Проблема человеческой свободы

Наряду по преимуществу с оптимистическими выво­дами концепции личности «лицо и сердце» мы встре­чаем у нагуа и одну из самых серьезных проблем, всегда встающих перед человеком, — проблему о свободе чело­века и его фатальной судьбе. Здесь, так же как мы это делали ранее, следует отметить двойной аспект данной проблемы — с одной стороны, магически-религиозный и с другой — философский.

Со стороны религиозного аспекта это — древнее уче­ние нагуа о человеческой судьбе, которую можно пред­сказать с помощью Тоналаматла (гадательной книги). Имеются многочисленные исследования Тоналпогуалли (счета дней) — гадательного календаря, состоящего из 20 групп по тринадцати дней (20 тринадцатидневок), всего 260 дней. Сохранилось несколько Кодексов: «Бурбонский», «Борджиа», «Ватиканский А» и «Теллерано-Реймский» — все они представляют собой Тоналаматл или по крайней мере содержат его. В этом отношении ценны и нагуаские документы информаторов Саагуна, на основе которых он написал IV книгу своей «Исто­рии...», где рассматривается «астрология суждений, или искусство гадания» индейцев[305].

Обобщая суть магико-религиозной концепции, содер­жащейся в тоналпогуалли, Сустель говорит:

«Когда по воле высшей дуальности человек ро­ждается или «спускается» (тема), он стихийно оказы­вается включенным в этот порядок — его захватывает могущественная машина. Знак дня его рождения будет довлеть над ним до самой смерти; он даже определит дальнейшую его судьбу в зависимости от того, пред­начертана ли ему смерть жертвоприношения — тогда он присоединится к сверкающей свите Солнца, или он бу­дет утоплен — и тогда узнает бесконечные прелести Тлалокан, или, наконец, будет избран для уничтожения в самом мрачном месте Миктлана. Вся его судьба подчинена строгому предопределе­нию»[306].

Чтобы предвидеть все это, жрецы и гадатели пользо­вались своими тоналаматлами, в которых «читали» раз­личные счастливые и несчастливые знаки дня рождения ребенка, дня свершения какого-либо важного события. В качестве примера — ибо, опираясь на нагуатлские тексты, об этом можно было бы написать целую книгу — приведем несколько случаев, рассмотренных Шульцем-Йена в приложении к его работе. Здесь мы находим ряд сложных факторов, подлежащих обязательному учету для осуществления своего рода «календарного диагноза» определенной даты.

Прежде всего необходимо было обращать внимание на особенности, свойственные данному году. Они определялись в основном тем, что во II главе мы называли «пространственной направленностью». А именно: в каж­дых 52 годах (нагуаский век) содержалось четыре группы по 13 лет, которые ориентировались по напра­влению одной из четырех стран света. Так, годы, пред­шествующие 1 акатл: «1 тростник», были связаны с пло­дородием и жизнью Востока; те, которые начинались с 1 текпатл: «1 кремень», содержали идею сухости и смерти северного направления; годы, начинающиеся с 1 калли: «1 дом», смотрели на запад и имели харак­тер заката и упадка, свойственных направлению дома Солнца; и, наконец, тринадцатилетие, идущее за 1 точтли: «1 кролик», направленное к югу, считалось индиффе­рентным.

Но наряду с этим необходимо было учитывать и ха­рактер различных чисел самого «тринадцатилетия»— как дней, так и годов. Так, по причинам, изложение которых здесь увело бы нас далеко от цели, можно утверждать, что числа 3, 7, 10, 11, 12 и 13 были счастли­выми, а числа 4, 5, 6, 8 и 9 несчастливыми. В отношении чисел 1 и 2 следует сказать, что поскольку 1 всегда со­провождал тот знак тоналаматла, которым начиналось тринадцатилетие, то он считался индифферентным. Число 2, связанное со знаком точтли (кролик), в одних случаях считалось несчастливым, но в других могло стать благоприятным.

