Генуэзцы

Перо Тафур, Жан д'Отон и Андреа Спинола описали внешний вид Старой Генуи, Христофор Грасси запечат­лел ее на полотне. Однако Геную не удостоил своим ви­зитом Хромой бес, лукавый всевидец, который сквозь крыши и стены наблюдал за частной жизнью обитателей Мадрида.

Чем дышал, чем жил этот тесный город, какие страсти кипели в его дворцах и трущобах, нам поэтому узнать нелегко.

Дух Старой Генуи давным-давно покинул многократно перестроенные кварталы Борго, Сан-Лоренцо, Макканьяна, Социлья, оплакивая срытые городские стены.

Он оставил, однако, следы на пыльных полках генуэз­ских архивов. В налоговых ведомостях (габеллах), где подытожены сборы с морских перевозок, с соляной тор­говли, с завещаний и с дарственных актов, со страховых сделок. В «связках» (фильзах) нотариальных документов. В картуляриях монастырей. В регистрах секретного архи­ва генуэзских дожей. В частных бумагах купцов и банки­ров. В старых генуэзских хрониках. В новеллах, поэмах, политических трактатах Данте, Петрарки, Макиавелли, великих итальянцев, которых удивляли и раздражали ко­рыстные чаяния и эгоистические устремления граждан этой Республики Чистогана.

Данте писал: генуэзцы-чужаки (uomini diversi). Очень весомое утверждение в устах борца за итальян­ское духовное самосознание, человека, который, вкушая в Вероне, Болонье или Равенне горький хлеб изгнания, не чувствовал себя там иноземцем.

Петрарка предостерегал своих земляков: помните, генуэзцы и венецианцы жадины и себялюбцы, и не про­сите у них помощи.

Макиавелли полагал, что генуэзцы «живут бесчестно» (inonorati vivevano) — крепкие слова в устах убежден­ного сторонника разумного и оправданного бесчестья.

В известной степени правы были и Данте, и Петрар­ка, if Макиавелли. На протяжении четырех столетий, с конца XI века до эпохи Колумба, Генуя всеми средства­ми крепила свою мощь, пренебрегая интересами своих соседей, пользуясь их слабостями, покупая, продавая и предавая их в зависимости от обстоятельств места и вре­мени. Правда, в этом смысле генуэзцы действовали, в сущности, точно так же, как венецианцы, пизанцы или флорентийцы, но в отличие от них они были очень слабо связаны с итальянским «тылом». От дальних и ближних италийских соседей Генуя отсиживалась за двойной цепью Лигурийских гор, она стояла спиной к Пьемонту, Ломбардии и Тоскане, но лицом к морю. Крым и острова Архипелага волновали ее в сто крат больше, чем Лациум и Умбрия.

В страде многовековой заморской экспансии сложился генуэзский характер, утвердились генуэзские нормы по­ведения, морали и деловой практики. Побольше прибы­ли, поменьше затрат — такова была первая заповедь ге­нуэзцев. Все рассчитывалось наперед до последнего соль­до Евангелием делового генуэзца были ежеквартальные «бюллетени» банка Сан-Джорджо, по курсу этого банка вел свою ладью от сделки к сделке генуэзец.

«Берегись конкурента» — этому генуэзца учили с детства, и свои замыслы он хранил в тайне, исповедуясь лишь нотариусу, остерегаясь любой огласки.

Генуэзцы сильны были чувством локтя, ведь действо­вать приходилось не в одиночку, а в одной шеренге с компаньонами. Локти, однако, они защищали надежными налокотниками, заранее оговаривая свою долю в грядущих прибылях и взаимные обязательства в очередном предприятии.

Генуэзцы отличались отвагой и смелостью. В разум­ных пределах. Если враг был заведомо сильнее их, они не ввязывались в бой или покидали поле битвы, не счи­тая при этом нужным предупреждать своих союзников.

Они слыли дурными христианами, ибо охотно торго­вали с татарами и турками, египтянами и варварийцами, а порой не менее охотно помогали мусульманским вла­дыкам разорять и грабить христианские земли. Но, пре­давая своих единоверцев, они заранее вступали в сделки с господом богом. Двойная страховка, земная и небесная, гарантировала возмещение проторей и искупление любых грехов.

А грехи совершались всякие. Генуэзцы топили ино­земные корабли, опустошали чужие земли, торговали ра­бами, скупая живой товар у крымских и золотоордынских ханов, баев и мурз, а затем поставляя его в мамелюкский Египет или в города христианского Средиземноморья[10].

