Нашествие врага или восстание недовольных?

Когда улеглись первые восторги по поводу находки великолепных статуй ольмекских богов и героев, перед Майклом Ко вновь встал во весь рост один неизбеж­ный вопрос. Ведь каждый монумент, обнаруженный в Сан-Лоренсо, был намеренно разбит или поврежден, а затем уложен на специальном полу из красного гра­вия и засыпан сверху толстым слоем земли и хозяй­ственного мусора.

Но кто сделал это? И с какой целью?

В материальной культуре Сан-Лоренсо нет никаких следов нашествия чужеземных армий: сожженных и рух­нувших зданий, сломанного оружия и беспорядочно на­валенных друг на друга человеческих скелетов с про­битыми черепами.

Совершенно очевидно, что чужеземцы не имели никакого отношения к тем драматическим событиям, которые разыгрались на последнем этапе существова­ния города, примерно в 900 году до н. э. Поэтому, согласно Ко, здесь могла идти речь только о восстании угнетенных низов. И в воображении ученого тут же возникла яркая картина этих далеких исторических со­бытий.

Итак, роковой рубеж был уже пройден. В десятках городов и селений, разбросанных у подножья горных хребтов Тустлы и на болотистых равнинах Веракруса и Табаско, в том числе и в самом Сан-Лоренсо, жизнь внешне текла по-прежнему. Но ольмеки находились уже на краю пропасти. Их великолепная цивилизация, со­зданная усилиями многих поколений земледельцев, до­живала последние дни. Зловещие семена распада и ги­бели зрели внутри самого общества ольмеков. Надо лишь на мгновенье представить себе его сложную и противоречивую структуру, чтобы понять, какой ураган праведного гнева готов был со дня на день обрушиться на голову правящей касты. Небольшое ядро светских аристократов и жрецов, усилиями которых поддерживался внешний блеск ольмекской цивилизации, созна­тельно обрекало своих многочисленных подданных на нищету и бесправие. На долю же простых земледельцев оставались лишь непосильные налоги, бесконечные поборы и трудовая повинность на строительстве дворцов и храмов. Ритуальные центры росли среди болот и джунглей словно грибы после дождя, а крестьянин все туже затягивал пояс.

Именно там, в среде угнетенного, но непокоренного народа и родилась, вероятно, песня борьбы и гнева, донесенная до наших дней в одной из древних книг майя; «Чилам-Балам»:

Ах, братья!..
Близки страданья наши.
И приближается жестокость нищеты,
Налоги, подать...
Едва успели вы на свет явиться,
Побеги нежные лишь завтрашних деревьев,
А вас налогов бремя тяжкое
Придавит...
Готовьтесь все
Переносить тяжелые страданья,
Что вереницею придут к нам
В течение катуна, что наступит.
То будет пора печалей,
Времена господства
Дьявола...
Кровопролитий страшных, и болезней смертных,
И засухи, и саранчи нашествий.
То — пропасть нищеты...
Эпоха скорби нашей,
Слез горьких и страданий..
Рабы — деревья,
Раб — камень,
Слово — раб,
Все населенье — в рабстве [7].

И йельский профессор продолжает развивать свою гипотезу дальше.

Неизвестно, кто первым бросил клич к восстанию, но за оружие взялись все, дружно и яростно, с надеждой на лучшие времена. Какая же сила могла устоять перед натиском этого всесокрушающего урагана народного гнева?

Рассеяны и перебиты отборные отряды царских вои­нов. В панике бежали за пределы страны те из вла­стителей, кто еще мог это сделать. Остальных перело­вили, как диких зверей, и подвергли мучительной казни. И когда успех восстания стал очевиден для всех, свя­щенная ярость людей обрушилась на каменных куми­ров, имевших самое прямое отношение к только что свергнутым правителям и жрецам. Но монументы были велики по размерам и весили слишком много тонн. К то­му же базальт необычайно твердый и вязкий камень. Поэтому ольмекские «иконоборцы» пускались на всякого Рода ухищрения, лишь бы только достигнуть своей Цели. Там, где было возможно, они отбивали у статуй головы или же наносили им другие повреждения с помощью неизвестных нам остроконечных орудий: на лицах многих изваяний, и прежде всего гигантских каменных голов, отчетливо видны ямки, «оспины» и бо­розды — следы работы безымянных разрушителей древности. Алтари разбивали на куски. Для этого над обреченным памятником строили высокую треногу. Поднимали туда мало-помалу на прочных канатах дру­гие скульптуры. И затем, резко отпуская веревки, сбра­сывали свой необычный груз вниз. Таким образом, ко всеобщей радости, получалось так, будто одна статуя правителя калечила или уничтожала другую. Но слиш­ком велико еще было влияние прежних предрассудков и традиций на душу земледельца. Слишком сильны были еще те догматы «святой веры», которые им веками вдалбливали в голову жрецы. Грозные правители и вожди были теперь мертвы. Их тела покоились глубоко под землей. Священные же символы их могущества и власти, хотя и поверженные ныне в уличную пыль, хотя и обезглавленные, сохраняли какую-то частицу своего былого воздействия на бесхитростные умы крестьян. Временами страх за содеянное заставлял тревожно биться не одно храброе сердце. Тогда и пришло един­ственно правильное решение — похоронить разбитые статуи точно так же, как были незадолго перед этим погребены прежние владыки страны. И в один прекрас­ный день на вершине крутого плато Сан-Лоренсо возникло новое гигантское кладбище — кладбище каменных статуй.

Нечто похожее происходило и во многих других го­родах и селениях ольмеков. Во всяком случае, разби­тые и намеренно поврежденные монументы с ликами правителей и богов встречаются не только в Сан-Ло­ренсо, но и в Ла Венте и Трес-Сапотес. Огромная и цветущая страна внезапно испытала на себе все разрушительные последствия жесточайшего социального кризиса. Опустели пышные дворцы и храмы. Заросли травой мощенные камнем караванные дороги. На свя­щенных алтарях некогда могущественных богов никто не воскуривал больше к бездонному голубому небу дымок ароматной смолы — копал. Через некоторое вре­мя победившие земледельцы разошлись по своим деревушкам, рассеянным в окрестных лесах. И величествен­ные города ольмеков окутало мертвое безмолвие. Бук­вально в считанные годы джунгли вернули все то, что человек отвоевывал у них веками.