стоянок), само присутствие мальчика такого возрас­та на корабле, о котором известно, что он отправляется за красным деревом, наводит на мысль, что Симона Луи изна­чально готовили в переводчики.

О схожей практике подготовки французами себе пере­водчиков упоминает и Габриэл Соареш де Соуза в 1587 г.:

Когда французы возвращались к себе домой, нагрузив корабли красным деревом, хлопком и перцем, они оставляли среди индейцев мальчиков, чтобы те выучили местный язык и служили им в меновой торговле, когда они вновь вернутся в Бразилию. Эти мальчики обосновались в Бразилии и стали жить там, не желая возвращаться во Францию; они брали себе по несколько жен, на манер дикарей[73].

С последним утверждением можно поспорить: хотя «языковая стажировка» часто растягивалась на всю жизнь, есть примеры того, как достаточно погрузившиеся в индей­скую жизнь переводчики (о степени их включенности в мест­ный быт свидетельствует тот факт, что другим европейцам они представлялись под индейскими именами) садились на приходящие из Франции корабли и возвращались на родину[74].

Практика оставлять юных и не очень юных французов среди индейцев для дальнейшего посредничества в меновой торговле сохранилась и в первой четверти XVII в. Есть неко­торые указания на то, что переводчик Давид Миган, помо­гавший руководителям второй французской колонии в Мараньяне, как раз происходил из тех детей, которых отправляли на обучение к индейцам[75]. Уже после падения колонии, в 1616 г., руководитель португальской военной экспедиции Алешандри де Моура встретил в регионе Ilapá француза, которо­го за два года до того оставил посетивший эти края француз­ский корабль; задачей этого человека также было освоить язык индейцев[76].

Столь полное погружение в индейскую среду, которое демонстрировали многие переводчики-старожилы (включая многоженство и участие в обрядах), вызывало гневные отпо­веди не только со стороны португальских иезуитов, но и не­которых французских авторов (например, Жана де Лери). Впрочем, иезуиты при этом преследовали и другую цель - максимально дискредитировать колонистов из «Антарктиче­ской Франции», многие из которых были протестантами и нашли прибежище среди союзных индейцев после падения колонии: речь шла о том, чтобы установить четкую параллель между протестантской «ересью» и языческим «бесовством»[77].

Те французы, которые не погружались в индейскую среду столь основательно, как переводчики-старожилы, во время меновой торговли и сопутствующих контактов все рав­но были вынуждены придерживаться индейских правил. Не­которые новоприбывшие не скрывали своего неудовольствия от перспектив тесного общения со «свирепыми и дикими людьми, далекими от всякой учтивости..., во всех манерах и образовании разительно отличных от нас»[78], однако необхо­димость получить от индейцев продовольствие или товары на экспорт вынуждала идти навстречу, вместо того, чтобы уста­навливать свои порядки. Так, Николя Дюран де Вильганьон, чье мнение об индейцах было только что процитировано, в результате смирился с тем, что не индейцы явятся в колонию с товарами, а сами французы будут обходить индейские де­ревни (о подобной же манере «обхода» деревень в поисках бразильских товаров рассказывал Ганс Штаден, наблюдавший из своего плена за тем, как в деревне его похитителей время от времени появляются заезжие французы, покупавшие у ин­дейцев попугаев, обезьян и перец[79]). Штурман экспедиции Вильганьона, Николя Барре, как и руководитель колонии, не скрывал своего скептического отношения к будущим соседям (Это - «самый варварский и далекий от любой учтивости народ, какой только есть на земле», - заявлял он в своем пер­вом письме на родину), однако такое отношение не мешало ему знать местные обычаи, относящиеся к меновой торговле, и придерживаться их (в частности, отдавать индейцам за их товар именно то, что они просят, иначе будет хуже[80]). В книгах о путешествиях и о пребывании в Бразилии французских авторов встречаются целые главы, посвященные описаниям того, как индейцы встречают иностранцев и обхо­дятся с ними. Цель таких описаний была двоякой: с одной стороны, удивить читателей рассказами о «странных обычаях и привычках дикарей», но с другой - дать представление о правильном способе завязать и поддерживать контакты с ин­дейцами в их стране. Жан де Лери подчеркивал, что моменты панического страха, которые ему довелось пережить в индей­ских деревнях, были связаны с его незнанием правил поведе­ния; «по незнанию их обычая по отношению к нашему народу я полагал, что нахожусь в опасности», однако практика дока­зала ему верность индейцев[81]. Несколькими десятилетиями позже Ив д’Эврё прямо заявлял, что знание местных обычаев и проявление уважения к ним необходимы не только для обеспечения безопасности, но и для прибыльности меновой торговли: «Не сомневайтесь, что вы получите большой доход от торговли тем, что встречается в их стране, обзаведясь этим за небольшую цену, если только вы умеете правильно себя ве­сти» (курсив мой. -О.О.)

К примеру, индейский этикет не предполагал немед­ленного перехода к делам сразу после встречи. Сначала сле­довало обменяться определенными репликами, затем - разде­лить трапезу[82]. Тот факт, что французам был известен подоб­ный порядок, вытекает, в частности, из структуры «франко-тупи разговорника» Жана Кордье (никак литературно не оформленного набора индейских слов и выражений с перево­дом на французский): сначала идут вопросы и ответы о здо­ровье собеседника, его имени, места, откуда он прибыл, и лишь затем записаны слова, относящиеся к товарам на об­мен[83]. Специальная глава из книги Лери «Разговор на языке дикарей» также начинается с вопросов, задаваемых индейцем: «Ты приехал?», «Как тебя зовут?», «Оставил ли ты свой край, чтобы жить здесь?», и т.п.[84] Еще до обмена этими репликами, сообщают французские авторы, новоприбывшего окружат женщины и девушки, которые встретят его слезами и крика­ми. Впрочем, подобное «привествие со слезами на глазах» вовсе не было ориентировано исключительно на французов, но практиковалось при встрече любых пришельцев: индейцы полагали, что в их лице в общину символически возвращают­ся умершие предки; плач и крики предназначались именно для них. В контексте этой тесной связи обряда приветствия иностранца и культа предков одна из церемониальных реплик, отмеченная французскими путешественниками, - «Ты положил столько трудов, чтобы навестить нас» - приобретает двоякий смысл[85], хотя европейские авторы понимали ее буквально[86].

Поскольку «приветствие со слезами на глазах» являлось частью индейского этикета и на французов распространялось постольку, поскольку они сами приходили в деревни, им по­лагалось отвечать «в тон». Жан де Лери отмечал, что ново­прибывшему следует отвечать плачущим и кричащим жен­щинам если не слезами, то по крайней мере вздохами. Не­сколько десятилетий спустя эту рекомендацию повторит ка­пуцин Клод д’Аббвиль с пояснением: вздохи и слезы со сто­роны гостя являются данью вежливости и знаком уважения к местным обычаям[87]. Хотя внешних проявлений скорби при приветствии было вполне достаточно, некоторые французы воспринимали свою роль в этой церемонии излишне серьезно. «Я видел некоторых соотечественников, - сообщает Лери, - которые, слыша причитания индианок, разнюнивались как телята и доходили до слез»[88].

