Исследователи мысли нагуа
III
Эгиара и Эгурен
Теперь, зная уже, что источники недостаточно изучены, нас не может удивить тот факт, что о философской мысли нагуа написано очень мало. В форме библиографических заметок ниже мы расскажем о тех исследователях, которые наиболее близко касались нашей темы.
Начиная с XVIII века, ибо в два предыдущих о такой теме, как философия нагуа, упоминали лишь вышеуказанные монахи и хронисты, мы считаем справедливым начать наш список с имени мексиканского ученого-библиографа, преподавателя Мексиканского Королевского и Епископального Университета, д-ра Хуана Хосе де Эгиара и Эгурен (1696—1763), которого проф. Хуан Эрнандес Луна справедливо называет «инициатором истории идей в Мексике»[53].
Правда, раньше чем Эгиара и Эгурен, о древних местных культурах писали Д. Карлос де Сигуэнса-и-Гонгора (1645—1700) и знаменитый итальянский путешественник Джованни Ф. Джемелли Каррери (1651 — 1725). Однако работы первого автора, написанные на эту тему, в том числе и его «История Империи чичимеков», к несчастью, утеряны. Поэтому о Сигуэнса мы знаем лишь как о прославленном исследователе и коллекционере мексиканских древностей; кроме того, нам известны некоторые материалы, переданные им Каррери, который включил их в свою работу «Giro del Mondo», опубликованную в 1700 году. И хотя эта книга содержит интересные сведения, она никоим образом не может сравниваться с работой Эгиара и Эгурена, который с полным правом заслуживает звания «инициатора истории идей в Мексике», данного Эрнандесом Луна. Эгиара именно в различных разделах «Пролога», или «Anteloquia», к своему основному труду «Мексиканская Библиотека» (1755) аргументированно опровергает мнение настоятеля Аликанте дона Мануэля Марти, который приписывал всем древним и современным жителям Нового Света вообще и Новой Испании в частности невежество и варварство.
В первом из разделов «Пролога» д-р Эгиара объясняет мотивы, побудившие его ответить настоятелю; шесть следующих разделов «Пролога» посвящены изложению того, что он считает на основе свидетельств хронистов и историков Индий истинной культурой древних мексиканцев. Он допускает, что «индейцы действительно не знали применения алфавита... но этого недостаточно для утверждения того, будто они были грубыми и невежественными и не имели науки, кодексов и книг...»[54]
Справедливо утверждение Эгиара также и в том, что «мексиканцы занимались историей и поэзией, риторическими искусствами, арифметикой, астрономией и всеми другими науками, о существовании которых остались столь очевидные доказательства...»[55]
В подтверждение ранее сказанного он указывает на индейские кодексы, собранные Сигуэнса-и-Гонгора, содержащие индейские анналы, законы индейцев, их хронологии, ритуалы и обряды, их правила о выплате дани и т. д. Эгиара приводит цитаты из тех авторов, которые упоминали или использовали богатое содержание кодексов: Торквемада, Бетанкур, Гомара, Солис, Акоста, Энрике Мартинес, Джемелли и т. д.
Он детально изучает систему воспитания индейцев. Говорит о Нецагуалкойотле, которого хвалит за мудрость, и даже цитирует на мексиканском языке первые слова одной из песен, которую ему традиционно приписывают. И, наконец, его интересуют физические, медицинские и даже теологические идеи нагуа. Он пишет: «Мы не считаем древних индейцев далекими от изучения физики... и если исследовать их кодексы, написанные иероглифическими знаками, то многие из них можно характеризовать как теологические трактаты... У мексиканских индейцев имеется все для того, чтобы считать их, так же как и египтян, сведущими в высшего рода мудрости...»[56]
Думаем, что такая интересная и малоизвестная работа д-ра Эгиара, в которой впервые дается систематическое изложение духовной культуры древних мексиканцев и выразительно повествуется об ученых и теологах, справедливо должна считаться первой попыткой обобщения самого ценного в нагуаской культуре и мысли.
Ботурини
Итальянский ученый и путешественник Д. Лоренсо Ботурини Бенадучи был современником д-ра Эгиара. Они лично знали друг друга. По приезде в Новую Испанию в 1736 году Ботурини удалось собрать богатую коллекцию рукописей и кодексов, о чем свидетельствует составленный им Каталог индейского исторического музея, дополняющий его основную работу: «Идея о новой всеобщей истории Северной Америки»[57].
Хотя в этой работе он прямо и не касается темы о философии нагуа, в ней содержится ряд ссылок о характере мысли и культуры нагуа, а также новый объективный метод их изучения. «По случаю написания своей работы, — говорит он в «Вводном возражении», — я был вынужден размышлять над тайнами и научными сообщениями индейцев и использовать для их объяснения, особенно в первую и вторую эпоху, их собственные понятия...»
Руководствуясь таким критерием, он наряду с другими вопросами должен был изучить нагуаские символы четырех времен года, календарь, астрономию и метафоры, содержащиеся в языке нагуатл, который, по мнению Батурини, «по своему изяществу» ¡превосходит латинский[58], а также песни и поэмы, о которых он говорит, что «тот, кто начнет их изучать, найдет в них ,остроумнейшие рассказы, сотканные из возвышенных метафор и аллегорий»[59].
К большому нашему сожалению, Ботурини не смог использовать огромное число документов[60]. Несмотря на это, его имя всегда останется символом для тех, кто стремится понять самые человеческие стороны культуры нагуа.
Клавихеро
Фигурой еще более значительной в деле изучения культуры и древних традиций нагуа, чем Ботурини, является иезуит Франциско Хавиер Клавихеро (1731— 1787). Его основной труд «Древняя история Мексики», задуманный и начатый в Мексике, был опубликован, в связи с изгнанием иезуитов в 1767 году, в Италии — в Болонье[61].
Большая заслуга Клавихеро в изучении мысли и культуры древних мексиканцев состоит в том, что он подытожил и упорядочил как в «Древней истории Мексики», так и в своих «Диссертациях» все, что рассказывают первые хронисты и историки о религиозных идеях индейцев, их концепциях высшего существа, о хронологиях, космогонических мифах, обращениях. Этим вопросам он посвящает всю VI книгу своей работы; кроме того, в VII книге он рассматривает их систему воспитания, законы, организацию, язык, поэзию, музыку, медицину, живопись и т. д.