Вместе с влиянием, которое оказывали годы и числа, нужно было учитывать и значение каждого из 20 знаков тоналаматла. Так, касаясь лишь некоторых из них, можно, например, сказать, что знак куаутли (орел) ука­зывает на военный аспект, знак коцкакуаутли (ястреб) означает удачу и надежду на долголетие. Знак точтли (кролик) связывается со склонностью к пьянству, знак дождя — благоприятный знак, и так можно было бы ука­зать и на все другие знаки тоналаматла.

Чтобы высказать свои предсказания, тоналпоукэ, или жрецы-гадатели, должны были сочетать и истолковы­вать общий результат всех факторов, которые могли ока­зать влияние на определенный день. То есть они должны были учитывать пространственные особенности года, вытекающие из его собственной направленности и числа; характер тринадцатилетия, также определявшийся чис­лом и начальным знаком; и, наконец, характер самого дня, также определявшийся особым сочетанием числа и знака, а также тем, что он специально мог быть посвя­щен какому-нибудь божеству. Но, поскольку могло случиться, что в году, благоприятном и по числу и по знаку, могли быть тем не менее неблагоприятные фак­торы, гадателю предстояло взвесить различные влияния, чтобы высказать наконец свой «календарный диагноз».

 

 

Рис. 8. Двадцать знаков Тоналаматла («Ватиканский кодекс»).

Интересно отметить, что, когда предстояло «опус­титься» в этот мир (родиться) в явно неблагоприятный день, тогда для смягчения судьбы новорожденного или даже ее изменения тоналпоукэ для обряда «крещения или наречения имени» указывали дату, достаточно бла­гоприятную для того, чтобы противостоять плохим пред­знаменованиям рождения. Саагун, например, в своей «Истории...» пишет:

«После того как рождался ребенок, старались узнать знак, при котором он родился, чтобы знать, какая у него будет судьба; с этой целью отправлялись искать гада­теля, которого называли Тоналпоуки... Узнав, в каком часу родился ребенок, гадатель искал в своей книге соответствующий знак и все тринадцать дней этого знака и, например, говорил: «Ребенок ро­дился не под добрым знаком, а под несчастным, однако есть подходящий день, уравновешивающий этот знак, смягчающий и уменьшающий зло основного»; затем он указывал на день, когда следовало его крестить... или говорил: «Смотрите, он родился при знаке безразличия, полухорошем, полуплохом»; затем искал благоприятный день, и ребенка не крестили на четвертый день, а кре­стили в какой-нибудь благоприятный день или в один из тех двенадцати дней, которые считаются первым зна­ком...»[307]

Именно так, уравновешивая влияние противополож­ных дней — благоприятных и неблагоприятных, — надея­лись тоналпоукэ в большинстве случаев освободить человека от фатальной судьбы. Дело в том, что, хотя тоналпогуалли (счет дней) предполагал определенный детерминизм, он, однако, не был настолько абсолютным, чтобы неминуемо приговорить человека соблюдать опре­деленную необходимую линию поведения. Нагуатлские тексты, собранные Саагуном, говорят совершенно про­тивоположное: они оставляют перед человеком открытую область для свободного вмешательства человеческой воли, учитывая, естественно, влияние дней рождения и крещения. Так ли это, судите по следующему тексту, со­держащему описание поведения человека, родившегося в день 7 цветок.

Он имел заслуги, сам себе выговаривал: дела у него шли хорошо... Он был вне себя, ничего не осуществлял, ничего не был достоин: он заслужит только унижение и уничтожение[308].

Важно подчеркнуть, что, согласно этому тексту, объ­яснение «почему дела у него шли хорошо» или «он заслу­жил только унижение и уничтожение» содержится имен­но в словах «сам себе выговаривал» (мо-нотца). Шульц-Йена в словаре, приложенном к его палеографическому изданию, в котором находится комментируемый нами текст, так переводит слово мо-нотца: «сам себя называет», «входит в себя», «преодолевает самого себя», «приходит к господству над собой»[309]. Вероятно, отсюда следует, что возможность изменить свою судьбу нагуа приписы­вали своего рода самоконтролю как результату обра­щения к собственному сознанию.

