Первое знакомство с культурой доколумбовой Америки

Когда итальянский ученый и моряк на испанской службе Кристофор Колон (мы знаем его под именем Колумба) 21 октября 1492 года выса­дился впервые на берегу маленького островка Гуанахани, он был уверен, что открыл путем на запад восточные берега Азии. Мореплавателям тех времен грезилась за западным океаном богатая Индия, баснословный «Сипанко» (Япония), таинственный Китай. Колумба на берегу первых американских земель встретили доверчивые голые меднокожие дикари. Возможно, что эти первые островитяне, жившие в условиях первобытного родового строя и не знавшие металла, вообще не имели ни прочной на­стоящей архитектуры, ни значительного изобразительного искусства. Когда корабли Колумба подошли к Кубе, то там были найдены только убогие селения с сплетенными из ветвей домами; испанцы с удивлением отме­чали невиданные растения, тюки хлопка, из которого ткали материю, скру­чивали веревки и сети.

Прибыв обратно в Европу, Колумб смог показать несколько приве­зенных с новооткрытых островов безделушек, которые возбудили исклю­чительный интерес, так как были сделаны из золота. «Священная жажда золота» руководила открытием Америки; это выражение старого латин­ского поэта Виргилия превратилось в лозунг завоевания, так называемой «конкисты», нового мира. Колумб пишет испанскому королю: «Золото есть превосходнейшая вещь, из золота можно сделать деньги, а с деньгами, у кого они есть, можно все сделать, что хочешь на свете, можно даже вывести души из чистилища в рай». «Всемогущий боже, помоги мне найти золото, воззри на меня, дай мне то, что нужно для служения тебе», молился Колумб. То, что начиналось, было, по определению Карла Маркса, «зарей эры капиталистического производства». Для культур древней Аме­рики это было концом ужасным и жестоким.

В первой же записи в дневнике Колумба об открытии Америки ту­земцы характеризуются как существа «очень бедные, невооруженные, робкие». Петрус Мартир, один из современников первого путешествия Колумба, рисует жизнь индейцев, их родовой строй как «идиллию». «Они не устраивают защиты из рвов, каменных стен и изгородей».

Во время второго путешествия Колумба испанцы пристали к Гвада­лупе, и здесь мореплаватели увидели квадратные хижины, сплетенные из ветвей. На воротах помещались грубые изображения змей. Еще позднее на Гаити найдены были деревянные «идолы», о которых испанцы со­общают, что различные племена воровали их друг у друга. Ни одного из этих деревянных идолов не дошло до нас.

Первые открытия европейцев были сделаны на островах, являющихся далекой провинцией по отношению к самому материку Америки. Уже в Гондурасе Колумб нашел ножи из меди, искусно сделанную глиняную посуду, цветное тканье. К югу, в Верагуа, впервые были встречены дома из камня, со стенами, украшенными резьбой. Знакомство с Америкой рас­ширяется; в 1517 году экспедиция под руководством Франциско де Кор­дова исследует Юкатан. Берналь Диаз, испанский солдат, описал первую встречу европейцев с культурой майев, о которой нам впоследствии при­дется много говорить. Туземцы, встретившиеся искателям приключений и золота, были одеты в безрукавки из бумажной ткани и носили на бедрах особую одежду. Там же испанцы увидели воинов в панцырях из бумажной ткани с копьями, щитами, луками, пращами. В осмотренных испанцами трех, построенных «из камня и извести, храмах» было «много идолов мужских и женских, значительной величины, с дьявольскими лицами». Испанцы нашли и золотые изделия: «безделушки вроде рыб и уток», «испытав великую радость». В другом месте юкатанского по­бережья Диаз видел «ряд крупных строений, весьма ладно построенных из камня и оштукатуренных». Любопытно, что во время второй экспеди­ции на Юкатан в 1518 году, испанцы стали находить и постройки, давно уже брошенные жителями. О таком «храме из камня с множеством идо­лов» в заливе «Бока де Терминос» сообщает Берналь Диаз. Каменные храмы с «подобием алтаря, на котором стояли отвратительные идолы», найдены были на «Острове жертвоприношений». Индейцы, встречавшиеся испанцам, имели «блестящие топоры из меди с расписными рукоятками». Но, конечно, все эти случайные открытия меркнут в сравнении с ослепи­тельной картиной, развернувшейся перед испанцами, которые в количестве шестисот человек под предводительством Эрнандо Кортеса вторглись в Мексику в 1519 году. История завоевания Мексики — мрачная и красоч­ная трагедия победы техники европейского оружия над туземными полувооруженными массами; это также история разграбления и уничтожения искусства и целой культуры высокоодаренного народа америндов (амери­канских индейцев).