Вторым обязательным элементом при встрече гостя бы­ла совместная трапеза. В этот момент, советует Ив д’Эврё, не стоит слишком ломаться и лучше сразу ответить на вопрос хозяина, что именно хотелось бы отведать гостю[89]. После еды последует курение табака[90], затем - разговор о вещах, не от­носящихся к торговле. Лишь после такого долгого вступления стороны перейдут к обсуждению сделки: «Все то, что будет сказано до этого, - лишь преамбула»[91].

Важной особенностью меновой торговли и связанных с ней повседневных практик была взаимность и симметрич­ность действий и жестов. Даже хвалебные речи женщин и трапезу полагалось вознаградить небольшими подарками. Андре Теве заявляет, что индейцам свойственно желание по­льстить своим гостям, от чего те не могут избавиться без рис­ка прослыть невежливыми; женщины же и девушки рассыпа­ются в похвалах еще больше мужчин, и стремятся что-то по­лучить взамен. Правда, - добавляет Теве, - они довольству­ются малым[92]. Лери объясняет необходимость вознаградить индейцев за прием вежливостью: учтивый человек не оставит без ответа угощение и предоставление ночлега. Клод д’Аббвиль предупреждает, что манкировавший ответными дарами француз рискует прослыть среди индейцев скупцом и не получить в следующий раз хорошего приема[93]. Ив д’Эврё настоятельно рекомендует не нарушать индейских обычаев и не высказывать неуважения хозяину, отказывая ему в возна­граждении, однако одновременно с этим дает потенциально­му французскому путешественнику и практический совет - не давать много вещей одновременно, но дарить по несколько предметов через регулярные промежутки времени[94]. Это по­следнее замечание было связано с тем, что французы, в отли­чие от индейцев, навещавших своих знакомых, оставались в гостях дольше, чем несколько дней. Обязательства же госте­приимства (и, в частности, угощения гостя) не были рассчи­таны на длительное время[95]. Впрочем, некоторые французы во времена колонии в Мараньяне нашли способ обратить этот обычай себе на пользу: они не оставались в одном доме дольше нескольких дней, а меняли хозяев, чтобы все время находиться в центре внимания. Другие французы, которые жили в тех же индейских деревнях, но на правах постоя, весьма неодобрительно относились к таким заезжим гастролерам - даже своим соотечественникам[96].

Убедившись, что индейцы ожидают от своих француз­ских союзников в первую очередь товаров на обмен, францу­зы выработали несколько приемов для удержания внимания к себе. Ив д’Эврё был не первым, кто заметил, что индейцы те­ряли интерес к белому, которому нечего было им предложить. Некоторые реплики из «Разговора на языке дикарей...» Лери специально были рассчитаны на подогревание любопытства индейцев. Так, новоприбывший заявляет, что привез товары, но не показывает их. Объявляя о привозе того или иного то­вара, пользующегося спросом у индейцев, гость разыгрывает безразличие или бросает реплики «Я покажу этот товар как- нибудь потом, когда приду к тебе», «В следующий раз», «Я сейчас занят», «Подожди пока», и т.п.[97] Именно такой линии поведения советует придерживаться Ив д’Эврё полвека спустя:

Французу следует остерегаться говорить им (индейцам - О.О.) о том, что у него есть, и показывать это; их нужно удер­живать в состоянии предвкушения, если он хочет получит от них хорошие услуги и выгоду. Француз ответит [на вопросы индейца] следующим образом: «Я привез столько вещей, что не могу перечислить; они все прекрасны и великолепны». Эти слова подобны воде, которую плеснули на раскаленную нако­вальню кузнеца и которая удваивает действие жара и пламени.

Схожим образом подобный ответ распаляет желание [индей­цев] узнать, что там, и побудит их к тысяче знаков внимания... Французу нужно ответить: «Я сейчас занят..., ты увидишь [эти вещи] в следующий раз, когда я к тебе вернусь...; не сомневай­ся, однажды ты вволю их рассмотришь»[98].

При этом не стоит и впадать в другую крайность и слишком затягивать показ товаров: индейцы не любят торго­ваться и способны вовсе отказаться от обмена, лишь бы избежать пререкании[99].

Участие в меновой торговле и щедрость в ответ на гос­теприимство - это не просто транзакции и переход товаров из рук в руки. Французские наблюдатели не раз отмечали тот факт, что именно в мелочах закладывался фундамент хоро­ших отношений с индейцами в будущем. Поскольку индейцы отличаются хорошей памятью[100], щедрость запечатлится в ней так же, как и скаредность. «Индейцы запомнят вас навсегда за сделанный им отказ», и в то же время они способны помнить о полученном от вас подарке даже тогда, когда вы сами о нем забыли, и отблагодарить вас[101]. Теве и Лери делают из этого вывод, что при общении с индейцами не следует отказывать ни старым, ни малым[102], тем более что старики, признатель­ные французам за металлические орудия труда, учат моло­дежь любить французов и хорошо с ними обходиться[103].

Свидетельство того, насколько французы учитывали хорошую память индейцев, интересно встретить не только у Теве, Лери или капуцинов из «Равноденственной Франции», но и у сторонних наблюдателей. Так, об этом рассказывает немец Ганс Штаден, которому такая щепетильность скорее вышла боком: он томился в плену у индейцев и тщетно пы­тался выдать себя за француза, но настоящие французы с ко­рабля «Мари Белет» не захотели подыграть ему из опасений поссориться с индейцами. Экипаж следующего корабля, «Ка­трин де Ватервиль», согласился ему помочь, но не просто взял пленника на борт, а устроил целый спектакль, лишь бы индейцы убедились в правдоподобности вымысла и согласились сами отпустить Штадена за выкуп[104]. И первые, и вторые французы исходили из того, что им еще возвращаться в Бразилию на сле­дующий год, и ссориться с местными племенами никак нельзя.