Приведенный текст не единственный. Можно было бы привести и другие тексты, в которых так вполне опреде­ленно подчеркивается важность желаний человека, ко­торый может и не использовать благоприятную судьбу. Например, информаторы сообщают: «Некоторые, не­смотря на благоприятный знак, под которым родились, вели себя лениво — они жили несчастливо»[310].

Следовательно, само магико-религиозное мировоззре­ние нагуа допускало возможность изменения судьбы, предначертанной днем рождения, ее можно было смягчить или нейтрализовать выбором благоприятной даты для крещения. С другой стороны, исходя из определен­ной таким образом судьбы (тоналли) каждого человека, допускалось, что своим желанием и сам себе выговари­вая (мо-нотца), он мог добиться, чтобы все в его жизни шло хорошо, так же как он мог погубить себя, несмотря на то, что родился в благоприятный день.

Эта сформулированная на основе текстов идея тре­бует более осторожного анализа довольно распростра­ненного мнения о «фатализме нагуа». Действительно, нагуа верили в особое влияние различных знаков и чи­сел тоналпогуалли. Но они, за исключением нескольких случаев, приводимых в текстах, в основном допускали как возможность благодаря самоконтролю (мо-нотца) преодолеть фатальность судьбы, так и возможность по­губить себя по причине небрежности. Такая концепция далека от того, что принято считать абсолютным фата­лизмом.

Установив эту особенность магико-религиозного ми­ровоззрения, перейдем теперь к изучению более возвы­шенных идей тламатиниме, в качестве учителей непо­средственно занимавшихся проблемой человеческой сво­боды. Для этого еще раз повторим, что среди присущих им занятий определенно указывается на обязанность делать «желания людей гуманными»[311].

Уже одно это говорит о том, что тламатиниме счи­тали возможным через воспитание воздействовать на желания, то есть на свободу людей. Ибо пытаться де­лать их гуманными другим способом было бы абсурдно. Таким образом, допускается, что воспитание, которое, как мы видели, ведет к формированию лица и сердца, направлено и на то, чтобы придать гуманный смысл че­ловеческим желаниям, освободить человека от всякого слепого фанатизма. Поэтому в полном согласии с уже приводимыми нами текстами и указывается на то, как можно этого добиться: следует обучать людей исправ­лять и контролировать себя. Следующий текст характе­ризует образ ученого:

Учитель истины не перестает наставлять... он открывает им уши, просвещает... благодаря ему желания людей становятся гуманными и они получают строгие знания...[312]

Таково вполне определенное утверждение существо­вания свободы воли, на которую можно воздействовать воспитанием. Мы не затрагиваем решающих мотивов, породивших у тламатиниме такую уверенность в силу воспитания, создающего лица и делающего гуманной волю. Возможно, это произошло не по причине абстракт­ной аргументации, а из-за интуитивного убеждения, по­лученного под влиянием самих результатов их воспита­тельной системы, то есть неопровержимого факта фор­мирования людей с ясно определенными моральными особенностями; имена некоторых из них сохранила исто­рия: Нецагуалкойотл, Тлагуиколе, Мотекуцома Илгуикамина, Куаутемок и другие.

Но наряду с этой доктриной, которую мы по праву можем называть гуманистическим учением о свободе, тламатиниме открыли одну из самых важных проблем, возникающих перед теми, кто допускает существование высшего начала, представляющего собой источник и ос­нову всего сущего. Это философский вариант старой темы об отношениях считающегося свободным человека с божеством, которое господствует над всем, так как «содержит в себе бытие всех вещей (Тлокэ Нагуакэ)».

Естественно, это уже не магико-религиозная задача преодоления судьбы, определенной посредством тоналпо­гуалли: «счета дней» — это, возможно, неразрешимый философский вопрос о том, что собой представляет сво­бодная деятельность человека перед богом. В следую­щем нагуатлском тексте, обнаруженном Саагуном и во­шедшем в документ, получивший название «Флорентий­ского кодекса», эти идеи показаны очень хорошо:

«1. —Господин наш, хозяин непосредственной бли­зости.

2. — Думает то, что хочет, решает и развлекается.

3. — Как он хотел бы, так и захочет.

4. — В центре своей ладони он нас держит и передви­гает по своему желанию.