В наши дни уделяется особое внимание народному искусству. Так на­зываемое «первобытное» искусство изучается нами с тщательностью, ко­торая недавно уделялась только высотам европейского искусства. Искус­ство, найденное испанскими конкистадорами и ими почти полностью унич­тоженное, искусство, которое мы сейчас изучаем и собираем по ничтожным фрагментам, для нас оказывается методологически интересным еще и тем, что оно освещает состояние художественного творчества той стадии раз­вития общества, которую Энгельс, приняв терминологию знаменитого уче­ного Моргана, называет «среднем этапом (ступенью) варварства». Нигде на земле художественное творчество народов, стоявших на этой ступени эволюции, не развертывалось так ярко и многосторонне, как в «доколум- бовой Америке». Нигде первобытный, еще примитивный реализм не до­стигал такой сравнительно высокой и интересной ступени развития и нигде он не был столь жестоко уничтожен.

Уже самое начало своей экспедиции Кортес отмечает на острове Косумель (к востоку от Юкатана) уничтожением идолов местного храма, попутно приказывая индейцам-каменщикам построить алтарь богородицы и воздвигнуть крест.

Рассказ Берналя Диаза о завоевании Мексики стоит проследить в деталях, касающихся искусства. Он описывает наружность индейцев, вышедших навстречу Кортесу, причалившему к берегу Мексики, касается построек и памятников, увиденных испанцами в диковинной новой стране. Для истории искусства повесть Диаза использована еще не была; она образует прекрасное и естественное введение для нашей работы.

В Мексике — стране, расположенной на материке, лежавшем к западу от исследованного вначале испанцами Мексиканского залива («Караиб­ского моря»),— европейцы встретили все следы большой и серьезной куль­турной работы. Искусство индейцев-туземцев предстало перед конкиста­дорами — «завоевателями», или грабителями, — в самых разных отраслях художественной продукции. Послы от Мотекусумы, повелителя мексикан­цев, привезли с собой в дар белокожим пришельцам множество драгоцен­ностей «из прекрасного золота и чудесной работы». Кортес должен был признать, что золотых дел мастерство у мексиканцев стоит выше, чем в Испании. Когда золотые изделия мексиканцев были доставлены в Ев­ропу, они вызвали всеобщее удивление и восхищение у таких знатоков, как Петрус Мартир, испанский хронист, и Альбрехт Дюрер, великий не­мецкий художник. Испанцев также поражало мастерство, с которым мек­сиканцы делали ткани из хлопка и из птичьих перьев; последняя техника была в Европе совершенно неизвестна. Весьма интересно то обстоятель­ство, что в свите послов Мотекусумы к Кортесу оказались специалисты-художники — «каких много в Мексике», как говорит в своих записях Диаз. «Быстро и ловко изобразили они» все, что их интересовало у при­шельцев. Даже выстрел из пушки зарисовали эти местные художники.

Среди драгоценностей, посланных мексиканцами в дар Кортесу, име­лось «солнце», сделанное из чистого золота, «величиной с обычное ко­лесо», изображения птиц и зверей из массивного золота, ожерелья, жезлы, опахала, изделия из зеленого нефрита под именем «чальчиутля», цени­мого мексиканцами дороже золота.

Об архитектуре Мексики, куда испанцы вошли сначала мирно, мы имеем сведения, что она была импозантна и великолепна. Город Семпоалла, неподалеку от устроенной испанцами гавани Веракруц, показался Берналю Диазу «волшебным садом». «Стены домов только что были вновь оштукатурены — индейцы большие мастера этого дела — и все сияло на солнце так, что показалось, что это серебро». Сановники мексиканского повелителя были одеты «по-богатому»: «блестящие волосы были подняты к макушке и скручены узлом, в который воткнута была чудесная роза, в руках у них были посохи с крючками и за каждым шел раб с опахалами».

