ДИСПУТ С ЕПИСКОПОМ КЕВЕДО. КУМАНА

<ДИСПУТ С ЕПИСКОПОМ КЕВЕДО>

В то время прибыли в Барселону некоторые испанцы, вернувшиеся из Америки, и, будучи осведомленными о том, что только что произошло, высказали новому великому канцлеру доктору Меркурино де Гаттинара [Mercurino de Gattinara], уроженцу Милана[1], что им кажется невозможным воплотить в жизнь проект Касаса. Вследствие этого были новые обсуждения в собрании государственных советников, в которых участвовал дон Бартоломе, сумевший опровергнуть более чем тридцать приводившихся возражений, в то время как другие лица предлагали разные средства с равными или большими денежными выгодами, если им уступят земли, пожалованные Касасу.

Между тем в Барселону прибыл дон брат Хуан де Кеведо [Juan de Quevedo], епископ Дарьена[2], по причине чего король пожелал лично присутствовать на одном из заседаний государственного совета, приказав, чтобы там привели свои доводы епископ Дарьена, лиценциат Касас и один францисканский монах, который ранее провел много времени на острове Эспаньола-де-Санто-Доминго[3]. Его Величество приказал епископу говорить первым и сообщить о том, что ему кажется подобающим относительно состояния Индий и умственных способностей индейцев, по поводу чего он слышал разные сообщения. Кеведо утверждал, что оба губернатора Дарьена были один другого хуже, но что и индейцы являлись «рабами по природе», которые хвастали, что имеют в большом количестве золото, и чтобы добыть его нужно большое искусство, что несомненно согласно сообщениям, сделанным ему и в самой стране Дарьен и в других, через которые он прошёл, чтобы прибыть на Полуостров.

Меркурино Гаттинара. Художник Йан Корнелис Вермейен, ок. 1530. Королевский музей изящных искусств, Брюссель.

Великий канцлер, после того, как получил приказ короля, сказал: «Мессер Бартоломе, Его Величество приказывает, чтобы вы говорили», и лиценциат Касас сказал следующее: «Высочайший и могущественнейший король и господин. Я один из самых давних, кто переехал в Индии, и прошло много лет, как я нахожусь там, и  увидел всё, что произошло в них, и одним из тех, кто выходил за пределы дозволенного, был мой отец, которого уже нет в живых. И увидев всё это, я был подвигнут, не потому, что я лучший христианин, чем другие, но из-за естественного и скорбного сострадания. И так я пришёл в эти королевства, чтобы сообщить об этом католическому королю, и нашел Его Высочество в Пласенсии. Он выслушал меня с благожелательностью и отправил меня, чтобы предпринять меры, в Севилью, но умер, когда я находился в дороге, и так ни моя мольба, ни его королевский замысел не дали результата. После его смерти я сделал сообщение регентам, которыми были кардинал Испании брат Франсиско Хименес и кардинал Тортосы, которые очень хорошо позаботились обо всём подобающем, и затем, когда прибыло Ваше Величество, я обратился к нему, и были бы приняты должные меры, если, если бы великий канцлер не умер в Сарагосе.

Сегодня я тружусь над тем же самым, и нет недостатка в служителях противника всякой добродетели и блага, да погибнут они, ибо нет другого средства. Да придет Ваше Величество настолько к пониманию этого и прикажет принять меры, ибо (оставляя в стороне то, что касается его королевской совести) ни одно из королевств, которыми он владеет, ни взятые все вместе, они не могут сравниться с малой толикой государств и благ всего того мира, и, извещая об этом Ваше Величество, я знаю, что оказываю ему одну из великих услуг, какую вассал оказывает государю или владыке мира, и не потому, что я хочу милости или какого-нибудь вознаграждения, и я не делал бы этого, чтобы послужить Вашему Величеству, кроме как из верности, которой я, как подданный обязан, если бы не думал и не верил, что приношу тем самым великую жертву Господу, ибо Господь так ревностен и так взращивает свою честь, которая только ему подобает, честь и славу всякого создания, что я не ступил бы и шага в этих делах, если бы только Он не возложил их на мои плечи, и это не стало бы причиной неоценимых благ и услуг Вашему Величеству, и для подтверждения того, что я заявил, говорю и утверждаю, что отказываюсь от любой мирской милости и вознаграждения, которую мне захотели бы и могли бы оказать и если когда-нибудь я (или другой для меня) пожелал бы какой-нибудь милости, пусть меня сочтут лжецом и обманщиком моего короля и господина.

Карл V в 1519 г. Художник Баренд ван Орлей, 1519. Музей изящных искусств, Будапешт.

С другой стороны, могущественнейший господин, те люди того Нового Света (который полон и кипит) являются способнейшими к христианской вере, и могут быть приведены ко всяческой добродетели и к добрым обычаям разумом и обучением, и по природе своей свободны, и имеют своих естественных царей и владык, управляющих их государствами.