О том, насколько воспоминания о меновой торговле с французами оставались в памяти индейцев, говорит и другой любопытный эпизод с участием «третьего лица». В 1597 г. английский авантюрист Энтони Найвет, сбежав от губернато­ра Салвадора Коррейя де Са, повстречал индейцев племени тамойо, когда-то поставлявших французам красное дерево в районе мыса Кабо Фрио, а затем согнанных со своих мест португальцами (в 1575 г. те провели против индейцев Кабо Фрио целую карательную операцию). Воспоминания тамойо о прежней жизни включали в себя и память о меновой торговле:

Я сидел на берегу реки, когда старик-индеец, один из их старейшин, подошел ко мне и стал рассказывать, какими счастливыми были времена, когда они жили у Кабо Фрио: ведь они торговали тогда с французами и ни в чем не нуждались. Сейчас же у них ничего нет, даже ножика или топорика, - со­юз всем ничего, и они влачат жалкое существование...[105]

Так торговля с французами стала символом привольной жизни до португальского завоевания, а отсутствие европейских железных орудий добавилось к другим тяготам изгнания и сде­лало их еще горше. Желание вернуть те ушедшие времена и вновь увидеть у своих берегов французские корабли, - желание, которое Найвет умело подогревал, выдав себя за француза, - побудило тамойо пуститься в путь, окончившийся для них тра­гически (Найвет вывел их под удар португальцев)[106].

* * *

Повседневные практики, связанные с меновой торгов­лей между французами и индейцами в Бразилии XVI - начала XVII вв., оставались практически неизменными в течение не­скольких десятилетий - не случайно в описании их француз­ские авторы середины XVI в. и первой четверти XVII в. не только вторят друг другу, но практически говорят одними словами. В то время, как португальцы в Бразилии проводили активную миссионерскую политику, подчиняли себе все но­вые племена на атлантическом побережье, начали ввозить африканских рабов и закладывать плантации сахарного тростника, французы оставались практически на одном и том же уровне низовых контактов с дружественными племенами. Впрочем, при благоприятных обстоятельствах именно эти низовые контакты становились фундаментом для реализации политических решений - не случайно важные деятели «Рав­ноденственной Франции», второй французской колонии в Мараньяне, имели немалый опыт непосредственного общения с бразильскими индейцами и даже пребывания в их краю в качестве переводчиков-старожилов.

Интересно и то, что в ретроспективном измерении мо­тивом для основания французских колоний в Бразилии про­должала считаться перспектива получения местных товаров (т.е. меновая торговля с сопутствующими ей практиками). Так, в 1680-х гг. анонимный французский автор составил не­большой трактат об «Антарктической Франции» - первой ко­лонии, продержавшейся с 1555 по 1560 г. Автор перепутал правивших в то время монархов, из-за чего неправильно назвал поселение колонистов, но в одном остался точен: вы­бор места для колонии был связан с возможностью получать местные товары и с наличием уже налаженных торговых свя­зей с окрестными индейцами, которые враждовали с порту­гальцами и охотно поддержали французов[107]. Такой же «по­литический потенциал» повседневных контактов, связанных с меновой торговлей, отмечал и Жан де Лери, причем в доста­точно необычном контексте - в ходе рассказа об уже упоми­навшемся выше конфликте с хозяином убитой по незнанию индюшки. Лери не слишком опасался за свою жизнь, полагая, что индейцы не пойдут на убийство француза, поскольку это будет означать для них полное отсутствие доступа к европей­ским товарам и междоусобную войну в условиях уже имеюще­гося конфликта с португальцами[108]. Индейцы действительно на это не пошли, а представления о торговле с французами как части былой привольной жизни сохранили и несколько десяти­летий спустя, как об этом свидетельствовал Энтони Найвет.

В дальнейшем ссылки на прежнюю взаимовыгодную меновую торговлю и обещания и впредь поддерживать това­рообмен звучат не только в выступлениях основателей «Рав­ноденственной Франции» перед индейцами Мараньяна[109], но и из уст королевы-регентши Марии Медичи, которая, прини­мая в Лувре индейских депутатов в 1613 г., посулила отпра­вить им в Мараньян «определенное количество щедрых французов, чтобы их [индейцев] поддерживать и защи­щать»[110]. Щедрость в раздаче товаров и готовность оказывать военную поддержку являлись именно теми качествами, кото­рых индейцы ждали от французов. И хотя тем не всегда уда­валось проявить их в той мере, в которой этого ожидали их заморские союзники, «гвоздь, стоивший дороже экю» подчас превращался в фактор, влиявший на колониальную политику Франции в Новом Свете.

Иллюстрации

Илл. 1. Гравюра, одновременно изображающая все действия так называемого бразильского спектакля 1550 г.

Илл. 1. Гравюра, одновременно изображающая все действия так называемого бразильского спектакля 1550 г. Заготовка красного дерева для меновой торговли с французами представлена в левой C’est la deduction du sumptueux ordre plaisantz spectacles et magnifiques tréatres dressés, et exhibés par les citoiens de Rouen ville metropolitaine du pays de Normandie, A la sacree Majeste du Treschretien Roy de France, Henri secod leur souverain Seigneur, Et à Tresillustre Dame, ma Dame Katharine de Medicis, la Royne son espouze, lors de leur triomphant joyeulx & nouvel advenement en icelle ville, Qui fut es jours de Mercredy & jeudy premier & secod jours d’Octobre, Mil cinq cens cinquante, Et pour plus expresse intel­ligence de ce tant excellent triomphe, Les figures & pourtraictz des principaulx adornementz d’iceluy y sont apposez chacun en son lieu comme l’on pourra voir par le discours de l’histoire, Robert Le Hoy, Rouen, 1551)

Илл. 2. Фрагмент карты Бразилии, выполненной Джакомо Гастальди

Илл. 2. Фрагмент карты Бразилии, выполненной Джакомо Гастальди и сопровождающей следующее сочинение: Discorso d’un gran capitano di mare francese del lucco di Dieppa sopra le navigationi fatte alie Terra Nuova dell’Indie Occidentali, chiamata la Nuova Francia, da gradi 40 fino a gradi 47 sotto il Polo Arctico, & sopra la terra del Brasil, Guinea, Isola di San Lorenzo,& quelle di Sumatra, fino alie quali hano navigato le caravelle & navi francese // Terzo Volume delle Navigationi et Viaggi, nel quale si contengono le Navigationi al Mondo Nuovo, à gli Antichi incognito, fatte da Christoforo Colombo Genovese, [...] & aceresciuti poi da Femando Corteze, da Francesco Pizarra, & altri valorosi Capitani, in diverse parti delle dette Indie, in nome di Carlo V imp [...],In Venetia nella stamrepia de Giunti, l’anno MDLVI. P. 427^-27 v. (Данный экземпляр книги хранится в Гейдельбергской университетской библиотеке.)

Илл. 3. Левая и правая части деревянного панно «Остров Брази­лии» с фасада частного дома в Руане (Нормандия, около 1530 г.); в настоящее время хранятся в Музее древностей департамента Сен-Маритим. Фотография любезно предоставлена музеем (Rouen. Musée départemental des Antiquités, cliché Yohann Deslandes).