Конкистадоры скоро проявили свои хищнические наклонности и бес­церемонность в обращении с местной культурой. Уже в Семпоалле они уничтожают «языческих идолов», бывших по описанию Диаза, очевидно, каменными. «И были те идолы страшны лицом и уродливы телом, не то люди, не то драконы, величиной то с годовалого быка, то с человека, то не более собаки». Диаз отмечает и местные различия в искусстве разных провин­ций Мексики. В Хокотлане, в области ацтеков — племени, которому принад­лежала ведущая роль среди ассоциации народов, составлявшей «царство» Мотекусумы, наблюдательный испанский солдат отмечает «иное строение зданий» и иную одежду. Пограничные укрепления были сложены из кам­ней на основе извести и асфальта; вместе с тем, Диаз говорит, что иные туземцы жили в пещерах, «странных и опасных ямах». В Чолуле Диаз удивляется знаменитой по всей стране «посуде с красивыми рисунками», и храму, «больше всех мексиканских, с почти сотней дворов и колоссаль­ными идолами». Отмечает Диаз и особые здания по дороге, предназна- ченные для остановок проезжих. Но чтобы описать впечатление, которое произвел на него Тенохтитлан, столица Мексики, у Диаза нехватает слов. «Многие даже высказывали предположение, не наваждение ли это. В самом деле: всюду возвышались башни и храмы, могучие строения из камня, то на земле, то в воде»... Испанцев «поместили в подлинных дворцах громадных размеров, чудной стройки, с обширными тенистыми дворами; все залы обвешаны были, обоями из чудесной материи»... Стены каналов были «хитро выложены изразцами и каменной мозаикой». Одеяние Мотекусумы было все усыпано драгоценностями вплоть до обуви. Диаз не ограничивается описанием костюма царя; он отмечает, что повелитель со­держал «большое количество каменщиков, плотников, столяров, садовни­ков». Искусные мастера перечисляются Диазом особо. Он говорит о рез­чиках по камню, о золотых дел мастерах, о ювелирах, живших в Эскапу- салко, недалеко от Тенохтитлана, о художниках и скульпторах, упоминает, что ткачеством занимались преимущественно женщины.

Исключительно интересно читать описание Тенохтитлана, сделанное Диазом в те дни, когда между испанцами и мексиканцами дело еще не дошло до кровопролития, вызванного грабительской жадностью первых и чувством национальной самообороны вторых. Диаз описывает рынки Тенох­титлана, ставя на первое место ювелиров и торговцев рабами. «Затем, — повествует он, — следовали ряды более грубого товара: бумажной пряжи и материи, ниток, какао, плетеной обуви, сладостей, кож; совсем близко стояли горшечники, затем столы, скамьи, колыбели. А дальше шел,— говорят, — дровяной и угольный рынок. В особом месте продавался «аматл», т. е. здешняя бумага, в другом — искусные изделия для особого курения, «табаки», далее — благовония... Семена, соль, кремневые инстру­менту и инструменты музыкальные, наконец, золотой песок, продавав­шийся в трубочках из птичьих перьев».

Главный храм представлял собой пирамиду в сто четырнадцать ступе­ней. Наверху была площадка с несколькими круглыми камнями, на которые клались жертвы. «Подле стоял громадный истукан, вроде дракона, окру­женный столь же отвратительными изваяниями». Храм господствовал над всем городом. На вершине его пирамидального основания стояли две «башенки», как их называет Диаз, две часовни; мы знаем, что одна была посвящена богу дождя, Тлалоку, другая — основному божеству ацтеков Хуитцилопохтли, грозному богу войн. Его статую описывает Диаз: она была «с широким лицом, безобразными свирепыми глазами; в одной руке был лук, в другой, оттопыренной — связка стрел; тело чудовища было опутано какими-то змеями, а подле был изображен малый бес, как бы паж бога войны, держащий короткое копье и богато изукрашенный щит; все было густо покрыто золотом, драгоценными камнями и жемчугом». Ча­совни были «изукрашены чудной резьбой». Диаз указывает, что храм Те­нохтитлана был не больше храма в Чолуле, имевшего сто двадцать ступеней, и храма в Тескуко в сто семнадцать ступеней. Тенохтитлан, сто­лица Мексики, стоял посредине озера; оно было видно с вершины храма, «как на ладони. Множество лодок сновало туда и сюда, доставляя людей и продукты в любой дом; а над домами повсюду высились, точно кре­пости, пирамиды храмов с часовнями и башенками на вершине. Внизу кишел рынок»... К реляциям Кортеса, изданным в Европе в 1524 году, был приложен план Тенохтитлана. Он, конечно, условен; но Берналь Диаз — слишком точный очевидец, чтобы мы сочли его картину преувели­ченной. «Но теперь от всего этого нет и следа, и от великого города не осталось камня на камне», вздыхает он.