А то, что говорил преподобный епископ, будто они рабы по природе, говорю, что, кажется, он сказал это из-за того, что Философ говорит в начале своей «Политики»[4] (и между чьим намерением и тем, что говорит преподобный епископ, такая же разница, как между землей и небом), и даже если бы было так, как утверждается преподобный епископ, Философ был язычником и ввергнут в адский пламень, из-за чего следует настолько использовать его учение, насколько это соответствовало бы нашей Святой Вере и обычаям христианской религии. Наша христианская религия одинакова и применима ко всем нациям мира, и всех одинаково принимает, и ни у кого не отнимает его свободы или его владык, и не обращает в рабство под тем предлогом, что они рабы по природе, как преподобному епископу кажется, что это так значит. И поэтому Вашему Королевскому Величеству подошло бы в начале своего царствования принять по этому поводу меры».

Затем приказали говорить брату Франсиско, и он заявил о плохом обращении с индейцами, из-за чего должно было опасаться больших волнений, если король этого не исправит. В конце великий канцлер сказал адмиралу дону Диего Колону[5], чтобы тот сказал то, что ему представится должным, и тот показал, что является достовернейшим то, что рассказали священнослужители и другие о дурном управлении Индиями и об опасности потерять всё, если не будут предприняты меры по исправлению. Он добавил, что в ином случае никто не окажется в худшем положении, чем он, так как у него нет других доходов для поддержания своего дома, кроме как из Америки, откуда он прибыл в Европу исключительно, чтобы сообщить эти правдивые сведения, которые так заинтересовали государство.

Епископ Дарьенский захотел выступить ещё раз, ему сказали, чтобы он сделал это в письменном виде, и он представил два мемориала, один против дона Педро Ариаса Давилы, губернатора Дарьена, другой – с предложениями о том, что следовало сделать, чтобы исправить ущерб на Материке[6], особенно о том, чтобы хорошо обращаться с индейцами. Когда его спросили о предложении лиценциата Касаса, он ответил, что оно кажется ему заслуживающим того, чтобы быть принятым[7]. Однако, король выехал из Барселоны, чтобы созвать кортесы в Ла-Корунье, окончательно ничего не решив[8].

<КУМАНÁ>

Дон Бартоломе де Лас-Касас дал ход делу и после многочисленных и больших споров решили одобрить предприятие, уступив в распоряжение его организатора для указанной цели двести шестьдесят лиг побережья Материка от провинции Париа до Санта-Марты. Подписали поручения 19 мая 1520 года и Касас отправился в Севилью, чтобы подготовить отплытие и работников на деньги, ссуженные ему в этом городе, который тогда был тем, чем сегодня является Кадис[9].

Он в четвертый раз отправился в Америку в указанном 1520 году[10] и высадился на острове Сан-Хуан-де-Пуэрто-Рико. Там он имел неудовольствие натолкнуться на непредвиденные препятствия, возникшие из-за подлости одного испанца по имени Алонсо де Охеда [Alonso de Ojeda], лица, отличного от капитана конкистадоров того же имени[11], вероятно, его сына или племянника. Когда тот шел к острову Кубагуа [Cubagua][12], а оттуда к Кумане для добычи жемчуга, он обманул двоих касиков и некоторых других индейцев, пригласив их отобедать на свой корабль и увёз их, чтобы продать в качестве рабов, из-за этого против испанцев восстали жители Куманы, Кариати [Cariati], Невери [Neverí], Унари [Unarí], Тахерес [Tajeres], Чирибичи [Chiribichi], Мараканы [Maracana] и другие, разрушили монастырь в Чирибичи и убили одного из братии, а остальные спаслись только по случайности, сумев бежать к морю, где маленькое судёнышко их спасло. Власти, учреждённые на острове Санто-Доминго, в частности, адмирал, который уже вернулся, и Королевская Аудиенсия решили послать войско, возглавляемое капитаном Гонсало де Окампо [Gonzalo de Ocampo], чтобы подчинить восставших. Это обстоятельство нарушило планы Бартоломе де Лас-Касаса, так как он возлагал свои надежды на доминиканских и францисканских монахов из монастырей в Санта-Фе и Чирибичи, которые уже не существовали. Однако, желая осуществить свои обещания, он показал свои королевские распоряжения названому капитану Окампо, требуя, чтобы он отказался от своего похода и не вступал на территорию, на которой никто не мог осуществлять управление, кроме Лас-Касаса, и утверждая, что достаточно будет его присутствия и нескольких священнослужителей, чтобы умиротворить страну. Окампо очень справедливо заметил ему, что он не может перестать подчиняться своему начальству, с которым должен снестись Касас, но что в то же время он заботится о том, чтобы показать ему, что его предприятие уже не может осуществиться из-за нового восстания, которого не учитывал его план. Дон Бартоломе купил корабль за пятьсот песо, которые ему доверили, прибыл на остров Эспаньола-де-Санто-Доминго, предъявил адмиралу и Королевской Аудиенсии распоряжения Двора, утверждая, что работники, предназначенные для его предприятия, оставались на острове Сан-Хуан-де-Пуэрто-Рико, и требуя, чтобы Гонсало де Окампо приказали вернуться на остров, но он к тому времени уже наказал индейцев и заново подчинил страну[13].