Илл. 3. Левая и правая части деревянного панно «Остров Брази­лии» с фасада частного дома в Руане (Нормандия, около 1530 г.); в настоящее время хранятся в Музее древностей департамента Сен-Маритим. Фотография любезно предоставлена музеем (Rouen. Musée départemental des Antiquités, cliché Yohann Deslandes).

Илл. 4. Гравюры с изображением «Жителя Бразилии» и «Жи­тельницы Бразилии»; оба раза в качестве отличительной харак­теристики фигурирует меновая торговля.

Илл. 4. Гравюры с изображением «Жителя Бразилии» и «Жи­тельницы Бразилии»; оба раза в качестве отличительной харак­теристики фигурирует меновая торговля. ([Deserps F.] Recueil de la diversité des habits, qui sonts de présent en usage, tant ès pays d’Europe, Asie, Affrique & Isles sauuages, Le tout fait après le naturel. Paris, 1567)



[1] Речь идет о предыдущих исследовательских и издательских проек­тах Центра истории частной жизни и повседневности Института всеобщей истории РАН: Человек читающий: между реальностью и текстом источника / Под ред. О.И. Тогоевой, И.Н. Данилевского. М., РАН, 2011; От текста к реальности. (Не)возможности исторических реконструкций / Под ред. О.И. Тогоевой, И.Н. Данилевского. М., 2012; Ретроспективная информация источников: образы и реаль­ность / Под ред. О.И. Тогоевой, И.Н. Данилевского. М., 2013.

[2] Подробнее см.: Окунева О.В. Французские свидетельства о путе­шествиях в Бразилию середины XVI в.: авторские стратегии // Чело­век читающий. С. 226-256.

[3] Монтень М. де. Опыты. М., 2006. С. 120.

[4] S’ensuit le langaige du Brésil et du François (vers 1540) // La découverte du Brésil. Les premiers témoignages choisis & présentés par IldaMendes dos Santos (1500-1530). P., 2000. P. 176-180.

[5] Freville de Lorme E. de. Mémoire sur le commerce maritime de Rouen depuis les temps les plus reculés jusqu’à la fin du XVIe siècle, Rouen; P., 2 vols, 1857; Trocmé E., Delafosse M. Le commerce rochelais de la fin de XVe jusqu’au XVIIe siècles. P., 1952; Mollat M. Le commerce mari­time normand à la fin de Moyen Age. P., 1952; Idem. Premières relations entre la France et le Brésil : dès Verrazani à Villegaignon // Cahiers de l’Institut des Hautes Etudes de l’Amérique Latine, 1964. № 6. P. 59-71; Guia de fontes para a Historia ffanco-brasileira: Brasil Colonia, Vice­Reino e Reino Finido / Org. M.-A. Gonçalves Machado. Recife, 2002. P. 163, 164, 168.

[6] Colloque de l’entrée ou arrivée en la terre du Brésil, entre les gens du pays nommez Tououpinambaoults, et Toupinekins en langage sauvage et François // Léry J. de. Histoire d’un voyage fait en la terre du Brésil (1578, 2 éd. - 1580) / Texte établie, présenté et annoté par F. Lestringant. P., 1999. P. 479-503; De la réception que font les Sauvages aux Français nou­veaux venus et comment il faut se comporter avec eux // Evreux Y. d’. Voyage au nord du Brésil fait en 1613 et 1614 / Ed. par H. Clashes. P., 1985. P. 196-202.

[7] Некоторые примеры будут приведены в качестве иллюстраций к настоящей статье.

[8] C’est la déduction du sumptueux ordre plaisantz spectacles et magni­fiques théâtres dressés et exhibés par les citoyens de Rouen ville métro­politaine en pays de Normandie, A la sacré Maiesté du Treschristian Roy de France Henry second leur souverain Seigneur, Et à Tresillustre dame, ma Dame Katharine de Medicis, La Royne son espouze, lors de leur triumphant ioyeuls et nouvel advènement en icelle ville, qui fut es iours de Mercredi et ieudy premier et second iours d’octobre 1550, Rouen, 1551 (факсимильное издание: Rouen, 1882); Entrée de Henri II roi de France à Rouen au mois d’octobre 1550 imprimé pour la première fois d’après un manuscrit de la bibliothèque de Rouen.. .accompagné de notes historiques et bibliographiques par S. de Merval. Rouen, 1868.

[9] Discorso d’un gran capitano di mare ffancese del lucco di Dieppa sopra le navigationi fatte aile Terra Nuova dell’Indie Occidentali, chiamata la Nuova Francia, da gradi 40 fino a gradi 47 sotto il Polo Arctico, & sopra la terra del Brasil, Guinea, Isola di San Lorenzo, & quelle di Sumatra, fino alie quali hano navigato le caravelle & navi francese // Terzo Volume delle Navigationi et Viaggi, nel quale si contengono le Navigationi al Mondo Nuovo, à gli Antichi incognito, fatte da Christoforo Colombo Genovese, [...] & accresciuti poi da Femando Corteze, da Francesco Pizarra, & altri valorosi Capitani, in diverse partí delle dette Indie, in nome di Carlo V imp [...], In Venetia nella stamrepia de Giunti, l’anno MDLVI. Fol. 426r.

[10] La Popelinière L.V. de. Les trois mondes / Edition établie et annotée par A.-M. Beaulieu. Genève, 1997. P. 380; Fournier G. Hydrographie contenant la théorie et la pratique de toutes les parties de la navigation, composée par père Georges Fournier de la Compagnie de Jésus. Seconde édition, à Paris chez Jean Dupuis, MDCLXVII. P. 245; Discours des Normands pour le trafique aux Indes // Anthiaume A. Cartes marines. Constructions navales. Voyages et découvertes chez les Normands (1500-1650). P., 1916. Vol. 2. Appendice XIV. P. 565-568.

[11] Капитанство - пожалование королем определенной области во владение (но не в собственность) так называемому капитану- донатарию, который получал значительные полномочия в области административного управления и в сфере судопроизводства в обмен на обязательство осваивать данную территорию, обеспечивать сво­ими силами ее безопасность и собирать налоги в королевскую каз­ну.

[12] Anchieta J. de. Informaçâo do Brasil e de suas capitanías (1584). Sao Paulo, 1964. P. 23.

[13] Soares F. Coisas notaveis do Brasil (De Algumas coisas mais notáveis do Brasil e de Alguns costumes dos indios), 1590 // O reconhecimento do Brasil / Dir. L. de Albuquerque. Lisboa, 1989. P. 140.

[14] Soares de Souza G. Tratado descriptivo do Brasil em 1587. Belo Hori­zonte, 2000. P. 40, 41, 42, 43, 44, 46, 48, 52, 54, 77, 81, 83, 84, 86.