План Тенохтитлана с издания 1524 года.

Разрушение началось уже скоро. Восстание жителей Тенохтитлана привело к убийству Мотекусумы и к вооруженному штурму храма испан­цами. Диаз говорит, что «идолы», стоявшие там, были сожжены. Его описание статуи Хуитцилопохтли, осыпанной драгоценностями, дей­ствительно, дает право предполагать, что она была деревянной, инкрусти­рованной. Храм брали штурмом два раза; испанцам пришлось пере­жить ужас «проклятой ночи» отступления из Тенохтитлана, в которую погибла большая часть завоевателей. Во время второго вторжения в Тенохтитлан воины Альварадо вторично сожгли «идолов» главного храма, очевидно, опять деревянных. Сам город, разоренный, зараженный болез­нями и полный трупов, был оставлен испанцами после того, как у его стен погибло, по словам Диаза, почти все взрослое мужское население не только столицы, но и окрестностей. После победы Кортес, как указывает и Диаз, занялся восстановлением Тенохтитлана, называемого теперь уже постоянно «Мексико». Но архитектурное обличие города становилось иным. Мексиканское строительство с середины XVI и в последующие века входит в орбиту провинциального испанского зодчества.

Вполне аналогична история овладения и уничтожения культуры веду­щей страны Южной Америки, Перу. Здесь испанские авантюристы во главе с Франциско Пизарро появляются впервые в 1 524 году. О городах испанцы сообщают, что в них много каменных дворцов и храмов, множество золотой и серебряной посуды. После подготовки по всем правилам гра­бительской экспедиции Пизарро овладевает городом Кахамалькой и в конце 1533 года вступает в Куско, столицу инков — правящей династии Перу. Куско, по описаниям очевидцев — город, имеющий четкий план, разделен­ный на кварталы, вымощенный гладкими камнями. И здесь множество храмовых зданий, главное из которых знаменито широким золотым фри­зом. Дворец инков покрыт соломенной крышей, выкрашенной в ярко крас­ный цвет. Над городом возвышалась башня, сложенная из огромных тща­тельно отесанных глыб.

История завоевания Перу, не менее драматичная, чем гибель страны ацтеков, может быть изложена в нескольких словах. Испанцы силой или вероломством овладевают страной и уничтожают полностью все, что они в ней застали. Пизарро основывает на берегу моря новую столицу, Лиму; Куско и другие центры прежней культуры разрушаются. Награбленные золотые украшения неведомой нам ценности давным давно погибли для науки, расплавленные, превращенные в монеты.

* * *

Историей разорения стран Америки испанскими завоевателями еще не оканчивается печальная эпопея. Уничтожение «идолов», «капищ», всего «языческого» продолжалось. Первый христианский епископ «Новой Испа­нии», как стали называть Мексику, Зумаррага, тысячами уничтожал драгоценные рукописи мексиканцев, их картины и рисунки, изображавшие те или иные конкретные события из жизни страны, изъяснявшие верования, уста­навливавшие факты истории; аналогичную уничтожающую работу про­вел епископ Ланда в Юкатане, стране майев. До нашего времени дошло всего лишь около тридцати рукописей древних мексиканцев; только четыре рукописи племени майев. Нечего говорить о том, как трудно восстановить теперь подлинные данные об искусстве стран, культура которых в тече­ние столетий подвергалась систематическому искоренению. Правда, были некоторые спасающие моменты. Не все испанцы, переселявшиеся в Новый Свет после «конкисты», были грабителями золота или изуверами в мона­шеских рясах. Были лица, дружественно относившиеся к порабощенному, но высокоталантливому народу. В XVI веке Б. Саагун собрал целый ряд драгоценных для нас сведений по религии, быту, нравам и искусству ац­теков, жителей Мексики. Сравнительно рано стали выдвигаться писатели из рядов самих индейцев, приобщившиеся, несмотря на огромные трудно­сти, к европейской культуре. Иштлильшочитль в Мексике и потомок инков Гарцилассо дела Вега в Перу излагали на испанском языке историю своих народов, пользуясь национальными традициями и источниками, не доступ­ными чужеземным завоевателям. Долгое время сохранялось знание древ­них языков племен доколумбовой Америки; если было забыто полуиерогли- фическое их письмо, то наречия майев, ацтеков, цапотеков, тотонаков и на­селявших Перу индейцев квичуа жили и порою записывались испанскими письменами. Конечно, от испанцев, бывших конкистадоров, ставших пред­ставителями господствующего класса в порабощенной стране, ждать под­линного понимания искусства покоренного народа было бы невозможно. Не следует забывать, что конкистадоры были у себя на родине обеднев­шими дворянами, представителями паразитических групп, и по поведению их ни в коей мере не следует судить об испанском народе в целом. В Мексике и в Перу новые завоеватели, помещики, владельцы «коменд» и «гасиэнд» (поместий и усадеб), хозяева полукрепостных «пэонов», ин­дейцев, кичились своим «кастильским» происхождением и в течение сто­летий не замечали культуры, ими растоптанной.