особый интерес представляет и то, что пишет Клавихеро в своей шестой «Диссертации», касаясь характера мексиканского языка, «...утверждаю, — говорит он,— что нелегко найти язык более пригодный для рассуждения на метафизические темы, чем мексиканский., ибо трудно назвать другой язык, в котором бы содержалось такое большое число абстрактных названий, как в этом. Чтобы удовлетворить любопытство читателей и дать образец этого языка, приведу здесь несколько слов, обозначающих метафизические и моральные понятия, доступные (даже для самых невежественных индейцев»[62].
Несмотря на эти верные замечания, необходимо признать, что Клавихеро не изучил философию нагуа в строгом смысле. Однако из всей совокупности приведенных им данных о мифах, религии, искусстве и культуре вообще возникает живая общая картина мира, такая, какой должны были видеть ее древние мексиканцы. Объективность и нескрываемый «мексиканизм» Клавихеро превращают его «Древнюю историю Мексики» и его «Диссертации» в первую серьезную попытку использовать большую часть источников с целью полного воспроизведения картины культурной жизни народов нагуа.
Такой интерес к научному познанию древней мексиканской культуры вскоре нашел последователей, некоторые из них являются иностранцами, как, например, великий Гумбольдт, который неоднократно показывает, особенно в работе «Вид на Кордильеры и памятники туземных народов Америки», гуманистическое стремление полностью понять образ жизни ацтеков и их мировоззрение[63].
После Гумбольдта справедливо упомянуть по крайней мере лорда Кингсборо, который в своих «Antiquities of Mexico» (Лондон, 1830—1848) сделал доступными для основных библиотек мира многие индейские кодексы в изумительной репродукции.
Однако, несмотря на такое число работ и публикаций, мы вынуждены признать, что для установления первых попыток специфического изучения того, что составляет нашу тему: философия нагуа, — нам необходимо обратиться почти к концу XIX века.
Ороско и Берра
Дон Мануэль Ороско-и-Берра был первым, кто в своей «Хронике хроник», как назвал Икацбалсета его «Древнюю историю и историю завоевания Мексики», посвятил целую книгу исследованию мифов и мысли нагуа, включая и изложение их философских взглядов[64].
Исходя главным образом из космогонических идей, изложенных в «Ватиканском кодексе А 3738», он дает миф о Солнцах, рассказывает о происхождении светил и богов, о веровании в Тлокэ Нагуакэ и в Омейотл или о божественной двухзначности. Занимается идеями нагуа о земле, небесах, Луне и Солнце. Он утверждает, что «мексиканцы, кроме небесных тел, поклонялись четырем элементам». Относительно взглядов на происхождение различных народов, входящих в Империю Meхикатл, Ороско приписывает мексиканским философам моногеническую концепцию, выраженную в форме мифов. Рассказывая для ¡подтверждения этой идеи легенды об Ицтакмихкоатл «Змее белых облаков» и ее шести сыновьях, он пишет: «Это та форма выражения, с помощью которой мексиканские философы признавали, что все народы империи, каковы бы ни были, их этнографические различия, происходят от единого корня»[65]. Сравнивая затем образ мыслей ацтеков с пифагорейским, он говорит, что для тех и других «подлунный мир был ареной бесконечной битвы между жизнью и смертью... это область четырех элементов: земли, воздуха, воды и огня, которые благодаря своим соединениям, разъединениям и беспрерывным преобразованиям производили все те частные явления, которые предстают перед нами»[66].
Не вступая в дискуссию по поводу правомочности сравнения ацтекской мысли с пифагорейской философией или с индийской мыслью, как делает Ороско и Берра, мы можем, однако, утверждать, что в этих попытках содержится по крайней мере намерение показать ценность и общечеловеческий смысл идей нагуа. К сожалению, Ороско и Берра не знал текстов и поэм нагуа., собранных Саагуном и еще не изданных в то время, иначе, учитывая его компетентность и историческую подготовку, он мог бы оставить нам первое настоящее обобщение философской мысли нагуа.
Чаверо
Несколько лет спустя после опубликования «Древней истории и истории завоевания Мексики» Ороско-и-Берра появилась очень важная работа Д. Алфредо Чаверо, в которой тема философии нагуа представлена еще более отчетливо. Название этой работы, написанной Чаверо для первого тома труда «Мексика сквозь века» (1887)[67], довольно схоже с названием работы Ороско и Берра — она называется «Древняя история и история завоевания». Вторую и третью главы первой книги Чаверо посвящает изложению мифов и религиозных идей народов нагуа, четвертую — тому, что он называет «философией нагоа». Чтобы дать представление об интерпретации Чаверо мысли нагуа, приведем несколько выдержек, характеризующих его точку зрения:
«Относительно этого уже достаточно ясно говорит теогония нагоа, однако довольно известные писатели заблуждались, приписывая этой расе всевозможные совершенства. Так, они без колебания утверждают, что первые племена, и даже толтеки, были деистами. Однако их космогония говорит обратное. Они представляли себе бытие, называемое Ометекутлщ но этот творец представлял собой материальный элемент — огонь, и творение имело место благодаря материальному действию Омейкуалицтли. Творящее бытие, Айамиктлан, было вечным, однако неуничтожимой продолжала оставаться материя огня. Боги — это четыре материальных существа, четыре светила... Для объяснения возникновения человека они прибегли к материальному действию огня на земле, символическому браку Тонакатекутли и Тонакасигуатл. Никогда не выступает даже идея о духовном бытии. Нагоа не были деистами, нельзя утверждать также и то, что их философия подобна азиатскому пантеизму. Это был лишь материализм, основанный на вечности материи. Их религией было знание четырех светил, так же как и их философия была материалистичной»[68].
О концепции потусторонности нагуа он добавляет следующее:
«Как бы мы ни стремились идеализировать племена нагоа, мы вынуждены согласиться, что дорога мертвых и их гибель в Миктлане обнаруживают явный материализм»[69].