5. — Мы движемся, кружимся, как шарики, без на­правления он нас передвигает.

6. — Мы предмет его развлечения: он над нами смеется»[313].

Комментарии к тексту

1. «Господин наш, хозяин непосредственной бли­зости...»

Чтобы рассеять любое сомнение относительно субъ­екта, о котором повествует текст, в нем прежде всего говорится о божестве, называемом одним из самых ха­рактерных имен нагуа, лучше всего выражающим его универсальную власть над бытием вещей: «Господин наш (Тотекуйо), хозяин непосредственной близости (ин Тлокэ ин Нагуакэ)».

2. «...думает то, что хочет, решает и развлекается». При помощи лапидарного применения возвратной формы глагола здесь упоминается то, что можно было бы назвать основными чертами божественного деяния. Первое говорит о планах бога как создателя всего существующего (мойокоиа). Затем характерным для языка нагуа сложным словом высказывается мысль о полной независимости его желаний, мо-нвнеки, что до­словно означает «делает сам по себе или для себя то, что он захочет». И, наконец, третья выраженная здесь идея говорит о своего рода догадке относительно побу­дительной причины божественного действия, мо-кэкэлоа (делает для себя развлечение). Следовательно, под са­мым возвышенным в мысли нагуа понималось, что ко­нечная причина, согласно которой «зачатие-зарождение Ометеотла» распространяется за пределы самого себя, приводя к акту творения, есть не что иное, как желание бога «развлечься» или насладиться зрелищем преходя­щих существ, населяющих тлалтикпак (поверхность земли). Эта идея, как уже отмечалось, ничего общего не имеет с мистико-религиозной концепцией ацтекских вождей, согласно которой цель создания людей состоит в поисках помощников, кровью поддерживающих жизнь Солнца.

Возможно, идеи тламатиниме, будучи поэзией, «цве­ток и песня», более близки к истине, чем это можно пред­положить. Ибо если истинно, что человек из тлалтик-пака не в состоянии разглядеть скрытую причину «творения», то будет справедливым и то, что если определе­ние ее через божественное желание зрелища, в котором различные существа действуют в мире сновидений, и не является исчерпывающим объяснением, то является по крайней мере прекрасным «цветком и песней», с по­мощью которых заглядывают в одно из многочисленных таинств топан, Миктлана (того, что стоит над нами, потусторонность) .

3. «Как он хотел бы, так и захочет».

Это еще более категорическое утверждение абсолют­ной независимости «хозяина непосредственной бли­зости». В свете данной идеи и идеи, выраженной в строке 2, легче будет понять картину, раскрывающуюся в по­следующих строках.

4—5. «В центре своей ладони он нас держит и пере­двигает по своему желанию. Мы движемся, кружимся, как шарики, без направления он нас передвигает».

Таково — признав всеобщую власть Ометеотла — по­ложение человека на земле, столь мастерски описанное тламатиниме. Эта картина, столь пластичная и столь выразительная по силе воздействия, могла бы стать ис­точником вдохновения для создания подлинной мекси­канской стенной живописи. Ометеотл держит людей на своей ладони (имакпал ийолоко), держа и господствуя над бедными масегуалами (людьми), он вводит в мир действие: «Он передвигает нас по своему желанию». И мы без надежды на отдых живем, страдаем и ищем себе лицо и беспокойным сердцем стремимся овладеть истинным на земле, тем, что положит конец нашим исканиям и даст нам самим совершенную основу. Именно поэтому «мы движемся (тимимилоа), кружимся, как шарики (ти-те-тололоа). Но самое трагическое в нашем существовании в том и состоит, что, несмотря на мысли­мую нами свободу, мы совершенно не знаем своей конеч­ной судьбы. Поэтому, заключают тламатиниме, мы го­ворим, что без «направления (агуик) он нас передви­гает».

6. «Мы предмет его развлечения: он над нами смеется».

Вот заключение о положении, занимаемом человеком по отношению к богу. Благодаря достигнутому с по­мощью «песен и цветов» видению они приходят к тому, что Ометеотл тем или иным образом наблюдает за нами.