Индейцы с острова Кубагуа. Гравюра Теодора  де Бри из книги: Girolamo Benzoni. Newe Wredt. 1631.

На Санто-Доминго разгорелись жесточайшие споры о том, каким образом привести в исполнение указы Двора относительно предприятия Касаса, для чего он совещался с другим собранием королевских чиновников, учрежденном на этом острове под названием Консульты [Consulta], и в конечном счете решили учредить компанию с лиценциатом с тем, чтобы денежные выгоды, которые были бы получены от рыбной ловли, жемчуга, золота и плантаций, были бы разделены на двадцать четыре части, а именно: шесть для королевской казны, шесть для дона Бартоломе де Лас-Касаса и его пятидесяти рыцарей Золотой Шпоры, три для адмирала, четыре для четырех оидоров[14] Королевской Аудиенсии, три для трех королевских чиновников, казначея [tesorero], финансового контролера [contador] и инспектора [veedor ], две для писцов канцелярии, и согласились, чтобы все эти заинтересованные лица делали взносы на расходы в том же соотношении. Вследствие этого постановили дать Касасу суда из эскадры Окампо со ста двадцатью выбранными людьми. Позаботились о пропитании и привлекательных для индейцев вещах, чтобы выменять на них золото и жемчуг; ему позволили забрать на острове Мона [Mona][15] тысячу сто нош хлеба касаби[16], и Касас отбыл из Санто-Доминго в июле месяце 1521 г.[17] Он направился к острову Сан-Хуан-де-Пуэрто-Рико, чтобы забрать двести рабочих, но никого не нашел, все разбрелись по разным фермам и плантациям[18]. Он продолжил свой путь к Материку и прибыл в селение под названием Толедо [ Toledo], основанное Гонсало де Окампо, которые еще задержался там со своим отрядом со времен подавления восстания. Окампо сказал ему, что готов стать капитаном ста двадцати человек, которых он выберет, но никто не захотел принять предложение, и не было ни полномочий, ни указов, чтобы обязать их служить против своей воли. Почти все вернулись на остров Эспаньола-де-Санто-Доминго, и городок Толедо остался почти безлюдным. Остались исключительно друзья и лица, зависимые от дона Бартоломе, с небольшим количеством разных людей, которые под влиянием уговоров согласились служить за подённую плату, да францисканские монахи, спасшиеся из монастыря в Чирибичи, которые основали в Толедо свою новую обитель с очень красивым садом.

Капитан Окампо также ушёл на остров Эспаньола-де-Санто-Доминго, выcказав большое сочувствие к Касасу, так как оставил его почти одного для предприятия, которое имело большущие основания для того, чтобы иметь несчастливый исход.

Несмотря на всё это Касас настаивал на своём намерении и построил большой дом с некоторыми признаками укрепления, чтобы собирать и хранить продовольствие и товары для обмена. Затем он занялся сооружением небольшой крепостцы в устье реки Кумана во избежание того, чтобы приходили беспокоить индейцев испанцы с острова Кубагуа, расположенного в море на расстоянии семи лиг. Затем он завязал отношения и общение с индейцами этой страны, как посредством францисканских монахов из Толедо, так и через одну знатную индейскую госпожу, названную Донья Мария, немного говорившую по-испански. Так он дал знать индейцам, что пришел от имени нового короля Кастилии сказать им, что с ними будут обращаться гораздо лучше, чем раньше, и что им принесут много добра, поступая с ними так, как это им подходит, и дружески обучая их истинам религии, которые они не знали, и что это для них очень важно. Но когда Касас стал продвигать свои намерения дальше, европейцы с острова Кубагуа нашли средство лишить его мастера-каменщика, строившего крепость, оставив городок Толедо (а следовательно и индейцев этой страны) открытым для вторжений, которые они ранее постоянно совершали.

Побережье Куманы. Современная фотография.