Генуя не славилась грандиозными храмами, и ее оби­татели не были завзятыми богомолами. Но зато об их суе­верии ходили легенды. Из Палестины, Сирии, Византии, Трапезунда, Великой и Малой Армении свозились в Ге­ную всевозможные святые реликвии. В церкви Спасителя хранилась частица честного креста, в кафедральном со­боре изумрудное блюдо, из которого сын божий ел опрес­ноки, в храме Марии ди Кастелло сосуд с млеком пресвя­той девы, в церкви святого Варфоломея Благостный Лик — чудотворный образ Христа (византийцы захвати­ли эту икону в Эдессе в 944 году, а спустя пятьсот лет генуэзские ловцы реликвий выпросили ее у византийско­го императора Иоанна VIII Палеолога).

Зубы, волосы, персты, кости святых мужей и велико­мучеников ценились дороже алмазов и приобретались оптом и в розницу. И недаром на исходе XIII века в такой восторг от генуэзских святых реликвий пришел про­стодушный восточный гость, несторианский монах Барсаума, посетивший на пути из Тебриза в Париж не слиш­ком святую столицу Лигурии.

Куда бы ни занесла судьба генуэзца, нигде и никогда не обрывал он пуповину, связывающую его с родиной. Однако он легко и быстро вписывался в быт чужой стра­ны, перенимал ее обычаи, усваивал ее язык. И стоило хотя бы одному лигурийцу пустить корни в дальней сто­роне, как тут же от этих корней ответвлялись цепкие корешки. В Александрии и Марселе, в Барселоне и Ва­ленсии, в Севилье и Кадисе, в Лиссабоне и Бордо, в Ла-Рошели и Лондоне, в Брюгге и Генте — повсюду, где можно было нажить капитал, гнездились и разрастались выводки генуэзских колонистов.

Не всегда к этим пришельцам питали теплые чувства, но в них испытывали нужду, им доверяли. Генуэзские векселя были надежнее звонкой монеты, сделки с генуэз­цами сулили верные барыши.

Генуэзские купцы и банкиры проникали в любые ще­ли. Их принимали в своих покоях магнаты и князья церкви, они вхожи были в королевские дворцы. За гену­эзцев в нужную минуту вступались сильные мира сего, зная, что услуги будут возмещены сторицей.

И, подобно венецианцам, генуэзцы были прирожден­ными моряками.

К XIII веку они обошли все Средиземноморье, а в конце этого столетия добрались до гаваней Каспийского моря и Персидского залива. В 1291 году братья Уголино и Вадино Вивальди, потомственные генуэзцы, вознамери­лись открыть новый путь в Индию, в обход Африки. Они проследовали через Гибралтарский пролив, но затем бес­следно исчезли в марокканских или сенегальских водах.

В XIV веке генуэзцы через Иран прошли в Индию и проведали морские пути, ведущие в Китай и к островам «бахромы мира» — Малайскому архипелагу. А в XV ве­ке, после того как турки перерезали генуэзцам пути на Восток, Атлантика овладела помыслами лигурийцев. Случилось это в ту пору, когда у бывшего сан-стефанского шерстянщика созрел план плавания в Индию запад­ным путем, и кто знает, быть может, на генуэзских дрожжах всходила Колумбова опара.

Кроме того, у генуэзцев были отличные лоции и неплохие морские карты — портоланы. Архисекретные, оберегаемые пуще зеницы ока. Они много знали, эти новые аргонавты, своими сведениями ни с кем не дели­лись и ловко вводили в заблуждение конкурентов. Как скрывать плоды своих открытий, прекрасно знал Колумб, и поступал он при этом на генуэзский манер.

Обо всех этих генуэзских особенностях характера должно помнить, вникая в душевный мир лигурийца Ко­лумба. Ветхого человека не преодолели адамовы потомки, сущего генуэзца не изжил в себе великий мореплаватель. Не изжил, хоть порой его нрав, его мораль, его этика вступали в резкий конфликт с образом мыслей и дей­ствиями его соотечественников _t и хоть не всегда шел он к цели, применяя излюбленные их средства...

[10] Впрочем, работорговля греховным промыслом не считалась. Генуэзцы открыто торговали невольниками различного происхож­дения. В 1463—1465 годах русские выходцы шли на генуэзском рывке по цене 180—195 лир, болгары продавались за 144— 170 лир, черкесы за 180 лир при средней цене на здорового мо­лодого раба в 170—187 лир. На этом же рынке быков сбывали по 40 лир за голову, породистый же арабский конь стоил 250— 300 лир (72, 656). Мы убедимся в дальнейшем, что Колумб, сле­дуя генуэзской традиции, полагал, что рабы такой же товар, как пряности или красное дерево.