[15] C’est la déduction du sumptueux ordre plaisantz spectacles et magni­fiques théâtres. P. 89-90. См. также: Massa J.-M. Le monde luso- brésilien dans la joyeuse entrée de Rouen // Les fêtes de la Renaissance III. 15eme colloque internationale d’études humanistes, Tours, 10-22 juil­let 1972. P., 1975. P. 108-109.

[16] Roze J. Land of Brazil (carte XI de l’atlas “Boke of Idrography” (1535-1542) // Montaigne J.-M. Le trafic du Brésil. Navigateurs Nor­mands, Bois Rouge et Cannibales pendant la Renaissance. Rouen, ASI Communications, 2000. P. 15, 38. [Vaillard, N.]. Le Brésil et l’Amérique du Sud jusqu’au Cabo Frio (carte 11 de l’atlas manuscrit de “Nicolas Vaillard de Dieppe dans l’année 1547”) // Montaigne J.-M. Op. cit. P. 39; Bas-relief de bois sculpté dit de “Isle du Brésil” provenant de la façade du 17, rue Malpalu, à Rouen. Env. de 1530 // Rouen. Musée départemen­tal des Antiquités. № 53; Gastaldi G. Brasil // Discorso d’un gran capitano di mare francese del lucco di Dieppa sopra le navigationi fatte aile Terra Nuova dell’Indie Occidentali, chiamata la Nuova Francia, da gradi 40 fino a gradi 47 sotto il Polo Arctico, & sopra la terra del Brail, Guinea, Isola di San Lorenzo,& quelle di Sumatra, fino alie quali hano navigato le caravelle & navi francese // Ramusio G.B. Terzo Volume delle Navigationi et Viaggi, nel quale si contengono le Navigationi al Mondo Nuovo, à gli Antichi incognito, fatte da Christoforo Colombo Genovese, [...] & accresciuti poi da Femando Corteze, da Francesco Pizarra, & altri valorosi Capitani, in diverse parti delle dette Indie, in nome di Carlo V imp [...]. Venise, 1565. Fol. 427v-428r. О представле­нии меновой торговли на этой карте и в сопровождающем ее тексте см.: Окунева О.В. Карта Бразилии Джакомо Гастальди из третьего тома собрания Джованни Баттиста Рамузио «О плаваниях и путеше­ствиях» // Историческая география / Отв. ред. И.Г. Коновалова. Т. 2. М., 2014. С. 284-289.

[17] [Desprez F.]- Recueil de la diversité des habits, qui sont de présent en usage, tant ès pays d’Europe, Asie, Afffique & Isles sauuages, Le tout fait après le naturel. S.I., 1567 (первое издание - 1562 г.).

[18] Гравюры «Бразилец» и «Бразильянка», как и остальные изобра­жения сборника, расположены на непронумерованных страницах.

[19] Charte partie Boutard, Roussel et aultres, pour le brezil, 17 avril 1592 (transcription M. Delafosse, Archives départementales de Charente- Maritime) // Guéguen A.-G. Edition critique de 1’“Histoire véritable de certains voyages périlleux et hasardeux sur la mer...” du capitaine Bru- neau. Niort, 1599 (reprint: Lille, 1989). P. 395 (курсив мой - О.О.).

[20] “Estimano molto piu caro un chiodo che uno scudo” (Discorso d’un gran capitano di mare francese. Fol. 426r). Рассказ Пьера Криньона о путешествиях капитана Пармантье, изначально написанный по- французски, был издан по-итальянски в третьем томе собрания гео­графических текстов «О плаваниях и путешествиях» Дж.-Б. Рамузио (первое издание - 1556 г.). Ср. схожее сравнение у путешественника Жана де Лери, проведшего десять месяцев в Бразилии: индеец, ко­торому он подарил хороший нож, радовался подарку так же, как тот, кому во Франции подарили бы золотую цепь стоимостью в сто экю: Léry J. de. Op. cit. P. 464.

[21] [Barré N.]. Copie de quelques lettres sur la navigation du chevalier de Villegaignon es terres de l’Amérique oultre l’œquinoctial, iusques soubz le tropique de Capricorne; contenant sommairement les fortunes encourues en ce voyage avec les mœurs et façons de vivre des Sauvages du païs; envoyées par un des gens dudit seigneur (1557) // Gaffarel P. Histoire du Brésil français au XVIe siècle. P., 1878. P. 381.

[22] О восприятии употребления в пищу ящериц и жаб см. у Монтеня (глава «О привычке, а также о том, что не подобает без достаточных оснований менять укоренившиеся законы»): Монтень М. де. Указ. соч. С. 6.

[23] Thevet A. Les Singularités de la France Antarctique // Thevet A. Le Brésil d’André Thevet. Les Singularités de la France Antarctique (1557) / Ed. par F. Lestringant. P., 1997. P. 175.

[24] Léry J. de. Op. cit. P. 374.

[25] Ibid.

[26] Ibid. Р. 463. Тестон - французская серебряная монета XVI- XVII вв. с изображением головы монарха. Приведенный эпизод по- разному трактуется исследователями. Так, для Н. Земон-Дэвис это свидетельство неравного обмена, на который Лери идет сознатель­но: Davis N.Z. Essai sur le don dans la France du XVIe siècle. P., 2003. P. 130. Ф. Лестринган стремится снять упреки Лери в стремлении нажиться на наивности индейца и напоминает, что в результате Ле­ри подарил индейцу самый большой и красивый свой нож, который тот даже не просил, чтобы компенсировать неравность обмена: Les- tringant F. Jean de Léry ou l’invention du sauvage. Essai sur l’Histoire d’un voyage faict en la terre du Brésil. 2e éd. P., 2005. P. 201. Мы же, со своей стороны, отметим, что Лери был вовсе не единственным, кто говорил о неравных обменах и об их выгоде для европейцев (при­меры чего будут приведены далее), при этом говорившие вполне могли отличаться и симпатией к индейцам, как, например, капуцин Ив д’Эврё, поэтому речь идет по меньшей мере о тенденции, а не о проявлении индивидуального стремления обвести простака вокруг пальца.

[27] Evreux Y. cl'. Suite de l’Histoire des choses plus mémorables advenues en l’île de Maragnan es années 1613 et 1614. P. 83-84.

[28] [N. Barré], Op. cit. P. 379.

[29] Lettre de N. D. de Villegagnon à J. Calvin; de Coligny en la France Antarctique, 31 mars 1557 // Gaffarel P. Op. cit. P. 393.

[30] Léry J. de. Op. cit. P. 150. Лери имеет в виду практиковавшуюся племенами бразильского побережья ритуальную антропофагию. Несмотря на то, что опасения его были, судя по всему, преувеличе­ны, суть их с этнографической точки зрения изложена верно: риту­альный каннибализм применялся только в отношении врагов, захва­ченных в плен. Отсюда указание, что поднявшиеся на борт индейцы враждовали с теми племенами, которые поддерживали французов. В силу принципа «друг моего врага - мой враг», французы станови­лись, таким образом, врагами - со всеми вытекающими из этого последствиями.