Может быть, поэтому довольно много божеств их пан­теона, которые, как мы уже видели, представляют со­бой различные маски, закрывающие двойственный лик Ометеотла, изображено с тлачиалони (приспособле­нием для смотрения), с помощью которого они наблю­дают мир.

Кажется, Ометеотл потому наблюдает за людьми, что мы «являемся для него предметом развлечения». Текст кончается обладающей глубоким смыслом фразой, ука­зывающей на весьма относительную ценность человека для бога: «Он над нами смеется».

Такова картина, философски изображающая свободу человека и его связь с божеством, «в руках которого мы находимся». Существуют и другие тексты, которые мож­но было бы привести в монографии, посвященной исклю­чительно этому вопросу мировоззрения нагуа. Мы пола­гаем, что сказанного выше достаточно для показа того, как, несмотря на кажущийся фатализм тоналпогуалли, тламатиниме понимали значение человеческой свободы, которую можно и нужно гуманизировать. Они наконец поставили вопрос на более высокий уровень и метафори­чески указали на обязательную обусловленность человека, который, чувствуя себя свободным и, может быть, в некоторой степени будучи им, находясь в руках Оме­теотла, двигается непрерывно, как шарик, туда-сюда, без определенного направления.

И снова, убедившись в глубине рассмотренной идеи, мы осмеливаемся еще раз спросить: разве не заслужи­вают пришедшие к таким выводам тламатиниме по праву называться философами, как их называл Саагун?

---

[305] Единственное издание текста этих документов на языке нагуатл содержится в «Мадридском кодексе», палеографированном и переведенном на немецкий язык Леонардом Шульцем-Иена, кото­рый опубликовал его в упомянутой уже нами серии «Fuente para la Historia antigua de America», Берлинской латиноамериканской библиотеки под названием «Wahrsagerai, Himmelskunde und Kalender der alten Azteken» (Stuttgart, 1950). Материал для глубокого изучения тоналпогуалли см. на стр. 84—232. Позднее (1957) Диббл и Андерсон опубликовали этот нагуатлский текст согласно «Флорентийскому кодексу» в английском пере­воде: «Florentine Codex», Books IV and V, Santa Fe, N. México, 1???.

[306] Soustelle Jacques, La vie quotidienne des Azteques, p. 140. ¹⁴*

[307] Sahagun Fray Bernardino de, op. cit., 1.1, p. 626—627. Относительно крещения народов нагуа, или bateo, как говорит Саагун, отметим, что монахи сразу же очень удивились, обнаружив обряд, столь сходный с христианским ритуалом. Сустель дает сле­дующее подробное описание церемонии крещения нагуа:

«Ритуал крещения осуществлялся не гадателем, не жрецом, а повивальной бабкой. Обряд состоял из двух частей: ритуальное омо­вение ребенка и наречение имени...

Мокрыми пальцами она окропляла рот ребенка... затем грудь... наконец поднимала ребенка, произнося заклинание, призванное ото­гнать зло... После четырех ритуалов с водой она четыре раза пред­ставляла ребенка небу, взывая к Солнцу и к божествам-светилам...

По окончании этих ритуалов избиралось имя ребенка, которое затем сообщалось...» (Soustelle Jacques, La Vie quotidienne des Aztéques, p. 195—197).

[308] «Textos de los Informantes de Sahagún». См. палеографиче­ское издание Schultze-Jena в «Wahrsagerai Himmelskunde und Kalender der alten Azteken», S. 104 (пр. I, 43).

[309] «Textos de los Informantes dé Sahagún», p. 302. Приводим немецкий перевод Шульца-Иена слова мо-нотца: er ruft, nennt sich; geht in sich; uberlegt es sich, kommt zur Selbstüberlegung.

[310] «Textos de los Informantes de Sahagún», p. 94 (пр. I, 44).

[311] «Textos de los Informantes de Sahagún», ed. facs. de Paso y Troncoso, vol. VIII, fol. 118, v.; (пр. I, 8).

[312] Loe. cit.

[313] «Códice Florentino», lib. VI, fol. 43, v. (пр. I, 45).