Интерес к культуре доколумбовой Америки возникает только в XIX веке. Известный немецкий ученый Александр Гумбольдт как бы вновь после Колумба «открывает Америку», ее природу, страну и древности. Много услуг науке об американском прошлом было оказано людьми случайными и даже курьезными. В первой половине XIX века лорд Кингсборо опубликовал ряд ценнейших материалов по культуре и искусству древней Америки. Он руководился при этом необычайным желанием до­казать, что жители этой страны были потомками исчезнувших «десяти колен израилевых»; надо отметить, что и позже культура древней Америки была предметом совершенно необыкновенных спекуляций. Так, в Мексике строили храмы на искусственных насыпях типа пирамид, — это дало повод ряду фантазирующих знатоков-любителей устанавливать мнимые связи Мексики с классической страной пирамид, древним Египтом. Для Брассера де Бурбура и Ле Плонжона культура ацтеков и майев является загадоч­ной и таинственной ветвью доисторической Атлантиды; Фальб дал опыт столь же фантастической трактовки культуры древнего Перу.

На новую почву действительно научного народоведения перенес во­прос о культуре древних ацтеков Морган, «Первобытный мир» которого был так высоко оценен Энгельсом. Классическая работа Энгельса «Про­исхождение семьи, частной собственности и государства» исключительно важна для понимания ряда явлений культуры доколумбовой Америки. Пос­ле того как Прескотт, Ирвинг и другие англо-американские писатели во­зобновили, в несколько романтическом плане, интерес к истории завоева­ния Америки испанцами, — ученым конца XIX века, как Фиске или Геблер, пало на долю перевести накопленный материал в область более точ­ных исторических наук. Попутно зарождалась древнеамериканская архео­логия. Пеньяфиель для Мексики, Уле и Винер для Перу собирали как крупные, так и менее важные фактические сведения, обмеривали и срисо­вывали памятники, составляли коллекции древностей.

Теперь Лондон, Берлин и Париж обладают замечательными собра­ниями искусства древней Америки, главным образом, конечно, портатив­ных небольших вещей, в первую очередь — керамики. Европейские уче­ные внесли свою лепту в изучение языка, литературы, мифологии амери­канских стран. Оформилась особая дисциплина «американистики», изучаю­щая все, что относится к доколумбовой Америке; имя Эдуарда Зелера хотелось бы поставить здесь на первое место. Сами американцы чем дальше, тем больше занимают ведущее положение в науке о прошлом их страны. Спенс и Джойс в области археологии и мифологии, а также Мэтсон и особенно Спинден много сделали, чтобы выяснить и уточнить наши знания о культурах Центральной Америки.

Область майев на Юкатане и в Гватемале является центром, где выяв­ляется все больше образцов высокой, хотя во многом и ограниченной древнеамериканской культуры. Развалины старинных городов, хронология которых начинает устанавливаться все более точно благодаря к зучению древних календарных систем и вычислениям, где на помощь истории при­ходит астрономия, вскрывают перед нами интереснейшие страницы дале­кого прошлого. Тропические леса Центральной Америки ревниво сберегли памятники архитектуры и скульптуры неведомых, давно ушедших индиан- ских мастеров порою неразгаданных нами народов. Сравнительно недавней (1929) открытие грандиозных скульптур Сан-Агостина, сделанное Прейсом, доказывает, что в Америке многое еще не изучено до конца, многое должно быть еще уточнено и обосновано.