Касас не смог помешать общению кастильцев с Кубагуа с индейцами Куманы все возрастающими требованиями, которые он предъявлял на основании королевских указов губернатору и другим властям этого острова, из-за чего с согласия францисканских монахов из монастыря в Толедо отплыл на остров Эспаньола-де-Санто-Доминго обсудить с адмиралом и Королевской Аудиенсией меры, чтобы обуздать своеволие испанцев Кубагуа[19], и оставил управителем в Толедо Франсиско де Сото [Francisco de Soto] на всё время своего отсутствия, наказав, чтобы ни под каким предлогом никогда не позволялось бы отплыть из порта двум судам, которые там остались, потому что их неизменным предназначением было служить страховкой на тот случай, что, если бы к несчастью индейцы возмутились и стали бы преследовать кастильцев из Толедо, те увезли бы на этих судах продовольствие и товары для обмена, а в случае необходимости, и ушли бы сами. Но Франсиско де Сото не выполнил эти распоряжения. Как только Бартоломе де Лас-Касас отправился на остров Эспаньола, он решил воспользоваться случаем, чтобы послать людей выменивать золото и жемчуг, оставив селение и людей совершенно беззащитными от опасности, которая очень скоро подтвердилась, и чтобы понять её, следует упомянуть другие события.

Индейцы Куманы еще раньше пристрастились к испанскому вину. Кастильцы из Кубагуа[20] поощряли это пристрастие, доставляя самое приятное на вкус, чтобы смаковать его, и получая его цену в золоте, жемчуге и рабах. Жители Куманы превратились в похитителей детей из внутренних районов страны, которых продавали на Кубагуа за вино. Водворение дона Бартоломе де Лас-Касаса и постройка крепости в устье реки Кумана должно было ограничить денежные доходы испанцев с острова Кубагуа и вызвать великое недовольство индейцев с побережья Куманы, убежденных, что они уже не смогут в том же количестве пить вино из Испании. Результатом этого стал заговор индейцев против нового учреждения и даже против монахов-францисканцев, которых они очень любили бы, если бы испанцы из Кубагуа не были заинтересованы в том, чтобы стать вольными хозяевами торговли на пограничном побережье Материка, а это желание невозможно было удовлетворить, пока преобладал городок Толедо.

После того как в отсутствие Касаса был составлен заговор, приготовились к его исполнению сразу же, как только Франсиско де Сото, из-за  непонятной алчности, отпустил из порта два корабля, нарушив приказы, данные доном Бартоломе. Монахи раскрыли заговор за три дня до катастрофы и захотели бежать вместе с другими испанцами на одном судне, которое случайно зашло туда, и двигалось вдоль берега, выменивая жемчуг, золото и рабов, но капитан не захотел взять их на свой корабль, из-за чего у них не осталось другого выбора, кроме как готовиться к обороне, насколько было возможно, в новопостроенной маленькой крепостце. Они проверили порох и обнаружили, что он влажный, и на следующий день разложили его на солнце, чтобы высушить. И в этот момент появилась толпа индейцев, которые с разных сторон подожгли дом, убили брата Дионисио, монастырского послушника, смертельно ранили Франсиско Сото, умершего через три дня[21], и убили бы и остальных, если бы, пока индейцы поджигали дом, рассчитывая, что все испанцы находятся внутри него, те не ушли по направлению к берегу, откуда увидели корабль, стоящий на якоре в заливе у соляных полей на мысе Арайя [Araya][22] на расстоянии двух лиг, и побежали к нему, пока не спаслись на нем.

Тем временем дон Бартоломе испытал сложности иного рода. Когда он отплыл из Куманы к острову Эспаньола и подошёл к нему, лоцман, управлявший судном, который не знал хорошо побережья, где находился, и считал, что это остров Сан-Хуан-де-Пуэрто-Рико, прошел на восемьдесят лиг дальше вплоть до Йагуимо [Iaguimo][23], где он вынужден был задержаться на два месяца, всё время сопротивляясь течениям, которые там в высшей степени сильны, так что оказалось менее трудным кружить более четырёхсот лиг, пройдя через Картахену, Санта-Марту, Номбре-дель-Диос и Ла-Хавану, чем плыть прямо в Санто-Доминго. Когда корабль достиг острова Куба, дон Бартоломе решил удалиться на девять лиг по суше в селение Ла-Йагуана [La-Yaguana], чтобы от дохнуть и в покое обдумать то, что ему следовало проповедовать. Между тем, до острова Эспаньола добрались монахи и остальные люди из городка Толедо, и даже с острова Кубагуа, на который в дальнейшем распространили войну индейцы по наущению некоторых, с кем те ранее дурно обращались в других случаях, и так как на Эспаньоле ничего не было известно о доне Бартоломе, зародился слух, что индейцы лишили его жизни, достигший ушей самого Касаса, когда он вместе с другими кастильцами уже находился в пути к Санто-Доминго. Когда его путешествие окончилось, он дал отчет обо всём случившемся в части, касавшейся его лично. Адмирал, Королевская Аудиенсия и Консульта снарядили новый поход для наказания и подчинения индейцев и нового заселения побережья и острова, но относительно миссии Лас-Касаса ничего не решили, несмотря на требования, с которыми дон Бартоломе обращался в течение многих месяцев.