[31] Evreux Y. d’. Op. cit. P. 195.

[32] Ibid. P. 129.

[33] Abbeville С. d’. Histoire de la mission des pères capucins en l’isle de Maragnan et terres circonvoisins ou est traicte des singularités admi­rables & des Mœurs merveilleuses des Indiens habitans de ce pais Avec les missives et advis qui ont esté envoyez de nouveau par le R. P. Claude d’Abbeville Prédicateur Capucin. Predicatur Evangelium regni in uniuerso orbe. Mat. 24 Avec Privilège du Roy. A Paris. De l’Imprimerie de François Huby, rue St. Jacques à la Bible d’Or, et en sa boutique au Pa­lais en la galerie des Prisonniers, 1614 (édition facsimilée: Graz, 1963). Fol. 286v.

[34] Thevet A. Op. cit. Р. 176.

[35] «Этот бедный народ любопытен до новых вещей и восхищается ими (как говорит пословица, незнание есть мать восхищения)» (Ibid. Р. 176). Интересно в этой связи наблюдение, сделанное через полве­ка после Теве: «Дикари невероятно любопытны и охочи до всего нового, и ради утоления этой охоты долгие пути и немалые размеры их края для них ничто..., такие труды им в отдых» (Evreux Y. clOp. cit. P. 83).

[36] Thevet A. Op. cit. P. 175-176; Léry J. de. Op. cit. P. 309.

[37] Ibid. P. 308.

[38] Ibid. Р. 304-305.

[39] Ibid. Р. 341.

[40] Ibid. Р. 342.

[41] Thevet A. La Cosmographie universelle d’André Thevet cosmographe du Roi, illustrée de diverses figures des choses les plus remarquables vues par l’auteur et inconnues de nos Anciens et Modernes... // Les Français en Amérique pendant la seconde moitié du XVIe siècle. P., 1953. P. 221.

[42] Léry J. de. Op. cit. P. 304, 463, 455. Интересно, что о похожих при­ветственных речах пишут и португальские авторы: в этом случае, естественно, благодетелями выступают португальцы. Ср. у автора XVII в. Висенте ду Салвадора: индейцы «приветствуют на свой ма­нер португальцев, когда те приходят к ним в их деревни и в особен­ности когда гости понимают местное наречие. Индейцы хором жа­луются на злую судьбу, помешавшую их уже умершим предкам...

встретиться со столь отважным и щедрым народом, как португаль­цы, которые распоряжаются всеми прекрасными вещами, привози­мыми им в эти края. [Индейцам] раньше так были нужны эти вещи, а теперь они у них в изобилии: топоры, серпы, рыболовные крючки, ножи, ножницы, зеркала, гребни и [европейская] одежда. Раньше они должны были расчищать поляны в лесу каменными топорами и тратить по много дней, чтобы срубить дерево; рыбу они ловили с помощью шипов и колючек, обрезали себе волосы и ногти заост­ренными камнями, а зеркалом их служила водная гладь. Так они и влачили жалкое существование, в то время как сейчас они делают свою работу меньшими усилиями, и за это они должны держать пор­тугальцев в большом почете» (Salvador V. do. Historia do Brasil (1500— 1627). Belo Horizonte; Sao Paulo, 1982. P. 79).

[43] Léry J. de. Op. cit. P. 467.

[44] Имеется в виду Бухта Всех Святых (Bahia de Todos os Santos) - залив на северо-восточном побережье Бразилии и прилегающие к нему земли, один из первых регионов, освоенных португальцами. Здесь находился административный центр всей колонии - город Салвадор, а также первые учреждения иезуитов.

[45] Carta do Ir. Pêro Correia ao P. Simào Rodrigues; S. Vicente, 10 de março de 1553 // Leite S. Monumenta Brasiliae. Roma, 1956. Vol. I. P. 443.

[46] Капитанство Сан-Висенте - область южнее Рио-де-Жанейро, включавшая порт Сантос на побережье и поселение Сан-Висенте де Пиратининга (будущий Сан-Паулу) на плоскогорье.

[47] Carta do Ir. Pêro Correia ao P. Simào Rodrigues. P. 445.

[48] Carta do Ir. José de Anchieta ao P. Diego Laines; Sao Vicente, 8 de Janeiro de 1565 // Leite S. Monumenta Brasiliae. Vol. IV. P. 126.

[49] Dickason О.-P. The Brazilian Connection: a Look at the Origin of French Techniques for Trading with Amerindians // Revue française d’histoire d’outre-mer. 1984. T. LXXI. № 264—265. P. 131.

[50] Métraux A. Religions et magies indiennes d’Amérique du Sud. P., 1967. Ch. II : “L’anthropophagie rituelle des Tupinamba”.

[51] Андре Теве утверждал, что индейцы научились этому у своих французских союзников: ThevetA. Cosmographie universelle. P. 198.

[52] Lestringant F. L’automne des cannibales ou les outils de la conquête // L’Amérique de Théodore de Bry. Une collection de voyages protestante du XVIe siècle / Sous la dir. de M. Duchet. P., 1987. P. 83.

[53] Pianzola M. Des Français à la conquête du Brésil (XVIIe siècle): les Perroquets jaunes. P., 1991. P. 111.

[54] Thevet A. Singularités de la France Antarctique. P. 185.

[55] Léry J. de. Op. cit. P. 154 (a также комментарий Ф. Лестнигана на той же странице, сн. 2). О похожей дистанционной торговле между врагами рассказывает и Ганс Штаден, немецкий наемник на службе португальцев, попавший в плен к индейцам и проведший среди них несколько лет (его свидетельство, как и рассказы Теве и Лери, отно­сятся к середине XVI в.). В данном случае речь идет о меновой тор­говле индейцев тупинамба с португальцами (тупинамба считались противниками португальцев и союзниками французов): «Из Сан- Висенте снова прибыл корабль, поскольку португальцы торгуют и с враждебными им племенами, принимая меры предосторожности. Они (португальцы - О.О.) дают им ножи и топоры в обмен на ма- ниоковую муку, которая у дикарей в изобилии, а португальцам нужна, чтобы кормить многочисленных рабов, занятых производ­ством сахара. Один или два индейца выплывают в каноэ навстречу кораблю и протягивают свой товар как можно дальше, а затем за­прашивают то, что хотят получить взамен, и португальцы это им передают. В это время остальные держатся в отдалении в своих ка­ноэ; часто по окончании торговли они подходят ближе, чтобы напасть на португальцев и осыпать их стрелами. Корабль, о котором я говорю, по прибытии предупредил дикарей о себе пушечным зал­пом» (Staden H. Véritable histoire et description d’un pays habité par des hommes sauvages, nus, féroces et anthropophages situé dans le nou­veau monde nommé Amérique, inconnu dans le pays de Hesse avant et depuis la naissance de Jésus-Christ jusqu’à l’année dernière. Hans Staden de Homberg l’a connu par sa propre expérience et le fait connaître actuel­lement par le moyen de l’impression à Marbourg chez André Kolben à l’enseigne de la feuille de trèfle, 1557 // Staden H. Nus, féroces et an­thropophages. Traduit de l’allemand par H. Temaux-Compans. P., 2005. P. 123). Отметим сходство этого рассказа с эпизодом у Лери под названием «Хитрость дикарей, чтобы заманить нас в ловушку» (речь о нем в настоящей статье шла выше).