* * *

Мало вероятно, что западное искусствознание окажется способ­ным завершить эту работу. Действительно, за последнее время интерес к изучению древнеамериканского искусства оказывается как бы привиле­гией формалистов. Послевоенный буржуазный экспрессионизм не мог найти себе лучших параллелей в древности, чем ацтекские статуи божеств, лица которых скручены из жгутов, — фигуры, в которых, казалось, реализм уступил место самой безудержной фантастике. Любопытно отме­тить, как в глазах таких формалистов, как Гаузенштейн, Утцингер, Сидов, в конце концов, становится явной переоценка искусства Мексики и Майи, расценивавшегося ими выше реалистического искусства перуанской кера­мики именно за условность этого искусства.

Леман, Фуран, Кригерберг и другие ученые, менее формалистически настроенные, в том числе Герберт Кюн, Шмидт и Базлер, являющиеся авторитетами по искусству доколумбовой Америки, стремятся понять мек­сиканское, юкатанское и перуанское искусство, исходя из особых куль­турно-исторических условий его развития. Для других ученых в настоящее время вновь становится актуальным вопрос о связях древнеамериканского искусства с творчеством народов иных земель. Фридерици и Адам пы­таются установить сношения доколумбовой Америки уже не с древним Египтом, а с более новой, «средневековой» восточной Азией. Гораздо более реальное значение, чем эти гипотезы, имеют раскопки, которые ведутся в Мексике на месте самых памятников и построек. Мексиканский археолог Гамио по-новому вскрыл значение пирамид Теотихуакана около города Мексико. Наше знание древнеамериканских культур сейчас совсем не то, что десять лет тому назад, не говоря уж об уровне науки в начале изучения их. Культура и искусство древней Америки представляются нам сейчас значительно интереснее и сложнее, нежели та картина, которая была намечена учеными XIX века, в том числе самим Морганом.

По мере изучения памятников этой культуры, в нас вырастает чувство уважения по отношению к народам, добившимся замечательных резуль­татов в борьбе с природою тропиков, в условиях, лишавших их таких, кажущихся нам естественными, помощников в этой борьбе, как железо и домашние животные. Создатели искусства доколумбовой Америки, сво­бодолюбивые, исполненные достоинства меднокожие воины, ремесленники и земледельцы, не могут не представляться заслуживающими иной судьбы, чем та, которая пала им на долю.

В середине XIX века Европа, в лице ведущих капиталистических государств, в первую очередь Франции, навязала Мексиканской респуб­лике «императора» Максимилиана Австрийского. Этот неудачливый узур­патор свободы Мексики был расстрелян трудящимися страны, восставшими под предводительством индейца Хуареца. На месте расстрела в Керетаро стоит капелла, построенная австрийским правительством. Но мексиканцы положили там книгу для записей; в ней можно прочесть мысли, которые хотелось бы поставить эпиграфом к нашему опыту первого, на русском языке, изложения истории искусства доколумбовой Америки:

«Пусть будут прокляты те, которые хотят быть диктаторами свобод­ных народов. Они кровью платят за свою вину и служат лишь славе тех, кто, как Хуарец, борется за свободу Мексики».

«Эта капелла пусть будет предостерегающим примером для жадных чужеземцев».

«Этот холм — не только могила императора Максимилиана, но также гроб всех чужеземных захватнических аппетитов».

«Героическая кровь ацтеков не позволяет никакой династии власт­вовать над ними. Здесь рушились честолюбивые мечты монарха».

На Пасео дела Реформа в современном городе Мексико стоит, пос­тавленная в 1878—1887 годах, статуя Куатемока, последнего вождя древ­них мексиканцев в борьбе за их национальную свободу против испанских поработителей. На пьедестале статуи начертаны слова: «Памяти Куате­мока и тех воинов, которые героически боролись за свободу своей страны». И ежегодно 21 августа собираются у статуи Куатемока как потомки тех народов, которые сотни лет тому назад создали и защищали культуру и искусство доколумбовой Америки, так и потомки когда-то приехавших из далекой Испании не дворян-конкистадоров, а представителей испан­ского трудового народа, ныне слившиеся с индейцами в единый народ, мексиканцев.