Столько кораблей, столько негров

Когда здесь, в Гаване, я ходил по следам этой страшной торговли рабами, дошел я однажды до предместья столицы, име­нуемого Рио Кристаль. Здесь на берегу одноименной речки стоит старинное здание. В нем — элегантный ресторан. Гости, которые ездят сюда на стаканчик коктейля или бананового ликера, в большинстве своем не обращают внимания на табличку, которая напоминает, что строение, где теперь угощает их этот веселый ресторан, было некогда барраконим, то есть жилищем черных рабов.

Раб который благополучно пережил плавание из Африки, мог, наконец, здесь, в Гаване (равно как в Матансасе, Сантьяго де Куба или в других кубинских портах), принести своему вла­дельцу доход. Рабы, импортированные из Африки, свободно про­давались в каждом кубинском портовом городе.

Публичные аукционы рабов происходили в Гаване всяким раз, когда корабль привозил из Африки «черным товар». Раб (или чаше рабыня) мог быть продан в качестве слуги. Для работы в городе, для службы в семье белых годились только те рабы, которые уже знали язык своих новых господ и уже приспособи­лись к их обычаям, Итак, в город продавались только те рабы, которые родились уже на Кубе,— их некогда называли рельольо. Тех же, которые еще не зналн испанского (их называли босаль), продавали на сахарную плантацию. Они жили в поместьях своих господ и работали вплоть до самой смерти.

Хоти в караване и на корабле раб был только «одной шту­кой», здесь он нуждался в собственном имени. Каждого же негра как-нибудь да звали, но эти «языческие имена» господам были не по душе; поэтому они прибавляли и первоначальному имени своих рабов еше одно имя, «христианское». И вот кубин­ского негра начинали называть, скажем Тору Хосе, или Бандоре Исидоро. Поскольку негру, не знавшему испанского, эти имена звучали совершенно чуждо и зачастую он их даже не запоминал, их владельцы прикрепляли ему «для порядка» на шею деревян­ную табличку с этим именем, а вдобавок оно писалось несмывае­мой краской на рубахе.

Через несколько лет владельцы у своих рабов их собственные африканские имена совершенно отбирали, а и католическому имени, которым их наделили, присоединяли в качестве фамилии название африканского племени, и которому раб принадлежал на своей родине. И впредь Бандоре Исидоро именовался Исидори Лукуми. таким же образом другой негр назывался Альфредо Мандинга, следующий — Леандро Ганга и так далее. А потом, когда и на Кубе было, наконец, ликвидировано рабство, негры опять получили другие фамилии. На сей раз — по своему быв­шему владельцу!

Итак, негр на плантации получал в первую очередь имя, а потом ему господин выделял единственную рубаху, дабы здесь, в христианском мире, прикрыл он постыдную наготу своего чер­ного тела. И наконец, получал он и место в барраконе. Это было квадратное строение, в котором в общих маленьких комнатах жили черные рабы вплоть до своей смерти. И именно здесь, в одном таком бывшем барраконе, ныне переделанном в загород­ный ресторан «Рио Кристаль», теперь сижу я и пишу эти строки. Как только допишу главу, расплачусь и из бывшего барракона уйду. Раб, однако, из барракона и хозяйского поля не уходил никогда. До самого конца жизни он только работал, надрывался до упаду день за днем, от рассвета до захода солнца. Господина на поле за все это время он едва ли видел хоть раз. .Между плантатором и рабом стоял исполнитель господских приказов, надсмотрщик и приказчик в одном лице, его здесь называли майораль, Майораль имел единственный рабочий инструмент, при помощи которого он распоряжался работой на хозяйском поле — тяжелую кожаную плетку, которая день-деньской свисте­ла в воздухе: быстрее, гните спину круче, мир хочет сладкого...

Плетка приказчика рабов только подгоняла. Для настоящего наказания негров на колониальной Кубе знали другой, более действенный кожаный бич. которым непослушные рабы публич­но избивались. Бичуемый перед наказанием привязывался и де­ревянной колоде, чтобы не мог шевельнуться; иногда бичевание повторялось девять дней подряд.

Кроме того, господа наказывали негров прикреплением и ко­лоде или пыткой огнем — им сжигали ногти и кожу. А тех, кого бич и колода не могли покорить, ждала гаррота, приспособление, в котором рабы удавливались. Итак, значит, ничего нет нового под солнцем: Гитлер, Гейдрих, Эйхман и им подобные только усовершенствовали то, что другие уже задолго до них изобрели.

Когда же потом негр на поле под плеткой или от пыток испу­скал дух, его хоронили на кладбище, и даже в этом случае господин извлекал из мертвого раба прибыль, правда послед­нюю. На Кубе существовало — и это мне казалось особенно циничным—два страховых общества, в которых господин мог застраховать себя от преждевременной гибели раба, чтобы в слу­чае смерти негра получить денежную компенсацию. Одно такое человеколюбивое общество основал нa Кубе сеньор Морелос (оно именовалось «Ла Протектора»), а второе — «Ла Провиденсиа» сеньора Эмбильо даже гордилось тем, что уже несколько лет спустя после своего основания застраховало негров на 14 миллионов песо. На 14 миллионов песо «черного товара».

Следовательно, истинным богатством колониальной Кубы были черные руки и черные тела, орошенные потом. И на них, только на горькой участи черных рабов, выросло благополучие плантаторов «сладкого острова».

Тот, который на Кубе выращивал сахарный тростник, никогда не подслащивал свою кружку кофе. Для него существовал толь­ко каторжный труд с постоянным голодом и однажды — смерть- спасительница.