И, наконец, в качестве вывода из концепции Чаверо можно привести высказывание, имеющее, пожалуй, отрицательный и пессимистический характер:
«Сколько бы мы ни старались доказать, что нагоа имели великую философию, были деистами и придерживались концепции бессмертия души, во что мы раньше верили, мы вынуждены, однако, признать, что их цивилизация, вытекающая из той социальной среды, в которой она развивалась, не достигла такой высоты. Их боги были материальны; вечный огонь представлял вечную материю; люди были детьми, созданными их отцом — Солнцем и матерью — Землей; фатализм представлял собой философию жизни...»[70]
Такова интерпретация философии нагуа, данная Чаверо. Он совершенно определенно утверждает ее существование, но, применяя, вероятно, к нагуа в какой-то степени свои позитивистские убеждения, он делает их материалистами, не обращая внимания на то, что вступает в явное противоречие с позитивистским тезисом о трех стадиях развития и с самой историей, показывающей, что народам древности свойственно такое миропонимание, которое тяготеет к анимизму, теологии и метафизике. Поэтому, несмотря на наше признание заслуг Чаверо, мы не можем квалифицировать его интерпретацию мысли нагуа иначе, как поверхностную и малообоснованную. Дело в том, что источники, к которым он прибегал, были неполными. Для Чаверо, как и для Ороско и Берра, оказались недоступными документы на языке нагуатл, продиктованные информаторами Саагуна, где, как мы подробно покажем, заключена глубокая философская мысль, которую ни в какой мере нельзя квалифицировать как «материалистическую». Прежде всего Чаверо принадлежит заслуга в том, что он указал на тему, достойную изучения, тогда как сам он, введенный в заблуждение собственным позитивизмом и фантазией, смог лишь дать неполное и малообоснованное изложение.
Вальверде Тельес
Опираясь на те же немногочисленные достоверные данные, но намного осторожнее, чем Чаверо, первый историк философии Мексики Д. Эметерио Вальверде Тельес посвящает три короткие страницы своих «Исторических заметок» тому, что он называет «философией до завоевания». Осторожно высказывая свои идеи, он утверждает, что среди древних мексиканцев существовали философы. «Мы не сомневаемся, — говорит он, — что мексиканцы, будучи людьми способными к рассуждению, до завоевания имели своих философов. Трудно предположить, чтобы их философия совершенно отличалась от их религиозных идей, с одной стороны, и от астрономических и физических идей, с другой»[71].
Затем в подтверждение сказанного Вальверде дает выписку из Клавихеро, где последний, основываясь на утверждениях Ихтлилхочитла, говорит об астрономических, естественных и философских познаниях короля Нецагуалкойотла, которому приписывается выдвижение идеи о едином боге, творце всех вещей. Таким образом, на примере ученого правителя Тецкоко, который, по свидетельству Ихтлилхочитла, был одновременно наблюдателем небесных тел, исследователем природы, религиозным человеком и глубоким мыслителем, Вальверде Тельес подтверждает трудность «проведения границы, разделяющей предмет различных наук», когда говорится о древних мексиканцах. Мы в свою очередь добавим, что это истинно не только по отношению к древним жителям Мексики, но и к первым греческим ученым — Фалесу, Анаксимандру, Анаксимену, Гераклиту и т. д., которые с одинаковым правом получили звание философов, физиков, астрономов и т. д. одновременно. Следовательно, для того чтобы найти полное расчленение предметов различных наук, пришлось бы ждать до нового времени. Именно за то, что Коперник точно установил собственную область исследования, он и был назван отцом астрономии, Ньютон — физики, а Лавуазье — химии. Ранее все эти науки бесспорно считались частями философии.
Рассуждения Вальверде Тельеса были совершенно справедливы, и вызывает сожаление лишь то обстоятельство, что настоящие источники философской мысли нагуа были ему неизвестны. Это не упрек, ибо мы увидим в дальнейшем, что лишь через несколько лет после опубликования его «Заметок» начали открываться и публиковаться эти источники.
После упоминания основных связанных с нашей темой исследований, проделанных в течение XIX века, необходимо коротко остановиться на исследованиях ученых нашего века, занимающихся вопросами, относящимися к мысли нагуа.
Парра
Лишь для того, чтобы по возможности учесть все, связанное с нашим исследованием, упомянем работу известного мыслителя, преподавателя логики доктора Порфирио Парры — ученика дона Габино Барреды. Он еще более, чем Чаверо, следовал идеям модного позитивизма. В начале века Парра написал историю того периода Мексики, который он назвал «светлое царство науки»[72]. В начале данной работы Парра посвящает несколько страниц краткому и, мы осмеливаемся сказать, априорному исследованию древней культуры нагуа. Исходя из идеи, что «научное движение в нашей стране исключительно испанского происхождения»[73], он начинает с утверждения о несовершенстве нагуатлской письменности, вследствие чего индейцы не могли «обозначать абстрактные идеи пространства, времени, делимости, являющиеся необходимыми основами для математики, которая в свою очередь выступает в качестве основы всякой науки...»[74] Как бы для подтверждения сказанного Парра говорит о так называемом способе счета нагуа следующее:
«Равное, если не большее, препятствие для разработки чистых наук встречали племена нагуа в своей несовершенной системе исчисления, если вообще это можно назвать системой... Непосредственное исследование способа, применяемого для этой цели местными жителями, по свидетельству уважаемых авторитетов... говорит о том, что индейцы умели считать безошибочно лишь до двадцати...»[75].
Продолжая свое исследование культуры нагуа, он отрицает всякое научное значение ее хронологии и астрономии, не удосуживается при этом даже указать, какие «уважаемые авторитеты» информировали его о том, что «индейцы умели считать безошибочно лишь до двадцати» и «не обладали каким-либо способом для измерения углов и коротких отрезков времени».
Такие ошибочные оценки Парра не заслуживают даже опровержения: их достаточно сравнить с заявлением прусского философа Пава, который, по словам Клавихеро, утверждал, будто исчисление нагуа доходило лишь до трех. Довольно остроумно по этому поводу ответил ему Клавихеро в одной из своих «Диссертаций»:
«Я выучил мексиканский язык и многие годы слушал, как говорят мексиканцы, и тем не менее не знал, что в нем так мало числительных и слов, выражающих общие понятия, пока меня не просветил Пав. Я знал, что мексиканцы дали название сентцонтли (400) или, вернее, сентцонтлатоле (тот, который имеет 400 голосов), птице, столь известной исключительной нежностью и несравненным разнообразием своего пения... И, наконец, я знал, что мексиканцы имели достаточно названий чисел, чтобы обозначать столько тысяч и миллионов, сколько хотели»[76].
После этого ответа вызывает удивление, что мексиканец, преподаватель логики и к тому же крупный позитивист, мог рассуждать подобным образом о нагуа, которые, по его мнению, «безошибочно считали лишь до двадцати».
Полный контраст несерьезным оценкам Парра составляют работы, проводимые в это время на основе прямого исследования Д. Франсиско дель Пасо-и-Тронкосо, Д. Антонио Пеняфиэля и Д. Хоакина Гарсия Икацбалсеты. Их заслуга состоит в том, что они впервые опубликовали тексты, многие из которых, написанные на языке нагуатл, относятся к древней мексиканской культуре. Мы не будем снова останавливаться на работах и документах, касающихся нашего предмета и опубликованных этими исследователями, поскольку уже упомянули об этом при рассмотрении источников. Здесь мы хотим лишь указать, что их заслуга состоит в том, что они впервые сделали доступной документацию, необходимую для изучения мысли нагуа по первоисточникам, а не на основе гипотез и предположений.