56 Меновая торговля иногда приводила к установлению более тес­ных связей, чем между обычным покупателем и продавцом; фран­цузские авторы XVI-XVII вв. употребляют в этой связи слова «кум», «кумовство» (compère, compérage).

51 Evreux Y. d’. Op. cit. P. 197.

[58] Staden H. Op. cit. Р. 117, 156. О приключениях Ганса Штадена в плену у индейцев и о придуманном им способе освободиться, выдав себя за француза, см.: Окунева О.В. Как важно быть французом: взгляд бразильских индейцев XVI в. // Средние века. Вып. 73 (1-2). М., 2012. С. 295-312.

[59] Pézieu L. de. Brief recueil des particularitéz contenues aux lettres enuoyees par Monsieur de Pezieu à Messieurs ses parents et amis de France, de l’isle de Marignan au Brezil, où il est encore à présent, pour le service de sa Majesté Tres Chrestienne Louys XIII, par la Grace de Dieu, Roy de France et Nauarre. Lyon, 613. P. 5, 6, 15.

[60] Evreux Y. d’. Op. cit. P. 84.

[61] Abbeville С. d’Op. cit. Fol. 286-286v.

[62] Marchant A. Do escambo à escravidâo. As relaçôes económicas de portugueses e indios na colonizaçâo do Brasil (1500-1580). Sao Paulo, 1943. P. 95-97, 109. См. также: Alden D. Black Robes Versus White Settlers: the Struggle for “Freedom of the Indians” in Colonial Brazil // Attitudes of Colonial Powers toward the American Indian / Ed. by H. Peckham, Ch. Gibson. Salt Lake City, 1969. P. 22.

[63] Abbeville С. d’Op. cit. Fol. 150.

[64] Ibid. Fol. 60. Ср.: Pianzola M. Op. cit. P. 105.

[65] Ibid.

[66] Léry J. de. Op. cit. P. 281-282.

[67] Ibid. P. 466-468.

[68] Simonsen R. S. Historia económica do Brasil (1500-1820). Sao Paulo, 1969. P. 57.

[69] Léry J. de. Op. cit. P. 342.

[70] Thevet A. Cosmographie universelle. P. 182-183.

[71] Léry J. de. Op. cit. P. 114, 465.

[72] Confissâo de Simâo Luis, francêz, filho de luterano, na Graça, em 2 de fevereiro de 1592 // Santo Oficio da Inquisiçâo de Lisboa. Confissôes da Bahia / Org. R. Vainfas. Sao Paulo, 1997. P. 304-305. Приведенные в этом документе даты позволят определить, когда именно Симон Луи отправился в Бразилию: это был 1567 г.

[73] Soares de Souza G. Op. cit. P. 253.

[74] Staden H. Op. cit. P. 153.

[75] Evreux Y. d’. Op. cit. P. 239.

[76] Carta de Sua Majestade a D. Luis de Sousa sobre o Pará, 4 de setembro de 1616 - Livro segundo do govemo do Brasil // Annaes do museu paulista, tomo III. Sao Paulo, 1927. P. 11.

[77] Lestringant F. Au rendez-vous brésilien ou L’agonie de la France An­tarctique d’après le De Rebus gestis Mendi de Saa (1563) // Portugal, Brésil, France : histoire et culture. Actes du colloque tenu à Paris 25-27 mai 1997. P., 1988. P. 25-26, 28.

[78] Lettre de N. D. de Villegagnon à J. Calvin; de Coligny en la France Antarctique, 31 mars 1557. P. 395.

[79] Staden H. Op. cit. P. 97, 131, 155.

[80] [Barré N.]. Op. cit. P. 380, 382.

[81] Léry J. de. Op. cit. P. 467. Некое происшествие, случившееся с Ле­ри в индейской деревне и давшее ему пищу для подобных размыш­лений, подчас трактуется исследователями следующим образом: «Столкнувшись с обществом без видимых законов, пришелец дол­жен каждый раз импровизировать, на каждом шагу соизмерять свои действия с реакцией партнера и буквально на ощупь отыскивать правильную линию поведения с теми представителями человеческо­го рода, чьи мотивы изначально не поддаются однозначной рас­шифровке. У пришельца из другого мира это может вызывать настоящий дискомфорт, а иногда и острое чувство опасности, одна­ко оборотной стороной этого будет постоянно возобновляющееся удовольствие от открытия нового. С того момента, когда наблюда­тель переживает описываемые события на собственной шкуре, его рассказу уже не грозит стать слишком абстрактным или скованным условностями» (Lestringant F. Jean de Léry ou l’invention du sauvage. P. 181). Подобная трактовка подчеркивает несколько особенностей авторского стиля Лери: опору на личный опыт при дальнейшем обобщении наблюдений (и перехода от частных «диковинок» к об­щим суждениям) и его способ организовывать повествование и де­лать его более динамичным, в том числе и благодаря рассказам о собственном опыте. Однако, как представляется, анализ приведен­ного Лери эпизода показывает не то, что «мотивы данных предста­вителей человеческого рода не поддаются однозначной расшифров­ке», как полагает процитированный выше Ф. Лестринган, а проти­воположное: особенности взаимоотношений индейцев с иностран­цами были как раз известны (в конечном счете, именно этому по­священа вся глава, в которой фигурирует рассматриваемый эпизод, и сам Лери чуть дальше дает это понять). Шок, трепет, ощущение опасности и облегчение от благополучного исхода - все эти эмоции

сопровождают первую непосредственную встречу с определенными реалиями, но сам автор относит их к одному конкретному эпизоду, а не ко всему опыту общения с индейцами в целом. К тому же Лери попал в индейскую деревню не в одиночку, а в сопровождении пе- реводчика-старожила. Если кому и приходилось «буквально на ощупь отыскивать правильную линию поведения» с индейцами, так это были немец Ганс Штаден, генуэский капитан Джузеппе Адорно и английский авантюрист Энтони Найвет, чья жизнь зависела от того, насколько точно они сумеют взять верный тон в общении с местным населением (все они в разные годы попали в плен к индей­цам и от смерти их спасло лишь то, что они с большим или мень­шим успехом выдали себя за французов; подробнее см.: Окунева О.В. Как важно быть французом. С. 295-312). Кроме того, когда Лери упоминает недоразумения, произошедшие из-за незнания им местных обычаев, это сообщает его повествованию дидактический оттенок. Читателю предлагается не повторять ошибок автора и, по прочтении всей книги, получить целостное представление о том, как надо себя вести среди индейцев. К тому же о моделях поведения «французы-индейцы» речь идет не только в специальной описа­тельной главе, но и в так называемом «Разговоре на языке дикарей и на французском», где в форме диалога проигрываются основные ситуации приветствия, обмена и т.п.