Селер
Теперь мы кратко рассмотрим так называемую «немецкую школу» исследователей древней мексиканской культуры. Ее основателем был Эдуард Селер (1849— 1922). Мы уже упоминали о нем как о переводчике и издателе некоторых нагуатлских текстов, собранных Саагуном. Из немцев ему следовали в этой работе Леман, Шульц-Йена и Менгин.
Касаясь его взглядов на философскую мысль нагуа, следует заметить, что первоначально изложение их было дано в разных журнальных статьях и других отдельных публикациях, позднее же их собрали в такую известную энциклопедию среднеамериканских культур, какой является его «Gesammelte Abhandlungen»[77].
Из всего огромного материала мы остановимся лишь на работах, имеющих наибольший интерес с точки зрения нашего исследования. Так, в работе «О естественной основе мексиканских мифов» мы находим прекрасный очерк, посвященный выявлению элементов толтекской культуры в нагуаской мифологии XVI века[78].
Его работы о древних кодексах также содержат очень важные идеи для понимания мировоззрения нагуа. Особый интерес представляют следующие четыре очерка Селера: «Мексиканское представление о мире», «Появление мира и людей, рождение солнца и луны», «Первые люди и небесный мир» и «Основной миф мексиканских племен»[79].
Во всех этих работах воспроизведение мировоззрения нагуа твердо основывается на свидетельствах хронистов и документах на языке нагуатл. В качестве примера формы, свойственной исследовательской манере Селера, приведем отрывок из вышеназванного очерка «Мексиканское представление о мире», в котором он синтезирует свои идеи относительно космического начала у нагуа. После упоминания источников, в данном случае «Ватиканского кодекса А 3738» и «Телерано-Реймского кодекса» (лист 8), Селер говорит о:
«Двух богах, имя которым Тонакатекутли, Тонакасигуатл (Господин и Госпожа нашей опоры), или Ометекутли, Омесигуатл (Господин и Госпожа дуальности). Богиня называется также Хочикетцал «Цветы и украшения из перьев». Эти боги, которые для мексиканцев были богами любви, зачатия, рождения и в соответствующей форме того, что поддерживает жизнь — маиса и т. д., жили на тринадцатом небе. В полном соответствии с тем, что изображено в «Ватиканском кодексе А» находится и описание Саагуна (кн. X, гл. 29), где он говорит, что в данном месте сконцентрирована основа жизни, и благодаря богам оно называется Омейокан — место дуальности. Оттуда, как думали мексиканцы, дети посылались в мир (Саагун, кн. VI, гл. 32). По этой причине высшее небо называется также Тамоанчан (место, откуда мы происходим, то есть место рождения). Это название, как я показал, обозначало поэтому своего рода мифическое место происхождения нагуа, так как, являясь началом индивидуальной жизни, оно, естественно, должно было быть и местом происхождения народов...»[80]
Таким образом, Селер, всегда опираясь на кодексы, тексты нагуа, свидетельства хронистов и археологических открытий, написал свои глубокие исследования о мировоззрении нагуа, которые вполне могут считаться продолжением его предшествующих работ; эти исследования создают твердую основу для изучения того периода, когда миф начинает рационализироваться, превращаясь в философию.
Леман и Байер
Учеником Селера и его последователем в работе над древними текстами нагуа был Вальтер Леман (умер в 1939 году), которому, как мы уже говорили, наряду с другими исследователями, мы обязаны первым переводом с нагуатлского оригинала «Бесед двенадцати», а также прекрасным палеографическим изложением «Анналов Куаутитлана». Исследования Лемана, направленные на выявление философского значения культуры нагуа и культуры майя отражены в интересной работе, получившей известность уже после смерти автора. В этой работе он обращает внимание на необходимость идти дальше археологических исследований, а именно использовать данные археологии для того, чтобы воссоздать цельную картину древних культур и дойти до того, что составляло их душу: до философии[81].
В рамках гуманистической тенденции так называемой «немецкой школы» находился и Герман Байер, две интересные и малоизвестные работы которого были обнаружены в книге, посвященной Гумбольдту, по случаю открытия ему памятника в саду Национальной мексиканской библиотеки[82]. Огромный интерес представляет очерк под названием «Ацтекский идол Александра фон Гумбольдта». В нем Байер говорит следующее: «Если мы еще более углубимся в символический язык мифов и фигурных изображений кодексов, то увидим, что крайний политеизм, который мы встречаем в древней Мексике, есть не что иное, как символическое отношение к естественным явлениям, так как мысль священников уже разработала более далеко идущие религиозно-философские идеи. Две тысячи богов из того огромного количества, о котором говорит Гомара, были для ученых и посвященных лишь различным выражением Единого. В образе бога Тонакатекутли мы находим замену монотеизма. Он является древним богом-творцом, который царствует на тринадцатом небе, откуда он оказывает свое воздействие и посылает тепло, благодаря которому в материнском чреве зачинаются дети. Чтобы выразить идею о том, что космические силы — это эманации божественного начала (Urgottheit), боги природы обозначались как дети Тонакатекутли... И тот факт, что древний бог выступает (иногда) в женском образе, настолько же противоречит принципу монотеизма, насколько противоречит ему христианская троица. В мексиканском пантеоне мы встречаем божественную пару как единственную и идентичную основу Вселенной. Для мексиканцев Солнце также является источником всей земной жизни и играет ту же самую роль, что и древний бог-творец, с которым оно по этой причине идентифицируется. Огонь, тепло являются для древних философов жизненной силой, которая пронизывает все...»[83]
Столь интересный анализ, выражающий, по-видимому, мнение Байера о том, что мировоззрение ацтеков носило монистическо-пантеистический характер, отличается от мнения Чаверо, для которого мысль нагуа была материалистической. Не стремясь, однако, выяснить этот вопрос сейчас, ибо мы предпочитаем, чтобы тексты говорили сами за себя, во «Введений» мы ограничимся лишь указанием на эту работу Байера, заканчивающуюся, в частности, следующими словами:
«И мы можем сказать, что недалек тот день, когда — по крайней мере в основных чертах — сможет быть понята мифологическая система мыслителей из Анагуака»[84].
Знакомясь с представителями «немецкой школы», мы, к сожалению, не имеем возможности останавливаться на таких авторах, как Герберт Шпинден, Мигель Отон де Мендисабал, Теодор В. Данцель, К. Вайян, Сальвадор Тоскано, Пауль Вестхайм и др., работы их мы лишь укажем в библиографии в конце книги, так как они не связаны непосредственно с нашей темой, хотя и важны в других отношениях. Сейчас мы перейдем к характеристике некоторых выдающихся современных исследовате: лей, вклад которых в дело изучения философии нагуа имеет положительное значение[85].
Гамио
Мы упомянем здесь об одной основополагающей идее, изложенной доктором Мануэлем Гамио в работе «Куя Родину»[86], поскольку она прекрасно выражает необходимость методологических исследований индейской мысли. Касаясь, в частности, индейского искусства и соглашаясь с тем, что между западным эстетическим критерием и эстетическим критерием индейцев существует пропасть, Гамио указал на причину того, почему индейское искусство обыкновенно не возбуждает у западного наблюдателя никаких эстетических эмоций. «Это происходит потому, — пишет он, — что никоим образом нельзя оценить того, о чем не имеешь понятия, так же как нельзя в достаточной мере определить и оценить то, что наблюдается впервые»[87].
Следовательно, чтобы понять индейское искусство, необходимо проникнуть в образ мыслей индейцев, знать его происхождение, мифы, космографию, философию, одним словом, необходимо знать основные формы индейской мысли. Эта идея, высказанная Гамио относительно искусства, содержит в себе еще более общую цель: чтобы глубоко и обстоятельно понять любую сторону культуры или ее проявления, необходимо гуманистически воспроизвести все аспекты мировоззрения и, если возможно, его самую разработанную часть — философию. Таков методологический критерий Гамио.
Касо
Среди современных археологов и антропологов никому не удалось так глубоко воспринять этот критерий гуманистического воспроизведения, как д-ру Алфонсо Касо. Им написано несколько работ об идеях и мировоззрении ацтеков. Но результаты его исследований обобщены в основном в трех следующих работах: «Религия ацтеков» (1936 и 1945), «Орел и Нопаль» (1946) и «Народ Солнца» (1953)[88]. Исследование религии ацтеков Касо начинает с указания на то, что среди «необразованных классов существовала тенденция к преувеличению политеизма, они рассматривали как различных богов то, что в умах священников было лишь проявлением или выражением одного и того же бога»[89].
Таким образом, он отличает то, что можно было бы назвать религиозностью народа, от стремления к единству, существовавшему в среде священников. Касо пишет:
«С другой стороны, очевидны усилия ацтекских жрецов, направленные на то, чтобы свести многочисленные божества к различным проявлениям одного и того же бога; принимая богов покоренных народов или воспринимая их от народов с более развитой культурой, они всегда пытались ввести их, как это делали и римляне, в свой национальный пантеон и рассматривали этих богов как различные проявления богов, унаследованных ими от предшествующих великих цивилизаций, от которых вела свое начало их собственная культура»[90].
Далее Касо говорит об одной очень древней философской школе, утверждения которой сводились к следующему:
«Причиной всех вещей является одно-единственное дуалистическое начало, мужское и женское, породившее богов, мир и людей; еще более развитую концепцию мы находим у некоторых выдающихся личностей, как, например, у Нецагуалкойотла — правителя Тескоко; у них уже появляется идея преклонения невидимому и неизображаемому богу, называемому Тлокэ Нагуакэ, или Ипалнемогуани (бог непосредственной близости, или тот, благодаря которому все живут)...»[91]
Но так как «боги философов никогда не были популярны», религиозное мировоззрение ацтекского народа продолжало развиваться само по себе.
Если проанализировать данные, приведенные Касо, то мы увидим, что он различает три слоя или субстрата в религиозном мировоззрении ацтеков:
1. Народный субстрат: политеистический.
2. Жреческий субстрат: пытающийся свести множественное к различным аспектам единого божества.
3. Философский субстрат: существовала очень древняя философская школа, утверждавшая существование двойственного космического начала, и даже отдельные мыслители, которые приближались к монотеизму.
Таким образом, впервые отчетливо указав на сложность элементов ацтекской мысли, Касо обращает свое внимание в основном на изучение двух первых субстратов: народного и жреческого — и лишь мимоходом касается собственно философского, так как цель его работ заключается в исследовании религии ацтеков. Затем он подробно излагает мифы о создании богов, говорит о распределении космоса по четырем странам света, создании людей, четырех Солнцах, миссии Кетцалкоатл и его борьбе против Тецкатлипоки, атрибутах богов огня, воды, произрастания, земли и смерти.
Но, изучая религиозное мировоззрение, Касо не ограничивается лишь изложением основных мифов, а находит ключ, лейтмотив ацтекской мысли: человек, мыслимый как сотрудник богов и главным образом Солнца, Гуитцилопочтли. Он пишет:
«Молодой воин каждое утро рождается в утробе старой богини Земли и умирает каждый вечер, чтобы освещать своим угасающим светом мир мертвых. Но, рождаясь, бог должен вступить в борьбу со своими братьями — звездами и со своей сестрой — Луной, и, вооруженный огненной змеей — солнечным лучом, он каждый день обращает их в бегство, его победа означает для людей новый день жизни. После его победы души воинов, погибших в борьбе или на жертвенном камне, триумфально ведут его до середины неба, а когда начинается, вечер, его подхватывают души женщин, погибших при родах, которые приравниваются к мужчине, потому что они погибли, забирая в плен человека, новорожденного... Это божественное сражение происходит каждый день; но для победы Солнца необходимо, чтобы оно было крепким и сильным, так как оно должно бороться против многочисленных звезд... Поэтому человек должен питать Солнце, которое, будучи божеством, презирает грубую пищу людей и может питаться лишь самой жизнью, волшебной субстанцией, содержащейся в крови человека — Чалчиуатл (драгоценной жидкостью), этим ужасным нектаром, которым питаются боги.
Ацтеки, народ Гуитцилопочтли, это народ, избранный Солнцем, ему поручено найти для него пищу, поэтому война для ацтеков это форма культа и необходимая деятельность...»[92]
Эта концепция, превращающая ацтеков в «народ Солнца», как удачно назвал их Касо, подтверждается в свою очередь в тщательных исследованиях древнего ацтекского символа орла и нопала, проведенных этим же автором. Соединяя в своем исследовании вклад археологии с данными хронистов и прямыми источниками нагуа, Касо делает следующий вывод:
«Орел на нопале означает в таком случае, что Солнце находится на том месте, где оно получает свою пищу. Непал, колючее дерево, дающее красную смоковницу; это дерево жертвоприношений, и, согласно мифологии, лишь человеческие жертвы могут питать Солнце; лишь получив красную смоковницу, солнечная птица сможет продолжать свой полет»[93].