82 Ср.: Dickason О.-P. Op. cit. Р. 139.

[83] S’ensuit le langaige du Brésil et du François (vers 1540). P. 177-178.

[84] Léry J. de. Op. cit. P. 481^182.

[85] Thevet A. Les Singularités de la France Antarctique. P. 175 (n.l), 365. Прокомментировавший этот пассаж Ф. Лестринган отмечает скры­тый параллелизм приветственной церемонии и похоронного обряда в описаниях другого французского путешественника - Жана де Ле­ри; этот параллелизм проявляется не в тексте, но в сопровождаю­щих его иллюстрациях. Подробнее см.: Léry J. de. Op. cit. P. 470 (n. 1); Lestringant F. Le baptême brésilien de Jean de Léry. Etude du chapitre XVIII de l’Histoire d’un voyage faict en la terre du Brésil // “Histoire d’un voyage en la terre du Brésil” de Jean de Léry: journées d’études (10 et 11 décembre 1999). Centre Montaigne - Université Mi­chel de Montaigne-Bordeaux 3 / Org. par F. Argot-Dutard. Pessac, 2000. P. 216-218; Idem. Jean de Léry ou l’invention du sauvage. P. 192-196.

[86] Интересно, что и португальские авторы XVI в., описывавшие приветственные церемонии индейцев и, в частности, упоминание трудов и усилий, затраченных новоприбывшим на путешествие, точно так же воспринимали эти слова буквально. См., например, описание Ф. Кардимом встречи одного из иезуитов с индейцами в 1583 г.: «Старейшины... несколько раз повторяют свои слова, чтобы придать им весомости и значимости; они описывают... все труды, бури и опасности, которые [посетивший их иезуит] должен был вы­нести, чтобы приехать настолько издалека навестить их и утешить..» (Cardim F. Informaçâo da missao do P. Christovào Gouvêa às partes do Brasil ou Narrativa epistolar de urna viagem e missâo jesuí­tica pela Bahia, Ilheos, Porto Seguro, Pernambuco, Espirito Santo, Rio de Janeiro, S. Vicente etc. desde о anno de 1583 ao de 1590, indo por visi­tador о P. Christovào de Gouvêa, escripia em duas cartas ao P. Provincial em Portugal // Cardim F. Tratados da terra e gente do Brasil. Belo Hori- sonte; Sâo Paulo, 1980. P. 146). Рассказ Ф. Кардима интересен с точ­ки зрения включения новых элементов в традиционную церемонию: в 1583 г. старейшины произносили свои реплики, но предваритель­но подходили к руке иезуита и получали его благословение; инди­анки, также задававшие ритуальный вопрос «Пришел ли ты?», до­бавляли по-португальски «Да будет хвалимо имя Иисуса Христа» (Ibid.).

[87] Abbeville С. d’. Op. cit. Fol. 285v.

[88] Léry J. de. Op. cit. P. 455.

[89] Evreux Y. d’. Op. cit. P. 199.

[90] Во Франции о табаке узнали именно из Бразилии. Андре Теве, описавший манеру индейцев курить в «Особенностях Антарктической Франции» и во «Всемирной космографии», претендовал на то, чтобы стать европейским первооткрывателем табака, который он нарек «ангулемской травой» в честь своего родного города. Эго название не прижилось, и Теве жаловался на то, что его открытие приписали себе другие. Любопытно, что устоявшееся обозначение активного вещества в табаке (никотина) также связано с француз­ским присутствием в Бразилии: в нем увековечено имя французско­го посла в Португалии Жана Нико (Jean Nicot), который, в числе прочего, информировал Франциска II, а затем Карла IX о ситуации с французскими колонистами из поселения Вильганьона. Часть ди­пломатической корреспонденции Нико хранится в Российской национальной библиотеке в Петербурге.

91   Evreux Y. d’. Op. cit. P. 200.

92   Thevet A. Les Singularités de la France Antarctique. P. 111.

93   Abbeville С. d’. Op. cit. Fol. 286.

[94] Evreux Y. d’. Op. cit. P. 199.

[95] Ibid. P. 271 (n. 3).

[96] Ibid. P. 113.

[97] Léry J. de. Op. cit. P. 482—484.

[98] Evreux Y. d’. Op. cit. P. 200.

[99] Ibid. P. 107.

[100] Thevet A. Les Singularités de la France Antarctique. P. 131; Léry J. de. Op. cit. P. 451.

[101] Léry J. de. Op. cit. P. 305.

[102] Thevet A. Op. cit. P. 175; Léry J. de. Op. cit. P. 277.

[103] Ibid. P. 467.

[104] Staden H. Op. cit. Р. 133, 156.

[105] Knivet A. Admirables aventures et singulières infortunes d’Anthony Knivet qui accompagna Master Thomas Cavendish dans son second voyage aux Mers du Sud (1591) // Un aventurier anglais au Brésil: les tribulations d’Anthony Knivet (1591) / Introduction, traduction et notes d’IldaMendes dos Santos. P., 2003. P. 105.

[106] Об этом см., в частности: Hemming J. Red Gold. The Conquest of Brazilian Indians (1500-1760). Cambridge (Mass.), 1978. P. 138, 159.

[107] Mémoire relatif à l’expédition de Villegagnon au Brésil (s.d. / 1684?) // Documents relatifs aux colonies françaises en Amérique. Bibliothèque natio­nale de France, Fonds Clairambault, 1016 (microfilm 22 256). Fol. 338v.

[108] Léry J. de. Op. cit. P. 467.

[109] Abbeville С. d’. Op. cit. Fol. 57-61, 102-103, 120, 139, 148, 153; Evreux Y. d’. Op. cit. P. 57, 140-141, 240, 248.

[110] Abbeville С. d’. Op. cit. Fol. 342-342v. Подробнее о любопытном эпизоде с приездом индейских депутатов в Париж в 1613 г. и об от­звуках этого события в донесениях первого русского посольства во Францию см.: Окунева О.В. Русские послы и бразильские индейцы при дворе Марии Медичи и Людовика XIII // Средние века. Вып. 76 (3-4). М., 2015 (в печати).