Из этой основной идеи быть «народом с особой миссией» вытекает, как отмечает Касо, смысл жизни и образ действия ацтеков: от них до некоторой степени зависит дальнейшее существование Вселенной, так как, если Солнце не получит пищи, оно не сможет продолжать свою бесконечную борьбу. Находясь на стороне Солнца, ацтек считает, что он находится на стороне Добра в моральной битве против власти Зла. Таково в общем существо мифологическо-религиозного мировоззрения ацтеков и скрытая пружина, которая сделала их создателями Мексиканской империи и Великого озерного города — центра мира теночков. Исследования и работы Касо, посвященные тому, что составляет движущую основу для большинства нагуа ко времени конкисты, послужат незаменимой основой для дальнейших поисков строго философских идей «этой очень древней школы», о которой говорит нам сам Касо.
Суотель
Существует и другое важное исследование, являющееся ценным дополнением к работам Касо. Мы имеем в виду «Космологическую мысль древних мексиканцев» известного антрополога и историка д-ра Жака Сустеля, неоднократно бывавшего в Мексике[94].
Упомянутая работа представляет собой сжатое обобщение, в котором дается ясное и всегда аргументированное документами изложение основных концепций нагуа о происхождении мира, о четырех Солнцах, о Солнце, светилах и небесах, земле и произрастании, убежище мертвых, странах света, о пространстве и времени.
Однако ценность этого труда состоит не только в удачном обобщении космологии нагуа, но и в наличии большого числа метких замечаний, свидетельствующих о тщательной продуманности исследования Сустеля. Так, например, касаясь природы языка нагуатл, он говорит, что «его можно охарактеризовать как инструмент передачи традиционных ассоциаций или, если хотите, совокупности образов». И далее:
«Следовательно, то, что характеризует мексиканскую космологическую мысль, является именно соединением традиционно ассоциированных образов. Мир — это система взаимно отражающихся символов: цвета, времена, ориентированные пространства, светила, боги, исторические события — все находится в некотором соответствии. Мы встречаем здесь не «длинные цепи рассуждений», а взаимное и постоянное проникновение различных сторон единого целого»[95].
После изложения и комментирования основных космологических идей нагуа Сустель дает объяснение их пространственно-временного мира:
«Итак, выразители мексиканской космологической мысли не проводят коренного различия между временем и пространством; они отказываются понимать пространство как нейтральную и однородную среду, независимую от изменения длительности. Последняя протекает через посредство неоднородных единичных факторов, частичные особенности которых следуют друг за другом циклично и в определенном ритме. Для мексиканской мысли нет времени и пространства в отдельности, а есть время-пространства, в которые, постоянно впитывая частные свойства, погружаются естественные явления и человеческие поступки. Каждое «место-мгновение», комплекс места и события, неизбежно определяет все то, что в нем находится. Мир можно сравнить с декорацией в глубине сцены, На которую несколько световых фильтров разного цвета, приводимые в движение неустанной машиной, проецируют идущие друг за другом и бесконечно наслаивающиеся, следуя неизменному порядку, отражения. В таком мире изменение рассматривается не как результат более или менее длительного развития, а как резкая и полная перемена: сегодня господствует Восток, завтра будет господствовать Север; сегодня еще живем в удачный день и без всякого перехода придем к роковым дням немонтеми. Основным законом мира является последовательность различных радикально разделенных свойств, которые вечно господствуют, исчезают и появляются снова»[96].
Наряду с «Космологической мыслью древних мексиканцев» упомянем и другую фундаментальную работу Сустеля «Повседневная жизнь ацтеков»[97].
Эта работа, хотя и предназначенная для более широкого круга читателей, так же как и его многие статьи, опубликованные в различных журналах, содержит, однако, ценные переложения и комментарии, касающиеся ацтекского миропонимания. Для нас особенно интересными являются главы III, V и VII, в которых рассматривается мировоззрение и религия ацтеков, их система воспитания, этика, социальное устройство, а также ремесла. Резюмируя свои суждения об ацтекской мысли, Сустель заканчивает свою книгу следующими словами, которые мы воспроизводим полностью:
«Культура древних мексиканцев, уничтоженная столь внезапно, представляет одну из тех культур, созданием которых человечество может гордиться. Эта культура должна иметь свое место в душе и в сердце тех, для которых наше общее достояние состоит из всех ценностей, созданных человечеством везде и во все времена, и в силу ее редкости должна находиться среди наших самых ценных сокровищ. Время от времени в процессе бесконечного развития среди индиферентного мира люди, объединенные в общество, создают нечто такое, что переживает их самих, — цивилизацию. Они — творцы культур и индейцы из Анагуака, у подножия их вулканов, на берегу их озер, могут быть причислены к этим людям»[98]
Рамос
В тесной связи с космологической мыслью ацтеков и той «очень древней философской школой», о которой говорит Касо, стоит первая глава «Истории философии в Мексике»[99] д-ра Самуэля Рамоса, инициатора философских исследований о мексиканском. В главе «Существовала ли философия у древних мексиканцев?» Рамос, критически подходя к сущности данного вопроса, указывает, что для окончательного ответа на поставленный вопрос необходимо опираться на подлинные источники. Он допускает, однако, что: «Астрономия ацтеков и майя, хотя она и тесно переплетается с религиозными идеями, без сомнения, представляет собой попытку рационального познания Вселенной...
Свою рациональную сторону астрономические концепции раскрывают там, где они служили отправной точкой для хронологии. Так, для создания календаря астрономия неизбежно должна быть связана с арифметикой, и в календаре была ясно выражена та временная концепция Вселенной, которую создали эти народы...»[100]
Постоянно настаивая на необходимости знания источников, Рамос ссылается на небольшое исследование Салвадора Домингеса Ассиайна, опубликованное в не издающемся сейчас журнале «Revista Contemporáneos», которое представляет собой выдержки из подготовляемой работы о цивилизации древних мексиканцев[101].
Хотя в указанной работе Домингес Ассиайн и исходил из прекрасных намерений, его утверждение о содержании у нагуа представлений о «бессмертности материи и энергии и признание их одновременности» несколько фантастично и, к сожалению, дается без указания на прямые источники, в которых были бы подлинно выражены по крайней мере некоторые из этих идей древних мексиканских ученых или философов.
Лишь философские тексты на языке нагуатл, собранные в основном Саагуном при опросе старых индейцев и прошедшие, затем, через «тройное просеивание» исторической проверки, смогут дать верный и окончательный ответ на поставленный Рамосом вопрос. Поэтому мы считаем, что его заслуга состоит именно в том, что он выразил этот вопрос в такой форме: «Существовала ли философия у древних мексиканцев?», а ответ на него поставил в зависимость от существования источников.
Гарибай
Д-р Анхел М. Гарибай К. — лучший знаток бесчисленных текстов нагуа, им самим расшифрованных и переведенных, был первым, кто без всяких колебаний указал на существование прямых источников для изучения философии нагуа. Каждый, кто прочитал его антологии лирической и эпической поэзии нагуа или его более обширную работу о нагуатлской литературе, мог обнаружить немало текстов как в прозе, так и в стихах, в которых возникают сомнения и ставятся вопросы глубокого философского содержания. Приведем лишь один пример: в его «Истории нагуатлской литературы» мы встречаем древнюю поэму, в которой можно видеть, как в размышлениях об Ипалнемоани (Дарителе жизни) вдруг пробуждается интерес к метафизическим проблемам, выраженный в мучительном вопросе о действительности и ценности настоящей жизни:
Но говорю ли я что-либо истинное?
Здесь, о ты, благодаря которому живется,
Мы лишь грезим,
Мы лишь, как тот, кто, наполовину проснувшись,
Встает...[102]
Или ряд других вопросов о потусторонности, где прямо признается, что о ней неизвестно ничего достоверного:
Уходят ли цветы в царство смерти?
Правда, что мы идем, правда, что мы идем!
Куда мы идем, аи, куда мы идем?
Там, мы мертвы или еще живем?
Придет ли там еще раз существование?[103]
Подобно этим, на каждом шагу бесчисленное множество раз встречаются нам речи и поэмы, которые с таким же правом, как сентенции Гераклита, поэмы Парменида или гимны Вед, можно считать философскими рассуждениями.
Более того, когда мы, привлеченные множеством текстов, подобных вышеприведенным, задались целью серьезно исследовать источники мысли нагуа, то обнаружили, что уже сам Гарибай из обширного расшифрованного и переведенного им материала критически подобрал различные тексты исключительно философского содержания. Указанные тексты, любезно предоставленные Гарибаем в наше распоряжение, вместе с другими, которые мы обнаружили сами, как, например, текст, в котором точно описываются атрибуты и функции «ученых или philosophos», как отметил на полях своей рукописи Саагун, являются именно теми источниками, которые мы искали; мы уже говорили об их происхождении и дали им критическую оценку[104].
Фернандес
Наряду с использованием письменных источников имеется также возможность прочесть мысль нагуа, заключенную в таких формах изобразительного искусства, как, например, скульптура. Насколько нам известно, никто не сделал что так удачно, как д-р Хустино Фернандес, который в своей великолепной работе «Коатликуэ — эстетика древнего индейского искусства» раскрывает глубокий символизм, заключенный в статуе Коатликуэ — богини земли. Давая четкое определение цели своего исследования, Хустино Фернандес говорит:
«...теперь главное найти историческое бытие конкретного миропонимания ацтеков, то есть бытие богов и бытие человеческого существования в их взаимной существенной связи, для того чтобы дойти до понимания исторического бытия красоты Коатликуэ, что является нашей конечной целью.
Ацтеки считали, что начало движения находится в богах, в жизни, в человеке, во всем порожденном ими; поэтому их культура и искусство имеют динамическое содержание, скрытое за кажущимся статизмом. Бытие в своих конкретных проявлениях является динамическим. Но необходимо знать глубокий смысл этого динамизма, необходимо понять, как они его ощущали, мыслили и воображали, и для этого необходимо вернуться к Коатликуэ, чтобы не удалиться от нашей исходной точки и от нашей цели»[105].
То, что Хустино Фернандес вполне осуществил свои намерения, то есть сумел прочитать в камне миропонимание ацтеков, доказывает его труд и подтверждает Самуэль Рамос во введении к «Коатликуэ», где он пишет, что Фернандес «проливает неожиданный свет на выяснение взглядов ацтеков на космос»[106].
Таким образом, имея новые исследования о культуре, литературе, эстетике и религии нагуа, зная чудесные открытия, сделанные в этой области Гарибаем и Хустино Фернандесом, попытаемся теперь, опираясь на твердую основу наших источников, проникнуть в область того, что являлось философией нагуа в строгом смысле слова. Для этой цели построим нашу работу следующим образом: прежде всего покажем существование исключительно философских проблем и интересов, а также существование людей, занятых поисками рационального знания, то есть философов в полном смысле слова (глава I).
Затем проанализируем тексты, в которых содержатся их космологические концепции (глава II), их метафизические и теологические идеи (глава III), их идеи о происхождении, положении и предназначении человека (глава IV), а также их представление о человеке как о творце определенного образа жизни: основы их воспитательной, этической и юридической системы. Проанализируем затем военно-мистическую мысль Тлакаэлеля и концепцию искусства нагуа (глава V) и закончим свое исследование синтетическим обзором основных тем философии нагуа. Мы хотим ясно указать, что исследуемые нами философские тексты являются лишь частью большого числа текстов, которые можно было бы привести. В этом смысле наша работа открывает дорогу в еще не изученную область философии нагуа.
В качестве приложения к нашему исследованию мы добавляем оригинальный текст всех цитированных отрывков на языке нагуатл, равно как и «словарь философских терминов нагуа», в котором объясняется точное значение различных философских терминов нагуа, содержащихся в текстах.
Таким образом, всегда осуществляя строгую ex-égesis и избегая того, что можно было бы назвать eis-égesis, или приписывания текстам чуждого им смысла, мы постараемся выявить неожиданное богатство основных сторон мысли, которая сумела поставить и приступить к решению многих из великих тем, волновавших философов всех времен.
[53] См. интересную работу Эрнандеса Луна Хуана «Инициатор истории идей в Мексике», в «Filosofía y Letras» (51—52), México, jul.—dic., 1953, p. 55—80.
[54] Eguiara у Eguren, Dr. Juan José, Prólogos a
[55] Loe. cit.
[56] Eguiara y Eguren, Juan José, op. cit., p. 95—96.
[57] Boturini Benaducci Lorenzo, Idea de una nueva Historia General de
[58] Boturini Lorenzo, op. cit., p. 162.
[59] Ibid., p. 87—88.
[60] Как известно, Ботурини удалось написать лишь первую часть задуманной им «Всеобщей истории Северной Америки», в которой он намеревался более пространно изложить намеченное им в его «Идее...». Д-р Мануэль Бальестерос Гаиброис впервые опубликовал раздел «Истории», который написал Ботурини, в «Documentos Inéditos para
[61] Заглавие итальянского издания следующее: Storia Antica (del Messico) Cavata Da'Manoscritti E Dalle Pitture Antiche degl'Indiani: Divisa in Dieci Libri... Opera Dell'Abate (D. Francesco Save-rio) Clavigero, In Cesena MDCCLXXX. (4 volúmenes). Лишь недавно удалось осуществить издание оригинального испанского текста Клавихеро: Clavijero Francisco Javier, Historia Antigua de México, Col. de Escritores Mexicanos, 4 vols., Editorial Porrúa. México, 1945.
[62] Clavigero Francisco Javier, Historia Antigua de México, Disertaciones, t. IV, p. 328—329. «Образцы мексиканских слов, обозначающих метафизические и моральные понятия», представленные Клавяхеро в его «Диссертации», заслуживают быть тем, что мы осмеливаемся назвать «первым словарем философских терминов нагуа». (См. стр. 329—330, т. IV упомянутого издания работ Клавихеро, где имеется этот образец, к несчастью искаженный множеством опечаток в части, касающейся терминов на языке нагуатл.)
[63] См. Humboldt Alexandre von, Vues des Cordillereset Monuments des Peuples de l'Amérique, París, 1813.
[64] См. Orozco y Berra Manuel, Historia
[65] Orozco y Berra Manuel, ibid., vol. I, p. 31.
[66] Ibid., p. 41. 50
[67] Chavero Alfredo, Historia Antigua y de
[68] Сhavero Alfredo, op. cit., p. 105.
[69] Ibid., p. 106.
[70] Ibid.
[71] Valverde Téllez Emeterio, Apuntaciones Históricas sobre
[72] Раrra Porfirio,
[73] Ibid., p. 424.
[74] Ibid.
[75] Ibid., p. 424—425.
[76] Clavigero Francisco Javier, Disertación VI в «Historia Antigua de México», t. IV, p. 324.
[77] Se1er Eduаrd, Gesammelte Abhandlungen zur amerikani-schen Sprach und Altertumskunde, 5 Bands, Berlin, 1902— 1911.
[78] Seler Eduard, ibid., В.
[79] Ibid., В. IV, S. 3—155. Оригинальные названия этих исследований: «Das Weltbild der Mexikaner»; «Entstehung der Welt und der Menschen, Geburt von Sonne und Mond»; «Die ersten Menschen und die Sternenwelt»; «Der Hauptmythus der mexikanischen Stamme»
[80] Seler Eduard, ibid., В. IV: «Das Weltbild der Mexikaner», S. 25—26.
[81] См. Lehmann Walter, Die Bedeutung der Altamerikani-schen Hochkulturen für die allgemeine Qeschichte der Menschheit» в «Ibero-Amerikanisches Archiv», April — Juli, 1943, S. 65—71.
[82] См. Wittich Ernest, Beyer Hermann и др., Wissen-schaftliche Festschrift zu Enthüllung des von Seiten Seiner Majestat Kaiser Wilhelm II. dem mexikanischen Volke zum Jubilaum seiner Unabhangigkeit gestifteten Humboldt Denkmals, von... Miiller Hnos. Mexiko, 1910. (См. особенно «Ober Namenshierogliphe des Kodex Humboldt von H. Beyer», S. 95—105, а также «Das Aztekische Gotlerbild Alexander von Humboldt's von H. Beyer, S. 109—119.)
[83] Wittich Ernest, Beyer Hermann, ibid., p. 116.
[84] Wittich Ernest, Beyer Hermann, ibid., p. 119.
[85] Сначала мы хотим лишь отметить, что первым, сделавшим новое обобщение религиозной мысли нагуа, был Левис Спенс, который, несмотря на то, что в работах «The Civilization of ancient Mexico» (Cambridge, 1912) или в «The Gods of Mexico» (London, 1923) еще не открыл самую сущность религиозной концепции Анагуака, смог, однако, создать хорошо документированную вводную работу, которая продолжает оставаться полезной и сегодня. Упомянем также серию исследований известного аргентинского антрополога д-ра Хосе Имбельони, опубликованных под названием «Генезис доисторических народов Америки» в Бюллетене Аргентинской академии естественных наук (т. VIII, 1942 и следующие), а также работу инженера Альберто Эскалопа Рамоса «Интерпретация культуры майя и мехика» в Бюллетене Мексиканского общества географии и статистики (т. LXIX № 1—2, стр. 57—189). Мы не будем останавливаться на анализе этих работ, потому что считаем, что их далеко идущая цель — сравнить культуру нагуа и культуру майя с другими культурами Америки, Ближнего Востока, Греции, Индии, Китая и т. д. — полностью выходит за скромные рамки нашего исследования: изучить мысль нагуа по ее подлинным источникам.
[86] Gamio Manuel, Forjando Patria (Pro Nacionalismo), Librería de Porrúa, México, 1916. (См. особенно «El Concepto del Arte prehispánico, p. 69—79.)
[87] Gamio Manuel, ibid., p. 74.
[88] Caso Alfonso,
[89] Сaso Alfonso,
[90] Caso Alfonso, ibid., p. 8 и 17.
[91] Ibid., p. 8 и 18.
[92] Caso Alfonso,
[93] Caso Alfonso, El Águila y el Nopal, en. op. cit, p. 102.
[94] Soustelle Jacques,
[95] Soustelle Jacques, ibid., p. 9. 5 Философия нагуа
[96] Ibid., p. 85.
[97] Soustelle Jacques,
[98] Soustelle Jacques, ibid., p. 275.
[99] Ramos Samuel, Historia de
[100] Ramos Samuel, ibid., p. 11 и 13.
[101] См. Domínguez Assiayn Salvador, Filosofía de los Antiguos mexicanos, в «Revista Contemporáneos», num. 42—43. p. 209—225 (цит. по вышеуказанной работе Рамоса, стр. 14).
[102] Garibay К. Angel Ma., Historia de la literatura Náhuatl, t. I, p. 147.
[103] Ibid., p. 186.
[104] Большую помощь оказали нам также палеографические переложения Селера, Лемана, Шульца-Иена, Андерсона и Диббли, которые осуществили очень полезное для мексиканской культуры дело, опубликовав тексты, собранные Саагуном и упомянутые нами при анализе источников.
[105] Fernández Justino, Coatlicue, estética
[106] Fernández Justino, Coatlicue, estética